Сашенькины Сны

" " "



Оставленный на произвол японских погремушек, в безымянном детском гневе, дрыгая пухлыми ножками, маленький Сашенька упорно не желал засыпать, вынуждая маму отменить поездку в посольство на новогодний банкет. Уговорив мужа ехать без нее (положение обязывало), Наташа надолго застыла возле кроватки сына в шикарном вечернем платье, тихо напевая колыбельную, тревожась, не захворал ли, не болит ли что у сыночка. Лишь синей африканской ночью, когда в далекой заснеженной Москве уж давно пробили куранты, открыв счет тысяча девятьсот шестьдесят седьмому году, Сашенька забылся, успокоив детские сновидения на прохладной маминой ладони...








1

НОВАЯ РОДИНА



Вернувшись из Марокко, семья Давыдовых поселилась в Кунцеве, купив трехкомнатный кооператив. Сашеньку определили в английскую школу на Кутузовском проспекте. Евгений вернулся на Смоленскую площадь в свой кабинет на двадцатом этаже, а Наташа, отбросив мечты закончить "Иняз", родила дочь. Началась другая, полная новых забот, не похожая на заграничную, жизнь в Москве.

Сашенька хорошо помнил первые годы на родине. Их огромная гостиная едва ли не каждый вечер наполнялась гостями. Друзья по Марокко, новые "мидовские" знакомые, артисты, художники, балерины из Большого Театра - многие тянулись в их дом. Будущие послы, разведчики, народные знаменитости, молодые, красивые, уверенные в себе, они входили в Сашенькину жизнь, принося чувство безопасности от незнакомой пока, неприветливой столицы. От гадких снегов, холодного лета, новых правил и законов. Они сидели за накрытым столом, беседы и споры перетекали в громогласные взрывы хохота. Мужчины то и дело устраивали набеги в сторону бара, унижая Дж. Уолкера и старину Гордона. Ухоженные, одетые по последней парижской моде, дамы, вытянув губы, пускали изящные струйки дыма и тихо сплетничали. На Сашеньку (до 22 часов) никто не обращал внимания. Он словно возвращался обратно на африканскую родину и, не беря в расчет вид из окна, все было как прежде. Высунув кончик языка, мальчик самозабвенно катал свои коллекционные английские машинки по паркету. Уже тогда не в меру любознательный, он как бы нечаянно загонял игрушку под стол и устремлялся вслед. Делая вид, что ищет ее, он с незнакомым трепетом и восторгом разглядывал, затянутые в легкий плен колгот, женские ноги. Одни он любил больше остальных - ноги Марго, обрусевшей испанки, солистки балета.

Однако за дверями дома многое в новом мире настораживало. В школе (недаром, что "спец") все было более-менее ясно. Большинство одноклассников тоже недавно пристали к родным берегам со всех концов света и он общался с ними как со старыми знакомыми. Но малышня из соседней "пятиэтажки" ставила в тупик. Почему они жевали по очереди (рот в рот) жвачку, которой он угостил одного из них? Почему родители не одевали их в джинсы и футболки с изображениями роботов? Почему из песочницы исчезли все Сашины игрушечные ковбои, едва он отвернулся? Наконец, почему они пустили в ход кулаки, когда он рассказал, что жил за границей? "Ты врешь!" - усмехались они. Сашенька был чужаком для этих дворовых ребят. Когда он прибежал к маме, зареванный, с расквашенным носом, она, поглаживая его по голове, тихим голосом объяснила сыну, что они вернулись домой, здесь их родина и всегда была здесь. Что мальчишки просто плохие и невоспитанные, им было завидно, вот они и распустили руки. Тогда Сашенька, глотая слезы, закричал, что не желает такой родины и хочет вернуться обратно в "наш" Рабат. "Никогда и главное нигде так не говори", - отец красноречиво тронул ремень и добавил - "Игрушки на улицу не таскай и учись давать сдачи". Мальчик умел давать отпор, он просто не понимал, за что его били. Пускай ребята из "пятиэтажки" не знали многих элементарных вещей - не ели в китайском ресторане жареный бамбук, не летали самолетом, не видели океан и выжженные солнцем горы, но на новой родине они разбирались во всем, что их окружало. Они родились и выросли здесь и не желали знать, что где-то текла иная, незнакомая жизнь.

Поначалу мальчика удивляло решительно все. Бедная Наташа уставала искать допустимые ответы на бесконечные "Почему?". На прилавках отсутствовало привычное изобилие, их телевизор забыл прихватить с собой "диснеевские" мультики, в "Детском мире" не продавались японские игрушки. В то, что предлагалось советским детям, Сашенька играть отказывался. Он рос умным мальчиком и ум его был пытлив. Вскоре вопросы прекратились.

Вспоминая сверкавшие на каждом углу рабатские рестораны, Сашенька уговорил маму зайти в кафе с патриотическим названием "Славянское". Контраст тотчас ударил в глаза. Вместо светлого зала - грязная, полная мух, забегаловка. Вместо облаченного в смокинг метра - хромой старичок-гардеробщик. Проворных длинноногих официанток заменяла сонная толстуха. Она чуть не упала в обморок, когда Сашенька попросил заменить плохо вымытый стакан. Впрочем, новый оказался таким же. За несколькими столиками молча обедали братья-славяне. Именно в тот миг в голове мальчика вспыхнула и утвердилась, нет, не убежденность, но детская догадка: "Так надо". Здесь, на новой родине так было заведено и никто не задавал вопросов. "Мы сходим с папой в хороший ресторан", - пообещала Наташа. В ответ Сашенька улыбнулся, потому что понимал и другое - он находился в безопасности, не ограниченной пределами их гостиной. Не зря в Москве для таких, как он, специально работал маленький супермаркет "Березка", чтобы родители могли купить ему любимую "коку" и швейцарский шоколад. В ресторане "Дома актера" на Пушкинской площади действительно вкусно кормили. В закрытом для простых смертных "мидовском" кинотеатре по экрану скакали Микки-Маус и Дональд Дак. Папин друг, дядя Леша, недавно уехал в Англию, а значит, вскоре мальчику придет посылка с новыми игрушками и сладостями. Очаровательная Марго обещала забрать его в Испанию, хотя он уверял красавицу, что когда вырастет и станет дипломатом (а может автогонщиком - пока не решил), то сам увезет ее с собой. И множество других доказательств убедили мальчика в том, что он и ему подобные являлись особенными детьми, они жили в параллельном мире, каждый в эдаком, сказочном Рабате, так было предопределено. С того дня жизнь обрела в маленькой Сашиной головке необходимую гармонию. Бородатый дедушка, которого полюбили все дети в школе, глянув на Сашеньку, одобрительно сощурился с портрета над классной доской. Он был дедушкой какой-то Лены, мальчик ее не знал. Просто добрый Ленин дед.







2

AVE ROMA!



 Сашенька огорчал родителей только своим упрямством. Многое сходило ему с рук за достойную учебу. Особенно он успевал в английском языке и был одним из лучших в классе. Но по настоящему его увлекало рисование. Он изводил пачки фломастеров и карандашей за неделю. Потом освоил акварель, но она показалась очень бледной. Мальчику хотелось ярких красок. Знакомый художник заметил у него талант и посоветовал родителям развивать его. Евгений в тот момент готовился к новой поездке и Сашеньке не удалось попасть в художественную школу. Зато за границей в каждом магазине ожидали своего часа тысячи фломастеров. Мальчик мечтал о пачке в сто двадцать штук, Он видел такую в каталоге "Никерман".

Давыдовы уехали в Италию, когда Сашеньке исполнилось одиннадцать лет. Оттрубив на исторической родине четыре долгих года, он возвращался в мир своих снов.

В Риме Сашенька перестал рисовать. Марокко дремало в памяти призрачной полуявью, а веселая Италия была яркой и реальной. В Вечном городе и так интересно жилось. Новым увлечением стало кино. На триллер молодого американца Спилберга "Челюсти" он ходил четыре раза. Подраставший мальчик стал стесняться посольских девчонок, недавних подружек по детским играм, предпочитая обсуждать их с приятелями. Одну из них, Милу, он выбрал своей тайной принцессой. С хулиганом Гришкой они прятались на автостоянке и разглядывали, позаимствованный дома "Плейбой". Там же однажды выкурили на двоих противный "Салем". Сашенька приплелся домой такой же зеленый, как надпись на сигарете и решил никогда больше не курить. Как папа.

По выходным Давыдовы куда-нибудь выбирались. Особенно Сашенька любил античные развалины. Он застывал подолгу возле какой-нибудь колонны, подпиравшей сотни лет назад мраморный свод и пытался оживить мифический образ канувшей в веках столицы. Мальчик видел древних римлян, отважных воинов, вскормленных волчицей и основавших легендарную империю. Хотелось нарисовать величественные руины, но Сашенька так и не сделал этого. Всегда что-то отвлекало. Мечты склонялись теперь не к ста двадцати фломастерам, хотелось не создавать, а потреблять - коллекционирование кассет, стерео фирмы "Сони", голливудские полотна, стиль "диско"…

Приливы неясной грусти со временем приобрели очертания - Сашенька скучал по Москве. Чужой и неуютный прежде город, издалека оказался родным и знакомым. Москва заключала в себе много причин для ностальгии - там пустили первые ростки попытки осмыслить окружавший мир, там появился настоящий друг, там оказалось очень много людей, знавших о его существовании, наконец, все говорили на одном языке. Когда наступали летние каникулы, Сашеньку не приходилось уговаривать - он сам рвался домой.

Дипломатическая работа отца казалась Сашеньке длинной увлекательной экскурсией для избранных, а ипостась отважного бойца, воевавшего за идеалы коммунизма во вражеском тылу - придуманной кем-то байкой. Сашенька не встречал за границей врагов. Сослуживцы отца тоже мало напоминали солдат невидимого фронта. Мальчик был уверен - они специально прикидывались, чтобы иметь возможность покидать пределы железного занавеса. Они просто обманывали главных московских старичков, которые больше всех любили Лениного дедушку, везде вешали его портреты и ставили памятники. Он никак не мог взять в толк, если его страна хотела и, вскоре, собиралась процветать пуще любой заграницы, почему тогда продолжала жить хуже остальных? Дома голоса дикторов постоянно возвещали о близком построении земного рая. Сашенька представлял себе, как однажды проснется московским утром и увидит за окном небоскребы, футуристические транспортные развязки, огни миллионов рекламных щитов, а на самом большом будет написано - КОММУНИЗМ. Мальчик рос в достаточно демократичной, даже слабо диссиденствующей атмосфере и несостоятельность подобного чуда была ему очевидна. Помня давнишнее открытие, что на родине "так надо", он решил не мучиться домыслами и просто пойти по стопам отца, рассудив, что как бы не сложилось с построением "заграницы" дома, внакладе все одно не останется.

Сашенька разглядывал в иллюминатор далекий березовый лесок, когда самолет выруливал на летное поле только что отстроенного современного аэропорта "Шереметьево-2". Возвращение семьи Давыдовых из длительной зарубежной командировки пришлось на дни московской Олимпиады. Москва приятно поразила - в магазинах продавалась "Кока-кола", немецкая колбаса и финская горчица. Очередей за деликатесами не было, да и вообще город выглядел безлюдным. Целые отряды милиционеров в белых рубашках патрулировали и без того тихие улицы, а в метро следующую станцию объявляли по-английски. Отец шутил: "Наташ, это чтобы нам легче было привыкать к суровым будням построения…" - и, покосившись на детей, - "А вы чего рты раскрыли?" Сашенька не успел насладиться новой Москвой - его отправили в пионерский лагерь от Центрального телевидения в подмосковное Софрино. В конце смены совсем не хотелось уезжать - от новых друзей, от медленных танцев с девушкой Настей, от сигарет "Родопи" и первого стакана портвейна "Кавказ". В одну из суббот к пионерам даже приехала дискотека из "Олимпийской деревни". Сашенька был счастлив. Больше, чем в Италии. За время отсутствия маленький сказочный Рабат несколько разросся, прорубив сквозь детские качели и песочницы широкие авеню, пылавшие неоном. Открылась завеса начинавшейся юности, впереди угадывались горизонты пока туманной, но непременно удачной взрослой жизни. Все шло хорошо, он был счастлив и по-прежнему защищен.


3

НЕСОВЕРШЕНСТВО ВЗРОСЛОГО МИРА



В школе Сашеньку встретили повзрослевшие на три года одноклассники и друг Никита. Хилый репертуар теле и киноэкранов, скудные возможности магазинов больше не пугали, а восполнялись живым общением со сверстниками. Его ждали дома и это было приятно. Он тоже вернулся не с пустыми руками и многим спешил поделиться. На полке красовался привезенный из Италии двухкассетник "Шарп", рядом высилась стопка новых кассет, по журнальному столику разметались музыкальные дайджесты и комиксы. Кусочек свободного мира перекочевал вслед за мальчиком в Москву.

Сашенька ввел Никиту в курс заграничных новостей, а тот помог ему адаптироваться в классе – вновь прибывший стал полноправным членом компании, отодвинувшей остальных мальчишек на второй план. Они верховодили и вокруг них замкнулись все значительные события, бурлившие в маленьком коллективе.

Без особого ущерба для учебы, Сашенька посещал как дни рождения, так и обычные посиделки без повода у первой классной красавицы Жанны, не избегал вечерних сходок на детской площадке за школьным стадионом. Торопясь повзрослеть, иногда покуривал с Никитой трофейное "Мальборо" из отцовского бара, а прогуливаясь по Кутузовскому проспекту, друзья изображали из себя американских гангстеров. Попивая лимонад "Буратино" или "Пепси-колу" в буфете кинотеатра "Киев", они кривили физиономии и, стряхивая пепел с воображаемых сигар, ворчали: "Проклятый виски!" Пару раз, перед визитом к Жанне и днем рождения у ее подруги Кати, выпивали в подъезде бутылку сухого вина на двоих. Читали наперегонки Джека Лондона. Убежденные, что именно в его книгах таилась настоящая жизнь, разочарованно поглядывали по сторонам. Доусон - столица отважных золотоискателей и красивых смелых женщин, город, где сбывались мечты. Река Эльдорадо, подернутая туманом, блестевшая от залежей золотых слитков… Друзья верили, что когда-нибудь, через много лет, они очутятся в похожем месте, где счастье ковалось голыми руками и люди жили просто, без затей, как дети. Подслушав похвалы взрослых, прочитали, мало разобравшись в сути, «Мастер и Маргарита». Они, скорее, почувствовали, угадали смысл книги, оставив выводы на потом.

Растаяла зима и в марте Сашенька влюбился. Он был уверен, что, как и все, любил красавицу Жанну, в классе это считалось хорошим тоном и даже стало модным. Но однажды Жанну навестила Вика, подружка по старой школе. Сашенька поначалу толком не заметил изящную обладательницу белой кофточки. Медленный танец предложил от безысходности - Жанну в этот момент пригласил Никита. Через несколько дней, как нередко бывает, Вика заняла все его мысли до головной боли и неясной тоски. Повода для встречи искал с нетерпением "хроника", на первое свидание спешил с дрожью в коленках и охрипшим голосом. Сюжет и название, просмотренного в кинотеатре "Октябрь" фильма, не запомнились, зато все вечные полтора часа сеанса он держал Вику за руку. Сашенька робко косился на невозмутимый профиль, так и не решившись заговорить. Вика будто пришла в кино без него, настолько ее внимание сосредоточилось на экране. С замиранием сердца Сашенька чувствовал игру - безучастная на вид девочка и не думала отстранять руку.

С того дня все, что не было связано с Викой, перестало существовать. Никита злобно пыхтел в адрес королевы Сашенькиных мыслей, учителя разочарованно ставили "двойки", покрывшиеся робкой листвой деревья вовсе явились полным откровением - влюбленный мальчик не заметил, как подкрался май. Родители качали головой: " Таких Вик у тебя будет еще много, а учиться надо". Сашенька угрюмо молчал и в душе жалел их за незнание - разве могла умереть вечность? Под натиском бунтующих гормонов засиял миллионами фонарей маленький сказочный Рабат. Сверкавшие мостовые и прозрачные витрины ловили отблески разноцветных огней, в океане застыли, облитые светом, белоснежные лайнеры. Из гигантского кувшина кто-то неосторожно выплеснул вишневый сок и уронил спелую ягодку - по нарисованному небу растекался африканский закат. Желтые горы темнели и превращались в облака… Любовь!
В середине мая развелись родители. Сашенька запомнил тот день по минутам. Прогулял два последних урока – перед свиданием с Викой торопился принять душ и сменить школьную форму на вельветовый костюм. Они встретились на станции метро «Киевская», съездили в Дом книги на Калининском проспекте, пешком вернулись до Триумфальной арки и расстались на пару часов. Вечер принес глубокое, полное звезд небо, сладкий привкус сирени, предвестницы скорого лета. Они сидели под бутафорским мухомором на детской площадке и, пока Викин спаниель Карай выписывал зигзаги вокруг песочницы, обнимались, наблюдая, как по черному небосводу полз далекий светлячок-спутник…

Разбуженный ночью голосами родителей, Сашенька понял - за прикрытой в кухню дверью происходила не обычная семейная ссора. Через минуту он боролся с желанием заткнуть уши, накрыться с головой одеялом, зарыться под подушку - лишь бы не слышать. Мальчик предпочел бы не знать о существовании правды, сотрясавшей кухню. Наташа упрекала Евгения в неверности, называла имена женщин, часто приходивших в их дом с подарками для Сашеньки и сестренки, имена по сути своих подруг… Она разоблачала фиктивные командировки, неожиданные вечерние отлучки к друзьям, мальчик не различал в мамином голосе обиды или отчаяния - только злобу и усталость. Родители еще долго препирались и с каждым словом Сашенька испытывал нараставший ужас, он лежал неподвижно в темноте и мечтал, чтобы все обернулось ночным кошмаром. Когда Евгений, видимо зажатый в угол, заметил, что следовало бы проверить, от кого на самом деле родилась дочь, Сашенька заплакал. Голоса на кухне затихли. Реальность впервые глянула на него, выступив из сине-розовой тени. Он испугался, его обманули, очертания неотвратимого приобрела убежденность, что рано или поздно с ним случится то же самое… Он жалел родителей, так жестоко обманувших его, жалел сестренку, обожавшую усомнившегося в родстве папу, жалел себя, пребывавшего всю короткую жизнь в мире детских иллюзий и теперь хоронившего их, он оплакивал весь мир, такой несправедливый, несчастный и никчемный. Родители зашли в комнату, включили свет, смущенно потоптались в дверях, как нашкодившие дети, и посоветовали сыну заснуть.
Опустошенный и разбитый, Сашенька действительно вскоре заснул и не увидел, как ближе к рассвету, гигантская, в сотни километров, туча проглотила полнеба, распоров огромное брюхо о шпиль Университета. Маленький сказочный Рабат, прощально заблестев, растворился во мге, под всполохи молний, накрытый ледяными струями, гонимый мутными ручьями в жадные пасти водостоков.








4

ЭРА ВИДЕО



Вернувшись из армии, Саша Давыдов отгулял, положенные «дембелям», три месяца и, помыкавшись без дела, устроился в ЖЭК сантехником, пополнив и без того многочисленную колонию философствующих маргиналов. Год прошел забавно и бестолково, в созерцании мира сквозь стакан дефицитного вина. Объявленная новым Генсеком-трезвенником «перестройка», началась с уничтожения виноградников. Поиски спиртного превращались в увлекательное сафари. К тому же невольно оттачивалось мастерство знакомства со слабым полом – иногда заскучавшие молодые хозяйки квартир намекали на экзотическую расплату за исправленный водопровод.

Спасаясь от нахлынувшей тоски и скуки, Саша подал документы в Иняз, неожиданно поступив с первой попытки. Отучившись полгода, он сдал сессию на «отлично» и… на этом тяга к знаниям иссякла. Несмотря на вопиющее изобилие симпатичных девушек в стенах учебного заведения, студенческая скамья оказалось неприлично короткой.

Впрочем, у Саши уже была девушка и отставку высшего образования он компенсировал женитьбой. Первая встреча с Мариной произошла, когда на его подстриженной под «ноль» голове еще болталась бескозырка. Саша приехал на десять суток в отпуск из Николаева и двоюродная сестра познакомила его с подругой-однокурсницей. Благодаря стечению многих благоприятных обстоятельств, Саша оказался у Марины в гостях в первый же день знакомства. Ее родители, как и все добропорядочные граждане предпенсионного возраста, на выходные эвакуировались на дачу. Лето истекало последними днями впечатляюще и красиво. Грузинское вино, общество симпатичной и загадочной незнакомки, истосковавшиеся по всему земному и эфемерному душа и тело, не позволяли Саше бездействовать. Смущаясь с непривычки, боясь непроизвольно выкинуть какую-нибудь армейскую скабрезность, он шел в атаку, торопя события. В раскрытые окна летела первая опавшая листва, лучи солнца указывали путь к лестнице в поднебесье... И бастион пал. Не дождавшись рассвета, Саша выскользнул в серую пустоту Балаклавского проспекта. Тяжелую голову буравила назойливая мысль, что он сделал все не так и, хотя, добился своего, спугнул Марину в главном – в зародившейся взаимной симпатии. Они созвонились спустя сутки, разговор вышел бестолковый и сильно удручил Сашу. Он не помнил обстановки ее комнаты. Подобный конфуз изрядно смущал, что заставило нескладно поинтересовался, зажигался ли свет. Он и не думал, что так сильно выпил.
- У тебя красивые занавески, - начал он издалека.
- У меня нет занавесок.
- Да? Ну... Значит, это была кухня.
- На кухне жалюзи.
- Ну да. Просто я смотрел только на тебя.
- Ты здорово выкрутился, тогда скажи, как я выгляжу?
- Превосходно.
- Нет-нет, какого цвета мои волосы, какого я роста и тому подобное?
- Самого подходящего!
Однако через полгода после демобилизации Саша встретил героиню летней сказки вновь. Любовь бесцеремонно потеснила легкие ухаживания и каждодневные свидания плавно перетекли в церемонию под марш Мендельсона. Перед свадьбой вдруг объявился отец и, проявив несвойственное участие в судьбе непутевого сына, устроил его в «Останкино» учеником телеоператора. Протекцию Саша принял со сдержанной благодарностью, он не считал себя обязанным отцу, которого видел за восемь лет, лишь несколько раз. После развода родителей отец мало интересовался заботами оставленной семьи, отдавшись созданию новой. Постепенно безразличие стало взаимным и при редких встречах Саша ловил себя на том, что видел перед собой постороннего человека. Он не простил отца за обманутую маму, за пришедшую в дом нужду, за крушение своих детских идеалов. После майской ночи, когда разбуженный родительскими криками мальчик в одночасье повзрослел, отцовский авторитет канул в прошлое, заодно со сказочной столицей детства. Тогда, много лет назад, Саша, почти сразу, демонстративно забросил учебу, при вялых расспросах отца о планах на будущее, рапортовал, что отправится в армию. «Чтоб стать мужиком», - добавлял он, мрачно закуривая. Отец дорого заплатил за развод – отвернулись друзья-коллеги, начальство прорабатывало молодого коммуниста на партсобраниях, а в результате за ним раскатисто захлопнулась массивная дверь «мидовской» проходной. Печать ЗАГСа о расторжении брака отменила намечавшуюся со дня на день длительную загранкомандировку в Канаду. Отец довольно быстро снова встал на ноги, но это была уже другая жизнь – с новой семьей.

Демобилизация совпала с расцветом эры видео. Ставшие нереальными, особенно после Советской армии, краски заграничного детства, оживали на экране и снова манили небрежным лоском, фешенебельной небрежностью. Герои фильмов брали жизнь за горло, а красавицы благодарно верещали в их мускулистых объятиях. Пиратское видео, за которое, даже, иногда сажали, бессистемно ходило по рукам у всей Москвы. Постепенно выработались ориентиры и чутье на настоящее кино. Джек Николсон и Аль Пачино, эти ночные полеты над кукушкиным гнездом под вино и встречи с Майклом Корлеоне, где-нибудь в далеком Беляево, в компании полуночных ковбоев-киноманов. "Нетленки" сменили костолома Арни и боксера-коротышку Сильвестра. Старых знакомых сопровождали новые идолы – Де Ниро, Серджио Леоне, Мэл Гибсон, Алан Паркер и Стенли Кубрик. Сашу, будто навещали друзья заграничного детства, отважные вояки из «Грязной дюжины», недоступные в Рабате по причине малого возраста, но запомнившиеся по рекламным журналам, теперь сотрясали основы третьего рейха прямо у него дома. А, памятный по Риму Спилберг, удививший тогда акульим «ужастиком», теперь предлагал головокружительное «фэнтэзи», бок о бок с отчаянным Индианой Джонсом.

Телевидение сразу покорило Сашу, прежде всего той же цинично отрешенной атмосферой, что царила среди брата-сантехника. Как это не было удивительно, но аналогия между бывшей и новой работой явно прослеживалась – и та и другая не были профессиями, а являлись образом жизни. Телевизионщики, независимо от ранга, как и прочие солдаты искусства, знали толк в алкогольных изысках. И, хотя телевидение не являлось истинным искусством, творческий дух парил в коридорах телецентра. Равно, как и дух похмельный. Впрочем, на любом производственном гиганте, коим в своем роде являлось и телевидение, попадались самые разные люди. Тем более, с началом победной поступи «дикого капитализма», выяснилось, что в недрах циклопического здания на улице академика Королева, за внешней неразберихой сколачивались фантастические состояния. И, если раньше Саша проникал в жилища москвичей для обследования сантехники, то отныне в жизни появились широта и размах. Места и объекты съемок сменяли друг друга, увлекая его в пеструю круговерть, впечатлений одного дня часто хватило бы на год. Отбегав несколько лет на «подхвате», Саша стал работать самостоятельно и, наконец, дорос до первой загранкомандировки. Жребий выпал на Турцию. Элемент случайности в жизни оставался всегда – более именитый мастер в последний момент ехать отказался и начальство случайно, но вовремя, наткнулось на молодого оператора Давыдова.

5

СТАМБУЛЬСКИЙ БЛЮЗ



Турция, мрачно и пугающе интерпретированная в кинофильме Алана Паркера «Полуночный экспресс», приятно удивила. Многое изменилось с тех пор, как главный герой картины угодил в турецкую тюрьму за контрабанду гашиша. Под жарким небом пестрели диковинные южные цветы, воздух дрожал от зноя и дружелюбной многоголосицы огромного Стамбула. Преобладали яркие краски, вечерами город мерцал рекламным неоном. Запомнившиеся по фильму, полицейские в синей форме и с короткоствольными автоматами в волосатых лапах, казались заблудившимися статистами посреди курортного пейзажа. Несмотря на поверхностное впечатление, Саша увидел приветливых людей и красивую страну, раскрепостившуюся со времен действия фильма. Аналогии с Паркером быстро забылись.

Съемки материала для передачи на историческую тему проходили в «Айя Софии», древнейшем православном храме, воздвигнутом византийцами. Завоеванный Османской империей Константинополь, превратился в Стамбул, храм - в мечеть. Стертые в наше время реставраторами арабские письмена из Корана открыли взору старинные мозаичные иконы. Такой увидел «Софию» Саша – окруженный минаретами, без креста на куполе, но и без полумесяца, впечатляющий памятник христианства. Под огромным куполом мог поместиться маленький городок, люди у противоположных стен угадывались крошечными фигурками. Саша, не спеша, метр за метром ощупывал объективом видеокамеры величественный интерьер, понимая, что никакая съемка не могла передать истинного масштаба сооружения.

Съемочная группа поселилась в скромном отельчике с нахальным названием «Кент». За современным фасадом прятались тесные номера без кондиционеров. На первом этаже помимо ресторана, где они ужинали, располагался бар. Там, расслабившись вечерами у стойки и потягивая пиво, Саша наблюдал, за репортажами с футбольного чемпионата мира. Иногда пиво лакировалось местной анисовой водкой. Эффект получался забавный – тело прошибал пот и легкий намек на хмель улетучивался вместе с испариной. Похожие на гангстеров, местные завсегдатаи устраивались напротив телеэкрана, пили в основном местный чай из прозрачных крошечных стаканчиков и беспрерывно курили. Болели они почему-то за Югославию. Один из них, с толстой, как у русского бандита, золотой цепью на шее, переживал особенно горячо. Он складывал три пальца вместе, будто собираясь перекреститься по православному обычаю, подносил их к губам и, сверкая глазами, выкрикивал «Аржентина», недоумевая, как команда Марадоны посмела обыграть югославов. Когда наступил мусульманский праздник «Курбан-байрам», все телеканалы переключились на прямую трансляцию из Мекки, где миллион паломников кружился вокруг Каабы, главной исламской святыни. Напрашивалась веселая аналогия с незабвенными временами двадцать пятого съезда, когда весь эфир без остатка оккупировался физиономией дряхлого Генсека, докладывавшего народу о небывалых успехах и достижениях. Саша перестал заходить в бар, предпочитая бродить по улицам или валяться голышом в душном номере.

Город не засыпал ни на минуту, любимой музыкой турков была непрерывная симфония автомобильных гудков. Активная настойчивость и эксцентричность местных торговцев навевала воспоминания о марокканском детстве, будто Саша попал на сказочную экскурсию о себе самом. Однажды, вместе с протяжным завыванием муллы, разрезавшего воздух ровно в пять утра, Сашу разбудил нестройный хор блеявших барашков. Большое стадо курчавых бедолаг гнали прямо по центральной улице на заклание во славу Аллаха. Проститутка из Белграда, тоже потревоженная происходившим, высунулась из окна соседнего номера, свесив наружу спелые груди. Заметив Сашу, она улыбнулась и, не стыдясь наготы, помахала рукой. Показав ей кулак с выставленным вверх большим пальцем, он подумал, что, возможно, благодаря ей местные усачи болели за Югославию.

Перед отъездом принимавшая сторона пригласила съемочную группу в чайный ресторан, на противоположный берег Босфора. Они покинули Европу через бесконечный мост, натянутый струной над проливом и оказались в Азии. После прощального ужина и церемонии чаепития, прихватив «Мартини» со льдом, Саша вышел к обрыву через оливковую рощу, по выложенной плоскими камнями дорожке. Справа небо подпирала телебашня, а распластавшийся внизу Стамбул, тронутый легким поцелуем сухих июльских губ, чернел под оранжевым пламенем заката. Казалось, что взгляду доступна вся Европа, а вместо горизонта плескался вдалеке Атлантический океан. Когда-то Саша презрел любые честолюбивые устремления на будущее и главной силой, толкавшей его вперед, стало любопытство. Он наблюдал, интересуясь всем, что попадалось на пути, ценил независимость и право жить так, а не иначе. Ответы на вопросы всегда таились где-то за багровой линией горизонта и жизнь заключалась не в достижении цели, а в пути к ней. Глядя на древний чужой город из оливковой рощи над проливом и вспоминая начало пути в очаровательную неизвестность, Саша подумал, что в такие моменты особенно любил жизнь – мир вокруг был красив, не по каким-то причинам, а просто бесполезно, пронзительно красив и его совершенство поражало сильнее любых проявлений человеческой мысли. Впервые за много лет Саше захотелось рисовать. Очарованный видом с обрыва, он хотел запечатлеть город, исчезавший в фантастическом пожаре заката. С тех пор, как он помогал сослуживцам ваять дембельские альбомы, образцы армейской пошлости, рисовать он не пробовал. Потянуло домой, к молчаливой жене Марине, в растерянную постсоветским безвременьем Москву, в привычные интерьеры неуютной, но родной реальности. Минуло три года, как рухнула, подточенной глыбой коммунистическая империя, десятибалльные волны стремительных перемен бушевали совсем рядом, но брызги не долетали до Саши. Он пренебрегал новыми возможностями, игнорировал трудности, равнодушно взирая на родовые муки вновь появлявшейся страны. Посмеиваясь, он говорил, что у него с Россией разные пути…

Дни в Стамбуле смешались в калейдоскоп впечатлений, Саша будто пролистал фотоальбом, запомнив лишь половину снимков: небесный купол «Софии», страдавший бессонницей город, развалы всевозможного товара, взмыленных апологетов великой эры челночного бизнеса на Золотом базаре, римский акведук, телеэкран над стойкой бара, югославскую проститутку, Султанский дворец, душную гостиницу и пролив Босфор, поделивший мир на Запад и Восток.
6

ЧЕРНЫЙ КВАДРАТ


Саше снилось детство. И два цвета, всегда сопровождавшие это время - лазурный, как океан, видный из окон их дома и желтый, как горы, чьи склоны скрывали по вечерам жгучее солнце. Марокко - сказочная страна его детства. Рабат - город, где он родился. Но сейчас огненный зной причинял муки, сжимал голову тесным обручем. Немыслимая жажда засыпала в гортань песок Сахары. Он был одет в бежевый французский костюмчик, коричневые сандалии, в неизменной здесь белой панаме. Сжимал в одной руке любимую игрушку - серебристый "Ягуар", уменьшенная копия автомобиля Джеймса Бонда, другой держался за легкий мамин сарафан. Ничто не радовало мальчика - он безумно хотел пить. Они шли мимо зазывавших к прилавкам торговцев напитками, мимо гор сочных фруктов, Сашенька тянулся к ним, но мама увлекала его прямо в расплавленный солнечный диск. Отшвырнув прочь "ягуар" (Неправда! Он по сей день пылился где-то в антресолях, тоскуя по растерянным еще в Рабате колесикам), малыш схватил огромную бутылку "жигулевского" пива и жадно припал к ней губами. Вместо живительной влаги на зубах заскрежетал все тот же раскаленный песок. Полный обиды и отчаяния, Сашенька поднял на маму переполненные слезами глаза. С улыбкой, стараясь успокоить чадо, она подняла с пыльной мостовой золотой колокольчик и он затрепетал в ее тонких красивых пальцах…

Колокольчик, оказавшийся прозаическим телефоном, втыкал прямо в мозг тончайшие пигмейские пики, бесцветное и дымное декабрьское утро, мало напоминавшее новогоднюю погоду, вяло бросало на подоконник гроздья капели. Не вполне понимая, что беспомощная груда непонятной тоски, спрятанная под пледом - это и есть он сам, Саша снял трубку. В ту секунду, что мелькнула пока вместо традиционного "алло" из груди выполз невнятный вздох, он уже знал, кто звонит. Распухший язык в одеревенелом рту не подчинялся командам и больше всего на свете Саша хотел холодного спасительного пива.


Вчерашние события проявлялись сквозь похмельный туман в порядке убывания. Проснулся в одежде - значит сильно напился. С кем? С Никитой. По какому случаю? Трудно сказать… И тут память неожиданно вернулась.

Когда он пришел с работы, Марина сидела в кресле, обняв ладонями бокал. Взглянула на мужа, будто пытаясь вспомнить, где встречала его раньше. Ее безразличие рифмовалось с равнодушием к предмету, случайно попавшему в поле зрения. О намерении развестись она объявила между делом, как о пустяке, запихивая при этом белье в стиральную машину. Было ощущение, похожее на секундную невесомость при старте скоростного лифта в «останкинской» телебашне, хотя предчувствие краха тенью следовало за Сашей не первый месяц.
- Остальное потом, - Марина набила шмотками две спортивные сумки и он проводил ее до такси. Потом купил в "Перекрестке" две бутылки "Блэк Лейбл" и на обратном пути встретил Никиту. Как провожал его и заваливался спать, не помнил...

Из нервной телефонной дали в ухо ворвался голос телеоператора Шоловского, напарника по работе. Снимать предстояло скромный «междусобойчик» на триста приглашенных. В концертном зале гостиницы «Россия» намечалось празднование юбилея одного из «соловьев» советской, еще, эстрады, а также его титулованных гостей, вяло ковырявших вилками немыслимые кулинарные изыски. Сказавшись больным, Саша, отбился от возмущенных нападок за прогул и пообещал прислать кого-нибудь взамен, благо от желающих заработать двести «баксов» за три часа не будет отбоя. Он равнодушно выслушал намеки на возможный отказ от его услуг в будущем и свернул ненужный разговор.

Декабрь, руководивший за окном спешной сменой декораций, укрывал месяц, как блестевший, асфальт и смятые бурые газоны безупречно белой тканью, тщательно пряча осеннюю неряшливость. Зима запаздывала, спешила наверстать потерянные серо-дождливые дни-близнецы. В нимбах уличных фонарей беспокойно кружила снежная мошкара. Воспоминания о сентябрьской грусти, когда клены сыпали на землю червонного золота сор или, тем более, о душном июле, когда сонная жара вязко стекала со стен домов прямо в горячечный бред нового дня, методично, без изъяна, затушевывались белым цветом, исключая возможность иного исхода. Яркие и тусклые тени пройденных дней, еще вчера толпившихся сзади, теперь успокаивались заснувшими под снегом островами. Они исчезали из виду, подобно тому, как новая постройка навсегда убирает из жизни привычный вид из окна, даря шанс начать наступавший год набело, заполняя строчками недель и месяцев нетронутый еще лист, поглядывая с сытым любопытством богача на полный помарок, клякс и перечерков, предыдущий, читанный, исписанный…

Опершись обеими руками о подоконник, Саша наблюдал за наступлением зимы во главе ее белой армии. Его лист был пуст как никогда, чище снега.

Марина уважала "Хейнекен" и он с надеждой распахнул холодильник. Три зеленые банки нахально торчали на полке. Сорвал колечко, как чеку с гранаты и опрокинул ледяной взрыв живительной влаги в шершавую глотку. На глазах выступили слезы исцеления. Он достал из пепельницы смятый в гармошку окурок и отыскал под столом зажигалку.

Марина позвонила, когда Саша допил пиво и, задрав голову, увлеченно таращился на потолок, будто к нему прилепили негатив «Черного квадрата» Малевича. Не дав жене сообщить, быть может, нечто важное, он пробормотал ни к месту, о чем-то далеком напоминавшие слова:
- Ты Европа, а я Азия…
- Ничего лучше, чем напиться, вы мужики, в подобных случаях придумать не в состоянии, - раздалось в ответ перед трелью коротких гудков.
- Истина в вине, но в этом не вина истины, а много ли мужиков и случаев на вашем личном счету, ma cherie? – осведомился он у сигналов телефонного «отбоя», продолжая любоваться потолком.





7

МАЛЕНЬКИЙ РАБАТ


День прошел под щелканье «автоответчика», обозначавшего Сашину добровольную изоляцию. Красный, пульсировавший огонек на панели, словно передавал шифровку: «Я все хочу знать про вас, но ничего не скажу о себе». Звонки раздавались разные – по делу и без повода, от друзей и людей почти посторонних. Всех объединяла лишь сухость и неприязнь в интонациях – никому не нравилось общаться с неодушевленным отпрыском фирмы «Панасоник». Саша отдыхал после очередной командировки. Явной усталости не испытывал, просто хотелось, чтобы в памяти улеглась пыль от вереницы лиц и впечатлений.

После ужина Саша уселся перед телевизором и, тупо переключая каналы, смотрел все подряд, не вникая в содержание фильмов и передач. Вначале с экрана пикировали новости дня - успех, провал, война, праздник, самая большая в мире тыква... Следом мельтешила французская комедия - блестящая обертка для неправды. Пока на кухне закипал чайник, Саша наблюдал, как вокруг лампы вился неприкаянный мотылек. Его трогательная торопливость, словно продиктованная трагичностью ожидания рассвета, как начала собственной тьмы, отступала перед потрясающей тягой к свету, заставляя усомниться в том, что скорое утро могло его погубить. «А что если он пытается приблизить тот последний миг, когда света станет слишком много, много больше любой лампы и он увидит, каково это, когда вокруг один свет? Тогда цель его пути – знание, будет достигнута и ему станет незачем больше жить?» - Саша усмехнулся - получалось, что в его сказке мотыльки умирали от счастья. Первый летний месяц издыхал, обозначая конвульсии ослабевавшим шумом автотрассы. Он повис в душной, безветренной, московской ночи, будто капля воды, выдавленная из крана, и растянутая до неуважения к законам физики. Сна не было и Саша принял роды июля в призрачных очертаниях наступавшего понедельника. По небу растеклось алое пятно, новорожденный набрал в рот утренней свежести и подал голос пением птиц. Неожиданно Саша разгадал причину своей усталости и желания побыть одному. Последние несколько лет пронеслись вихрем, Саша сознательно не цеплялся ни за что, просто летел по ветру. События, раздиравшие огромный мир, и он – существовали параллельно. Находясь в самой гуще, как составляющая, его жизнь оставалась нетронутой. Течение времени стало понятием символическим и условным. Время летело стремительно, оттого, что ничего не происходило или оттого, что происходившее было малозначимо. Телевидение действительно стало образом жизни, но не стало призванием. Усталость, что копилась в нем годами, была усталостью от принуждения. Все чаще ему было противно держать в руках видеокамеру. Творческой работой свою поденщину он не считал, настоящие операторы, как серьезные художники, ваяли кадры вдалеке от телепространства. Телевидение было продуктом сиюминутного потребления и, хотя уровень передач рос год от года, искусством там и не пахло. Деньги решали все, некоторые, вполне профессиональные, в отличие от Саши, операторы, пахали на бесконечных «халтурах», кропая рекламу, ток-шоу и прочую «жвачку», забыв, для чего когда-то заканчивали ВГИК. Тем не менее, работа на ТВ считалась престижной, особенно, в случае принадлежности к обойме избранных, допущенных к денежным съемкам. Саша тешил самолюбие разнообразием и элитарностью выбранного ремесла. Он многому был свидетелем, постоянно находился в гуще событий, наблюдал сквозь глазок видеокамеры за многими знаменитостями и сильными мира сего разных калибров. Любил шутить в том духе, что без его участия, но в его присутствии ковалась история. Турецкий вояж так и остался единственной командировкой в дальнее зарубежье. Большой коллектив предусматривал подковерную возню, интриги, излишнее рвение, а Саша предпочитал спокойно делать свое дело, не стремясь работать локтями. Он дорожил своей независимостью и ограничивался имевшейся долей «халтур». На вырученные деньги, в мыслимых пределах, покупал свободу, отодвигая решение навязчивого вопроса, но внутренний голос не унимался: «Ну, неплохие бывают деньги, ну интересно, ну а дальше-то ЧТО?» Никакого открытия он не сделал, просто впервые почувствовал, что, давно зная о своем равнодушии к профессии, стал всерьез ею тяготиться. Правда по-прежнему крылась за багровой линией горизонта, а он все искал смысл своего предназначения, не уверенный до конца, что таковое существовало.
На следующий день, после съемки в Доме актера, Саша не стал возвращаться на студию. Распрощавшись с группой, он вышел из переулка на Арбат, к театру Вахтангова. День выдался солнечный, но не жаркий, избавив Москву от раскаленного дыхания камня. Саша двигался в сторону метро «Смоленская», мимо проплывали памятные места из старшего школьного возраста. Еще, тогда он заполнил образовавшуюся внутри себя пустоту миром прокуренных кухонь, что разбросаны по необъятной Москве с размахом звездной карты, гулкими арбатскими парадными с пугливыми кошками и запахом портвейна, неоновым блеском, расплодившихся после Олимпиады диско-баров, беспорядочным чтением, не стесненным рамками школьной программы. Чуждыми стали интересы старых «римских» приятелей, презиравших своих высокопоставленных родителей, но при этом небрежно мотавших их деньги. После школьного разгильдяйства и напускной легкости их ждали впереди распахнутые двери ВУЗов и прямая дорога в спланированную правильную жизнь. Саша радовался, что больше не шагал в их строю. Он замечал, что стал взрослее, самостоятельнее и чувствовал себя одним из обитателей «пятиэтажки», которые били его в детстве. Лишившись мнимого ореола исключительности, Саша считал, что потеряв – приобрел. Глянцевое изображение Родины, красовавшееся на плакатах и телеэкранах, не порождало иллюзий, но и не угнетало – отныне он мог потрогать землю предков голыми руками. Он больше не играл в жизнь, его свобода была настоящей, не театральной, а будущее – таким же, как у всех обычных советских подростков. Расставшись с образом комнатного мальчика, он искал себе подобных, кого свысока разглядывал мальчишкой из окна отцовского «опеля». Развод родителей отметил его печальной тайной, заставил раньше остальных сверстников всерьез задуматься о весомых понятиях. Оглядеться по сторонам, в попытке оценить перспективы горизонтов. Перелистывая темы и эпохи с легкостью богов, мечтать прикоснуться к вечности. Убежденный в собственном всесилии, он мог согласиться, лишь, немного подождать...

Задержавшись у летнего кафе, Саша купил минеральной воды. Там, где он сейчас стоял, раньше ходили троллейбусы, а в угловом гастрономе продавался приторно-кислый и доступный, за рубль семьдесят, «Рислинг». В игрушечной церквушке, похожей на пирожное «безе» находилась студия кукольных мультфильмов. Во дворах, перед резиденцией американского посла, втиснулась «мажорская» школа, куда перекочевала добрая половина Сашиного класса. Большая часть учащихся, несла на себе печать высокого родства с кем-либо из партийной или творческой элиты. Также классы иногда посещали раскрепощенные дети иностранных дипломатов и торговых представителей. Саша с Никитой нередко, прогуливая занятия, приезжали к арбатской школе. Поджидая друзей, они курили на углу, под, начертанным на стене, лозунгом: «Нет войне в Афгане!». Нередко дни заканчивались в просторной коммуналке очаровательной семиклассницы, куда, помимо половины школы, набивалась масса всяких неформалов, и, просто, забавных людей. Ее квартира находилась под самой крышей, но и туда доносилось хлопанье огромной двери гулкого парадного. Расстояние от ее дома, до углового гастронома, преодолевалось по несколько раз за день. Под школьной формой с пионерским галстуком, хозяйка квартиры прятала сладкое тело, а широко распахнутые глаза отличницы таили жаркие намеки. Окутанный музыкой «Пинк Флойд», в спорах о вечном под дешевое вино, познавая первый опыт свободной любви, Саша мнил арбатскую квартиру таинственной башней, где, вместе с единомышленниками можно было укрыться от недружелюбного мира...

Почти три года назад он стал холостяком. Невеликий срок казался бесконечно долгим. Вначале он еще надеялся, убеждал себя, что блажь пройдет и Марина одумается, но внутри чувствовал – это конец. Подобные решения не принимаются просто так, в запале. И, конечно, не прощаются запросто. К тому же им не хватало, возможно, главного – детей. Пока протекали бытовые хлопоты, связанные с разделением «общего» на «мое» и «чужое», Сашу накрыла глухая апатия, обреченность смертника. Как, неожиданно, пленит походка незнакомки, исчезающей за углом, как резкий свист автомобиля на ночном шоссе гонит прочь тишину, так же круто изменилась жизнь Саши. Покатили под откос серые будни, даже во рту появился новый привкус – непрошеной свободы. Оставшись один, он вдруг обнаружил, насколько сильно нуждался в Марине. В этом открытии таилась безнадежность – он всегда думал, что их брак когда-нибудь разрушится, но легче от этого не становилось. Любовь, чьи очертания с годами семейной жизни размылись до пасторальных полутонов, переросла в болезнь, когда, казалось бы, пришло время Марину забыть.

Погружаясь в очередной, затяжной запой, Саша нашептывал, криво и самодовольно улыбаясь: «Вот он я, по-прежнему здесь, по-прежнему живой». Перефразируя Хемингуэя, содержимое его внутреннего мира можно было назвать «праздник, который всегда с собой». То, что ждало впереди, было незнакомо и не имело имени. Три года назад, слова «впереди» просто не существовало. Саша не искал встречи с Мариной – слишком ценил почти литературную завершенность последнего расставания. Пришло время и он освободился. Потеря уже не мучила, не выглядела катастрофой, но его тяготило то, что совместная жизнь, так круто, поначалу, замешанная на любви, закончилась ничем.

Прошедшие три года были важны тем, что за плечами появилось другое прошлое, никак не связанное с Мариной, с их совместной жизнью. С тем, что до сих пор маячило где-то, в пределах бокового зрения, но уже не имело власти и силы. Вовремя опомнившись, уже на полпути вниз, когда алкоголь превратился в самоцель, он понял, протрезвев, что запил не из-за Марины. Точнее, развод послужил толчком к тотальному саморазрушению, но причина крылась в другом. Несмотря на то, что серьезных претензий к жизни он не мог предъявить – все складывалось вполне удачно и гладко, он часто ловил себя на том, что спал наяву. Пропадал ли на работе, встречался ли с женщинами, выпивал ли с друзьями, колесил ли по стране – он всегда находился здесь и где-то еще одновременно. И если он спал, то уже не понятно было, действительно ли хотелось проснуться. И дело заключалось не в приближавшимся возрасте Христа, ему казалось, что возраст – лишь цифры, считавшие километры от старта до финиша. Понятие символическое, и понимание этого приходило по мере того, как возраст приобретал пропорции большой величины, которая заставит считаться с собой, когда цифры обозначат степень изношенности организма. Пока же ничего не изменилось, разве что от жизни Саша хотел уже не так беспардонно много. И при этом он оставался все тем же наивным Сашенькой, не готовым и неприспособленным к реальности, принимавшим мир через призму условного наклонения. Время тикало, как игрушечное, словно выпавшее из детских часиков – он его не чувствовал. Жизнь кружила хороводом смеха, грусти, мыслей, слов, чьих-то шагов, соленого пота, взглядов, табачного дыма, книг, исписанных листов, всего неизведанного, того, что мало ценится, но стоит дорого. Оставался осадок, вывод, точка на точке, подведенная на каждый миг черта, все то, что неуловимо, но очевидно. Иногда он думал, что правда маскировалась под пустячное и знакомое, словно пытаясь застать врасплох. Например, за широко распахнутыми глазами вечной наивности, имя которой молодость и любовь. За качающимся уютом скорого поезда, мчащим счастливцев сквозь километры тьмы, навстречу блестящему морю, к поцелуям южной ночи. Оставалось ли время успеть нечто такое, что поразило бы и заставило сказать: да, я приблизился или да, я прожил? Что если неведение, великое заблуждение, как раз являлось путем к свободе и истине? Может, не стоило искать, а следовало лишь раскрыться и, подставив лицо всем ветрам, ждать своего, попутного? Красота таилась повсюду, в том числе и в совершенстве давешнего мотылька, обладавшего божественным даром летать. Как разделить дар и право? Сама жизнь, не была ли подарком, правом до заветного часа быть частью красоты, которую следовало лишь разглядеть?

Вопреки первоначальному намерению дойти до метро, Саша свернул в переулок. Шел медленно. На ум пришла забавная рифма «Арбат – Рабат». Видимо эти мостовые – тоже оставались частью запретной территории под названием «Детство». Казалось, что впереди раскатисто грохотал шум прибоя, будто к уху приставлена ракушка. Торговец фруктами, невероятно загорелый, окликнул, уже прошедшего мимо, Сашу, предлагая спелые персики. Вывески на лавках и магазинчиках пестрели арабскими и французскими словами. Порыв ветра принес, ни с чем не сравнимый, запах океана, вкус простора. Арбат – Рабат. Улочка, извиваясь, змейкой убегала вперед и Саша больше не сомневался, что она закончится золотистым пляжем. Хотя, от реальной столицы Марокко, до моря пришлось бы ехать, сейчас прибой шумел все ближе и настойчивей, до лица уже долетали соленые брызги. Саша вдруг подумал, что больше не вернется на телевидение. Внезапное решение удивило и принесло радость, подобно тому, как досадная клякса, вдруг поражает античным совершенством форм. Теперь ожидание – вот его будущее. Ожидание жизни. Музыки жестов и взглядов. Нового дыхания смешанного со своим. Восторга и счастья. Новой погибели и новой войны. Он вернулся или не уходил. А, может быть, проснулся. Страха не было, напротив, он испытывал облегчение. Предначертанный путь суждено было пройти даже вопреки и все, на что он мог рассчитывать – это надежда. Что последнее солнце взойдет еще нескоро. Что однажды луч скользнет по лицу ослепительной догадкой. Древний и загадочный, Рабат приветствовал его. Захотелось рисовать и он сразу вспомнил, что за углом в крохотной художественной лавке, выходящей окнами прямо к набережной, всегда продавался шикарный набор красок. Сто двадцать тюбиков нерастраченной фантазии, сто двадцать цветов красоты. Он уже спешил туда, свежие вздохи океана несли предвкушение миллионов дорог и событий. Над волнами кружили, словно чайки и альбатросы, карты столиц и деревень, берегов и гор, Кариб и Галилей...

Москва.