Говорили рыбы из белого серебра 1

      Ловля рыб – исключительно важное занятие. «Рыбы, они всё знают, и потому никогда не говорят» -  так думал Алекс, оглушая окуней током в смертельно-поэтичном шедевре Эмира Кустурицы.  Arizona dreams.  Возможно самый необычный фильм из тех, что я люблю. Возможно, нет, на самом деле, меня необычайно завораживает путешествие с Мертвецом. Это откровение, и я не могу следовать его сюжету просто так, всегда должен наступить особенный для такого события момент. Иногда бывает...
Да. Шесть часов пятнадцать минут, и я уже еду в сторону железнодорожного вокзала на самом первом автобусе. Немного зябко.
      Оранжевые, категорически железные «скотовозы» согреваются исключительно медленно, к тому же, сейчас начало лета, и потому обогрев салона не работает. Ну и пусть. Во всяком случае, помёрзнуть немножко куда  приятнее, чем задохнуться отвращением между грузными, воняющими потом женщинами, для которых авоськи с продуктами – смысл счастливого бытия.  Днём. Так бывает, почти всё время, особенно, если лето жаркое. А сейчас?
В салоне, кроме меня, всего три человека. И ещё кондуктор – измученная ранним подъёмом и мизерной зарплатой женщина лет тридцати-сорока. Она уже подходила ко мне за новеньким блестящим пятачком: предлагала взамен какую-то убогую бумажку, неприятную на вид и скользкую на ощупь. Я не взял. Отдал монетку и сказал: - «Спасибо, так доеду, мне не далеко».  На самом деле почти до конечной, но я искренне думал, что сожму в кулаке отдающий зеленью билетик,  посмотрю на ладонь и увижу: чёртова бумажка стала частью меня самого. Незаметно, но с пугающей неотвратимостью, мерзкий фискальный документ врастёт в мою кожу, станет не изводимым, словно Тату. Отвратительный, вездесущий пропуск разрешающий жить. Дальше.
Автобус лениво переваливается всё дальше от моего дома, по маршруту, который я слишком хорошо знаю. Стрёмная двадцатка. Пустой салон, и всего две спины передо мной.  Женщина с билетами и неопрятный мужичок с очевидного бодуна, на задней площадке.  Бывает, а я всегда в серединке, только так и люблю. Хотя…, в удушливой толчее люди двигаются по законам Броуновских частиц и могут вытолкать куда угодно. Главное – чтобы не на задний плацдарм. Там, конечно, просторнее всего, но всякий упившийся в зюзю индивидуум, обязательно устремиться именно туда, залезет, несмотря на протесты добропорядочных граждан, обвоняет перегорелым смрадом и без того нездоровую атмосферу, а после, изволит философски блевать. Выражая, тем самым, очевидный протест негуманно устроенному обществу.
Поэтому я и не езжу на задней площадке.  Во всяком случае, подобным образом. Не привык смешивать с эксгибиционизмом великую и светлую борьбу за прекрасные идеалы справедливости и свободы. Марихуаны.
Серая и незаметная, словно мышь, девушка впереди меня читает Кортасара. «Истории хронопов и фамов», точно, в таком же издании как у меня. Серо-зелёная обложка, совсем ещё свежая, не битая жизнью. Не то, что моя.  Потёртая, местами до дыр, блеклая от частых прикосновений осторожных, но жадных до книжной мудрости ладоней.
Интересно, она курила когда-нибудь весёлую траву? Думаю, что нет. Наверняка хотела, и, скорее всего, не раз имела возможность.  Однако всегда есть причины: вести себя стану как ненормальная, в неприятности потом влипну, а может и вовсе подсяду, да и вообще, мать узнает – пиши пропало. Это и правильно.
Зачем людям свобода? Мы ведь и не знаем толком: что это такое? Просто не пробовали, последнюю сотню лет точно. Вот только почему?
На этот счёт удивительно метко высказался какой-то китайский мудрец: - «Пёс, рождённый в ошейнике, караулит свою будку и думает о том, что он ужасно свободный и сильный…, лишь до того момента, пока не порвалась цепь».  Чертовски правильные слова, слишком уж точно описывают всё вокруг нас.
Так вроде и живём. В меру счастливо, вполне обеспеченно, да и вообще: достаточно беззаботно…, но только до того момента, когда какой-то умник срывает грязной, скрюченной ручищей розовые занавески. И что тогда?
Да просто видим, что на самом деле все мы нищие, ограниченные животные, домашние конечно, но удивительно безропотные: хочешь – режь, не хочешь – насилуй. Мы всё стерпим. Нам может и нравится так, иначе как объяснить факт того, что мы в этом живём.
Проще не объяснять.  Куда приятнее смотреть, как она улыбается временами, полностью поглощённая сюрреализмом Кортасаровских мыслей. Забавно? Может быть, но только ей всё равно, она просто читает, отгородившись шероховатыми, чуть серыми страничками от всего мира.  Славная.
- Куда она в такую рань? – мысленно спрашиваю себя, но тут же отвечаю: - А тебе дело до этого есть? Едет – значит нужно, всегда ведь так бывает.
- Южная - следующая остановка Щорса, - хрипло прокашлялся динамик непонятно для кого. Девушка растерянно закрывает и прячет книгу в потёртый полиэтиленовый пакет-майку. Потом поднимается и неловко идёт к дверям: пустой автобус весело подпрыгивает на бесчисленных дорожных колдобинах.   
На остановке имени шипящего коммуниста её уже ждут. Стайка таких же как она, плохонько одетых девиц, иногда через чур вульгарно накрашенных. Самой младшей от силы лет пятнадцать, а старшей наверняка за третий десяток. Она этим и пользуется: бодро отвешивает смачные матюги направо и налево, что-то втолковывает разбитным и не очень подельницам.  Хорошо слышу почти всё через холодное, одинарное стекло автобуса, а девушка с Кортасаром, тем временем, сходит с подножки и здоровается со всей честной компанией. Не слишком радостно.
Автобус медленно отваливает от остановки, оставляя позади оживлённый гомон уличных проституток. Это - самое дно, хуже только малолетние наркоманки, которые за пару «ханок» сделают всё, что угодно, абсолютно не задумываясь о последствиях.  Они тоже «работают» на обочинах печально знаменитой улицы Щорса, но только днём, когда вечерняя и утрешняя смена «дорожных» отдыхает. Стоят парочками, иногда опираясь на тёмные от грязи стволы кряжистых тополей и «кумарятся».  Чаще всего, их уже «ломает»: синюшные руки исполняют гипнотизирующий дрожью танец, стеклянные, чёрные от боли  глаза не могут сфокусироваться. Так они и бросаются наперерез друг другу, когда к обочине с достоинством причаливает тонированное авто очередного толстопузого педофила. Всегда. Но только не утром.
Теперь осталось трое. Никто не хотел лезть в холодную брюшину самого первого автобуса. Этим утром. Поэтому мы ехали, достаточно быстро, временами почти летели, именно так, как это делают все на свете  рыжие «скотовозы»….
- Куда ты в такую рань? Неужто на рыбалку? – устало спрашивает добрая на самом деле кондукторша.
- Похоже, что вы угадали, - отвечаю я неловко стряхивая с себя пыль недавних размышлений. И не обращаю особого внимания на проницательность женщины – на сидении, рядом, вполне обычный рюкзак и совсем уж типичный чехол с удилищами. Она точно работает по утрам, и наверняка видела тысячи таких, как я, сонно зябнущих в направлении железнодорожного вокзала.   
Сижу на гладком от грязи и человеческого пота дермантине автобусного сидения и чувствую затылком, как она смотрит.
- Чего ей нужно? Что она хочет сказать своим участием? – подумал я про себя и снова услышал спокойный усталостью голос:
- Эх, парень, меня разве обманешь…. Такие, как ты рыбу не ловят. Такие ездят по ночным клубам в дорогих иномарках…, и ломают жизнь глупым малолеткам.
По спине скользнул гадкий холодок, словно маленькая, но убийственно ядовитая змейка. Захотелось непременно повернуться к прозорливой тётке и спросить недоумённо:
- Зачем?   
Только гордость не позволяла, вступить в перепалку с обиженной на что-то женщиной. Потому я просто вздохнул, глубоко, и отвернулся к холодному стеклу, чтобы смотреть, как пробегают мимо знакомые с детства дома и переулки.      
- Молчишь…, глаза прячешь. Значит, правду говорю - кобель ты бесстыдный, такой же, как тот гад, что обрюхатил мою дочь прямо на ночной дискотеке…. Сволочь.
Кондукторша замолкла. Совсем неожиданно, видимо поняла мгновением, что я имею неограниченную никем возможность встать, подойти и ударить. Возможно в лицо.
- Ваша дочь хотя бы знает имя этого «кобла»? – спросил я спокойно, но так и не повернувшись.   
- Где уж там…, лепечет что-то про симпатичного парня, про то, как он её до дома потом довёз…, на серебристой иномарке. Больше ничего не помнит…, он её дрянью какой-то напоил, кислотой марочной что ли, - пробормотала женщина уже сквозь слёзы и шумно высморкалась, наверно в носовой платок.
- Бумажные марочки, пропитанные ЛСД. Эту дурь называют кислотой, - вздохнул я и снова обратился в созерцание мелькающих строений.
- Вот-вот. Я же говорю: все вы кобели бесстыжие, только и глядите, как побыстрее  присунуть какой-нибудь девахе. Сволочи. Да ещё и к наркомании детей приучаете…, ироды…, креста на вас нет.
После этой гневной тирады на задней площадке что-то неловко зашевелилось, прокашлялось и изрекло хриплым от перманентного спиртового ожога голосом:
- Обожди мать, сейчас я ему ****ьник разобью!
Немолодой алкоголик приближался ко мне, шумно хватаясь за обшарпанные металлические поручни.
- Эй, хули сидишь, когда с тобой разговаривают! – исступлённо прохрипел забулдыга и ткнул в моё плечо кулаком.
- Мне так удобнее, а в ногах всё равно правды нет, - спокойно ответил я и упёрся взглядом в испитые до прозрачности глаза.
- Ты чё, меня на базаре опустить собрался? Да ты знаешь, с кем говоришь? Я ж таких как ты на мизинцах разводил! – выплюнул из себя алкоголик вместе с брызгами зловонной слюны и снова тюкнул меня в плечо: - Ещё бакланить будешь?
- Пожалуй, нет. Сейчас ваша остановка, - холодно сказал я, вставая с сидения.
- Чего? Я тебе сейчас таких ****юлей распечатаю, что на руках выносить придётся! – прошипел колдырь и, скорчив страшную рожу картинно замахнулся правой рукой.
Одного толчка ладонью в грудь хватило. Убогий пьяница рухнул на спину и, отмочив забавный кувырок назад, выкатился на заднюю площадку. Автобус плавно остановился, открывая на ходу скрипучие, обшарпанные двери. 
- Всё дяденька, вы приехали, - улыбнулся я и подхватил исходящее матюгами тело за шиворот. Потом толкнул посильнее, чтобы уродец хлопнулся на газон, а не на предательски твёрдый асфальт.
Двери закрылись быстро, пассажиров на посадочной площадке не было, а зловонный пьянчужка как-то сразу умолк, налетев грудью на приземистую бетонную урну. И зачем только их ставят на каждой остановке? 
Вытащив из кармана платок, я вытер перепачканные автобусной пылью ладони и направился к своему месту. Кондукторша, вжавшись в сидение, страшно пучила на меня глаза, прикрывая ладонью открытый рот. Наверно от ужаса.
- Да всё нормально, я на вас не в обиде, - сказал я как можно спокойнее и осторожно улыбнулся: - Пройдёт время, и ваша дочь научится чувствовать подобные неприятности ещё до того, как они случились. Со всеми бывает так, иначе просто невозможно жить. Сейчас.
Устроившись на своём, уже тёплом месте, я хотел, было поглядеть в окно, да только не смог. Странным образом, мой взгляд остановился на неприметном доселе человеке, что сидел на самом переднем сидении, в самом левом ряду.
Странный молодой человек, одетый во всё серое, внимательно наблюдал за мной, сидя в пол оборота и опираясь локтем на поручень. На губах его блуждала лёгкая улыбка, исполненная толи злобы, толи сарказма, а серые, острые, словно стальные иглы глаза, казалось, пытаются прожечь меня насквозь.
- Убеждённый психопат, - подумал я про себя и поёжился от ледяной волны почти животной неприязни: - Такие типы умеют беззвучно душить в тёмных подворотнях.
Впереди показался готически-совковый шпиль городской ратуши. Наконец-то моя остановка - прекрасный повод для того, чтобы выбраться из чрева безумного утрешнего «скотовоза».
С удовольствием поднявшись с насиженного места, я ловко одел рюкзак, подхватил удочки и направился назад, к выходу. Приближаться к серому человеку катастрофически неохота, потому осторожно пробираюсь мимо кондукторши. А она и не сердится больше, наоборот, осторожно хлопает меня по предплечью и говорит, шумно шмыгая носом:
- Прости меня сынок, взбеленилась я понапрасну. Испортили мне девочку, вот я и  срываю зло на всех молодых…, ну вроде тебя, симпатичных. Да только пустое это…, не все виноваты, а только один. А его теперь разве отыщешь….   
Двери распахнулись с особенным скрипом, может быть из-за странной тишины, ведь я действительно не знал, что сказать в ответ, как утешить…. Потому и выскочил  упругим мячиком в прохладное летнее утро, а автобус привычно лязгнул створками.
- Площадь красной революции - следующая остановка «Драма», - негромко сказал я прохладному утру, провожая взглядом оранжево-рыжий «скотовоз». Слова мои не были метафорой, в нашем городе действительно очень странно называли остановочные пункты: Комедия, Драма, Переход, Кладбище….