Апофеоз

Адольф сунул руку в карман сумки, нащупал кошелек, вытащил его и побежал. Это была не его сумка, и в руках у него оказался не его кошелек. Счастливой его обладательницей была до недавнего времени Ника, студентка лингвистического факультета Ашшафенбургского университета: отличница, староста группы, председатель студенческого совета, размышлявшая о том, что сможет обрадовать друзей-одногрупников мартовской стипендией. Теперь, вероятнее всего, ей обрадуется наставник, так сказать, духовный отец Адольфа, Эмиль: худощавый, седоволосый, голубоглазый, бородатый мужчина с противным хриплым отроду голосом.
Ника шла по мощеной дороге центральной улицы, постукивая каблуками, учтиво здороваясь с проходящими мимо преподавателями, профессорами и студентами. Адольф же бежал, постоянно оглядываясь, пытаясь заглушить крики страшного голоса (который люди называют совестью), крепко сжимая кошелек и налетая на прохожих. Три года назад Эмиль нашел его, одичавшего донельзя под мостом: голодного, едва живого сына разорившегося и убитого за долги аристократа. Мать его погибла годом раньше в горах при сомнительных обстоятельствах. Это было первое самостоятельное дело Адольфа, после трех лет тренировок и учений он выступал в одиночку. Его глаза были полны ужаса, а мысли – осознания ошибки, осуждения, призрения. Его чувства смешались. Он ненавидел себя за то, что сделал это, ненавидел родителей за то, что произвели его на этот свет, но не смогли оградить, охранить, уберечь, ненавидел Эмиля за его «заботу», встретившуюся девушку за то, что та была невнимательна, и дала себя ограбить. Ненавидел продавцов, которые не дают ничего без монеты, заработать честно которую ни один юнец не сможет, так как все подходящие ниши были уже заняты. Он был горд, потому что то, чему его так долго учили, ныне материализовано, потому что он может жить и в одиночестве, потому что ни один человек на этом свете ему не нужен. Он боялся прослыть вором и бандитом, окончить свою жизнь в городской тюрьме, или получить нож в спину от какого-то плешивого вора с многолетним стажем за действия на его территории. Он сочувствовал людям, загнанным в рамки производственных отношений, «купли-продажи», живущим «ради того, чтобы есть», той девушке, которую он, может, никогда не увидит, но которая уже пять минут, как стоит во главе его послужного списка. Он остановился возле двухэтажного дома и присел. Теперь у него остается только два варианта: вернутся к учителю, и кормить старика до конца его дней, не то из благодарности, не то из слабоумия, либо же убежать из города, где его жизнь уже никогда не сможет быть здоровой, а положение – общественно-полезным. Страх ушел вместе с состраданием, и единственной движущей силой его мыслей был инстинкт самосохранения. А выбор, перед которым он стал – фатален. Одна из этих дорог приведет к всеобщему осуждению, серости, косым взглядам, но и к фанатично-верным друзьям, которые для него смогут сделать то, чего уже не смогли сделать родители. Другая – к скучной работенке, каждодневному страху перед властями и начальством, полной зависимости от переменчивого мира.
Так или иначе, все сводилось к двум вариантам, потому что сложно жить в эпоху великих свершений, имея возвышенный нрав, точно так же как обидно быть необразованным в эпоху просвещения. Сложно жить в серой, трясущейся, порабощенной массе и не стать рабом. Сложно оставаться свободным, если кажется, что рабство освобождает от бремени: бремени мысли. Но можно впасть в другую крайность: освободившись от условностей, стать беспощадным вершителем субъективной истины, своеобразного самосуда, не нуждаться во благах, не зависеть от бюрократов, но и никогда ничего не сделать для них, для того, кто, пусть не дошел до этого, но все же остается твоим кровным братом.
  Эмиль прохаживался под часами, нервно позвякивая цепью в ладони, время от времени кидая строгий взгляд на них. Его нос был горделиво задран, а спина – выпрямлена, будто у стражника возле замка Британской Короны во время утреннего дозора, за минуты до выхода королевы. Он и впрямь гордился парнем, но понять, где тот ходит, никак не мог. Они договорились о встрече. У Эмиля и мысли не было о том, что Адольф мог кинуть его, оставить ради высшей цели. Когда-то, много лет назад и его подобрал старик. Накормил, обогрел, обул, одел, и научил воровать. За несколько лет он собрал много денег. Их бы хватило на небольшой дом и пару лет жизни в нем, но его поймали и посадили, а когда он вышел, то сундука с сокровищем на месте не оказалось. Тогда ему и подвернулся мальчуган, которому он доверил все тайны, поведал все секреты воровского искусства, окончательно разбил его стереотипы и избавил восприятие от стандартов. Он наслаждался своими педагогическими способностями, но не ожидал, что малец будет столь проворен и умен, что пойдет дальше его самого: поймет мир и найдет свое в нем место. Оставит совесть в живых.
Решение пришло на ум Адольфу очень просто и непринужденно, будто он всегда это знал, но только сейчас захотел вынести на всеобщее обозрение. Он захотел новой жизни. Захотел стать человеком. Настоящим. Homo sapiens. Разумным, во всей полноте этого слова. Главное, что не было поздно: репетиторы и придворные фрейлины оставили свой след на образовании мальчика, и даже необразованный вор сделал свое дело: помог укрепиться физически и освободиться от страхов.
Темноволосая девушка в длинной серой юбке возле черного забора, с мокрыми от слез глазами, потрошила свою сумку. «Где… ну где ты, кошелечек?..». Она проверяла все карманы, один за другим, бросив все вещи на серый тротуар. В кошельке были деньги на предстоящий месяц, присланные родителями и стипендия для всей группы. Она не понимала, не верила, или не хотела верить в то, что это – правда. По щекам текли слезы, а глаза сияли черными безднами бесконечных колодцев. Умнейшая девчушка из провинции, дочь композитора и учительницы, сумевшая поступить в престижный университет, по нелепой случайности, или коварной наводке, потеряла деньги, уважение, доверие и авторитет. Все знали, что ее отец недавно заболел, и что свой приз на студенческой олимпиаде Ника отправила в больницу, и наверняка теперь подумают что она – воровка, что украла деньги у группы, у общества…
Она плакала и шарила рукой в сумке, понимая безнадежность ситуации и бессмысленность мероприятия. Что будет с отцом? Что скажет мама? А ведь никто кроме них не поверит, что ее ограбили. Что вор – не она, а некий инкогнито, которого она даже не заметила. Она рвала волосы и с ненавистью смотрела на проходящих людей. Ни следа не осталось от прежней Ники: веселой девушки, жаждущей помочь всем, кто нуждается.
Подобрав сумку, свалив туда пожитки с тротуара, она побрела по серым ашшафенбургским улицам. Мозг отключился, защищая ее от психоза. Ноги работали автоматически. В глазах – уже ничего. В голове – ни одной мысли. Тишина...
Через час Ника поняла, что сидит на скамейке в парке и жует булочку, неизвестно откуда взявшуюся. Она вспомнила, что случилось, всхлипнула и погрузилась в раздумия. Мыслей о суициде к ней не приходило, слишком уж она любила родителей. Ника понимала, что единственно верный путь в ее случае – рассказать обо всем декану, и отработать потерянные деньги. Декан доложит полиции, а вора, может, найдут. А если найдут, то она приложит все усилия, чтобы испортить ему жизнь. Он пожалеет…

С того дня прошло немало лет. Сегодня солнечно. Лучики, преломленные мозаиками, бегают по иконам и людям в светлых одеждах. Их лица сияют счастьем. Они улыбаются.
«Адольф, согласны ли вы, взять в жены Нику?..»- священник продолжал литургию. На платке в его правой руке серебряными нитками вышита буква «Э». Седые волосы собраны на затылке. Он улыбнулся. Молодожены слились в долгом поцелуе. Никто не любит так, как они, потому что они пришли от ненависти. Священник тайком смахнул слезу. Ему жаль, что они никогда не признаются друг другу в своей ненависти, да и сам он вряд ли сможет сделать это. Он бросил еще один взгляд голубых глаз на новоиспеченного мужа, а тот глядел на него, будто очарованный. «Что?»- кивнул священник. «Пустяки… показалось»,- отмахнулся Адольф…