Отсев

- Переведены в следующий класс 997 человек, пятеро остав-лены на второй год и два ученика в отсев – объявила завуч на педсове-те.
- Куда двое? – шепотом спросила меня новенькая молодень-кая учительница, впрочем всего на год моложе меня.
- В отсев - шепнула я ей, - то есть их выгоняют из школы.
- Куда выгоняют? – не поняла молоденькая.
- В отсев – повторила я еще раз внятнее.
- А это где? – недоуменно шепнула молоденькая, придви-нувшись ко мне.
- Везде – ответила я ей тоном «отвяжись».
- А-а – понимающе покачала головой молоденькая.
А я задумалась. А, правда, где этот отсев? И тут же ответила: отсев – это насильно в ПТУ, плохая работа, улица, а потом тюрьма, или это сразу улица, потом тюрьма. Закон жизни: не принимаешь бесплатного, не благода-рен за то, что дают просто так – пошел вон, в отсев. Хотя если и принимаешь, то потом поблагодарят тебя и… все равно в отсев. В конце…
Сразу вспомнилось, как в советское время мама покупала муку не в красивых пакетах, как сейчас, а 50 килограммовыми мешками, и потом я сея-ла ее через сито, в котором оставался этот самый отсев. Его выбрасывали в мусорное ведро.
В моей жизни уже был один отсев, правда временный, но его тяжесть, отчаяние и безнадегу я успела прочувствовать.

Мы катались на коньках. Мой бывший одноклассник и я. Я была почти счастлива, поэтому смеялась и дурачилась. Было тепло на улице и в душе. Я летела не по льду, а, казалось, над ним, вдыхала мокрый весенний ветер, ос-вобождаясь от всего на свете! Кататься я не умею и уже никогда не научусь. Но тогда я каталась, как умела, одноклассник брал меня за руку, и мы мча-лись по льду. Я боялась, но восхищалась. Падала я много раз, но вставала и летела дальше, не обращая внимания на боль и прилипший к одежде снег.
И вот упала последний раз. Небо. Лицо одноклассника. Боль. Вставай – говорят где-то в параллельном миру. А я онемела. От боли. Нога. Моя нога и не моя. Потом мы везли меня зачем-то домой, хотя надо было в обратную сторону, в травматологию. Я ехала, корчилась от боли и думала зачем-то о том, как завтра буду выступать на конференции: объявят мою фамилию и я, хромая, пойду к кафедре. А нога между тем становилась темным дутым паке-том, как для мусора. Приехали домой и сразу поехали обратно, в травматоло-гию, потому что стало ясно – без медиков я не обойдусь. Я шутила, смеялась – мозг пытался блокировать боль и панику. Мгновенно поднялась температу-ра, лицо стало красным-красным, от сдерживаемых слез и градусов Цельсия.
- Какая травма? – спросил доктор.
Какая травма? – спросила я себя – ножная, то есть, ноговая, то есть травма ноги, видно же. Издевается, что ли. Это вертелось у меня в голове.
- Какая травма? – еще раз спросил доктор – бытовая или спортивная?
- На коньках каталась – объяснила я невпопад.
- С тренером?
- С одноклассником.
- Что вы мне голову морочите, так и скажите, что бытовая травма.
- Бытовая травма – сказала я послушно. Я могла бы сказать тогда что угодно, потому что знала, что ЭТОТ человек должен спасти меня от боли, от невыносимой боли. Значит, ему нельзя перечить, а то откажет.
- На рентген – приказал доктор, и меня повезли по коридору больницы. На инвалидном кресле. Когда-то я подрабатывала в хирур-гическом отделении санитаркой, и мы с подружкой катали друг друга по ночам в инвалидных креслах по пустынным коридорам. И однажды пожилая медсестра накричала на нас из-за каких-то предрассудков, а мы стояли перед ней и смеялись, как дурочки, ведь, когда нельзя, все-гда смешно. Теперь это кресло не вызывало смех. Оно вызывало ужас, страх.
Я шутила по-прежнему. Мы смеялись. Но глаза мои, я знала, стали влажными и красными от переполнявших слез и усилий. Одноклассники делали вид, что не замечают. Сделали рентген.
- Перелом. Госпитализация – вынесла приговор медсестра.
- В самом деле? – с ужасом переспросила я.
- В самом деле – передразнила она меня.
Я не могу! – хотела крикнуть я. У меня завтра конференция! Скоро восьмое марта! Но это не волновало медсестру.
- Мальчики, везите ее в приемник – дала указание она моим друзьям.
В приемник. Повторила я про себя. Как тару. Глаза застилало от слез и боли. Коридор стал мутным. Потом нерусская санитарка повезла меня в па-лату, предварительно ударив меня о дверь. Случайно, нечаянно. Со всей си-лы. Я обернулась на своих друзей. Они махали мне на прощание руками и смеялись. Они поднимали мне настроение таким образом. Когда привезли в палату, я захотела в туалет. Это возвращалась жизнь. Я отходила от шока. Тут я разревелась. Ревела как умалишенная. И скорее не от боли, а от обиды. Почему я? Жизнь наказала за беспечность, счастье, за полет надо льдом, за то, что недавно сделала подлость подруге. За все сразу. А завтра конферен-ция. И скоро восьмое марта. И скоро защита диплома, а он еще не написан.
Мне принесли вещи. Подруга передала веер, мама - халат, полотенце и почему-то пустую мыльницу, а одноклассник отдал свой плеер. Я сидела на кровати, вытянув ногу в шине, вся горела от градусов Цельсия в теле, глаза пекло. С веером и плеером я плакала. «А я девочка с плеером, с веером… Я не буду тебя спасать, догонять, целовать…» - доходил до меня смысл слов песни. Как тут догонять? На одной ноге, что ли. Мне поставили капельницу. Медсестра сильно нервничала – не могла найти вену и я подумала, что она не сестра, а враг. Медвраг. Я ждала, когда она уйдет. И снова плакала. Однако это не избавило меня от хотения в туалет. Я – бывшая профессиональная са-нитарка, то есть почти медсестра и почти врач в некоторых вопросах. Поэто-му я осторожно закрутила «систему» капельницы, взяла под мышку бутылек, встала с кровати и принялась прыгать на одной ноге к двери. Я выпрыгала из палаты в коридор. На диванчике сидели сестры (медвраги) и санитарки. Уви-дев меня, они принялись хором и сразу орать на меня: «Ты с ума сошла! Обалдела!!! Ты что делаешь?!»
- Я хочу в туалет – сказала я громко и на всякий случай голо-сом, не терпящим отказа.
- Для этого есть судно! – заявила мне одна из медсестер.
Я хотела ей ответить, но подступили слезы, и я продолжала прыгать в сторону туалета, это меня несла гордость на своих руках, вернее на моей од-ной здоровой ноге. Я не могу в судно! Я не хочу в судно! Я умру, если в суд-но – крутилось в голове.
Одна санитарка не выдержала вида моих мучений и подвезла инвалид-ное кресло. Отвезла меня в туалет и там оставила. Я сделала свои дела и села снова в кресло, гордость выбилась из сил и назад нести меня на моей ноге не захотела. Пришел мужчина с поломанной рукой. Увидел меня и вскрикнул, как женщина.
- Скажите им, что я – всё – попросила я его.
- Сестра, тут какая-то девушка говорит, что она – всё – крик-нул он на пост.
Подошла санитарка и презрительно сказала:
- Ну что расселась! Катись в палату! – сказала, как будто по-слала: катись ко всем чертям!
- Я не умею управлять ею – пожаловалась я.
- Учись! – деловито посоветовала санитарка.
Я знала с детства, что учатся для того, чтобы уметь. ЗАЧЕМ МНЕ УМЕТЬ ЕЗДИТЬ НА ИНВАЛИДНОМ КРЕСЛЕ??? Я хотела это сказать са-нитарке, но только горько заплакала. Я вообще все время плакала в больнице. На обратном пути в палату я попросила позвонить с поста. Мне дали теле-фон. Кому звонить? Подруге, которую предала?
- А она гуляет – беспечно отозвались в трубке.
Я сломала ногу, а она гуляет. И одноклассники пошли в ночной клуб после травматологии. Я заплакала снова. Когда меня привезли на кровать, расправили «систему», я улеглась и поняла: Я В ОТСЕВЕ. Ночью нога боле-ла особенно сильно, я попросила укол. Он унес меня по белым коридорам в царство сна.
Утром проснулась и стала осматривать палату. Нас оказалось трое. Ес-ли бы мне не сказали, что эти двое лежат здесь уже по месяцу, я бы подума-ла, что провела ночь одна. Моими соседями оказались пожилые женщины, такие разные, что мне казалось, я лежу в электрическом поле – слева минус, справа – плюс. Одна сломала несколько лет назад шейку бедра, клеила обои и упала со стула. С тех пор оно не срасталось. Бабка состарилась, и все время лежала в больнице. К ней никто не приходил, и она ела больничную еду. Другая попала в больницу по своей воле, у нее косметическая операция – удаление какого-то хрящевого нароста на ноге. Почему нарос нарост, я не вникала. Она была надухаренная и накрашенная, как будто ее приготовили к гробу. К ней приходил сын и сноха, приносили креветки и пиво, всякие кол-басы, от запаха которых меня тошнило.
- Можешь брать мои костыли, пока тебе не принесли, если уж не можешь на кресле ездить – раздобрилась она с утра.
Я бы сказала ей пару ласковых слов, но поняла, что мне, может быть, еще долго не принесут костыли, и промолчала. Кстати, где продают косты-ли? Меня никогда не волновал этот вопрос. Может, в аптеке? Или есть мага-зин костылей? До сих пор не знаю.
Я взяла чужие костыли и пошла в ванную комнату. Надо было помыть-ся перед обходом врачей. Я донесла себя до ванной и встала, как вкопанная. А как мыться? Я отбросила один костыль и стала наклоняться под струю во-ды. Тут соскользнул второй костыль, и я упала на кафель, больно ударив-шись ногой в шине. Боль резанула в ноге и отозвалась в голове: ку-ку! Я за-плакала от беспомощности. Еле встала с пола и, совершив еще одну почти удачную попытку помыться, похромала в палату.
Пришли врачи. Мой врач был такой веселый, молодой, что невольно встал вопрос: а опытный ли? Вылечит ли?
- Чего глаза на мокром месте? – спросил беспечно.
- Боюсь – ответила я.
- Не ты первая, не ты последняя. Все ломали ноги, и все хо-дят – весело сказал он, как будто сидел за праздничным столом.
- Где рентген?
Медсестра подала ему мою «фотку». Посмотрел и присвистнул. Потом понял, что выдал себя и стал свистеть, как будто хотел свистеть.
- Бидеформация – произнес он задумчиво.
У меня без пяти минут высшее образование и я знаю: би – значит два. Два перелома? В одной ноге? Я заплакала.
- Ну, ничего страшного – он уговаривал себя, а не меня. Я не слушала.
- Леночка – сказал он, или – Верочка, обратите внимание, дело молодое – сказал он сестре, потом поджал губы, как бы: как жаль, а я-то думал…
Вечером появилась Катя. Это больная девушка из палаты номер шесть (как у Чехова, по-моему она оттуда и была). Ей было больше, чем мне всего на два года, а она уже была обречена. Ей сделали несколько неудачных опе-раций на ноги. И впереди была еще одна. Катя громко хохотала – она была на своей территории, ведь она лежала в больнице каждый год и уже приспосо-билась. Вечерами ее хохот доносился из мужской палаты.
- Чего ревешь? – обратилась она ко мне.
- Скучает – ответила за меня «плюс»-поломанная шейка бед-ра.
- Ты не реви. Температура поднимется – предупредила меня Катя знающим тоном и поскакала деловито и умело по другим палатам. Через минуту мы уже слышали ее смех где-то через пару палат от нас.
- Молодец девчонка, не унывает. У нее первая группа инва-лидности – сказала бабка-«минус».
Унывает, подумала я, просто скрывает. Просто её гордость еще не ус-тала и носит ее по коридорам. Выносливая, как сама Катя.
Потянулись больничные будни. Ко мне приходили каждый день и по много раз. Придут, нанесут всего. Тогда я поняла, зачем придумали гостинцы для больных. Это как замена, вернее подмена, внимания и заботы. Типо, я за-нят, быть с тобою долго не могу, но вот апельсины, поешь, и легче станет, слаще. В отсеве все кажется хуже, чем есть на самом деле. Я тогда все стала рассматривать по-другому. Желание развеселить меня – как заискивание, чрезмерную опеку – как жалость, частые и недолгие посещения – как свою ненужность человеку.
В больнице было странное расположение пациентов. Например, в на-шей палате лежали только «ноги», в соседней только «руки», и так далее: по-звоночники, головы, шеи. Мясной двор! И ночами все охали и стонали. И шеи, и руки, и ноги, и головы. Все одинаково. Перед болью все равны.
Ночью боль говорила: ку-ку! И я корчилась во сне и наяву. И плакала.
Так я дожила до репозиции.
- Ну что, красивая, поехали кататься? Погнали на опера-цию?– спросил врач.
Его слова я поняла буквально. Сейчас придут и увезут меня в операци-онную.
Но за мной долго не шли, а потом прибежала санитарка и закричала:
- Ты будешь оперироваться или нет?!
- Буду.
- Тогда пошли, чего лежишь-то?
Я растерялась. Как это «тогда пошли»? О чем я и спросила.
- Ну, курить ты же ходишь? И до операционной дойдешь. Недалеко тут, давай вставай!
Я хотела возразить ее тону, но почему-то вспомнила, сколько я получа-ла, когда работала санитаркой, и заткнулась. Каждый работает на свою зар-плату. Платят больше – стараний и вежливости больше. Вот почему у нас в стране никогда не будет порядка, образованных и здоровых людей. Медики, педагоги и милиционеры получают мало. Так и работают.
В операционной мне поставили укол в мышцу. Я приготовилась за-снуть. А медсестра начала ломать оковы шины.
- Подождите, я еще не сплю! – испугалась я.
- А ты и не должна спать пока что. Это примедикация. Нар-коз будет ставить анестезиолог.
От горя и боли я все позабывала, хотя раньше сама «сандалила» боль-ным людям примедикации и увозила на операции.
- Не наркоманка? – спросил анестезиолог-парень с сундуч-ком, похожий на взломщика сейфов – Что-то вен у тебя нет.
Я хотела ответить, но провалилась в стеклянную трубу.
Я была под наркозом. Какое удивительное состояние! Я с огромной скоростью летела по бесконечному стеклянному туннелю, за пределами ко-торого текла жизнь, но я ощущала все запахи того, что пролетало за его сте-нами: и запах какого-то сада, и пыльного города. Из туннеля я вылетела в воздушную воронку. Таких воронок было много, и в одной из них был один из моих друзей. Воздушные потоки то соединяли наши воронки, то удаляли далеко друг от друга. Но в один момент я смогла схватить его за руку и при-тянуть к себе. Это было как наяву. Я чувствовала запахи, ощущала объемы фигур, различала цвета, я кричала и слышала голоса, и его, и свой. Это было здорово!!!
- Просыпайся, красавица! Имя назови своё – прорезался от-куда-то голос врача.
Я хотела назвать своё имя, но губы отказались шевелиться.
- Еще под наркозом – констатировал врач – везите ее на рентген, проснется в палате.
Меня грубо перекинули на каталку. Как я хотела возмутиться! Но не могла и опять вспомнила про их зарплату. Замелькали потолки коридоров, лифта, вспышки света и кромешная тьма.
- Ну что, пережила? – спросил врач уже в палате.
- Угу – сказала я сквозь слезы.
- Ну ты точно не Зоя Космодемьянская! Все тайны нам вы-дала. Все имя какое-то твердила мужское. Верочка, кого она там звала?
- Да не помню я – ответила «вежливо» медсестра, видимо врач ей очень нравился, и она не хотела, чтобы он проявлял ко мне ин-терес, хотя какой интерес может быть у красивого уверенного в себе молодого мужчины к зареванной некрасивой больной дурочке со сло-манной ногой.
Я знала, чье это имя. И мне стало стыдно, что я говорила именно его. Ну просто стыдно, не могла, блин, что ли «мама» твердить.
Потом меня забирал из больницы мой лучший друг. Тогда я поняла, что он действительно лучший. Выглядела я ужасно! Ходила еще хуже – не могла привыкнуть к новым костылям. Я увидела его на двух ногах, с улицы, бодрого и волна жалости к себе снова подкатила слезами к горлу. Он сделал вид, что ему меня не жалко, да и ВООБЩЕ ВСЕ НОРМАЛЬНО. Как будто он меня забирал из гостей или с вокзала. Давно не виделись и все. А какая я? Да как всегда! Просто нужно помочь мне спуститься. И все.
Я приехала домой. Меня посадили в кресло. В НОРМАЛЬНОЕ кресло. Дальше я затыкала свой эгоизм. Ежедневно. Сделалась раздражительная. Сначала все меня терпели, а потом всем надоело, и меня бросили. Вместе с моим эгоизмом. Приходили не ко мне, а провести время. У кого оно есть свободное.
А я писала дипломную работу. Вытягивала ногу на стул рядом и печа-тала. Я как бы стала двухместная, вернее нас стало двое: я и моя нога, кото-рой нужен был отдельный стул, отдельное внимание. Днем она получала должное внимание и сидела тихо, а ночью я хотела спать и поэтому забывала про нее. А она сразу: ку-ку!!! И я сидела с ней полночи, пока она не заснет и не успокоится. Пока я не дам ей реланиум и не помашу веером.
Научный руководитель хвалил меня. Было трудно, но диплом получал-ся. Со скрипом. Со слезами. С нервами. С нетерпением ожидания того дня, когда снимут ненавистный гипс. С этим днем связывалось всё: счастье, ра-дость, жизнь, в конце концов. Самым большим желанием в моей жизни стал танец. Низменное, приземленное желание горело во мне как факел! И помо-гало жить.
День настал. Гипс сняли быстро. Совсем не торжественно, как хоте-лось. Врач куда-то торопился. По-хамски заметил, что я у него в жизни не единственная пациентка. Разорвал на куски гипс и ушел. Сказал, что гипс пе-редержали на пару недель, но ничего,  рентген посмотрит онколог. Я не по-няла. ЗАЧЕМ? Зачем ОНКОЛОГУ смотреть РЕНТГЕН? Я и сама также могу его посмотреть. Можно дать посмотреть продавщице фруктов у входа в больницу. Пусть тоже посмотрит. Врач ушел, а я сидела на кушетке и смот-рела на порванные куски гипса. Вот они – обломки отсева, я ненавидела их как самую страшную реальность в мире. Встала и пошла. Ну не тут-то было! Идти я не могла. Не могла даже наступить на ногу. И хоть я и не врач, я по-няла: передержали! Нога полностью атрофировалась. Нужно было заново твердить ей, что она от этого тела и вот ее пара. Как человек, потерявший память, и возвращенный в свою семью.
Две главных учебы в моей жизни совпали: учеба на высшее образова-ния и учеба заново ходить. Нужно было окончить оба мероприятия успешно. Но ведь если за двумя зайцами погонишься…
Дело мое было половинчатое. Я написала диплом на пять, но сдала го-сударственный экзамен на «три». Я научилась ходить, но когда вертела сто-пой, она говорила: клюк-клюк. А ночью опять: ку-ку!
Но, тем не менее, я была горда собою: тысячи людей не могут ходить после двойного перелома, и уж, сколько людей поступает в институт о двух руках, о двух ногах и не заканчивают его, не возьмусь определить. И я ждала награды. О кого? От жизни. Она наказала за беспечность, за полет надо льдом, за радость и счастье, за подлость, она должна и поощрить за старания, за боль, унижения, за отчаяние и за успех не смотря ни на что. Но она не по-ощрила. Она забыла обо мне. Забыла достать из отсева. А в отсеве было тем-но и влажно от слез.
Я плакала, лежа на кухонном столе, когда вся моя группа в великолеп-ных платьях отплясывала в ресторане по поводу окончания института. Чело-век одинок в своем горе, тем более в отсеве. Из него нужно было выбираться.
Я уехала на целое лето на Волгу. Там я готовилась к прыжку из отсева. Я ходила по песку на ребрах стоп – разрабатывала ногу, я танцевала и бегала.
Домой я вернулась загорелая и здоровая. Отсев ушел в прошлое. Но воспоминания о нем живут во мне и сейчас.
- Извините, что снова беспокою вас, а отсев – это хорошо или безнравственно? – спросила меня молоденькая учительница.
- Отсев? Отсев – это тяжело. Но не безнравственно. Как ку-рить. Вредно, но не безнравственно. Отсев – это естественный отбор.
- Да-да, я – биолог – закачала головой молоденькая.
- Тем более…