Смерть Дантесу!

Пустынный и неуютный, зимний Сочи, словно извиняясь за нерадивый вид, каждое утро стаскивал с гор белый туман и укрывал им свои улицы, набережную, пляжи. Первые пять дней мы бродили в густой мгле, словно потерявшиеся дети на берегах Лимпопо. Вскоре погода разгулялась до подобающего курорту очарования и, однажды утром, выйдя на балкон отеля «Жемчужина», я, наконец, увидел море. После стылой Москвы, раскинувшийся пейзаж, обласканный солнцем, воспринимался сущим раем. Избалованные постояльцами, чайки кружили совсем рядом, едва не задевая крыльями мое лицо. Впредь я начинал день, бросая с балкона хлебные крошки. Я жил в одном номере с буяном и здоровяком, Потапом. Его несказанно раздражали утренние крики птиц, дравшихся за угощение и он не раз бросался в меня подушкой. А в ответ на мои утренние, жалобные стоны, по холодной водичке (результат празднования конца командировки), он исчез в ванной, где с кафельным треском вырвал кран и принес мне:
- Пей, только замолчи!
Подобными невинными забавами мы изматывали друг друга ежедневно, ни разу, впрочем, не поссорившись всерьез. Но, кран пришлось приделывать мне...

Теперь сочинский вояж казался отрывком из чужой жизни и я радовался, что, наконец, проснулся дома. Москва встретила неприветливо - начавшийся, было, снегопад разметало взбесившимся ветром. Стекла окон дрожали, будто в них швыряли пригоршни песка. На пять мгновений тишины выглянуло солнце и, не дав собой насладиться, уже гасло в серых облаках, очертаниями напоминавших цунами. Зима агонизировала, бросая в бой последние резервы февраля. Поднявшись не без усилия, я проследовал в душ и далее, без остановок – на кухню, где сладострастно откупорил «Клинское». Настроение постепенно дистанцировалось от меланхолии непогоды, туман в голове, словно взятый из Сочи напрокат, рассеялся.

Мне предстояло появиться на работе, чтобы отчитаться за командировку и оформить пять законных отгулов. Выходные заговорщицки маячили впереди, но варианты досуга удручали пугающей вторичностью.

Я поежился, предчувствуя неизбежность непрошеного свидания с холодом и серой бездной вместо неба. Утопив руки поглубже в карманы куртки, я нащупал стреляную гильзу и клочок бумаги. Это привнесло в никудышно занявшийся день известную интригу. «Смерть Дантесу» – призывала надпись на гильзе. «Катя» – круглился загадочный шифр под набором цифр. В Сочи я захватил легкую, кожаную куртку и содержимое карманов зимнего пуховика осталось нетронутым. Но теперь настал момент истины и появилась цель. Предстояло выяснить, не напрасно ли я помнил в течение всей командировки случайную встречу в художественной галерее, забыв о ней лишь накануне, в суматохе возвращения домой. Обстоятельства знакомства двухнедельной давности напоминали взрыв новогодней хлопушки, где вместо конфетти порхали обрывки грубо смонтированного видеоряда...

...Помнилось, на выставку мы приехали непозволительно рано, когда организаторы только начинали разливать по одноразовым стаканчикам коньяк для грядущего фуршета. Наша корреспондентка Лена объявила хозяину галереи, господину Меерсону, что сюжет необходимо сдать к вечернему выпуску новостей, а посему мы не намерены дожидаться торжественного открытия и, уж тем более, неформальной части, ради которой и посещают подобные мероприятия некоторые заядлые «ценители». А неформальное общение намечалось весьма содержательное – помимо коньяка, на столах выстроилось шампанское и массандровский портвейн. Для антуража, среди спиртного изобилия, круглились горки с фруктами. Мы с оператором Егором грустно обозревали внушительный арсенал, выставленный не про нашу честь. Бородатый, все замечающий, как мессия, Меерсон перехватил наши тусклые взгляды.
- Думаю, для вас, ребята, мы изобразим отдельную поляну.
- Мы этого никогда не забудем, - наш синхронный ответ отзвенел, как речевка с детского утренника.

Работали мы слаженно и молниеносно, удивляясь установке нового рекорда скорости. Надо сказать, выставка оказалась оригинальной, и снимать ее было интересно. Помимо прочего, мы даже постреляли из охотничьего ружья по изображению подлого убийцы, лишившего Россию великого поэта. Патроны, правда, были холостые, но удовольствие натуральное. Гильзы раздавались на память.

Когда мы в пятый раз соорудили на посошок, выставку уже открыли. Вопреки первоначальным планам, мы дождались знаменательного момента и Егору пришлось запечатлеть пару кадров с перерезанием ленточки. Лена торопила с отбытием, да и гости уже потеснили наш мирный островок коньячного благоденствия, внеся в поглощение напитка сумбур, нервозность и деликатные тычки локтями в неподходящий момент. К тому же не стоило забывать, что Лена - мастер спорта по волейболу чем, несмотря на ангельский характер, вызывала неподдельное уважение, в том числе за свои неженские ладони и гренадерский рост. Даже страшно было представить, какие оплеухи она раздавала мячам. Интересно, насколько близко ознакомился с ее подачей законный муж? Подхватив аппаратуру, мы пробирались к выходу сквозь тусовочный люд, на ходу благодаря доброго, библейского бородача Меерсона и его помощницу Элеонору. В голове бурлило алкогольно-фруктовое цунами, сладостные волны накрывали сознание все настойчивей. Нацелившись на дверь, сжимая в руках два кофра с осветительными приборами, я сосредоточенно глядел строго себе под ноги. Поэтому впервые увидел Катю буквально снизу вверх. Открывшимся видом я остался крайне доволен. Подчеркивая мое потрясение, картинно падавшие чемоданы отдавили ногу какому-то зазевавшемуся эстету. Я растерянно развел руками:
- Девушка, вы здесь одна?
- Как видите, одна.
- Такая девушка и одна! - я с таким возмущением вытаращил пьяные глаза, что не сразу навел резкость обратно. Она обнимала ладонью бокал шампанского, держа его в опасной близости от моей физиономии. Но страхи оказались напрасными – я скорее почувствовал, чем разглядел ее благосклонность, хотя мой наскок с бросанием под ноги чемоданов, был явным перебором. Не сомневаюсь, она ненароком подумала, что я собирался сейчас же переехать в ее квартиру. Вовремя распознав во мне телевизионщика (благо Егор, с камерой наперевес, давно тянул меня за рукав), она определила принадлежность кофров-чемоданов к телеаппаратуре. На улицу я вышел довольный собой: помимо гильзы с надписью «Смерть Дантесу», в моем кармане уютно пригрелся листок с телефоном одинокой странницы по столичным выставкам.

Когда мы уселись в редакционный микроавтобус, Лена, опустив тяжелую длань на мое плечо (отчего коньячные разливы в желудке едва не вышли из берегов), похвалила за прыткость или, скорее, заступилась за потенциальную жертву:
- Охмурил молодую дурочку! Не знала, что ты кобель.
- Я не кобель, я телепьяница. И вообще, она меня отшила.
Егор погрозил пальцем:
- А что же она тебе написала?
- Куда идут все посланные.
Лена захватила стаканчик вина с собой, пить во время езды было неудобно и она держала его в руках, дожидаясь светофорной паузы. Она активно скрашивала нашу мужскую «двоицу» на фуршете, но, тем не менее, бросила:
- Все из-за вас, теперь сюжет гнать, как на пожар, - и без всякой связи, - меня муж и ребенок заждались.

Видимо нарушение режима сказалось на ее, закаленном спортивным прошлым, сознании и она ударилась в просветленную грусть. Впрочем, оставшуюся дорогу мы все больше смеялись, а вино Лена, так и не допила – когда нас «подрезал» неизвестный обладатель черного «мерседеса», содержимое стаканчика вылилось на меня.

Мы вывалились из микроавтобуса «Ниссан» и маленькой гурьбой, брели к телецентру, сметая сугробы. Наша многоголосица явно превышала возможности трех человек. Невнятный февральский вечер, испуганно притих, слабо искрясь на фоне красных габаритов нашего «Ниссана».

Я освободился, но, будучи не в меру возбужденным, не спешил окунаться в одиночное плавание к дому. Вечер просил продолжения.
Из комнаты отдыха раздавалась ритмичная долбежка, сопровождаемая похотливыми криками – неисправимые коллеги рубились в ненавистное мною домино. Обрадованный замеченной на столе бутылкой, я задал вопрос, ответ на который меня не интересовал:
- Какой счет, гады?
- Не примазывайся, - Серега красноречиво глянул на «Столичную» и добавил ласково, - шучу.
Не сняв куртки, я плюхнулся в кресло. По лицу блуждала улыбка, шлепки игроков по столу гипнотизировали и умиротворяли. «Интересно, свой ли телефон дала мне Катя?» – проплывали в голове буквы. Что таилось за цифрами - многообещающая встреча, руководство к действию или пионерская шутка? Я вяло размышлял, когда стоит это проверить – завтра же или, выдержав паузу, после командировки. В тепле меня разморило и, скинув куртку, я решил прогуляться, для начала наметив, в качестве ориентира, туалет.

Венцом бесцельного шатания по коридорам явилась встреча молоденьких корреспонденток, Юли и Наташи. Я предложил спуститься в бар и съесть пирожное, но не нашел, отклика в их сердцах.
- Под водку, - настаивал я.
Отказ девушек спас от полного разорения мои карманы. Владельцы бара про дефолт, видимо, не слышали и сохранили прежние цены. Получился своеобразный музей докризисного жанра. Мы-то предпочитали теперь бегать на улицу в ближний минимаркет, где по вечерам часто покупали пиво проститутки, кучковавшиеся возле трассы. Мы выступали более обстоятельно – не забывали о закуске, правда, этикетки уже не поражали воображение.

Вернувшись к горе-доминошникам, я понял, что придется ловить такси. Сказалась приятно-утомительная съемка в галерее – оглушающая пальба из ружья, неприлично большие и, не менее, оглушающие коньячные дозы, запавшая в душу хитрая улыбка девушки Кати, похожей на подростка. Я вышел прочь, в простуженную слякоть февраля и, вскинув руку, встал на обочине, в призывной позе Ильича. День заканчивался непонятно и скомкано, продолжения праздника не последовало. Настроение падало, а впереди простиралась неопределенность выходных. «Позвоню Кате», - вспомнил я обрадовано, залезая в притормозившую машину...

...Я так и не связался с ней до отъезда в Сочи. И теперь, едва добравшись до телецентра, устремился к телефону, расправляя на ходу клочок бумаги, обнаруженный часом ранее в кармане. Даже доминошники на миг притихли, дивясь молниеносности, с которой я крутил диск. «Обманула или нет?» – стучало в висках. Катя сняла трубку почти сразу. «Будто ждала!» – мелькнула самоуверенная догадка. Едва сдерживая восторг, я пошел в атаку:
- Давай встретимся, пройдемся вдоль твоего дома, выгуляем твою собачку...
- У меня нет собачки.
- Тогда выгуляем друг друга.
Катя трудилась в некоем журнале по дизайну и редакторские обязанности совмещала с курьерскими. Она призналась, что в шесть вечера ей необходимо передать текст переводчице, которая будет ждать на «Новокузнецкой» в центре зала. Не стоило труда доказать, что лучшего места и повода для встречи придумать было сложно.

Я медленно чеканил шаг в сторону выхода, по лицу блуждала сытая улыбка победителя, полы растегнутой куртки торжественно развивались. Мой облик являл собой живое воплощение американской мечты. Сновавшие мимо телебратья, наверняка думали, что я сошел с рекламного плаката время о всепобеждающем имидже. У выхода я встретил оператора Фроловского. Он выглядел мрачным и озабоченным, как человек, вдруг забывший, куда только что безмерно спешил. В ответ на дружеское предложение выпить пива у метро, увесисто пробасил:
- Я завязал.
- Давно?
- Послезавтра будет три дня.
Не изобретя достойного ответа на слова поддержки и сочувствия, он отмахнулся:
- Отстань, у меня мысли болят.
Вообще, атмосфера у нас в редакции сложилась благодушная, отчасти, потому что никто никому не завидовал, по причине смешной зарплаты, уровнявшей запросы многих после достопамятного дефолта. О финансовом обвале я узнал, находясь в Коктебеле и легкомысленно отмел роковую новость, как эдакую столичную разборку в пределах Садового кольца. Почти тропически-карибсикй, пейзаж Крыма превращал любое московское известие в глупость. И, только вернувшись, я понял, что на черноморское великолепие истратил последние «баксы». Последние, потому что после отпуска зарплату нам практически отменили. Довольно высокие заработки быстро забылись, что способствовало развитию философских настроений в телевизионной среде. Люди стали ближе друг к другу, о земном и преходящем уже не вспоминали. Например, стихли обстоятельные беседы о том, как вскоре состоится обмен «пятерки» на подержанный «БМВ». Никто больше не почесывал модную небритость, мучаясь неразрешимой задачей - куда ломануться, на Кипр или Канары? Все стало куда проще - сложная жизнь в непонятной стране. Отсюда и добродушие – от безысходности. У начальства обнаружились повадки почтальона с дурным характером, что, издевательски разводя руками заявляет: «Вам писем нет!», и при этом испытывает садистское удовольствие. А пока мы надеялись и ждали, стараясь не сильно напрягаться, делали вид, что работа – это хобби и зарплата никого не интересовала. С другой стороны, подобная атмосфера разлагала коллектив, все чаще мы не праздновали что-то, а просто скидывались на вечерок. Крутые и маститые разбегались по другим, более плавучим, каналам. Тем, кто остался, было либо некуда идти, либо все равно. Я причислял себя к последним. Вдруг выяснилось, что мои холостяцкие потребности невелики, а аппетиты можно поумерить. Да и деньги иногда перепадали с поредевших, но скропостижно случавшихся халтур.

Полная приятных ожиданий, дорога к «Новокузнецкой» промелькнула зеленым пунктиром замоскворецкой линии метро. Катя сидела на скамейке в центре зала. Ее облик в точности повторял неясный, волшебный образ, отрихтованный моей памятью почти до совершенства. Пока не ушла пресловутая переводчица, я не выдавал себя, нервно курсируя в толпе. Спустя пять минут мы вышли наружу, к Третьяковской галерее и брели по пешеходной зоне в сторону набережной. Знакомились практически заново. Свойственная моменту заминка длилась недолго. Прошедший строгую цензуру, отчет о командировке, сменил ее рассказ о подготовке последнего номера журнала. Я забыл, что едва знаком с ней. Все происходило просто и естественно. Но, чем дольше мы общались, тем сложнее мне было контролировать ситуацию. Обычно прыткий, я путался в словах и старался говорить медленно, тщательно выстраивая фразы. Даже природный юмор мне изменял. Что-то происходило со мной, программа дала сбой. Мои двадцать пять лет словно испарились, я превращался в гундосого подростка, с потными от волнения ладонями. Немудрено, что мое предложение прозвучало двусмысленно и почти похабно:
- Поедем ко мне, посмотрим видео, посидим и прочее?
- И прочее?
Я долго и нудно пытался отшутиться, уверяя, что «прочее» – лишь слово-паразит. В ответ она стала говорить загадками:
- У нас все будет, как в кино – «секс, ложь и видео»?
- В чем же ложь? – удивился я.
- Просто ложь.
- Да я чист, как первый снег! – мой смешок напоминал истеричный всхлип.
- Это сразу видно.
Путешествие в страну видео Катя перекроила, заменив на кинотеатр и последующее кафе. Тем не менее, она не отмела меня вовсе. Значит, я был не столь безнадежен или наоборот - ее подкупило мое неожиданное волнение.

Ночью я ворочался в постели, вспоминая каждую мелочь, ее улыбку, оценивающий взгляд. Все вдруг стало важным. Хотелось выглянуть в окно и говорить стихами. Откровенный пафос я списал на то, что частично спал и видел сны, но обмануть себя не получалось. Стрелки часов приближали нашу встречу. В голову лезли разные мысли: «Может мы думаем одинаково? Может не разочаруем друг друга? Может случилось чудо?» Несколько раз я вскакивал ночью – мне чудился стук ее каблуков. И тогда я представлял себе, как когда-нибудь мы будем вместе смотреть вдаль, мечтательно прищурив глаза. И целомудренное «да», слетевшее с трепетных губ, троеточие опущенных ресниц, недосказанность изгиба бровей, станут хороводом мерцающих звезд в распушенных волосах, вседозволенностью открытого взора, разгаданной тайной сверкнувшей улыбки... Ничто в том, не наставшем будущем не могло разлучить нас. А пока, я желал ей сладких снов и мечтал, что когда-нибудь она расскажет мне о них...