Серебряная нить

     Однажды мне было дано право на серебряную нить.  Время-паук  бережно выткало ее для меня, но я не смогла сохранить ее в целости. Балансируя с грацией слонихи из посудной лавки, окружив себя горами привычной гордыни и усыпляющей жалости к себе, любимой, я боялась сорваться в пропасть одинокого отчаяния. Как будто можно сорваться, упасть и пропасть  там, где вороха оплошностей и груды нелепых ошибок давно выше уровня собственно пропасти.
     Ходить по канату учат на земле. А серебряная нить так тонка, благородна, и неизменно прочна.
*****
    Женщина, Полюбившая Одиночество проснулась внезапно, словно от толчка. Хлопнула дверь на балкон, в нее волчком ворвался ветер, промчался по комнате, потянув за собой свежесть дождя, запах извечной городской пыли, неистребимый дух свободы. Из распахнутого проема в ночь заструился  лунный свет и беспокойство.
     Шагнуть в таинство ночи, стать ее частицей, раствориться в ней без остатка, без сожаления, без привычной тянущей боли…
     Перила балкона, блестевшие влагой, приятно охладили горячие ладони. Серпик месяца, молодой и трогательно тонкий, соседствовал неподалеку. Протяни руку и он окажется в плену, закачается серебристой хрупкой лодочкой.
     Она так и сделала: просто вытянула руку и  подставила ладонь струившемуся волнами свету. Месяц не подумал снизойти. Но на ладони засеребрилась тонкая лунная нить. Указующая, связующая, живая.
- По ней ты поднимешься в мое ВысОко.
- Но я не сумею! Я ведь никогда… Мне страшно, непривычно. Я не знаю зачем…
- Прекрати торговаться!
- А что потом?
- Потом ты полетишь.
- Я не умею летать…
Только сейчас она поймала себя на том, что разговаривает с месяцем. Нет, не так, скорее думает вместе с ним. Его властные слова и ответы складывались, проговариваясь, в ее голове. Она рубила их своим неверием, а они, знай себе, укладывались и укладывались в ней ровными рядами.
Женщина, Полюбившая Одиночество подбросила  лежащий на ладони, ставший к тому времени увесистым,  драгоценный клубок.  Серебряная нить вспорхнула птицей, взметнулась вверх, натянувшись тугой гитарной струной, мелодично тренькнула.
Она попробовала нить на прочность.  И поняла, как она обманчиво легка, но неизменно прочна, и долговечна и эфемерна одновременно.
- Отрешись от всего, что мешает тебе поверить, - позвал месяц.
Ноги тряслись и не слушались, скользили, подкашивались, она норовила встать на четвереньки и ползти, ползти…
Месяц заходился в беззвучном хохоте.
От обиды на собственную неуклюжесть она даже забыла удивляться тому, что согласилась-таки добираться в его ВысОко.

 Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех забывших радость свою.
Так пел её голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайне, плакал ребенок
О том, что никто не придет назад…

     Блока читал месяц. Приглушенно, размеренно, чуть нараспев, будто выстраивая из стихотворных строф невидимые ступеньки-помощницы  для ее восхождения.
     Откуда узнал, что любим именно Блок? Как она смогла,  легко скользя по призрачности нити, подниматься, возноситься, приближаться к его сиянию, к его ВысОку? 
     Не осталось сил удивляться, спорить, опасаться и отвернуть назад.
    С последней строчкой, с растворившимся в ее голове звуком, на подходе к ВысОку Женщина, Полюбившая Одиночество взглянула вниз. В кромешной тьме,  притихший, огромный,  лениво спал город, лишь кое-где подсвеченный редкими огоньками-бусинками.  И тот  час же она почувствовала, что взлетит над ним, сжимая в ладони  серебряную нить-поводырь, нить-спасительницу, нить в будущее.
     Месяц хмыкнул понимающе и слегка иронично.  Ноги сделались легче туловища и глупо задрались вверх, потянув за собой непослушное тело. Она взмахнула руками, вспоминая, как расправляют крылья птицы, наделенные способностью бесстрашно парить.  Получилось так себе, но тело постепенно обретало навык и способность двигаться, поначалу неуверенно, рывками. Затем дело и вовсе пошло на лад. Она перестала молотить воздух непослушными руками, как суматошная наседка.  Движения приобретали плавность и законченность, тело и разум почувствовали вкус свободного движения,  полета.  Наверное, месяц во время отдал указания. Или, достигнув его ВысОка, она получила право стать Своей, Доверенной, Причастной…
     Город давно остался позади. Они мчались в податливой ночной мгле. Она, войдя в ритм и волшебство полета, со свистом рассекала воздух. Месяц следовал поодаль, иногда скрываясь в клочковатых тучках, выныривая  кстати, вовремя, когда она уже начинала нервничать и терять веру в реальность происходящего.
      Мелькнули беломестненские меловые отроги. Отдалилась и растаяла во мгле извилина Донца с его неспешным течением, желтыми кувшинками и травянистыми пологими берегами.  Справа таился сумрачный даже при свете дня  Монастырский лес. Слева простирался старый яблоневый сад, Теперь Непонятно Кому Принадлежащий.
- Нам на север, - приказал месяц, предвосхищая ее полуоформившийся, не успевший окрепнуть вопрос.
     «А мы пойдем на Север, а мы уйдем на Север!» - дребезжащим тенорком пропел в ее смятенном сознании мерзкий шакал из мультика про Маугли.
     Поля, бескрайние поля, смутные, только в очертаниях. Она помнила их рябыми от первого ноябрьского снега, который тогда выпал внезапно, рано, засыпая тот самый путь с Севера, дыша холодом, в котором застывали ее катившееся против воли, а потом уже и против желания слезы.
     «Зачем он ведет меня по этой дороге? У меня только и осталось, что воспоминания. А они не могут причинить никакого вреда. Никому. Даже мне самой».
- Они сделали тебя той, которой ты стала сейчас. Посмотри вниз. Там Женщина, Которая Потворствовала Своей Гордыне. Ты узнаешь ее?
     Заполненный на треть развалюха-«Икарус», все пассажиры скучковались на передних сиденьях, лишь она в хвосте,  вплотную к окну, съежившись в продавленном кресле, жалкая, раздавленная, опухшая от водопада вылившихся из нее слез.
     Не тогда ли они и пролились все разом?
     Нет, это вовсе не она.  Она не стала бы, она просто не смогла бы, вот еще!
- Поговори, поговори! – подколол ее месяц.
     Теперь ее небесная дорога точно повторяла дорогу земную – подъем, спуск, вновь крутой подъем. Внизу угадывались очертания выжженной яростным полуденным солнцем степной травы. И внезапно вынырнули из тьмы четкой графики квадраты – светлый, темный, светлый, темный. Она узнавала их. Светлый – трепетные березы. Темный – мрачные сосны.  Значит она почти у цели…
- Над вечным покоем… , - раздумчиво молвил месяц. – Но тебе не стоит туда.
- Пусть мертвые хоронят своих мертвецов?
- И не только потому. Это тонкий мир. Он не терпит вмешательств извне. Он самодостаточен и органичен. 
- Тогда почему мы зависли в воздухе?
- Потому что дальше ты повернешь назад.
- А нить?
- Она сама найдет дорогу, не беспокойся.
- А….
- Тот, к кому ты стремишься, сам умеет летать. И научился он этому задолго до твоего перерождения…
*****
     Она подняла непослушную, тяжелую, гулкую голову. От неудобного положения шея затекла, плечи ломило,  по рукам ползали препротивные  «колючие» мурашки.
     Заснула в кресле,  на полу рассыпаны исписанные ломким, летящим вверх почерком листочки…     Утро глядит в окно ясными честными глазами. Хочется верить,  надеяться и просто хочется  жить!