Обычно на саксе играют мужчины...

После того, как моя гражданская жена Лина оставила меня, я не находил себе места. Ей хотелось зарегистрироваться официально. Я внушал ей и себе, что институт брака изжил себя, что расписываться совсем не обязательно. Она же хотела белое платье, свадьбу и поэтому ушла. Я постоянно спорил, что-то пытался доказать, представляя, что она всё ещё рядом. Но когда я понял, что остался один, что Лину мне больше не видать, я запаниковал. Паника продолжалась около трёх дней. Потом я решил взять себя в руки и отправиться по местам, которые мне были практически заказаны, живи мы по-прежнему вместе. От одной этой мысли мне стало немного легче. Я успокаивал себя что, потеряв ее, приобрёл свободу.

На следующий же вечер, я отправился в промышленную зону нашего небольшого городка. Я предпринимал несколько попыток затащить Лину в один из здешних баров, а точнее в бар «Орхидеи», но она категорически отказывалась под предлогом, что там обслуживают девки лёгкого поведения. Я спорил с ней, старался доказать, что  своё лёгкое поведение они никому не навязывают и если временами выходят на сцену, чтобы под музыку раздеться, то нас никто не обязывает совать им в трусы мятые шекели. Хотя, я не вижу ничего зазорного засунуть бедной студентке немного денег за резинку трусов.

Теперь, когда я остался один, то понял, что не должен сидеть сложа руки, что если я могу немного отдохнуть и в то же время чем-то помочь студенткам, то могу это сделать прямо сегодня и я отправился в «Орхидеи».

Я с трудом нашёл место припарковать машину. Верзила на входе лишь кивнул головой и не стал шарить по моим карманам, очевидно, моя внешность внушает доверие.

Внутри царил полумрак и прохлада кондиционеров. Ко мне подбежала совсем юная девушка с очень большой грудью. Казалось, эту грудь она получила вместе с короткой юбкой в начале смены. Она провела меня к столику с левой стороны у самой сцены. Потом она очень низко наклонилась и почти шёпотом спросила, чего я желаю поесть. По взглядам тех, кто сидел за противоположными столиками, мне стало ясно, что её юбка ничего не прикрывает, что она просто не способна это сделать физически и что я смогу это оценить лишь, когда она будет принимать заказ у соседей напротив.

Официантка ждала ответа и, боясь, что не расслышит его, приблизилась ещё немного. Мне показалось, что я уже упираюсь кончиком носа в её пышную грудь. Нет, грудь была настоящей, живой, тёплой и дышала здоровьем. Соски налились кровью и повыскакивали из глубокого декольте майки. Поскольку у неё руки были заняты шариковой ручкой и блокнотом, то я как джентльмен аккуратно указательными пальцами позапихивал соски ей обратно под майку. Она лишь хихикнула мне в благодарность. А я отмахнулся, мол, не стоит. Мне, почему-то, вспомнились соски Лины, они тоже были красными и их у неё тоже было два. Я вспомнил её упругую круглую грудь и решил заказать телятину, салат и виски.

Сначала мне принесли виски со льдом. После первого стакана я проверил, что не забыл наличку для рассовывания по трусам студенток. Студентки не появлялись и я начал немного скучать. Но скучать мне пришлось совсем немного. На сцену, прямо с того края, где я сидел, вышла молодая чёрная женщина с саксофоном в руках. Она не была совсем чёрной, но и на загар это не совсем походило. В чём я был уверен – это в том, что она была симпатичной. Она села на стул, поджав под себя ногу. Затем протёрла мундштук и продудела пару бессвязных звуков. Сомнений не оставалось – она собирается играть.

Обычно на саксе играют мужчины и только в кино или рекламе – девушки. Ведь это не просто инструмент, который достаточно взять в рот – в него надо дуть, и для этого нужны лёгкие, нужна сила. Она закрывает глаза и обволакивает мундштук своими полными влажными губами. Чёрный пластмассовый мундштук, казалось, полностью зашёл в её рот, но нет, он потихоньку начал выскальзывать наружу. Мне даже показалось, что всё представление будет продолжаться в том же духе и на этом  закончится, но тут прозвучали низкие, жалобные нотки и полилась мелодия.

Мелодия была грустной. Женщина старалась, но как у мужчины у неё не получалось – она немного задыхалась, во всяком случае, мне так показалось. Или, может, это её первое представление на публике и она волнуется? Я с таким участием отнёсся к её трудам, что мне самому стало тяжело дышать.

Тут мне принесли телятину. После первых же кусков я заметил, что мне и вправду тяжело дышать, как если бы это я дул в сакс. Я продолжал задыхаться. Я отодвинул телятину и перешёл на салат. Женщине на сцене тоже было не легко. У неё появились крупные капли пота на лбу, вены на висках вздулись, глаза округлились и при каждом выдохе, казалось, выскочат из орбит. Но, по всему было видно, что она не собирается прекращать.

Продолжать трапезу было простым переводом еды. Я уже был готов засунуть ей пару банкнот в саксофон лишь бы только не слышать её дудение и спокойно прикончить остатки телёнка. Я сидел и терпеливо ждал, когда она покончит со своим музыцированием. Тут я осознал, что она рассматривает меня. Ещё я понял, что она пытается мне улыбнуться, не вынимая мундштука изо рта. При второй попытке она сильно растянула губы в улыбке, нарушив герметизацию вдувания воздуха в инструмент. Звук получился ещё более слабый, можно сказать неуверенный - она явно фальшивила. Если так будет продолжаться, то её могут попросить со сцены. Эта мысль мне понравилась, и я сам стал ей широко улыбаться.

Моя тактика принесла плоды – не успела она закончить очередную сонату, как на сцену вышел пожилой марокканец, известный в нашем городке, как сутенёр со стажем, и, наклонившись к музыкантше, поцеловал её в шею. Поскольку я сидел совсем близко, то мне удалось расслышать несколько слов, с которыми он обратился к ней. Среди этих слов были: ничтожество, что-то про убить и просьба продолжать улыбаться. Другие слова мне неудобно повторять.

Женщина улыбнулась, отвесила глубокий поклон и покинула сцену.

В помещении ещё больше приглушили свет, и через минуту на сцену вышла совсем молоденькая девушка, одетая в неимоверное количество маечек, рубашечек, штанишек и юбочек. Наконец включили весёлую музыку и, весело приплясывая, она принялась снимать с себя одежду. Посетители оживились, официантки забегали с кувшинами пива, бутылками вина и виски. Девушка весело скидывала с себя одёжку, которой, казалось, не будет конца. Я подумал, что пока дойдёт очередь до трусиков, я спокойно могу прикончить моего телёнка.

Уже почти вся сцена была покрыта майками и юбками девушки, а она продолжала освобождаться от новых одёжек.
- Можно присесть?- вдруг услышал я незнакомый голос и справа от меня, не дожидаясь ответа, села та самая саксофонистка.

Ничего, подумал я, пусть сидит, главное, чтобы не вздумала дудеть мне под самым ухом.

Саксофонистка говорила с американским акцентом. Она продолжала мне улыбаться и жадно смотрела на моего уже остывшего телёнка. Я тут же решил, что в следующий раз плотно поем перед тем, как отправлюсь в такое заведение.

Услышав, что её зовут Ноа, я немного расчувствовался. Ноа – любимые духи моей Лины. Под гнётом нахлынувших воспоминаний, я решил угостить артистку. Жестом, подозвав официантку, я заказал самбусак с тунцом и варёным яйцом. Когда Ноа с аппетитом впилась своими белыми зубами в принесённый, ещё совсем горячий огромный пирожок, я, спокойно вздохнув, принялся доедать холодного телёнка, который, впрочем, за то время, что лежал в моей тарелке немного возмужал и походил скорее, по своей жесткости, на зрелого быка.

На сцене девчонка продолжала раздеваться под быструю музыку и многие из присутствующих начали терять интерес к её танцам, так как финала, казалось, мы уже не дождёмся.

Ноа, причмокнув, облизала свои полные губы и уставилась на меня влажным полным благодарности взглядом.
- Меня зовут Рон,- представился я.
- Прекрасное имя,- хрипловатым голосом, произнесла моя спутница.- Загадочное...

Я не знал, в чём заключается загадочность имени, но кивнул в ответ.
- Ноа,- спросил я, чтобы не молчать,- я тут уже давно не бывал. Для меня бОльшая загадка, покажет ли нам, наконец, эта красотка на сцене свои трусики?
- Зачем тебе её трусы?!- прохрипела Ноа.- Если хочешь я подарю тебе свои.

Я был почти уверен, что за свои она потребует ещё один самбусак. Нет, мне вовсе не жалко было угостить её вторым пирожком, но и трусов её мне совсем не хотелось.
- Значит, не увидим?- предположил я.
- Увидишь. Просто сегодня две стриптизёрши не пришли, и она тянет время.

На сцене девушка двигалась раскованней – на ней оставалось совсем немного маек и буквально пару юбочек. Я решил, что не должен пропустить финал. Ноа пододвинула стул совсем рядом к моему, чтобы ей тоже была видна сцена.

В зале стало почти совсем темно, и одинокий прожектор освещал прыгающую на сцене девчонку, которая не переставала раздеваться.

Когда рука Ноа оказалась на моём колене, а потом начала медленно подниматься вверх по направлению к ширинке, у меня тут же появилось желание заказать ей дополнительный пирожок с сыром и банку пива, но я сдержался. Мне совсем не хотелось, чтобы она перегружала желудок, да ещё и по моей вине.

Её большой и указательные пальцы уже были на застёжке молнии, но она не спешила потянуть её вниз.
- Рон,-  заговорщицки прошептала она мне на ухо,- тебе будет очень хорошо, но заплатить придётся по двойному тарифу.

Сама Ноа мне нравилась не больше, чем те мелодии, которые она пыталась извлечь из сакса. Я и представить не мог нас ласкающими друг друга. Но, как бы там ни было, меня возмутило, почему я должен платить в два раза больше других?!

Я решительно убрал её руку с моей ширинки и решил разобраться с ценой.
- Ноа, почему я должен платить двойную цену?
- Так ведь тобой займусь я, а не какая-нибудь дешёвка вроде этой!- и Ноа презрительно кивнула в сторону постепенно обнажающейся девицы.

Я проследил за пренебрежительным взглядом моей соседки и отметил про себя, что на сцене начали происходить существенные изменения. Девчонка как раз снимала последнюю на ней юбку. Её грудь была обнажена, и она томно массировала её левой рукой. Моя правая рука, сама, полезла во внутренний карман пиджака за приготовленными деньгами, и я уже представлял, как засуну пару шекелей за резинку трусов этой малышки. Мне не было ясно, почему Ноа назвала её дешёвкой.
- Почему она дешёвка?- поинтересовался я.
- Потому что у неё нет этого,- ответила она и, схватив меня за кисть руки, потащила к себе под юбку.

Я не стал отдёргивать руку, чтобы не обидеть её, мол, мне вовсе не интересно чего у неё там есть. А что такого там может быть?! Мы что в детском саде, чтобы хвастаться друг перед другом глупостями. Но спорить я не стал, может потому, что был застигнут врасплох.

В это время, на сцене девчонка перестала стаскивать с себя вещи, потому как на ней, кроме резинок на бёдрах, более ничего не оставалось. Многие мужики затаили дыхание, а некоторые уже теснились у самой сцены, пытаясь всучить ей деньги. Сначала я был полностью поглощён этой сценой, как вдруг осознал, что моя рука не пуста.

Пытаясь успокоить себя, я попытался представить, что засунул руку себе в штаны, но это был самообман и достаточно жалкий. Сомнений не оставалось – рядом со мной сидел мужчина. Следует предположить, что именно это обстоятельство и послужило причиной двойного тарифа.

Ноа молча смотрела на меня своими большими влажными глазами. В её взгляде была гордость и какой-то вызов. Как бы помягче сообщить ей, что держать за яйца, пусть даже милую чернокожую женщину, мне радости не доставляет и что ни по двойному, ни обычному тарифу я платить не собираюсь?
- Ты так удивлённо на меня смотришь, как будто считал, что на саксе будет играть женщина,- обиженно проговорила Ноа.
- А ты кем себя считаешь?
- Когда я дую в инструмент – мужчиной, а когда занимаюсь любовью...

Мне почему-то захотелось оказаться рядом с той дешёвкой, которая продолжала выплясывать на сцене.
- Ноа,- сказал я, тихонько убирая руку из-под её юбки,- речь не о деньгах, просто у меня кто-то есть, и я не хочу ей изменять.

Ноа понимающе кивнула головой.
Она поверила мне, думаю потому, что в голосе моём не было фальши.

Я не подошёл к сцене. Я протянул зажатые в правой руке деньги Ноа и отправился к выходу.

По дороге домой я представил Лину в белом платье с фатой. Я был уверен, что оно ей пойдет, и решил, что она должна об этом знать.