Сорок лет

Елене исполнилось сорок лет. Это было трудно осознать, в душе она до сих пор ощущала себя девятнадцатилетней. Когда одолевали болячки, жаловалась, что чувствует себя как   семидесятилетняя старуха. Но сорок – это совершенно невообразимо, к этой дате, которая подкралась так внезапно и как будто оглушила ее, Елене требовалось привыкнуть. Привыкать не хотелось, хотелось всегда оставаться молодой, красивой и здоровой.

 Вообще то, Елене нравился свой возраст, нравилось быть зрелой, умудренной – женщиной с прошлым - в этом есть определенный шарм и масса преимуществ по сравнению с молодостью, когда на многое еще не имеешь права. «Если бы совместить опыт взрослой женщины с фигурой и кожей, как двадцать лет назад, - фантазировала  Елена, - было бы то, что надо». Но приходилось мириться с тем, что талию уже никто не назовет осиной, что намечаются морщинки и грудь не так упруга, как прежде. Грудью Елена особенно гордилась: и формой - она не нуждалась в поддержке лифчиком, и размером – не большим и не маленьким – есть, на что посмотреть, и в самый раз помешается в большой мужской ладони. Но сейчас, с грустью констатировала Елена, стоя обнаженной перед зеркалом, лифчик, пожалуй, не помешает, и живот, когда-то совсем плоский, теперь никуда не спрячешь. Так что, как ни крути, а придется смириться с тем, что молодость прошла, и ты, дорогуша, перешла в другую возрастную категорию.  Но не хотелось, ох, как не хотелось!

 Во сне Елена неизменно видела себя совсем юной, в окружении еще не старых родителей, а дочь, если снилась, то совсем маленькой девочкой. В ее снах почти всегда присутствовало ожидание чего-то хорошего, и если утром не нужно было быстро вскакивать, и переход к бодрствованию происходил постепенно, просыпаясь, Елена некоторое время лежала с чувством предвкушения прекрасного будущего; и чем ярче и радостнее был сон, тем горче было возвращаться в действительность и свой настоящий возраст. «Тебе уже стукнуло сорок, милая, - внушала  себе Елена, - из амплуа девушки ты перешла в амплуа тетеньки». Но душа не желала смиряться с безжалостной математикой лет, ей по-прежнему необходимо было строить планы и надеяться, что все неосуществленные мечты обязательно сбудутся.

Муж Елены, казалось, не замечал ее увядания, а может быть, проявлял не свойственную ему обычно деликатность. Конечно, он тоже не молодел,  родившись всего на два года раньше,   он выглядел  значительно старше жены, и привыкшая к этому Елена  с тоской отмечала, что в последнее время они все больше начинают походить  на ровесников. Муж, не очень внимательный  к ее годам, часто путал, сколько лет ей стукнуло, но, слава богу, ошибался всегда в меньшую сторону.

Молодой Елене хотелось оставаться не ради мужа, вообще не ради мужчин, а для себя самой, для гармонии со своим внутренним миром. Ее ужасно пугало слово «никогда». Стоит сказать себе «этого не будет никогда», и сразу тоскливо сжимается душа и под сердцем образуется холодная пустота. Старость – это окончательное «никогда», а у нее так много желаний, так много еще не исполнилось, и теперь уже не случится никогда, и это было страшнее морщин и страшнее раздавшейся талии.

Всю жизнь, сколько себя помнит, Елена мечтала. Мечты были разные, часто заведомо  несбыточные грезы, служившие ей чем-то вроде отдушины в неизбежном реализме жизни; она  как бы позволяла себе немного расслабиться и пережить  эмоции, которым не было места в ее повседневности. Но порой из фантазий рождались смелые, на первый взгляд неожиданные, даже рискованные, планы на будущее. Когда их  удавалось претворить, ну, может быть, в несколько более приземленной, чем в воображении, форме, это давало столько драйва, столько уверенности в своих силах. И еще вдохновляла надежда, что самое заветное она когда-нибудь тоже сумеет осуществить.

 Чем старше становилась Елена, тем меньше оставалось у нее времени, все призрачнее становились надежды, все больше оставалось позади неслучившегося. Сорок – это когда большая и лучшая часть отпущенного судьбой прожита, пришла пора подвести, пусть пока промежуточный, но итог. И Елена перебирала, словно четки, свои годы, итожила. Получалось совсем неутешительно, сплошные минусы. Карьера не сложилась, Елена пребывала, по ее выражению, на скамейке запасных, в статусе домохозяйки с дипломом. В этом были некоторые положительные моменты, например, не нужно зависеть от какого-нибудь самодура начальника, что при ее обостренном чувстве независимости и неумении подлаживаться становилось совершенно невыносимым. Но свербело ощущение нереализованности, зряшности  дарованных природой  способностей и острого ума,  хорошего образования, полученного в одном из престижных вузов. Давила высокая самооценка, совсем уже почти расплющенная бытом и неуважением, как ей казалось, близких. Самолюбие страдало, от этого портился характер, она становилась обидчивой, мелочной, сварливой.

Любовь тоже осталась где-то за бортом ее жизни. Девочкой Елена была очень влюбчивой, но ужасно стеснительной, свои детские влюбленности она переживала в одиночку, не решаясь поделиться даже с подругами. Став взрослой  и осознав свою женскую притягательность, она с удовольствием флиртовала, ощущая это, скорее, как увлекательную игру, не чувствуя  томительного и сладостного замирания в груди, которое преображало все вокруг в годы отрочества, стоило ей только издали  увидеть волновавшего ее сердце мальчика.

  Потом она полюбила, истово и безоглядно. С любимым человеком  ей важно было оставаться самой собой, естественной и безыскусной, само его присутствие в жизни Елены наполняло ее огромным смыслом. Но так нельзя. Любимый ведь не виноват, что он любимый, ему тоже нужно играть в охотника, завоевывать и побеждать. Иначе скучно. Быстро надоедает. И он исчез, ничего не объясняя, он, как и многие мужчины, избегал выяснения отношений. Боль была такая острая и длилась так долго, что, в конце концов, у Елены не осталось сил на страдание. Однажды она сказала себе: «Я больше не играю в эти игры. Пусть любят меня, а я буду подставлять щеку».

 Вскоре она вышла замуж. Так называемую личную жизнь, которая в девичестве грезилась сладкой, наполненной нежностью и страстью, она заменила  привычкой, порой тягостной, порой успокаивающей. Замужество оказалось сплошной цепочкой компромиссов, особенно не терпимых Еленой за сходство с предательством. В нем случались маленькие радости, их она бережно складывала в память, как в копилочку, и большие обиды, оседавшие тяжелым илом на дно души. Единственное, что сбылось из девичьих мечтаний о браке, - это супружеская верность. Тут, конечно, Елена была полностью уверена только в себе, что касается мужа, то она предпочитала особенно не копаться в его душе. Своей же верностью  Елена не гордилась, она  была следствием не любви, а брезгливости. Чем больше она слушала откровения некоторых своих приятельниц об изменах, тем сильнее росло в ней это брезгливое неприятие. Те изменяли мужьям от скуки, из тщеславия или в качестве расплаты за внимание и услуги. Оказаться на их месте Елена не хотела, даже сделав  усилие над собой, она не могла после стольких лет близости с одним мужчиной  мысленно увидеть рядом с собой другого - чужого. Но и осуждать никого она не собиралась. Жизнь научила ее одному мудрому, как он считала, правилу: ни в чем не зарекаться. Ведь  кто знает, что будет, если ее сердце оттает и она вновь полюбит? Так что, верность ее тоже не соответствовала идеалам юности.
 
Оставался еще самый большой капитал, нажитый Еленой, – ее дочь. Она досталась ей с большим трудом: тяжелая беременность, преждевременные роды, месяц в больнице для недоношенных. Первый год жизни дочери Елена не спускала ее с рук, пыталась восполнить тот месяц, который девочка провела без ее ласки. Малютка даже спала только на руках у матери. Дочь Елена считала своим главным достижением, оправданием всех неудач. Но в последнее время и тут появилась трещина, самая болезненная для нее. Им стало сложно находить общий язык, дочка все больше отдалялась от Елены, их отношения все чаще напоминали войну: характер на характер, кто кого переупрямит, кто кого победит. Можно, конечно, списать эти проблемы  на трудный подростковый возраст, искушение было велико, но в душе Елена знала, что это ее вина, ее слабости и ошибки всему причиной; мучилась, переживала страшно, горестно, ковырялась в своих просчетах, срывалась на муже, и, порой, доходила до того, что почти ненавидела обожаемую дочь. «Горе от ума», - ставила диагноз Елена, она давно подметила странную закономерность: в тех семьях, где родители особо не задумываются над воспитанием своих отпрысков, дети обычно растут спокойнее, благополучнее, без изысков, но проще и легче. А она терзалась сама, терзала мужа, нервировала ребенка, и, в моменты, когда совсем опускались руки, считала, что и тут оказалась несостоятельной, – мать из нее получалась плохая.

От таких подсчетов впору было впасть в депрессию. Елена временами испытывала это некомфортное состояние, но не позволяла ему одолеть себя. Видно, от природы ей был дан большой запас жизнелюбия. Хорошую службу оказывало и свойственное ей упрямство, она часто страдала от этой черты своего характера, не умела обойти препятствие, всегда головой прошибала глухую стену, сталкивалась с проблемами там, где у большинства все складывалось само собой, но, возможно, именно в этой упертости был залог ее непроходимого оптимизма. Поэтому, несмотря на все свои неутешительные подсчеты, Елена продолжала верить в себя и в будущее. Ну, в самом деле, почти искренне рассуждала она, разве может такая красавица и умница всю жизнь провести так бездарно? «Что такое сорок лет, это ведь не восемьдесят, будет и на моей улице праздник», - уговаривала она судьбу, и по-юному томилась душа, и по-прежнему хотелось быть счастливой.

 «Дура!.. – иронизировала она над собой, - какая же ты неисправимая дура...» Но ни за что на свете не отказалась бы от своего неудобного характера и своей неистребимой мечтательности.

Будущее виделось ей неясно, полное неожиданных и непредсказуемых поворотов, но оно существовало, и это было самое лучшее.

 Жизнь продолжается, поняла Елена, и сорок лет - это прекрасный возраст.

2004 – 2005 гг.