имена

Ты есть всегда в сознанье Веры,
ты есть и был причал для сна,
 и кто-то дважды крикнул-
«нелюдь», как провалилась пелена.
 Пишите папе, он будет помнить; 
и чуткий день ,желанье сна,
а я с тобой, с тобой  у моря,
я в это море влюблена.


Отсыревшая одежда почти вся пропиталась на сквозь потом , и тем более удушливей хотелось попасть в открытое помещение, с прохладным воздухом и чуть остывшей кафельной стеной. Буквально по шагам можно было различить то состояние, мучившее своей длительностью и в то же время отрезвляющим эффектом для рассудка. Усталость, так приятно сохранившаяся в теле , текуче расходилась по всем венам и сосудам, наполняя каждый из них неповторимой чёткостью момента, включавший в себя запахи, цвета, тени, звуки и само место,т.е. атмосферу в целом, которая упорядочно легла в такт самому телу, в такт времени.
Каблуки стучали(тукали) по ровной поверхности точно и вымерено. Где-то шелестел лист, и бежала на встречу хозяйке потерявшаяся собака. На улице расплылось осенним облаком настроение дня и уносились вслед за нашедшейся хозяйкой, бесконечное множество кленовых листьев, упав которые мешались с песчинками и грязью, оседали в лужах, а в целом летели, уносимые ветром. Воздух искрился утренней чистотой и свежестью. Ничего нового не было в этом воздухе, но и ничего хорошо знакомого, старого тоже не нашлось. Он был и есть (воздух),отдельный от всех и одновременно живущий со всеми, обволакивая каждое утро тонкой пеленой, словно прощаясь до вечера и жгущее ёрзавший ближе к ночи. Был он данностью как многое другое, состоящее из него и окружавшее каждый кусочек в пространстве. Как тонкие невидимые прутья, которые невозможно было не чем прорезать, воздух скользил по улице , исчерчивая её по горизонтали и вертикали. Необыкновенно прочные железные ниточки не вонзались в землю и не уходили далеко в бесконечность, просто составляли часть улицы и города, делали более устойчивей положение человека и не заставляли  никогда его вспоминать об их существовании ; ныне можно было обойтись без этих ненужных знаний, ведь крепко поддерживаем человек в своём мире. По-утреннему радостно и даже как-то по своемому отчаянно, зашагали прохожие , цеплявшиеся буквально каждой мыслью за невидимую преграду. Часто бывало некоторые из людей останавливались, рефлексными движениями наклонялись что-то поднять и вновь продолжали семенить вдоль светофоров и прожекторов реклам, вдоль пивных и шикарных мебельных магазинов, вдоль полосы, разделяющий их и жизнь, так непрерывно сдвигающуюся куда-то вдаль от точек еле движимых сквозь железные прутья.
Ты почти бежишь? Опять плохо слышно. Я вспоминаю теперь всё чаще ту тишину, в которой разрывалось дыхание, создавая невидимую защиту, вновь и вновь вбирая воздух, то лёгким колким движением ты его проглатывал или просто отпускал обратно. Вспоминаю, сиюминутно как  долго можно было сидеть осенью у моря, и смотреть как ты дышишь против ветра, пытаясь сделать движение лёгким, плавным и естественным ; сама картина была неестественна, ты как будто был сильно расстроен, но твои усилия, приложенные даже к морю, как к вектору, как к той объективной плоскости, в которую ты опускал с руками все свои чувства, и идеи. Быть бессмысленным всю жизнь – это и была цель существования у моря? Помню, как мелкие камушки катились по песку от сильного ветра, и шли мы словно под чьими то толчками, медленно, а потом словно с  ускорением, медленно и снова толчок… Чайки, серые глаза, еле заметные вены на моих руках, красивая загорелая спина незнакомца, цепочка, потерянная тобою на причале, бесконечное молчание и разговоры, которые симметрично отражались в друг друге, делали тебя и меня столь же бессмысленными как всё то, что связывало и удерживало на ногах ; маленькие нити с узелками – они держали? 
   Почему три месяца на море? Почти север и почти что юг, мы смотрели всё чаще в сторону пожилой пары, жившей по соседству, так же чаще смотрели в одну сторону, стараясь быть ближе и дальше, так чтобы разлука не была болью, а  встреча после долго расставания – не была неожиданностью.
Имя. Ничего не значит. Уже? Или так всегда? Я это помню, помню всё, если же ты помнишь только характер, который рисует на твоей руке, в смысле душе, извилистые узоры, которые выжжены очень ясно и точно, то помнить имена ты не хочешь. И не думал запомнить и связаться, хотя бы с одним именем на всю длительность отдышки, после первого толчка. Ты получаешь до сих пор письма сверху? А имена? Опять просто пишешь, а потом откидываешь и с лопатой копаешь суть? Ты очень милый. Всегда это знала, ровным счётом как ты не знал толком-то ни одного имени. Зато ты отлично разбирался в лейблах и морях.
   Самое интересное, что я от тебя слышала – это твоя теория зеркал. Ты так и живёшь с этой теорией, пряча её где-то глубоко в себе, не пытаясь даже намекнуть на существование иной субстанции, ведь ты хорошо чувствуешь каждый шаг и слово, и что это всё в целом, в обобщенном виде – зияющая дыра, и не только для тебя и меня, а для всех, и каждого в отдельности.  Сейчас я уже почти во всём нахожу крайность и зеркальность, ты же видел это намного раньше. «Давление, или право на отравление? Что мне дороже?»…..