Говорили рыбы из белого серебра 3

      Двери вежливо расступились передо мной, открывая выход в мраморное пространство станции Уральская. Я вышел, и уверенно направился в сторону эскалатора, мягко отмеряя пространство новенькими кроссовками. Красивыми и удобными. Фирменными.
Время утверждало, что можно не торопиться, но я знал, что оно любит обманывать, потому припустил вперёд по одиноко-пустынному эскалатору. А он ровно гудел, неторопливо поднимая меня из рукотворной преисподней.
Дальше был Вокзал. Одновременно Новый и Старый, сросшийся боками, словно сиамские близнецы. Модерново-урбанистический корпус из серого камня и ностальгически жёлтый обломок эпохи напрасных убийств.
Покупать билеты в кассе не имело смысла, их продавали в самой электричке, да и вообще, щекотливо приятно ехать зайцем. Всё равно никогда не ловят.
Вот я и поехал.


Зелёная электричка отправилась в путь с некоторым опозданием.  Пассажирам это не понравилось, но мне было всё равно. Я удобно устроился на потертом сидении из светлых деревянных реечек. И мне это нравилось.
За окном неторопливо мелькали по-утреннему серые индустриально-городские пейзажи: одинаковые многоэтажные дома, выстроенные правильными рядами, эротически упрямые трубы, курящиеся разноцветным дымом, и бесконечное пространство, заполненное рельсами – сортировочные пути крупного железнодорожного узла. И ещё умирающие деревья, грустно чернеющие поодиночке или небольшими рощицами. Сегодня они зеленые, но через несколько лет превратятся в белеющие облезлой древесиной скелеты. И будут спилены, работниками специальной службы, которая ведёт бескомпромиссную борьбу с теми, кто не смог выжить.
Неожиданно задрожал телефон. Повинуясь указаниям привычки, ещё дома, я неосознанно положил его во внутренний карман жилета-разгрузки. А теперь вынул.

    - Доброе утро, тёплая неженка. Отчего звонишь в такую рань? – сказал я в округлую, уютную трубку, на дисплее которой высветился совсем уже знакомый, домашний телефон.
- Ты где? – голос был испуганным и обиженным одновременно.
- Сейчас? В утреннем салоне электрички. Послушай немного – наверняка различишь стукачёк паровозных колёс.
Недолгое молчание.
- Я проснулась, а тебя нет. Как будто и не было никогда: пусто и одиноко. Только постель, чуточку тёплая там, где укрывался одеялом. И тишина. Она разбудила меня, когда исчезло твоё дыхание. Почему я не услышала, как ты закрываешь дверь?
- Не знаю. Может, я вышел через окно?
- Дурак…. Квартира на восьмом этаже, - с упрёком произнесла та, с которой я уснул вчера вечером.
- Знаю, но туман сегодня утром был особенно густым и ощутимо плотным. Когда я вышел на балкон, сумерки уже спрятались в темноте соснового бора, а река поднялась в воздух серой пеленой. Сначала, это было похоже на отяжелевшее до земли слоистое облако, но через пару минут туман сложился в ровные, широкие ступени. Я перелез через ограждение, и ступил на самую верхнюю. Потом спустился.
- Сумасшедший. Опять нюхал белую пыль?
- Конечно, нюхал. Твою шейку и плечико…. Сегодня утром, перед тем, как проснуться.            
- Уа-у…. зачем ты так говоришь…, ты же знаешь, что моя кукушка куда-то улетает, едва услышав подобное, - смущённо прошептала она в телефонную трубку: - Ты можешь приехать ко мне прямо сейчас?
Улыбнувшись убегающим от меня окраинам города, я подумал об этом и ответил:
- Боюсь, что нет. Проводница сказала, что поезд не такси, поскольку к нашему дому до сих пор не проложили рельсы.
Снова маленькое молчание.
- Плохо. А когда ты сможешь вернуться?
- Трудно сказать определённо. Вообще-то, мне хотелось провести ночь дома, и чтобы ты рядом, но события могут повернуться и в другую сторону.
- Хм, понятно, другая сторона, что, привлекательней меня?
- Возможно, хотя, в данный момент я ничего не могу сказать об этом.
- Неужели?
- Именно так, но ты уж не скучай.
- Ничего себе…. Как же я не буду скучать, если ты неизвестно где, неизвестно с кем.
- Блин…. Даже не знаю, что тебе посоветовать. Ну, погладь себя нежно, что ли, если станет совсем невмоготу.
- Жестокий....  Ты хочешь, чтобы я сделала это в холодном одиночестве?
- Не обязательно. Твоё одиночество не может быть холодным – слишком многие обжигались, прикасаясь к тебе…. И потом, что в этом плохого, я ведь сейчас тоже один.
- Ты сейчас не со мной! Ненавижу тебя! – холодной злостью крикнула она, и добавила, обиженно задыхаясь всхлипами: - Возвращайся скорее, ладно….
Сотовый телефон тактично умолк, автоматически положив нарисованную трубку на аппарат. У него был такой характер, он вообще не позволял владельцу услышать короткие гудки, говорящие о том, что на другом конце больше не хотят говорить.
На кой чёрт я взял его с собой? Он всё равно ничего не смыслит в рыбной ловле, зато способен разрушить и без того эфемерное одиночество буквально повсюду. Чертовски широкое покрытие. И катастрофически уверенный приём. Чтоб его….
Бегло просмотрев ежедневные информационные SMS-ки, я сделал запрос о балансе времени и денег, убедился, что ещё неделю можно ничего не платить, и нажал кнопочку «Выключить». Недовольно содрогнувшись вибразвонком, серая «пчёлка» вежливо потушила экранчик и уснула. 
- Наконец-то отдохнёт от назойливых посланий зловонного эфира, - подумал я про себя и спрятал телефон.


Почему я любил её? Никто не знает, даже я сам. Многие пытались ответить на этот вопрос: поэты и прозаики, музыканты и танцоры, наконец, философы, склонные к воспитанию паранояльных догм. Люди слишком давно хотят решить эту головоломку: раскладывают всё по полочкам, или пытаются увидеть что-то целое…. Напрасно. Человеку не дано понять, почему он делает это, просто любит, пренебрегая сомном противоречивых «за» и «против».
Ну вот, опять вспомнил то, как она неслышно подкрадывается со спины, и неожиданно прижимается всем телом. Всегда обнимает меня так, проскальзывая по бокам красивыми, тонкими руками, которые обязательно смыкаются в замок на уровне моего пупка. И держат, упрямо ожидая момента, когда я попытаюсь развернуться, чтобы нежно поймать влажное удовольствие горячего дыхания. Этого маленького сердца, толкающего по венам жажду бесконечного наслаждения. 
Нахлынувшее ощущение вытеснило из меня весь мир. Превратившись в бездумную оболочку, наполненную образами событий слишком похожих на фантазии, я сидел,  и прокручивал в памяти неисчислимые фрагменты нашей интимной близости. На первый взгляд, всё достаточно похоже и напоминает киноаппарат, настроенный на показ единственной сцены. Бесконечно, по кругу. Но только на первый взгляд. На самом деле, каждый новый цикл отличался миллионом неосязаемых, но очень важных тонкостей. Возможно, они были понятны только мне одному, но в то же время, они были жизненно необходимы для естественного течения существующего мира. И в этом проявлялась истинная природа нашей любви. Бессмысленной и безграничной. 
Аммиачно-гнилостную вонь я почувствовал как раз в тот момент, когда она взяла его, прямо во время сеанса в одном из лучших кинотеатров нашего города. Просто расстегнула ширинку, забралась прохладными пальчиками в тёплый уют нижнего белья и достала. А потом нагнулась робкой тенью над моими коленями, и я ощутил щекотливое прикосновение языка….
Прямо напротив меня, на деревянном сидении из гладеньких, светлых реек, вольготно расселся колоритного вида бомж.  Густая, спутанная борода, обрамляющая лицо солидной лопатой и грязная лысина с лиловым кровоподтёком справа, определяли портретное сходство с известным русским классиком. Толстой, ёж твою мать! Вот только с одеждой малость подкачал: вместо холщёвой рубахи, штанов и легендарных лаптей – драная в клочья болоньевая куртка,  китайский, спортивный костюм, да кроссовки, явно подобранные на помойке.  И ещё запах, густой и едкий, словно пары кислоты.
- Ну что, сынок, не видал доселе экой красотищи, или блевать надумал от чистого, лесного духу, - изрёк «классик» хрипловатым, красиво-объёмным басом.
Электричка и вправду ритмично рассекала утреннюю тишину длинного, светлого  березняка.
- Оброшинские берёзки, минут двадцать до Перегона осталось, - подумал я про себя и критически поглядел на зловонного человека.
- Ну, за что ты меня глазами пинаешь? Думаешь, небось, что тот, кто в грязь упал, человеком быть не может, - снова пробасил бородатый.
Говорить с ходячим туалетом мне совсем не хотелось, но встать и перебраться на другое место я тоже не мог. Что-то мешало, толи лень, толи нежелание оскорбить открыто такого, пусть даже и совсем опустившегося, но всё же человека.
- Не пинаю я тебя, просто глаза ест, а это, знаешь ли, неудобно, - ответил я беззлобно, как можно более безразличным тоном.
«Классик» оживился, заворочался на сидении, устроился поудобнее и, обнажив немногочисленные гнилые зубы изрёк:
Оно и понятно, а ты, я вижу, парень неплохой. Был бы злой – давно уебал бы по лысине, или хоть обматерил семиэтажно. А то нет. Сидишь рядом и даже разговариваешь…. Слушай, угости сигареткой – вонять поменьше буду! Дым, он шибко дух выгоняет.
На этот раз, рассуждения бомжа проявились на моём лице непроизвольной улыбкой. Однако сигарет у меня не было.
- Я бы с удовольствием, даже пачку подарил бы ради такого дела, да только беда. Не курю я…. Хотя, постой. У меня жовы мятные есть:  по телеку говорят, что они здорово освежают дыхание. Лови.
С этими словами я бросил бородачу початую упаковку мятных подушечек. Тот не растерялся, ловко поймал и тут же открыл, высыпав на грязнущую ладонь несколько белых прямоугольничков.
- От же на…. И чего мне делать с ентими херомутинами? – озадачился бомж.
- Толкай в рот и жуй. Сразу глотать не надо, - пояснил я в лёгком недоумении.
- Она как, ну попробую, только ты, одолжи мне для начала хоть бы дюжину зубов, - сострил «классик» и ссыпал всё, что было на ладони в чернеющий «пробоинами» рот.
- Силён, - подумал я про себя, а вслух добавил: - Ну и как оно?
Бородатое лицо несколько раз скорчилось в болезненных жевательных движениях, потом шумно сглотнуло и высказалось:
- Заебись!  Похоже на мятный чефирь,  да токмо пробирает подольше….  Ой, вы ****и-пятки зачесались!  Кажись попёрло, - радостно сообщил «классик» и смешно выпучив глаза принялся снимать изуродованную временем обувку.
Смотреть на это я не смог категорически, потому отвернулся к окну и принялся нарочито внимательно разглядывать прилегающий к «железке» ландшафт. Через несколько минут ослепляющих миазмов и подозрительных звуков, хрипловатый бас прорезался, чтобы изречь:
- Да не жмись ты к окну, я уж всё, начесал. Полпуда шкуры с пяток слущил, ногам, похоже, ****ец приходит. Как облезут до костей – так и мне помирать придётся.  Кому я нужен, не ходячий то?   
С этими словами бомж виновато стряхнул с сидения отвратительные на вид пласты кожи, нереально большие для столь стремительного «педикюра».
Увиденное ввергло меня в лёгкий шок: разум отказывался принимать за реальность то, что сделал этот человек. Подавляя усилием воли нахлынувшие рвотные позывы, я собрался с мыслями и сказал:
- Коли так болеешь, купи себе в аптеке какую-нибудь мазь с антибиотиками. Полноценное лечение этим не заменить, но всё же…
- Эх, парень, ну что тебя так перекосило? Все ведь мы гниём помаленьку, просто ты медленно, а я куда быстрее. Жизнь, она такая штука: родился, и сразу, почитай, гнить начал. Сначала незаметно, а чем старше – тем больше. И тут уж хоть чем мажь - всё равно один конец. Смерть. Для одних раньше, для других позже. Все там будем, и всё там зачтётся….
С этими словами «классик» тщательно запинал под сидение остатки своих ног.
- Вона, так оно и лучше будет, правду говорю?
- Пожалуй, - выдавил я из себя, поглядывая в окно и пытаясь хоть как-то отвлечься от проблемы гниения человека.
Электричка  плавно сбавила скорость и незаметно остановилась, привычно скрипнув тормозными колодками. Охрипшие динамики ожили, и возвестили название небольшой станции. Слишком уж вежливо. Немногочисленные пассажиры отнеслись к этому более чем равнодушно - они знали наизусть все остановки популярного пригородного маршрута.   
- Кхё-кхе, а ты, небось, до Перегона едешь? – снова оживился бородатый бомж.
- Может и так, а ты что, по совместительству медиум? – ответил я непринуждённо стараясь скрыть неожиданно подкравшееся удивление.
Толстой громко рассмеялся, широко раскрывая зловонно-беззубый рот, потом сморкнул из левой ноздри прямо на пол и пробасил:
- Ну, ты и загнул, разве похож я на доктора? Я простой мужик, который многое видал. Бывало, опростаешь поллитру хорошей водочки, глянешь на небо, и вот оно….
- Что? – спросил я, рассеивая романтику воспоминаний «классика».
Бородатый сморщил нос, почесал спутанный волосами затылок и  уставился на меня мутноватыми, воспалёнными глазами.
- Знамение, сынок. Оно словно пламень бросается в глаза, в голову бьёт, будто кирпичом, а после, когда ужо стихнет, пробирается в грудь, и жжёт. Больно жжёт, чёрной адской смолой, и душит, ох сильно душит, до того, что аж мочи нет…. Тогда то я и кашляю, иной раз целую ночь напролет, да так сильно, что изо рта розовые хлопья с кровью харкаются.
Окончив говорить, Толстой выпучил глазищи и скорчил мину, исполненную болезненного страдания. Потом гулко стукнул отёкшим до синевы кулаком в могучую некогда грудь. Видимо, больно.
Перегнувшись пополам, он схватился обеими руками за горло и стал кашлять. Как-то неестественно, почти всем телом содрогаясь в непроизвольных судорогах.
Я снова отвернулся, чтобы посмотреть в окно и увидеть хоть что-нибудь приятное. А бомж всё кашлял, наверное, минуты три, останавливаясь лишь за тем, чтобы шумно втянуть воздух. 
- Ну вот, пресвятая богородица…,  опять озарило, - сдавленно прохрипел он, вытирая о рукав губы, окрашенные тёмно-красным. 
- Привиделось что-то? – спросил я с брезгливым интересом.
- Ага, не то, чтобы привиделось, а вроде как понял я тебя, - с трудом произнёс бородатый.
Огорчённо покачав головой, я вздохнул и искренне пожалел  том, что сразу не пересел на другое сидение, а лучше вообще в соседний вагон.
- Знаешь, я тоже не медик, но то, что ты рассказал…. У тебя туберкулёз. Возможно последняя стадия, поскольку токсины микобактерий уже вызывают галлюцинации…. В общем, хочешь жить – дуй как можно скорее к пульмонологу. Он обязательно направит тебя в больницу, хотя бы для того, чтобы ты других людей не заразил. Открытая форма слишком опасна.
Глядя на меня, и слушая мои слова, бородатый «классик» улыбался всё больше и больше, растягивая потрескавшиеся губы в отвратительной гримасе.
- Сынок, ты меня ***той базарной не корми, лучше дай на бутылку, а я поведаю всё, как есть, -  ехидно прохрипел Толстой и продолжил: - Ты пойми, смерти я не боюсь – она всё равно не хочет прибрать меня к рукам. Но кой ляд ей тот, кто уже давным-давно помер. А вот знамение…. Не знаю, почто сейчас ударило, я уж трое дней сохну. Ни капли во рту не было, разве только флакон боярышника, да и то позавчера. Ну, так как, на бутылку дашь?
Расстегнув клапан, я вынул из «денежного» кармана поношенный полтинник и протянул бомжу. Он взял двумя пальцами, очень аккуратно, как будто боялся прикоснуться ко мне.
- Воистину благодарю, - довольно пробасил Толстой и спрятал купюру в одежде, боязливо осмотревшись по сторонам.
- Пророчество можешь и не рассказывать - побереги силы для очередной поллитры, - усмехнулся я.
Бомж удивлённо зыркнул на меня покрасневшими глазами, сделал важное лицо и серьёзно ответил: 
- Поллитра поллитрой, куда она теперь от меня денется, а уговор дороже денег. Обещал, так уж и расскажу.
- Валяй, - бросил я с улыбкой, и поудобнее вжался в самый дальний угол сидения. Подальше от невыносимого запаха.
Бородатый слегка откинулся назад, и, закрыв глаза, расслабленно обмяк на лавке. Густая, упрямая борода, задралась вверх, приобрела горизонтальное положение и затряслась неровной, мелкой дрожью. Грязный, поношенный жизнью человек шептал что-то, очень быстро и неразборчиво.
Сначала я даже и не старался понять, что он лепечет, просто ждал того момента, когда «провидец» обратит свои образы в мысли и изволит говорить. Так и прошло несколько минут, и я, наконец, догадался, что здесь что-то не так. Более того, я понял, что бомж в который раз повторяет одну и ту же рифмованную последовательность из слов, не очень длинную, но какую-то непонятную. Мне стало интересно, и я прислушался:

Знает ветер, куда ты летишь,
Когда они позовут.
Плачут рыбки – они всё видят,
Те, что пришли - умрут….
Завтра, может – сегодня точно,
Провалятся в темноту.
Мёртвой плотью накормят черти,
Странную наготу.

«Классик» неожиданно умолк именно в тот момент, когда я разобрал, и поставил на своё место последнюю фразу.  Удивительно резко и точно, приподнялся он на сидении и замер, идеально выпрямив спину, словно заправский школяр. Потом открыл глаза.
Испитых до прозрачности зрачков я не увидел – взгляд бомжа заполнился туманно-матовыми белками глаз. И это напугало меня по-настоящему.
Ритмично раскачиваясь из стороны в сторону, бородатый заговорил. Размеренно и негромко:
-  Все, кто услышал - это находят. Где? Там! Души живут в воде…, и бродит она.  Спрятав в молодость вечную старость. Бойся! Только она никогда не поможет и свет! Ярко сожжёт всех, кто увидел…, поющего темноту.  Воду! Воду найди – ведь это твоя колыбель….
Произнеся последние слова, бомж умолк и обессилено понурил голову. Несколько секунд неподвижно посидел в таком положении, потом вдруг обмяк, и рухнул вперёд, словно мешок набитый гнилой соломой. Подхватить его я не успел - слишком быстро всё приключилось. Грязная лысина с глухим стуком врезалась в деревянное ребро сидения, и человек выдохнул стон, преисполненный боли и отчаянья.
Стряхнув с себя странное оцепенение, я забыл о брезгливости и помог старику подняться. Его тело, как будто стало ватным и в то же время очень тяжёлым – устроить его обратно на сидение оказалось чертовски трудно. Потребовалось несколько попыток, в результате последней, у меня получилось. Бородатый сидел с искажённым от боли лицом и закрывал правой ладонью кровоточащую ссадину на лбу. Слишком привычно….
Немного похозяйничав в нагрудном кармане жилета, я достал и протянул бедолаге новенький носовой платок в крупную клетку.  Сначала он не понял: зачем, но потом кивнул с благодарностью, и, развернув до двух слоёв, приложил к ране. Тонкий хлопок тотчас же окрасился небольшими алыми пятнышками.
- Чего ж ты так, - огорчённо обратился я к старику: - Сказал бы сразу, что в трансе вещать будешь, и что потом в обморок нырнёшь - я бы хоть подстраховал.
Ответить сразу бомж не смог, только болезненно сглотнул пару раз, но потом, всё же заговорил:
- Спасибо тебе, сынок, за доброту, да только не думай обо мне, о том, что я мучаюсь. Такое счастье мне не даром привалило – вина за мной тяжкая, и тебе это не побороть. Хотя, ты и смог бы – сила у тебя есть…, да только не про мою честь. О другом тебе думать надо…. Найди воду, сынок, обязательно найди! И не смотри на солнце из темноты – пропадёшь….  А об остальном не печалься – всё будет так, как будет. У каждого есть дорога - главное, чтобы ты со своей не сбился. Иди вперёд, парень, и в конце будет вода....
Ссутулившись, старый человек с запоминающейся внешностью, устало сидел на лакированных рейках сидения пригородной электрички. Напротив, молодой, молча смотрел в окно, наблюдая за приближением станции, до которой он ехал. Показались первые дома небольшого посёлка, и электропоезд начал плавно снижать скорость.
- Вот и всё – моя станция, - спокойно произнёс я, поднимаясь с сидения и закидывая рюкзак на спину.
- Оно и хорошо, чай окунишек на ушицу натягаешь, - ответил бомж и попытался улыбнуться.
- Может даже и подъязков, кто знает на кого сегодня жор найдёт…. Слушай, а тебя как звать-то?
- Да *** знает, имя своё давно уж позабыл. Люди меня «Николаичем» погоняют.
- Забавно. Хотя и не плохо. Ну, что, Николаич, бывай! Давай пять и поправляйся скорее! Лечи свои болячки – скучно ведь станет в мире без твоих «знамений».
Толстой подал грязную, опухшую пятерню, и мы попрощались. Электричка уже остановилась, и я торопливо припустил в сторону посадочного тамбура. Раздвижные двери подались легко, я выскользнул из пассажирского салона и оглянулся напоследок, уже через пыльное стекло закрывшейся обратно створки.
Бомж как будто пропал куда-то, во всяком случае, я не смог увидеть его в просторном однообразии пустого вагона.
- Уже спать на лавку завалился, старый горемыка, - подумал я про себя и сошёл на перрон.