Ахилат мацот

                Памяти
                Михаила Петровича Наумова

                «И совершали сыны Израилевы, находившиеся там,
                пасху в то время и праздник опресноков в
                течение семи дней.»
                (2 Пар. 35:17)


II

Мордух Вадровник, еврей из Чернигова, а нынче тихий смоленский портной, удрученно шагал по мощеной улице.
Ему стоило хоть сейчас в мыслях обругать этих гоев, испортивших праздник. Вспомнить слышанные от деда и глубоко запавшие в память страшные иудейские ругательства, среди которых самым безобидным являлось проклятие потомков до семи колен, после чего их дети должны были сгнивать в утробах матерей.
Но Вадровник не сделал этого. Он был настоящим евреем – смиренным и тихим человеком.
И поэтому он просто старался идти как можно медленнее, чтобы отстрочить объяснение с женой. В котором – он знал – виновником окажутся не русские забулдыги, а он сам.
В какой-то момент к Мордуху явилась малодушная идея: по-русски зайти в ближайшую пивную, чтобы явиться домой в виде, исключающем какую бы то ни было ответственность.
Но Мордух отогнал эту подленькую мысль. Все-таки он был евреем.
Стоял месяц Нисан – иудейский апрель, на конец которого в нынешнем году выпал поздний Песах. Главный праздник, знаменующий память о возвращении в землю обетованную. Точнее, о Великом исходе евреев из Египта во главе с Моисеем, который сорок лет водил по пустыне свой богоизбранный народ.
Да уж, богоизбранный… - Мордух вздохнул.
Сам он не мог считать себя истинным верующим. Например, он никогда не соблюдал шабата: он был готов работать всю неделю вообще без выходных. Лишь бы шли заказчики. Ведь только неимоверным трудом ему, бедному портному удавалось содержать семью из шести человек…
Да и вообще, чем дальше жил Вадровник, тем меньше верилось, что евреи – народ действительно избранный. Или просто злой бог еще не закончил бесчеловечные испытания?
Поймав себя на далеко не правоверных мыслях, Мордух Вадровник опасливо оглянулся – словно их могла услышать Шифра.
Жена его была настоящей иудейкой. Как положено дочери киевского раввина.
Впрочем, вера Шифры не могла считаться результатом воспитания : всех ее родных убили при погроме в 1905 году. После чего уцелевшую Шифру – которой едва исполнилось четыре года – переправили к Вадровникам в Чернигов. Она приходилась им какой-то дальней родственницей по линии тетки Мордуха. И с тех пор жила в семье Хонона Вадровника, как родная дочь среди родных же братьев.
Сначала в Чернигове, потом в Житомире, наконец в Могилеве. Там осталась до сих пор родня Мордуха. Сам же он осел в Смоленске.
Мордух подумал, что вопреки учению об избранности еврейского народа, вся их семейная биография была маршрутом бегства от притеснений. Сначала Шифру вывезли в Чернигов. Потом сами Вадровники бежали из страшной Украины, от гайдамаков и махновцев – в Белоруссию. И уже в разумном возрасте Мордух уехал в Россию. О чем ни разу не пожалел: пусть и здесь его в глаза называли жидом, но это было ничто в сравнении с ярым антисемитизмом наводнявших Белоруссию поляков…

- Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля!
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля!

- неслось из черных рупоров, что висели на фонарных столбах. Радио играло первомайские песни. Подчеркивая воскресный день и грядущий советский праздник.
О чем напоминал и полощущийся на одном из фасадов кумачовый плакат с белыми меловыми буквами:

«Звени, Первомай 41-го года!»

Хонон Вадровник был портным – как и дед Мордуха, Ицхак. И все в роду Вадровников занимались этим ремеслом. Однако своим детям Хонон пытался дать образование. Тем более, что после революции ушла в небытие черта оседлости и евреи получили равные права с другими нациями. Мордух вырос при старом времени и закончил лишь воскресный хедер - где не учили ничему, кроме покорности богу и веры в свою избранность. Но младший брат Барух уже учился в нормальной советской школе, потом уехал в консерваторию. Талант к скрипке проявился у него с рождения, и Хонон не жалел сил, чтобы сын выбился в люди.
Талантом судьба не обделила и Мордуха. А уж старший из его сыновей, шестнадцатилетний Изя – названный в честь убитого черносотенцами деда, раввина Израиля Шнайдмана – определенно собирался вслед за дядей Барухом. Сам Мордух не поднялся выше портного по единственной простой причине: еще не определив профессию, он уже был обременен семьей.
Да, Шифра росла в их семье как сестра, но все-таки она не была сестрой. И именно она, а не другие девочки из еврейского квартала манила к себе ароматом созревающей груди и всеми тайнами женского естества. Они, может и более красивые, жили где-то далеко. А Шифра находилась рядом. Всегда. Днем и ночью. Да, особенно ночью…
И… сейчас Мордух чувствовал неловкость, вспоминая свою прыть в том возрасте. И вообще не верилось, что его Шифра, превратившаяся в самую обычную, толстую и сварливую еврейку – эта же самая Шифра двадцать лет назад одним взглядом из-под загнутых кверху ресниц бросала его в дрожь… И так вышло, что жене Мордуха исполнилось лишь тридцать пять, а старшая их дочь Фейга в будущем году уже заканчивала педагогический институт.
И какая уж тут игра на скрипке… Мордух Вадровник отчаянно бился, чтобы кормить быстро растущую семью и толкать детей к свету.
Сам он остался мастером жилетов и брюк с высокой талией, но дети его не бедствовали. И могли иметь надежды. А семья для любого еврея – будь он хоть вовсе распоследним караимом – семья для нормального еврея есть главный смысл жизни.
Мордух Вадровник, верил, что при советской власти дети его не вырастут просто потомками жида-портного, а сделаются людьми.
С Фейгой сложилось однозначно: она с детства рассаживала кукол вдоль стола, играя в школу. Учась, постоянно помогала своим одноклассницам - дом Вадровников превратился в сборище Фейгиных подружек, с которыми она без устали занималась после уроков. Она родилась учительницей. С такими же горящими, как у матери, глазами и умением убеждать.
Изя станет скрипачом – об этом даже говорить нечего.
Пятнадцатилетий Марик все свободное время читает по медицине; для него Мордух выписал огромную и страшно дорогую Медицинскую энциклопедию. И карманные деньги, регулярно выдаваемые отцом, Марик тратит не на мороженое и не на кино про Чапаева. Таскается по барахолкам и навещает старьевщиков, выискивая книги. Он будущий врач, это факт.
Неясной оставалась лишь судьба младшего -  Хаим-Гирша. Он увлекался только собиранием марок с самолетами и дирижаблями. Вообще будущее последнего сына пока даже не стоило загадывать. Он ведь был у Вадровников не четвертым, а пятым. После Марика родилась мертвая девочка; Шифра уже страдала женскими болезнями. Через несколько лет все-таки получился этот сын, но настолько хилый и болезненный, что тоже не казался жильцом. Тогда Шифра, уповая на еврейского бога, дала Гиршу второе  имя. С древнееврейского «Хаим» переводилось как «жизнь». Это имя означало не что-нибудь – а просьбу. Точнее, мольбу о покровительстве самого бога. Мордух, правда, сомневался, что выжить младшенькому помог именно бог, а не заботы матери. Но так или иначе, Хаим-Гиршу уже исполнилось восемь лет…

-…Чтобы ярче заблистали
Наши лозунги побед!
Чтобы руку поднял Сталин,
Посылая нам привет!

Товарища Сталина Мордух Вадровник искренне уважал. Он знал, конечно, что где-то высоко творились смутные дела; люди исчезали, чтоб никогда не появиться вновь. Но то происходило именно далеко и высоко. У простого еврейского портного не могло было быть дел с НКВД. А Советская власть – олицетворением которой служил товарищ Сталин – дала его нации свободу от проклятой черты и страха погромов. То есть свободу быть евреями. И даже слово «жид», которым до сих пор обзывали Мордуха, утратило угрожающую суть.
Правда, по слухам, медленно ползущим сквозь еврейскую среду, Мордух знал, что в Германии, где несколько лет назад воцарился Гитлер, творились ужасные вещи, перед которыми махновские погромы казались баловством в хедере. Об этом было страшно слушать и еще страшнее – верить, что не все преувеличено.
Он старался гнать такие мысли. Германия оставалась страшно далеко. Между нею и Смоленском лежала Белоруссия, а потом еще и Польша. К тому же не может быть, чтоб фашисты в самом деле могли безнаказанно уничтожать евреев, как бессловесный скот. Иудейская диаспора охватывала весь мир – и невероятно, чтобы богатые евреи из Америки не пришли в конце концов на помощь своим германским братьям.
Ведь иудаизм держался именно на взаимопомощи своим, и отторжения чужих – гоев.
Объединению служили праздники.
Песах в их доме всегда был большим торжеством. Вероятно, несокрушимая вера оказалась у Шифры врожденной – переданной через многие поколения истинных иудеев. Но при этом жена Мордуха отличалась редкостным умом.
О родителях Шифры в Смоленске не было известно никому; не знали даже дети, которые могли запросто разболтать. И сломать собственные судьбы. Узнай в школе, что Фейга – внучка служителя культа, и в комсомол ее бы не приняли. А без комсомольского билета закрывался путь в педагогический институт. То есть сама жизнь.
Тайна происхождения Шифры хранилась только между ней и Мордухом.
Это было в общем несложно. За две тысячи лет существования без родины искусство оставаться евреем превратилось в умение приспосабливаться к любым условиям жизни. Приняв внешние правила общества, куда судьба закидывала сынов Израиля. Но внутри хранить иудейскую веру. То есть сущность еврейской нации…
Само празднование Песаха тоже могло быть небезопасным. Однако Мордух заметил, что советская власть пока преследовала только религию русских. За появление у церкви по время крестного хода русский начальник мог вылететь из партии. Со всеми вытекающими последствиями.
А к евреям относились снисходительно.
Но вообще Мордух Вадровник отмечал, что на его глазах происходит угасание иудаизма.
Смутной детской памятью он помнил еврейские кварталы Чернигова. Вывески, написанные на идиш древнееврейскими буквами, которые приходилось читать справа налево - но Мордух этому всерьез так и не научился, поскольку путал обозначения гласных звуков, для которых в иврите не имелось отдельных знаков. Пейсатых стариков в черных лапсердаках и белых гетрах. И полное затишье субботы, когда на улицах появлялись одни шабес-гои – неевреи, нанятые для исполнения неотложных работ. Да и сам Мордух, как и его ровесники, носил длинные, до плеч, завивающиеся пейсы, за которые таскали друг друга во дворовых потасовках.
Все это сошло на нет. В Смоленске все было русским. Да и в самом Чернигове, вероятно, осталось мало прежнего.
Дома Мордух с Шифрой говорили на идиш, однако с детьми общались по-русски.
У них остался лишь праздник Песаха с чтением молитв на непонятном иврите и ритуальным разламыванием мацы за плотно закрытыми дверьми.
Ох уж эта маца… Все прежние годы родственники присылали ее Вадровникам загодя. В Смоленске взять ее было неоткуда, поскольку синагога давно закрылась и там разместился какой-то техникум. Нынче Мордух решил сделать религиозной Шифре особый подарок. И кто знал, что все выйдет так по-дурацки…
В таинствах, воспринимаемых как еврейский семейный обычай, принимала участие и комсомолка Фейга. И Мордух знал, что она об этом никому не расскажет.
Если говорить честно, то мысли о самостоятельном изготовлении мацы бродили у Мордуха давно. Но лишь нынче, когда в мастерской появился умелец Иосиф, он осмелился заказать прокаточную машинку. Подозревая, что тот хотя бы наполовину еврей. А русские пролетарии, одурманенные водкой, не побегут доносить в соответствующие органы. И до Фейгиного института не дойдут слухи о религиозных культах в семье. Остальное было не важным.
Ай-я-яй, как все-таки плохо все получилось…
Мордух Вадровник тяжело вздохнул и пошел еще медленнее, хотя и так еле переставлял ноги.

-…Кипучая,
Могучая,
Никем не победимая,
Страна моя,
Москва моя –
Ты самая любимая!

Хотя столица не казалась далекой, он никогда в жизни там не бывал. Да и зачем, спрашивается, было туда ехать портному Мордуху Вадровнику?
А вот младший брат Барух обосновался именно в Москве.
Играл сейчас на скрипке в оркестре Большого театра – который посещал от времени до времени сам товарищ Сталин!
Живя в столице, Барух Вадровник совершенно обрусел. Он присылал свои фотокарточки – в статном красавце при фраке и черной бабочке мало кто бы узнал сына местечкового портного Хонона Вадровника.
Лишь в письмах, которые Барух писал брату – по-русски, разумеется – виднелась рука не до конца ушедшего иудея. Благодаря судьбу или загадывая будущее, Барух все-таки не упоминал имени господа, а писал, как принято веками: «слава Б-гу», «дай Б-г», «Г-ди Б-же мой», и так далее.
Это последнее проявление иудейства только подчеркивало полный отрыв Баруха Вадровника от прежней жизни.
Думая об удачно сложившейся судьбе брата, Мордух ощущал вину перед Шифрой. Ведь черноглазая девочка нравилась одновременно обоим братьям Вадровникам. И не ее вина – и не Баруха! – что Мордух оказался старше и напористей.
Шифре больше подходило быть женой скрипача, нежели разделять судьбу портного.
Жена никогда не упрекала Мордуха в этом. Но сам он никогда не забывал.
И когда Шифра ругалась по какой-нибудь пустячной причине, он всегда переживал свою главную, неискупимую вину.
И сейчас, подходя к дому, весь сжался, предчувствуя грозу, бурю и ураган.
               

**********************************************************
ВЫ ПРОЧИТАЛИ ОЗНАКОМИТЕЛЬНЫЙ ФРАГМЕНТ.

Полный текст можно приобрести у автора –

обращайтесь по адресу victor_ulin@mail.ru

*********************
АННОТАЦИЯ

Когда смоленский портной Мордух Вадровник решил отметить Песах в кругу семьи, возник вопрос о том, каким образом приготовить мацу. Решить проблему помог русский слесарь Иван. Между этими двумя людьми даже завязалась дружба. Жизнь могла стать прекрасной, если бы за финальной точкой повести не таилось будущее, гибельное для всех.

******************************************
               
                2004 г.

© Виктор Улин 2004 г.
© Виктор Улин 2023 г. – дизайн обложки.


http://ridero.ru/books/akhilat_macot_1/

60 стр.

Аудиокнига (3 ч. 45 мин.) доступна напрямую от меня.