Архив. Глава 6

                Игорь Лебедев
Архив. Глава 6. Бартохин.

Весь день в Москве шел снег. Он валил неспешно в безветрии крупными хлопьями. Под вечер Крылатские Холмы покрылись новой, двадцатисантиметровой белой шубой. К ночи снег прекратился, похолодало, небо прояснилось, сверкнули звезды. Из окна было видно, как полная Луна освещала Москву-реку, вернее, ту широкую серебряную дорогу, под которой томилась в оковах зимняя речная вода.
    Морозец,  благодать!.. 
    Иван Скор, сидел на Рождество на кухне у соседа по дому сорокадвухлетнего математика-программиста Федора Бартохина. Федина жена, Валентина, ушла с детьми к соседке -  посудачить-поговорить. Когда еще придется, вот так запросто, заглянуть к знакомым? Бартохины решили из Москвы уезжать. Далеко, за океан. Федору предложили работу. И не просто, - а в исследовательском центре самого профессора Фримана.
    Справедливости ради надо сказать, что и Федор Бартохин не был каким-нибудь заурядным математиком-программистом. Его неожиданные решения сложных, многокоординатных задач, перенасыщенных огромными массивами данных, просто поражали математический мир. А бартохинские программы часто заставляли коллег говорить, что мозги у него устроены не совсем так, как у всех нормальных людей.
    Вообще-то, Федор Бартохин не испытывал никакой радости от отъезда из России. Он поколесил по миру. И, где бы он ни оказывался, его уже на третий день неудержимо тянуло в Москву! 
    Но сейчас, достал, скрутил Бартохиных беспредел 90-х. Математики, наподобие Федора стали стране не нужны. И решили Бартохины, как иронично говорил Федя, сменить среду обитания. Сам он и его жена Валентина чувствовали (да, чего лукавить, - были уверены), что никогда, по-настоящему, не приживутся в чуждом, западном мире, но решили они лечь гумусом для своих детей, потому как сделали вывод: они не уедут, будет потом эта задача перед детьми стоять.
    Последней каплей, переполнившей чашу, стал август 1998 года, когда доллар от шести рублей прыгнул за неделю к двадцати четырем. Люди сходили с ума, скупая на рынках муку, крупы, сахар, консервы… разорилось множество предпринимателей… нищие кишели на каждом углу… Совсем уж прозрел Бартохин, - не любит современное государство Российское своих подданных, да и любить, похоже, не собирается. Понятное дело, вряд ли какое правительство свой народ любит, - так, притворяются. Но в России – уж вовсе гротеск какой-то!
    Правильно ли поступал Бартохин, - держать ему ответ перед семьей и пред будущими поколениями. Но Бартохин решил и действовал.         
    Закусывая после второй стопки белокочанной квашеной капустой, с хрустом откусывая соленый огурчик и тут же кусок ржаного хлеба, набитым дополна ртом, абсолютно лысый, с массивным черепом в нескольких шрамах Бартохин обращался к Ивану:
- А…  …кой нння од?
     Федор был крупным, ширококостным мужиком, в студенческие годы играл даже за университетскую команду регби, но сейчас весил неспортивно многовато для своих ста восьмидесяти пяти сантиметров.
    - Чв… чво? – в свою очередь с куском селедки на вилке и рассыпчатой, разварной картошкой во рту,  не поворачивая головы к соседу, спросил Иван.
-     - Ну, и какой сегодня год? – прожевал, наконец, Бартохин.
    -  Федь, ты вообще газеты читаешь?.. Телевизор смотришь?.. – начал, было, шутливо Скор, но проткнул в этот момент вилкой моченый помидор, и тот прыснул по всему столу. Бартохин внимательно посмотрел на помидорные семечки, еще не впитавшийся в белую майку сок у себя на животе и потянулся за солонкой.
    - Пардонь меня, Федя, пожалуйста. – Иван взял помидор пальцами и отправил его в рот. Федор посыпал красное пятно на майке солью.
    - Ну, так? – Невозмутимо переспросил Бартохин.
-     - А по какому летоисчислению? – Резко распрямился Скор.
-     - По текущему. – Сурово ответил Федор.
   - Ну, тогда разливай по третьей, пока бутылка со слезой.
   - И все-таки? – Настаивал Федор.
   - Допустим, двухтысячный… неделю назад стукнул, - Иван осматривал стол – чего бы еще выбрать для закуски. Он остановил свой взгляд на соленых опятах.
    - А какой был год 2000 лет назад?
    - Ха, ну ты даешь Федя! Тоже мне – математик! – Но тут Скор поставил на стол уже было поднятую рюмку. – Выходит, история год потеряла?
- История ничего не потеряла. Теряют люди. Ладно, давай хряпнем! – И не закусывая, Бартохин почти закричал. – Ну, почему? Ну почему, она нас так не любит, а мы боготворим ее?!
     Вилка с наколотым куском соленого сала в руке Ивана остановилась на полпути ко рту:
- Кто? Кого?
- Страна, Россия, Родина! Ну почему, я должен уезжать в какие-то штаты, чтобы мои дети потом не говорили мне, – почему мы родились именно в этой стране!? Почему здесь человеческая жизнь – ничто!? Не говоря уж об остальном…
- Послушай, Федор…
- Я не хочу уезжать! Но дети!.. Я еще больше не хочу, чтобы из них сделали пушечное мясо! Смотри, - великая октябрьская, гражданская, тридцатые, «мы за ценой не постоим», Афган, Чечня… шоковая терапия… - Бартохин сник, замолчал. А потом спокойно и тихо произнес: – Вот почти и век проскочил. Потерянный Россией век… А дальше? Так, что же есть Родина? – Федора опять понесло вверх, -  Семья, счастливые дети, друзья, труд, пусть даже работа до седьмого пота, но за деньги или – успехи военной науки и техники и перекрытый Енисей?.. – он вновь успокоился. – Ладно, Вань, как-нибудь пофилософствуем. – Но, видно по инерции, продолжил. – Вот ты Скор, кем в армии служил?
- Я то?
- Ага, - Федор начал разливать по «четвертой».
- Да так, во взводе обеспечения.
- И чего вы обеспечивали?
- Ну… в основном, хорошую жизнь для начальства. – На этом тему и замяли. Скор, правда, так и не сказал, что он, в действительности, обеспечивал. Не сказал Иван и то, что взвода никакого не было, а задания выполнял он в одиночку.