Му Му!

- Му  Му!

              (стоял когда-то дуб зелёный…)

Герасим был почти от роду немой. Он всегда молчал рыбой и никогда не умел жаловаться. А  если же его эмоции начинали сильно проявляться и переполняли душу под воздействием какого-нибудь негодования, норовя вырваться наружу, то он всегда начинал сильно мычать, и у него получалось это самое – му, му. Правда, когда он долго мычал, то из него иногда вырывалось какое-нибудь вполне членораздельное слово. Но вырваться оно могло только у трезвого, у пьяного правда то же могло, но это было сложнее.  К собакам, правда, в отличие от того классического Герасима, этот Герасим никак не относился. Нельзя сказать, что бы от них он был без ума, впрочем, так же, как и ненавидел.
Ещё у него была хозяйка злобная барыня с каким-то таким нежно капризно стервозным характером. Ну что тут можно сказать? Грешна была барыня с Герасимом, грешна. Это был факт, и от этого никуда не уйдёшь. Для вдовой барыни кандидатура Герасима была, наверное, самой наиболее подходящей. Немой, лишнего не наболтает, здоров как жеребец, то бишь дело чутко знает, и чувствует её тонко, когда это нужно…
И до сих пор никто не знает, как эти тайные взаимоотношения барыни с Герасимом тогда можно было назвать? Но вот что-то тянуло  барыню к Герасиму, притягивало…. Но, то, что эта была не любовь – это было точно.
Подойдёт, бывало, она к Герасиму, сядет с ним рядышком, погладит его по кучерявой головушке и скажет – Ах ты дурында моя стопудовая, давай-ка, поговорим с тобой по-человечьи. И начнёт тут изливать ему душу, твёрдо зная, что тот никому ничего не ляпнет и нигде по пьяни не проболтается. А Герасим слушает и молча кивает. А барыня рассказывает, а в руках баночку со сгущенным молоком держит, любила она сгущенное молоко. А когда молоко доест, то начинает ложку облизывать, да так облизывает, так при этом глазами поворачивает…. как будто бы это не ложка вовсе, а нечто такое большое и такое ей приятное.   А потом сидит и смотрит своими блестящими глазами, и колит прямо в глаза Герасиму, и улыбается своим мыслям. А у Герасима в этот момент глаза почему-то всегда становились как у хряка перед случкой – совершенно стальные. Но вся беда в том, что Герасим не мог говорить, а если бы мог, то барыня,  наверное, в этот момент от любовных слов начала таять…. Она бы вся таяла, таяла и растаяла…
И если бы нашелся тот  человек, который сказал, что Герасим был тихим огоньком  её души, то он был бы  прав…
А Герасим был молодцом, косая сажень в плечах….  как раз из тех, о ком говорили, что в воде не тонет и в огне не горит.
Впрочем, и у Герасима были свои слабости. Он часто погружался воспоминаниями в детство, по долгу в памяти рисуя свою мать крестьянку и всё то, что было с ней связано. Особенно в его памяти  часто всплывал эпизод, после которого он совсем потерял слух и голос. Он тогда едва выучился ходить. Была пора сенокоса и мать, заготавливая сено, оставила маленького Герасима на краю делянки играть незамысловатыми крестьянскими игрушками. Поднялся ветер, сверкнула молния,  взрывоподобно ударил гром! Маленький Герасим испугался и побежал с криками  к своей маме, но когда он вцепился в её подол маленьким комочком, то говорить  уже не мог. И от этого дикого страха что-то оборвалось в его детской, ранимой и впечатлительной душе. Он всё время вспоминал этот маленький и важный момент из его жизни, и ему всё время хотелось  почему-то убежать от этих воспоминаний…

А, тем не менее, время падало с крыш дождевыми каплями. Это лето выдалось ненастным, всё время шел дождь, и казалось, что он никогда не кончится. Но, как говорится, в этом мире нет ничего бесконечного, всё имеет свойства когда-нибудь да заканчиваться. И дождь этот тоже закончился. И все радовались. Все – кроме барыни.
Дело было в том, что матушка барыня была человеком настроения, и её лёгкая такая банальность совсем не знала и не имела границ. Тот дуб, которому намедни исполнилось бы лет триста и никак не меньше, и под ветвями которого располагалась тенистая веранда поместья, вдруг стал ей мешать. Долго она дума, как ей быть и  много, наверное, ночей не спала, и  таки своим приказом, в конце концов, повелела завалить тот дуб. А дуб этот был вековой, крепкий, необхватный и могучий, с большей и извилистой кроной, оставаясь, по сей момент немым свидетелем происходящих вокруг него событий. Он был  чем-то даже сродни Герасиму.
 Ну, понятное дело, бензопил в то время не было, а валить его кроме Герасима было некому. Долго же однако он сопротивлялся и противился беспомощно мыча, высказывая таким образом своё явное несогласие с барыней, но делать было нечего. Наточил он топор до звона, перехватил его рукой поудобнее и вогнал остриём прямо в старую и корявую кору дуба.
Неделю махал Герасим топором с утра до ночи. Неделю над поместьем стоял стук топора, от ударов которого стало стучать в голове уже и не только у Герасима. А барыня всё негодовала по поводу дуба – Что я дура, что ли? По два раза в одно и то же место смотреть?..
Право никто не знает, что ей тогда в её голову взбрело. Может быть,  дуб тот не вовремя посадили, а может быть, он вырос не там, она, наверное, и сама не знала…
Но на восьмой день терпение барыни лопнуло, и он пошла, показывать Герасиму как правильно и быстро, надобно валить дуб. А Герасим, увлеченный лесоповалом и весь в мыслях, как-то не заметил тихо подошедшую сзади барыню и наотмашь, в крепком богатырском размахе приложил ей обухом прямо по голове. Барыня охнула, схватилась руками за голову и осела. Побежали за лекарем, то да сё. В общем, барыня слегла на неделю с лёгкой черепно-мозговой травмой, да благо обух вскользь прошел. Тут суть да дело, и Герасим, пока барыня хворала,   дуб окаянный всё-таки осилил и завалил.
А тем временем барыня, не много поправившись, пришла в себя и решила вновь полюбоваться работой Герасима. Дуба, правда, уже не было, но на том месте остался здоровенный такой пень. А барыня опять в гневе негодовала. Она тот час же приказала найти Герасима и велеть ему выкорчевать дубовый пень. Долго искали Герасима, а когда нашли, то поняли, что пень корчевать он никак не хочет, а только мычит и в упор отказывается работать. Даёт всем понять знаками, что де он мол, тут на этом пне и издохнет…
Но барыня кричала, рискуя нарваться на агрессию, ногами стучала и настояла обратно таки на своём. Делать было нечего. Поплевал Герасим на руки, поплевал да и взялся за дело. Неделю он с ним волындался, и так пробовал его корчевать и сяк, и жег,  и по всякому разному пытался – толку не было, пень был серьёзный. А барыня всё не останавливалась, стучала своими маленькими кулачками в его могучую грудь  и всё на пень показывала, мол, тут вопрос жизни и смерти. Корчуй его окаянного как хочешь, иначе век тебе воли не видать. Но не любил корчевать пни Герасим, уж, что тут поделаешь?
Но долго ли шло время, коротко ли, и пришел к нему на помощь  садовник, в прошлом отставной бомбардир - артелирист.
- Рвануть бы его надо, слышь, а? Герасим. И барыня туда же.
- Взорвать этот пень к чертовой бабушке и что б духу его здесь больше не было! Ну, сказано – сделано, и они с садовником, как говориться – проломили стену...
Вообще то, если честно  говоря - тяжелая это работа была пни корчевать. Раздобыли мужики взрывчатку, заложили, подожгли бикфордов шнур, спрятались – Ахнуло! Подошли – заряда оказалось мало. Пень стоял на месте и хоть бы что. Заложили тогда взрывчатки по более, опять ахнуло, да так, что во всём поместье  стёкла аж зазвенели. Дым рассеялся, подошли – а пень опять стоит как неприступный бастион. А барыня всё бесится, по более кричит взрывчатки нужно де под него закладывать, по более. И тогда заложили её совсем конкретно по более…. ели отбежать успели подальше…. И тут кээк, ахнуло!!! И от взрыва того - половина ветхого поместья не устояла…. и рухнула…. Правда и пню то же досталось.
От такого давно не слыханного и адского взрыва - грохота, эхом прокатившегося по этим краям - крестьяне крестились, собаки лаяли, детишки плакали, а свиньи в хлевах хрюкали и визжали…

Долго на этот раз дым рассеивался. А барыня, так та была просто в ужасе, когда всё увидела своими глазами. Тут на останки дымящегося пня взгромоздился Герасим, он долго ковырял его ногой. Потом дико замычал и стал показывать рукой на рухнувшую половину поместья, барыню и всех остальных, кто её в этом деле  поддерживал. Присутствующие в одночасье затихли, повернув головы в его сторону. Они знали, что когда Герасим  долго и сильно мычит,  то из него обязательно что-нибудь вырвется.
- Му! – Му-му-му! – мычал Герасим, обводя всех взглядом и продолжая так дико мычать,  что на его пунцовой шее ярко вздулись свинцовые жилы…
-  Му-му – Му-му-му!
- Мудаки!…  – наконец-то  вырвалось из него вполне членораздельно… 
Долго потом крепостные восстанавливали повреждённое поместье, а барыня говорят, после этого случая к Герасиму так и совсем охладела…

                Андрей Днепровский – Безбашенный. 

                17 июля 2004г