Красный смех. 100 лет спустя

Пролог.
Андреев прав. Я увидел это своими глазами. Я услышал своими ушами, как кричит в Леониде Андерееве… Кто? Отвечу чуть позже.
Когда я читал «Красный смех», я был уверен, что речь идёт о Первой Мировой Войне. Меня не смущало то, что попытки привязать аллегорию к 1914, 1916, потом к 1917 году проваливались. Увидев в конце рассказа «1904», я испытал шок. Даже после исторической справик на уроке литературы я не верю, что «Красный смех» приурочен к русско-японской войне. Если Андреев и говорил это, то говорил неправду. Не все провидцы имеют смелость показать людям свои глаза. Так написать можно тоько о Первой Мировой Войне. Для меня символом её останется кровавое месиво человеческого лица и единственный, искажённый ужасом напополам с ненавистью и болью, глаз. Самые страшные вооружения, мучительные средства убийства и изощрённые методы причинения боли были опробованы тогда, во время первого Вселенского Психоза.
Задумавшись о той войне, я поднял глаза и увидел красноватый отблеск в воздухе. И услышал крик из книги. Это кричал не Андреев. Это в нём кричали: нет, не погибшие в мировых войнах, и даже не мы, а наши потомки, которым суждено заглянутьв красные безумные глаза земли, суждено лечить её…
То, что было в 1914 – 1918, 1939 – 1945, – это только стычки арьергардов.
То, что сейчас… сейчас передо мной расстилается, разворачивается, ощетинивается новый фронт, шириной от полюса до полюса, и обхватывающий весь экватор. Большая позиционная война и колючая проволока ненависти в человеческих душах.
И смех; истерический, болезненный смех Андреева, рвущийся с книжных страниц.

1.
Как это началось? Просто мы так увлеклись яркими фантазиями на тему оригинального суицида (взять, к примеру, грибы, которыми мы могли да и теперь можем укутать весь мир), мы так уверили себя в том, что тупик – это опсано и плохо, даже если туда идём не мы, что сами не заметили, как вырастили Чешуйчатую Тварь. Мы выбивали друг другу зубы, и она их пожирала. Мы поливали друг друга грязью, и Тварь жадно внимала речам нашим. Мы рвали золотые слитки друг у друга и показывали ей очень хороший пример. Потом мы помирились и с фальшивыми улыбками пожали друг другу руки, и вот тогда мы услышали впервые её рычание, тогда мы увидели нелюбимое, но возлелеянное дитя наше. Все муки жажды и голода не евших и не пивших месяцами – ничто перед её Голодом. Голодом неутолённой агрессии. Голодом непролитой крови. Голодом материальной наживы.
…Земля болеет. У неё раздвоение личности…
тварь объявила нам войну, пока мы спали. Мы проснулись, причём некоторые с перерезанными глотками, и занялись делами (о да! Мы так умеем…) И сначала даже не поняли, что вчера началась Третья Мировая Война. Это было достаточно давно, с тех пор уже многие пали на полях, площадях и улицах битв.

2.
 
О песнях и цветах.
Когда умолкают все песни, солнце становится вечно багряным. Последняя    песня – звук металла – ещё умеет спасать. Дальше – тишина. Крик тишины.
Когда умирают цветы, они становятся нефтью. Все мёртвые становятся нефтью. Земля преисполняется нефтяными породами, и её чёрное вязкое дыхание становится всё тяжелее и тяжелее…
Однажды осенью из-под ковра опавших желтовато-бурых листьев брызнул первый чёрный фонтанчик. Очень скоро всё рядом было покрыто чёрной жидкой грязью. Брызги смолисто покрывали стволы окружающих деревьев, тряпками свисали с изогнутых хилых ветвей. И первый нефтяной ручеёк «зажурчал» по насторожившейся земле.
Их становилось всё больше и больше. Они рвали асфальт, наполняли чёрной влагой пустыни. Они били из кроватей в домах; водопадами срывались в шахты лифтов. Начались нефтяные дожди.
И вот тогда на улицах появились личности в на удивление читых плащах и высоких сапогах. Если внимательно присмотреться, то можно заметеить, что на их душах радужно сияют нефтяные пятна. А в глазах тускло блестят золотые огоньки.
Это не золотая лихорадка. Это золотая чума. В отличие от первой, она неизлечима. Она убивает души. Души становятся нефтью. Нефть фонтанирует из переполненной злом земли.
…Нефть – продукт разложения мёртвой плоти. А мы делаем из неё полимеры. Я пишу ручкой из мертвечины. Мы живём в эпоху пластика ( читай – … ) Мы готовы убивать друг друга ради мертвечины.
Не это ли самый порочный из кругов, самый красный из взрывов хохота?..

3.
Труби, Гавриил! Труби отбой! Наступило то, чего мы так боялись, и чего некоторые ожидали с таким благоговением. Пусть зальётся кровавым светом твоя серебрянная труба!
Луна встаёт над полем битвы. Контузия ли – зеленеет в глазах… Громогласный голос Антихриста эхом летет из радиорупоров. Железные птицы рвут напалмовыми клювами паутину проводов. Чу! Четыре всадника на горизонте…
Настала пора кинуть на весы свои грехи. А что я сделал для того, чтобы приблизить или предотвратить этот миг? Почему я достоин пройти через него?
…Пули со смещённым центром тяжести не выбирают жертв – и выкашивают наши ряды случайно. С4 (пластид) убивает нас десятками. Почему кто-то идёт дальше, а кто-то падает в красное? Если так идти вечно, то когда-то должен будет упсать последний…
А пока – труби, Гавриил!

4.
Одинаковые люди не в силах противостоять Красному Смеху. Одинаковые люди – дети инкубатора. С улыбками, такие румяные и пухлые, они выходят из пластиковых дверей. Они видят взрывы – взрывы отражаются в кукольных глазах. Но сладка ещё музыка от электрической наседки. И пусть сажа оседает на кудрявые волосы. Всё равно кто-то скажет: «Charmant!..» Они не умеют говорить плохо в глаза...
Их с ранних лет прятали о всего, даже от времени – и они остались детьми. Их первое слово: «Хочу». Второе: «Дай». И в уме: «А то отниму». Они живут en una burbuja de crystal и пьют бульончик из капельниц. Они готовы бежать куда угодно, лишь бы там лежало сладкое пирожное. А ещё они улыбаются пальцу.
Куда им тягаться с Чешуйчатой Тварью. Они улыбаются даже в окровавленной пасти её. Бедные, бедные дети, обречённые всегда, даже перед лицом смерти, быть такими одинаковыми...
Ясно вижу, как бледно розовеют тела их, всплывая в нефтяных озёрах. Они – внебрачные дети Красного Смеха.

5.
Больше ни веры, ни обид –
У меня внутри свербит
С4!!!
Завтра утром на рассвете
Я стану просто вспышкой света
В этом мире...
Есть и другие. Сироты. Багровые волки с зелёными угольками глаз. Под кожей у них – пепел, а в душах – только свистящий ветер. Равнодушный ветер.
Волки знают вкус кованого сапога, он отдаёт ненавистью, злобой и гарью. Скалить зубы и рычать в ответ на удары – вот и всё, что осталось. Борьба? Нет... Рвать, кусать и прятаться... Тогда, когда уже ничего больше нет.
  . . .
... Нашей самой большой ошибкой было призвание Экзорсистов.
Мы увидели бесов в полупрозрачных человеческих обличбях, и подумали, что сможем их прогнать. Но хохот демона сдувал с языка слова молитвы, и Самые Умные сказали: «Надо позвать Экзорсистов...»
Они пришли, в пластиковых масках, белых балахонах и шутовских колпаках. Они делали странные пассы и злобно бормотали бессмысленные буквы. И люди были изгнаны, а бесы остались... теперь перед нами стояли, окутанные запахом вулканизируемой резины, твари, мерзкие и телом и внутренностью.
О! Что стало со Святой Водой нашей? Почему она лишь обмывает тела их богопротивные? Вот уже среди нас они и рвут нас, а земля, заикаясь, облтвается кровью. Только щёлкают пасти и жадное дыхание – наш Requiem.
Но куда, куда уходите вы, Экзорсисты?..
И под пластиковыми масками тускло блестели золотые огоньки...
  . . .
Это было не важно когда. Может быть, утром, может быть, днём, а, может, и завтра.
В полупустом вестибюле станции К*** Московского Метрополитена уверенно шёл довольно молодой мужчина с двумя спортивными сумками – в правой, и влевой руке. Он стопроцентно принадлежал к арийской породе людей, из тех, что когда-то были крестноносцами. Выской рост, вьющиеся светлые волосы и голубые глаза выделили бы его из толпы, но вокруг никого не было. Люди ещё только ехали к этой станции в чреве страшной голубой змеи, так возвышенно именуемой «электропоезд». А он уверенно шёл с двумя спортивными сумками к перрону.
Во чёрное жерло тоннеля брызнуло далёким светом хищных фар. Гул вперемешку со свистом тормозов и воздуха в вентиляции нарастал, и вскоре поезд вылетел на станцию и остановился. Молодой человек подождал, пока перед ним распахнутся бесшумные пластиковые двери, вошёл в вагон, широко раскинул руки со спортивными сумками и взорвался.
Просто разом выпустили в небытиё всю свою силу те пять или шесть килограммов пластида, что неслышно затаились в сумках. Материальная волна зарождающейся смерти рвала тела, мяла вагоны, завязывала мёртвыми узлами рельса, крушила колонны и обращала весь этот подземный микромир в кровавую пыль и осколки железа. Просто чихнул Люцифер...

...И в каждом сне – отрава,
И в каждом дне – кого-то убивают...

...Таких людей журналисты и толпы зовут «шахидами», «террористами», за границами России – «повстанцами». А он был ариец с холодными и умными голубыми глазами.
Убивать – заразная болезнь. Она подтачивает всех подряд, вне расовых или религиозных различий. А тех, кто хоть как-то выделяется из толпы играющих в войну детей, она бьёт особенно больно. Мы увидели того, чей мозг уже был съеден ежедневными убийствами в новостях. И как для того, чтобы понять смерть – надо умереть хотя бы один раз, так и мир убийц познаётся через убийство.
А пластид достать – это уже второе дело...

6.
Мне снилось...
Это был бал, близившийся к концу, так как ночь уже вырождалась в рассвет, и на горизонте, сковзившем в открытых окнах, выделялась багровая пульсирующая полоса.
В ярко освещённом электрическими свечами зале танцевали люди. Там были дети высшего света и обыватели с серыми панельными лицами, люди-без-имён-и-фамилий, люди-ложные-представления и даже люди-медузы. Фраки, платья, мундиры, тела, руки, ноги, волосы, украшения, трости, костыли... Были в том механическом ритуале танца и счастливые обладатели нефтяных душ с золотыми глазными яблоками впридачу.
Но ярче всех была одна пара. Он истояли всегда встороне и просто негромко о чём-то разговаривали, но шёпот их во сне моём заглушал для меня и музыку, и вздорные выкрики остальных. Его звали Господин Никто, и те, кто его так звали,были очень правы – строгий чёрный фрак и цилиндр были ничьими и почти не оттеняли бледного вытянутого лица и равнодушных серых, глубоко впавших в череп глаз. Он был почти весь из обесцвеченной слоновой кости и то и дело с беспокойством поглядывал на часы, казавшиеся настолько тяжёлыми, что удивляло, как они не ломают тонкие пальцы. Она была внучатой племянницей Смерти, и унаследовала от неё равнодушие к страданиям, но никак не возраст и внешность. Усталость, смешанная с глубоко затаённым ожиданием сквозила в каждой секунде, и время от этого наливалось свинцовой тяжестью и безысходностью, пеленой обволакивавшей мой спящий мозг.
А за окнами шла война...
Длинная, зубастая змея фронта подползала всё ближе и ближе, чтобы низвергнуть всё в своё чёрное чрево небытия. Багровые губы рассвета сжимались и разжимались, покрывались бледно-розовыми вспышками орудийных разрывов, сотрясали густой неподвижный воздух причмокиваньем канонады. Сотни тысяч солдат клали свои души на алтарь пулемёиных пуль ради того, чтобы сделать хотя бы один шаг по направлению к дому, в котором танцевали весёлые люди.
Внутри окон бал подходил к концу, но об этом никто не знал. И только двое незаметно переместились к окну и, опёршись руками на подоконник, смотрели на воспалённый горизонт.
Во дворе взорвалась мина. Человеческий крик возник и оборвался.
Картина сна моего помутилась, а когда зрение вернулось ко мне, я увидел, что пара у окна исчезла. А в зал через окна врывались искалеченные солдаты с винтовками, кололи штыками и топтали сапогами всё живое. Они все тогда были животные – хищники и плотоядные, как в полузабытой детской игре...
За окнами чернели стенки земного пищевода. Оно было Ничто, и оно тоже смеялось...

7.
Выходит, мы все в плену замкнутого круга пищевых цепей? Выходит, мы – Тварь, и нам не победить себя? Кто спасёт нас?
Смотрите вперёд смелее: там стоит живой стеной бесовское воинство. Они всё ближе, а мы – мы, допустим, последние люди на земле. Вот ширится их поток, и уже не стена – цепь перед нами. Но всё так же темно в глазах, потому что не только враги наши приближаются, но и они, до поры покоившиеся. Тщетно пытаться разглядеть их получше: тени они и сотканы из того, что мы видим лишь как Тьму Извечную. Они другие, у них иной путь, и ничто их не роднит с бесами, а потому тени свободны от их порабощающих нефтяных чар. Они бесплотны и сильны своей бестелесностью. Удары режут воздух и проклятия сотрясают пустоту, но тают, растворяются в темноте звери. Мы уже в пути...
Только отречённые и отверженные, чистые от всего: хорошего и плохого, доброго и злого, праведного и лживого, идущие своим путём, Дети холода и льда, которые возникнут между боков хищных химер – они смогут победить. Но сколько их сейчас? Сколько их будет?..

8.
...Natura naturans. Natura destruxi.
Это, наверное замкнутый цикл...  Иногда мне начинает казаться, что даже отдельный биологический вид (например, человечество) не в силах разжать кровавые тиски времени, и что всё, что происходило и происходит до боли закономерно. Кто-то невозмутимый внутри меня говорит: «Это всего лишь эволюция. На смену человечеству придёт...» Но только в том всё и дело, что таким образом на смену человеку придёт только хаос. Кровь порождает только новую кровь, и ничего более. К сожалению, нам пока не дано вырастить тюльпаны на крови.
Мы можем только смотреть под ноги, чтобы не оступиться. Мы можем держаться друг за друга. Но только вот за что мы схватимся, когда одна меткая очередь перерубит нам ноги?
Кто прикроет нам уши от этого Красного Смеха, когда у нас уже на будет рук?
Мы, как опытные инженеры, всю жизнь собираем Великую Машину-Защитницу. Слепо надеемся, что нас спасёт чудодейственная программа. А в ней такие слова: «Убей врагов впереди и оглянись, не стоит ли кто за твоей спиной.» Мы кружим вокруг гигантского металлического остова, с неистовой любовью прилаживаем каждую деталь. А наши нерождённые потомки скорее всего назовут её гильотиной.
Мы бессильны. Мы можем уповать на тех теней, а можем попробовать понять, что враги – это мы же сами. Значит, и они тоже бессильны.
Но сколько упорства проявляем мы, слабые люди, когда дело касается разграничения свои-чужие.
...Машина уже вьёт красную паутину вокруг наших голов.
Naturaleza artificial…

Эпилог.
...Смейтесь, господин Андреев, смейтесь. Я посмеюсь вместе с Вами. Согласитесь, ведь это так забавно – констатировать конец Света. Да ещё какого – своего собственного! И мы вместе красно-чёрными цветами зальём всё: вы – кровью, я – нефтью. Мы вампиры, мы выпьем сотворённое и будем смеяться, опьянённые своим зельем.
Все судьбы, все жизни связались в один гордиев узел, а вы, о Леонид Македонский, вы уже занесли меч для удара. Но мы (мы всегда идём в тени вашей), мы опустим вашу руку. Быть может содрогнётся от боли человек, и отвалится глина с кожи засыпающих душ, и кто-то поймёт всё. Всё сказанное и несказанное...
Я знаю: все мы будем жить вечно............
10.11.04 – 13.11.04