Паруса на Шпалах

Невский проспект, многолюдный и тесный, старинные дома, торжественно сцепленные ладони крыш, поворот направо, неожиданный простор каменного штиля Дворцовой, тонкая и хрупкая, дрожащая на зное, красота Зимнего, глухой шум Невы, мятежной и глубокой. Раскаленная набережная, толпы разномастного люда, снующие по туристским тропам и мы, словно призраки робко плывем сквозь этот ослепительный день, с удивлением и испугом ища ответа.
- Да... Кто с нами пошутил? Это ж полная шиза! - Потап, как и я, не охватывает похмельной головой наш фантастический расклад.
- Какая теперь разница, - я мечтаю лишь о пиве, желательно в запотевших от инея бутылках и вопрос, где его достать - в Москве или Питере, мне безразличен.
- Нет, ты подумай только! Мы просто взяли и приперлись брать Зимний или наслушались БГ, - Потап истерично и бессильно смеется, болтая патлой.
- Скорее второе, мы спим и скоро проснемся на нашей кунцевской лавочке.
 Все кажется странным и запредельным, несмотря на то, что мы не раз проникались уважением к себе, пытаясь вспомнить, что именно и где имело место накануне, после многократных пивных интоксикаций. Теперь мы явно превзошли собственные достижения, но почему оказались именно здесь, если вот только вчера праздновали чей-то день рождения, уже в час ночи оприходовали последние полбутылки вина и было это дома, в Москве, за этот факт мы оба горячо ручаемся. Помнится мы с особым пьяным упрямством настаивали на приглашении в гости с последующим ночлегом к каким-то малознакомым школьницам, а получив отказ, пожелали им всяческих неприятностей, удаляясь в черную мглу пятиэтажек. Все! Последующие события оставались тайной из тайн. Мое пробуждение в грохочущем поезде (особенно зловещем спросонья) было душераздирающим. Я ничего не соображал, была даже мысль отступать назад и отстреливаться. Однако рядом храпел слегка помятый, но как всегда неотразимый Потап, герой тусовки, что немного бодрило. Когда он продрал свои безумные глаза и уставился на меня с немым упреком, я лишь пожал плечами, ожидая с той же обидой разъяснений. Потап не помнил ничего кроме дамы в маленьком окошке. Дама была толстая и большая, а окошко наоборот маленькое, не унимался он. К взаимному удовольствию мы решили, что речь шла о кассе и тут же с ужасом оглядели вагон. Мягкие кресла! Потап вызвал сочувственный смех у проводника, когда очень сдержанно и витиевато осведомился куда же, черт побери, несется эта проклятая электричка.
- Ну-у, ребята! Вчера вы меня достали, пришлось пустить, причем почти бесплатно. Кстати если я ничего не путаю, вы что-то говорили о приболевших двоюродных бабушках.
- Какой культурный, не иначе студент!
- Точно.
Мы стояли в тамбуре с открытыми ртами, а поезд, проглатывая рельсы и шпалы, спешил в Питер к одиннадцати часам и никаких. И вот балдеем мы тут у Невы и нервно курим.
- Наверное мы очень задумались и отключились, - шепчет Потап, повесив взгляд куда-то вдаль, наверное на шпиль Петропавловской крепости.
- Или очень обиделись на кого-то... - я все помышляю о пиве, притом наспех проглоченные кофе и бутерброды с дешевой колбасой в привокзальной закусочной-тошниловке, явно не усваиваются моим желудком, раздутым парами вчерашней кислятины “Каберне”.
Мы движемся вдоль набережной, любуясь прелестями бывшей столицы. При этом выпиваем на своем пути всю газированную воду, утоляя жажду только до первой сигареты. В лабиринте почти мертвых улиц, пустых и уставших от солнца, натыкаемся на магазин, где торгуют пивом. Это как избавление. Оживает Потап и, разгладив морщины, проявляет интерес к питерской жизни, я смекаю, что и со мной все о-кэй. Москва, работа, предстоящие разборки за прогул, упреки родителей - все далеко и не про нас. Пиво нас умиротворило и комок непонятных смутных страхов, висящий на тонкой нити где-то внутри нас, растворился и исчез. Решаем непременно затусоваться с местной публикой, посмотреть как они тут борются со скукой. Потап, обаятельно, до ушей улыбаясь, спросил у дяди милиционера, где тут у них, понимаете, рок-клуб.
- Вы откуда, такие шустрые? В чем проблема? - страж порядка, потея под фуражкой, жует усы и шарит подозрительным взглядом по нашим истертым одеждам.
- Ничего, так просто, - ухмыляюсь ему во весь рот и мы плывем, ведомые течением, вдоль канала туда, где еще роится тополиный пух и по-черепашьи, устало ковыляют туда-сюда пенсионеры. Жара! А вот и дворы-колодцы с ленивыми кошками, расписными стенами, сырыми темными парадными.
- Здесь мы допьем пиво, - Потап проваливается в прохладу арки и мы тонем в этом колодце. Изучая надписи на стенах, обнаруживаю близкое сердцу упоминание о “Pink Floyd”, и только сейчас замечаю мрачного парня, развалившегося с сигаретой в зубах перед полуразобранной “Явой”.
- Привет, пиво будешь? - мы тут же проникаемся к рокеру уважением за наличие на его толстом бицепсе крутой цветной наколки.
Вот от пива остаются лишь воспоминания, зато “Ява” уже на ходу и рокер мчится за вином. Через час мы столь же задумчивы как, наверное, ночью, когда стремление прорваться в Питер не знало преград. С рокером мы ладим сразу, заверив его, что мы не гопники и не голодные хиппи из столицы, а просто честные люди, не обремененные особыми планами на ближайшие сорок лет. Я признаюсь своим сотрапезникам, что в мире нет ни одной сволочи, способной помешать мне разыскать этот самый рок-клуб и запросто похлопать по плечу Кинчева или Майка, а может и самого Б.Г. Гера (он же рокер), не сомневается в правдивости моих слов, а Потапыч не преминул напомнить всем, кто его еще слышит (к нам это не относилось), что если его здесь ненавидят, то он будет вынужден дать сто десять слева без отхода и не отвечать при этом за последствия. Из окон, уставленных благопристойными фикусными горшками и прочим, опасливо и сонно выглядывают ответственные квартиросъемщики. Один гегемон в растянутой майке бросает полуостывший обед и грозится сам нас порешить. Другой, поддержанный соседской дамой в переднике, покуривая, кряхтит на нас зверским шепотом. Никто из них не одобрил нашего ностальгического захода в сторону “Helloween” и торжественный припев-гимн из 85-го года мы исполняем без аплодисментов.
На город падает туманный вечер, а может темнеет внутри нас, но нам неплохо в синих сумерках и мы заводим кучу знакомств. Мы не жалеем ни о чем, хотя потеряли Геру, рокового человека, ночного всадника, должно быть оставили его по забывчивости где-то на лавочке в тени тополей, царстве песочных куличиков и детских колясок.
 “Знай наших!” - отвечаем бодро, когда хиппи, взявшие нас к себе, предлагают добавиться и смело пьем водку, хоть давясь и кривя фейсы. Герла по имени Надина щебечет, вскидывая брови, что я клевый бой и наверняка впишусь на ночь в мастерскую к ее брату-художнику. Я, обнимая ее с благодарностью, мечтаю, как мирно укрывшись холстами и мольбертами, буду храпеть, вдыхая священную пыль, порожденную поиском штриха и цвета. Но без Потапа я не могу и это ясно не только мне. Дальновидная Надина просит не беспокоиться и совсем уходя в себя, я доверяю этой маленькой хипповке нашу судьбу. Она уверяет, что мы свои, хоть и не желаем задвинуть косяк. Мы не увлекаемся травкой, тем более когда мы вместе, над городом дымится май и гремит в душе наш добрый рок, что весьма закономерно, если нас не предали и мы взаправду направляемся в рок-клуб.
- Сейшн начнется через пару недель, сейчас там никого нет и нечего ловить, брат, - из тумана выплывает доброе бородатое лицо и испаряется вновь, сверкнув серьгой в ухе. Я чувствую чьи-то руки, джинсовые плечи, герлу Надину, шаткую от косяков и моей тяжести. Понимаю, что пьян и силюсь отыскать неугомонного Потапа, боясь отбиться от него. Он оказывается то далеко впереди, то безнадежно сзади и непрерывно поет что-то с небывалым комсомольским воодушевлением. Неожиданно шествие выруливает на набережную, словно она сама отыскала нас. Стоит пугливая ночь, настало наше время. А народу собралось тут полно, человек двадцать, а рядом суровые любители “металла” окружили массивный двухкассетник, швыряющий в разбуженные волны приятные слуху тяжелые струнные звуки. Потап уходит к ним, обнимая раскинутыми руками всю набережную. Рядом девичий голос декламирует стихи, мы бренчим на гитаре битловские перлы. Возвращается довольный Потап. По кругу гуляет трофейная фляга, народ отпивает, страшно тараща глаза. Интересуюсь содержимым. Спирт! Нет, это уж слишком. Потап уверяет честную компанию, что всегда ценил мою самоотреченность и с большой радостью избавит флягу от моей доли. После мощного глотка, задыхаясь и ловя ртом воздух, он уходит в лабиринты самосозерцания. Мы сидим вместе долго, опять на ступенях, ведущих в подводную мглу, словно страшась расстаться, поем, спорим о буддизме, а потом как-то незаметно о Ленноне. А если это действительно страх остаться с глазу на глаз с завтрашним днем, ничего не обнаружив за ним?! Страх однажды очнуться, не помня себя, среди голых стен, где вместо окна белый квадрат. И ты гладкий, как стеклянный шар, среди других таких же гладких, безучастных и прозрачных как ничто... Шизофрения!
Надина дергает меня за руку и я только сейчас замечаю, что задремал. Рывком сбрасываю с себя белые лохмотья сна прямо в темноту. Моя спутница шепчет, что пора идти, к тому же ветер принес дождь... Я сжимаю ее и, забыв обо всем, благодушно рокочу в ответ. Мы удаляемся, причем не таясь, тусовка не проявляет к нам никакого интереса. Я полагал, что у хиппов весь день одна головная боль - куда бы вписаться на ночь. Однако не так все просто в этом загадочном мире. Потап выбрал себе самую длинноволосую девушку и это меня не удивляет. За нами увязался тот самый бородач со своими добрыми глазами.
Мы в мастерской, под крышей громадного неряшливого дома, уже лет сто громоздящегося над рекой. Я в печали - не вижу мольбертов, о которых так мечтал, зато здесь полно пепельниц, два древних дивана и масса - от миниатюрных до гигантских, гипсовых статуй, завершенных и только намеченных. Они молча окружают нас. В их белых телах таится убедительная сила неподвижности, стало быть вечности. Над Невой в припадке бьется ветер, опрокидывая ночь вверх дном, а она, спасаясь, пытается выдавить окно холодными черными ладонями. Мне чудятся за стеклами паруса и реи, а может это не окно вовсе, а выход в гавань и мы в безопасности.
Бородатый приносит чай, мы пьем из старых треснутых чашек. Потап долго рассуждает о несерьезности подобного напитка в то время как мир полон насилия и несправедливости. Я желаю немедленно позвонить Гребенщикову дабы высказать ему все о пижонстве и его “америках”. Потап корчит рожи и кричит:
- Боб ты бог! Боб ты бог! - и это после нашей неподдельной любви к “Аквариуму”! Мы горестно затягиваем “Старика Козлодоева”, хохочем, представив как он ползает, бедняга, по питерским крышам. Потап видимо впал в пьяную шутливую обиду, тем более мы не поддержали его монолог о творчестве Фолкнера. Он огородил свой диван ширмой с китайскими драконами и громогласно окликает оттуда Беллу, свою новую подругу. Бородатый куда-то незаметно исчез, если вовсе не привиделся. Надина совсем рядом и я алчно улыбаюсь в темноте. Ширма напротив падает на строй запыленных, давно пустых бутылок и протяжный грохот отдается глухим ворчанием в высоких потолочных сводах. Потап смеется и заявляет, что это война. В окно бьются неистовые волны и, брызги, не долетая до нас, превращаются в звезды. Я слышу как в гавани хлопают на ветру паруса. Они зовут меня. Надина поднимает голову:
- Это дождь... - глупая, я только улыбаюсь в ответ, я ей не верю, я знаю правду...
Холсты, кисти, тюбики с красками, трехногий стол, повсеместные окурки, обреченный легион серых скульптур, ослепительный, пугающе белый квадрат окна. Я не помню вчерашнего, а сегодня мне незнакомо. У противоположной стены дрыхнет непристойно расхлестанный по дивану Потап. Недавние события нагромождаются в моей голове, тяжелой и чужой. С минуту разглядываю бутылки у стены. “Кагор”, - читаю этикетку и почему-то обрадованный, сплю дальше.
Спустя два часа мы курим, распахнув громадные ставни. Дымка над городом - дым наших сигарет. Мы вдвоем, девушки нас покинули пока мы спали. Поначалу все это кажется странным, вчера мы мало о чем задумывались. Впрочем хоть и не совсем ясны их порывы, обласкали нас вчера абсолютно искренне. Потап жалеет, что не взял у Беллы номер телефона. Сперва я хочу посвятить его в тайну о кораблях, что ночью терлись бортами о стены и царапали снастями стекла, но раздумываю. Мы лениво болтаем, растягивая беседу до конца сигареты. Однако никто не навещает нас, и снова мы, как изгнанники, выпивая воду у каждого автомата, несем свои усталые тела сквозь шумные враждебной суетой улицы к прохладе фонтана у Зимнего дворца.
- Пора домой, все что могло произойти уже случилось, - говорит Потап считая оставшиеся деньги. Мольберты, рок-фестиваль, Надина, ее сухие губы, белый квадрат и мои загадочные улыбки в темноте о парусах на ветру...
- Да, Потап, пошли на вокзал.
По пути мы тщетно ищем тот тихий каменный колодец, где грустно потупив фару, стояла вчера полуразобранная “Ява” и курил кубинский табак роковой человек по имени Гера. Справедливо полагая, что это была отправная точка нашей содержательной экскурсии, хотим проститься с двором и его хозяином. Увы, этот город полон тайн. Между делом натыкаемся на пиво и топим в нем вчерашнюю усталость.
Через час поезд. Мусолим последнюю бутылку “Жигулевского”, опасаясь, что нас понесет обратно куда-нибудь в ущелья улиц, к узким каналам, безлюдным скверам, где сидят на скамейках, поджав ноги под себя, знакомые хиппи. Тащимся по перрону и устало смеемся, жалея друг друга. К нам подходит какой-то дружелюбный бородач и улыбаясь во все широкое лицо, хлопает нас по спинам, будто мы поперхнулись. Настораживаемся и ждем, что он выдаст, опасаясь втайне, что дядя немой.
- Дверь захлопнули? Мы ушли рано и вас не добудились.
Выходит он наяву был вчера в мастерской, а я решил, что это сны и он матрос из гавани.
- Да, дверь в порядке, брат, а ты куда?
Он поведал, что давно была у него заморочка с поездкой в Крым. Отдохнуть и друзей повидать.
- Поеду через Москву. С автостопом теперь стремно связываться, вот раньше... Я, ребят, десять лет уже в системе, по всей стране пипл меня знает.
- Это ты брат Надины?
- Какой брат! Один скульптор свалил в штаты и пока не опечатали, мы там тусуемся. Хотели вас крутануть на бабки, потом передумали.
- Спасибо и на этом, едва на билет хватило! - смеется Потап.
- Да нет, ты не понял, у нас так принято, кто сыт, тот кормит голодного.
Мы желаем ему счастливой дороги и Потап уверяет его, что составил бы ему компанию, но у него дела поважней имеются. Бородач спрашивает как дела в “Лире”.
- Забудь об этом, говорят там будет “МакДональдс”. - я разглядываю значок с “пацификом”, приколотый к его свитеру и ловлю себя на том, что вместо “РЕАСЕ” читаю почему-то “СПРИНТ” и все тут. Да, пора домой.
- Навещайте нас через полмесяца. Меня не будет, но это не важно, разыщите кого-нибудь, заявляйтесь прямо на флэт, только позвоните три раза и один, иначе не откроют. Будет опечатано, значит все, хату забрала контора. В рок-клуб заодно зайдите, - он усмехается и добавляет, - к Бобу.
- Это мы провернем, базару нет, - Потап забыл, что денег осталось на пачку “беломора”.
- Приедем или пропади все! И привет Надине.
- Если увижу.
Мы пожимаем друг другу руки. Он удаляется прочь по перрону, большой, бородатый, не спешащий никуда, как свобода.
Потап говорит с коротким смешком, что Бэлла во сне почему-то называла его Эдиком. Мы заходим в вагон, и я падаю на нижнюю койку. Потап тотчас лезет наверх, вспомнив, что никогда не спал внизу по дороге в пионерлагерь.
- Вернемся? - сверху свешивается Потап.
- Вернемся, - я зеваю, - плевать на все, скоро в армию.
- Да, главное - честный хаэр.
- И рок-н-ролл...
- Форевер...
Перрон пополз мимо нашего окна, лениво застучали колеса, поезд, входя во вкус, помчался навстречу Москве. А мы опрокидываем еще один день за спину, без сожаления и сарказма, просто засыпаем и расстаемся с ним, больше не помня, словно выбрасываем окурок... Не зная пока, что каждый день - это навсегда...
...Поезд прибыл в Москву почти в полночь. Мы шли по блестящим мостовым сквозь теплую ночь, облившую город из поливальных машин. Нам было хорошо и легко, как бывает, когда вернешься домой и огоньки наших сигарет весело светились в темноте. Я шел и твердил себе, что главное снова услышать как там, за окном мастерской бьются в стекла пенистые волны, хлопают паруса на ветру и тогда я узнаю что-то важное, понятное и необходимое только мне одному...
Через несколько дней, мы уже строили планы на предмет Питера и мечтали о сказках белых ночей, но в нашу жизнь круто вмешался военкомат. Когда я трясся в плацкарте по дороге в Белоруссию, с доброй сотней таких же лысых и задумчивых, Потап уже был под Одессой. Поезд уносил меня в другую жизнь, я глядел в окно, где столбы и деревья, налетая друг на друга, исчезали позади, и прощался с самим собой. Все произошло так стремительно, что мы не успели опомниться и фестиваль питерской рок-музыки проходил за недоступной нам чертой, в другом конце Вселенной...
1987-1991-1999.
БЕЛИКОВ