Римская волчица

                «Разве у красоты, мой принц, может быть
лучшее общество, чем добродетель?»
У. Шекспир «Гамлет»

    Траурная процессия медленно тянулась к выходу с кладбища. Все было позади: речи, венки, слова молитвы, дождь, всплакнувший вместе со всеми по усопшему, и маленькая урна с прахом, где навсегда упокоилось шальное тело, покинутое мятежной душой. Урна была сделана по моим чертежам: множество рук, держащих сердце из красного гранита - всего за одни сутки, и все эти сутки я не отходила от мастеров. И черные круги под глазами, хоть и соответствовали траурной торжественности момента, все-таки выдавали тайну, что шестьдесят один – это не шестнадцать, и бессонные ночи, даже проведенные в чьих-то объятиях, а не в мастерской гробовщика, уже требуют все большего внимания косметолога и  визажиста. Гимнастика, плавание и операция по пластике груди, виртуозно сделанная Лос-Анджелесскими хирургами, которая обошлась в  целое состояние, еще позволяли держать форму. Но, молодость нельзя купить, ее можно только продлить – и это очень-очень дорого стоит.
- Позволь мне опереться на твою руку. Ты так похож на него. Закрою глаза и вижу твоего деда, молодого, полного сил и буйных фантазий.
- Скажи, а почему дед называл тебя римской волчицей?
Мы медленно подошли к машине. БМВ канареечно-желтого цвета сохранил на себе еще несколько дождевых капель, в которых отражалось небо, зелень и весь мир. Как все-таки прекрасно, что за воротами кладбища есть жизнь. Кто сказал, что желтое у женщины – цвет тревоги. Это – цвет солнца, цвет новой жизни и, возможно, новой любви.
- Садись за руль. Поехали ко мне, помянем  его?
- Вдвоем? А как же все остальные?
- А что нам остальные, если больше всех на свете он любил тебя, а я больше всех на свете любила его.
Машина плавно тронулась и уже через десять минут лихо мчалась по окружной. Уютный загородный дом был одновременно и мастерской, и клубом и любимой берлогой. Из окна открывался чудесный вид на озеро. В морозные зимние дни  можно было не выходить на этюды, а прямо из окна взмахом кисти  ловить джиггу поземки по  льду и переносить это безумие на  холст. Зато летом, с первыми лучами солнца, можно было выйти нагишом на крыльцо и, набирая скорость, стряхивая со свежескошенной травы капельки росы на ошарашенных муравьев, взорвать водную гладь.  Несколько зимних пейзажей даже были приобретены Национальной галереей современного искусства. Итальянцы всегда ревниво относились к  неитальянской живописи и вдруг такая честь – в одном зале с пейзажами Моне и Сезанна. А летом работать не хотелось. Хотелось любить.
   Римская волчица. Так впервые он назвал меня в тот день, когда мы договорились встретиться  на вилле Боргезе. Я копировала скульптурный портрет Паолины, а он, тайком от служителя, пробравшись в нишу, где в позе римских императриц возлежала бесстыже-обнаженная безродная корсиканка, гением брата ставшая римской принцессой, распутно кося глазами,  поцеловал ее мраморную грудь.
- А у тебя грудь лучше, чем у Паолины.
Прикосновение губами.
- В том смысле, что она теплая.
Я ударила его пяткой по смуглой ягодице. И все закружилось снова, снова и снова. Короткий отдых. Прикосновение губами.
- Ты -  римская волчица, а я – Ромул – основатель Рима.
- Ты – варвар, его разрушитель.
Мы приехали из Рима, а через месяц он женился.
- Поставь машину в гараж и поднимайся в дом. Тебе приготовить поесть?
- Нет, спасибо, я не голоден.
- А выпьешь чего-нибудь.
- Пожалуй. Ликер, шоколадный. У тебя есть «Кэролайнс»?
- Мужчины такое не пьют. Я налью тебе «Самбуку».
- А что это?
- Поднимайся, попробуешь.
Три кофейных зернышка, объятые зеленоватым пламенем, согревали белую густо-маслянистую жидкость в бокале.
- Этот ликер родился в тех же местах, где обитают боги и герои. Кстати, действие лучшего романа твоего любимого Фаулза происходит где-то на греческих островах?
- Да, это остров Спеце, а в романе автор называет его Праксосом. Он преподавал там, в пятидесятые годы, английскую литературу.
- Дед говорил мне о твоей работе « Шекспировские мотивы в творчестве Фаулза». И о первой премии. Откуда такая серьезность у первокурсника? А как же друзья, девушки? Ты ведь очень привлекателен. Хочешь сигарету?
- Я не курю.
- А ты бы хорошо смотрелся с сигарой. Твой отец любил сидеть в этом кресле у камина и курить сигары. Он до их пор курит «Дон Фулиан»?
- Да, хотя врачи ему запрещают.
- Ну, послушным он никогда не был. Твоя бабка, царство ей небесное, ему и ко мне запрещала приходить.
- Почему?
- Она однажды нашла у него плетку, кожаные чулки и ошейник. Мой подарок на совершеннолетие. С тех пор твой отец, как и твой дед приезжали сюда тайком. А еще мы встречались с ним  в Риме. Я рисовала счастливых влюбленных у фонтана Треви, а вечерами мы бродили по виа Маргутта, целовались, пили кофе в Грэко или кьянти прямо на ступенях лестницы, ведущей к  Площади Испании – самому красивому месту в Вечном городе. Круглые сутки жизнь – движение толп туристов и влюбленных – напоминало плетение кружев. И, главное, твой отец никогда не забывал прихватывать в эти поездки ошейник. Иногда мы заходили куда-нибудь выпить капучино, и, пока приносили заказ, сидя засыпали за столиком.
- Дед знал обо всем этом?
- Да, и был не очень против. А потом твой отец женился, родился твой брат, а через два года и ты. Когда тебя привезли домой,  я впервые пересекла порог вашего дома. Я взяла тебя на руки и приложила к груди. Ты прикоснулся к ней губами, почувствовал тепло и сразу уснул.
- Сейчас я бы на такой груди даже не задремал.
- Спасибо за комплимент. О чем это я? Ах, да, дед знал обо всем, я сама ему об этом рассказывала. Кстати, твой отец тоже знал, что последнюю ночь перед уходом в армию, твой старший брат провел у меня. Очевидно, любить мужчин вашего рода – мое земное предназначение.
- А мы не могли догадаться, куда это он запропастился. Мама плакала.
- Да, мужчины вашего рода никогда не умели выбирать матерей для своих сыновей.
А  брат  твой больше похож на мать: ни шарма, ни фантазии. После той ночи я уже не удивлялась, почему вместо Гарварда он выбрал армию. Представляешь, у него все это было в первый раз, и он умудрился уснуть.
- Я бы не уснул. И не усну, когда это будет у меня в первый раз... Скажи, а я на кого похож?
- Внешне – на деда. Внутренне -  глубже. Я никогда не могла приучить его читать, полюбить живопись, театр. И верить в Бога. Он покорно ходил со мной по римским музеям, но затащить  в собор Святого Петра - никак. Мы гуляли по Пинакотеке, по внутреннему Ватиканскому дворику, взявшись за руки, лежали на полу Сикстинской капеллы, разглядывая своды, а дед еще успевал поглядывать на ножки. Но я ни разу не смогла подвести его к Священным вратам. Он всегда отшучивался: «У меня нет грехов».
- А у тебя есть?
- У меня есть греховное представление о добродетели. Но с годами я все чаще задумываюсь о Боге.
- Я тоже. Сегодня  я молился за него.
- Я тоже. Не беспокойся, будет, как будет. Для ада он слишком хорош, а в раю ему будет скучно. Ну, как ликер?
- Замечательно, только я немного опьянел. Нужно вызвать такси, иначе я не доберусь домой.
- Утром доберешься. Отец знает, что ты здесь. Можно, я сяду к тебе на колени? Приложи губы, не бойся, ведь ты уже один раз прикасался губами к моей груди.
Должен же и ты узнать, почему дед называл меня римской волчицей. Да и я пообещала ему исполнить его последнюю просьбу прямо в день похорон. Целуй, целуй еще. Он завещал мне до самой смерти любить мужчин своего рода и сказал, что будет ждать меня там, что будет скучать по мне и что всю жизнь любил только меня одну. Поцелуй меня. Вот так мальчик, еще, еще. И глаза, и руки. Целуй, целуй еще, и я поверю в жизнь после смерти.
                ХХХ
      Когда первые лучи канареечно-желтого солнца коснулись голубой воды красивейшего римского фонтана «Баркаччо» ранние туристы могли увидеть идиллическую пастораль: на ступенях лестницы возле недопитой бутылки вина сидела еще сохранившая былую красоту женщина с глубокими темными кругами вокруг глаз, на ее коленях лежала голова  юноши, очевидно, внука. Он спал, по-детски  улыбаясь. Слезы, которые она украдкой смахивала с глаз, можно было принять за брызги фонтана, нечаянно падающие на молодое счастливое лицо спящего.
- Бабушка, я все-таки уснул и не увидел первые лучи солнышка.
- Ничего, малыш, пойдем в отель, родители уже наверняка беспокоятся, а папа вообще не одобряет мои причуды. А солнышко встретим завтра. Рим – город вечный, и даже когда нас не станет, солнце все равно будет каждое утро всходить над этим фонтаном и быстрыми лучиками щекотать задремавшие ступени.
- А что будет, когда нас не будет?
- Я все равно буду любить тебя, дорогой.
-     Я тебя тоже.