Фантом

     Одна девица, задирая юбку в пустой гримерке, исполосованной фонарным светом из-за штор, сказала:
 - Ты – почти мой идеал. Как человек ты меня пугаешь, но как самец – то, что надо!
     Мужчина, расстегивая молнию на брюках – луч выхватил из темноты пряжку ремня, – ответил:
- Детка, все женщины так думают. И мне это нравится, знаешь ли.

* * *

     Утром эта женщина – другая уже женщина – стала ему противна. Он умылся холодной минералкой из бутылки, и вода потекла по его обросшей щетиной шее кислыми каплями. Он открыл окно: снег падал ровно, как в печальных советских фильмах, где в такое снежное тихое утро находят труп, занесенный белой ватой. Он тут же ощутил себя таким трупом – руки и ноги онемели после долгой ночи, и тело было холодным, как это утро. Он закрыл окно и ушел на кухню за кефиром.
     Утренних женщин он ненавидел. Вместо того, чтобы просто исчезнуть, утром женщины идут в душ, включают воду, льют шампунь на волосы, пропахшие спермой. Проводят мокрыми пальцами между ног и подносят руку к носу: пальцы тоже пахнут спермой. Потом, вечером, после работы, они еще обнюхают и свои трусики, прежде чем бросить их в стиральную машину. Запах мужчины, кажется, продлится вечно.
     Утром женщины пьют кефир с кусочком черного хлеба, а колбасу не едят, так и оставляют на столе нетронутой. Они смотрят телевизор, программу «Утро» по Первому каналу, и в глазах этих женщин отражаются цветные лица и электронные улыбки. Но хуже всего – они начинают что-то говорить.
 - Ты выспался? Нет, я не ем колбасу, я вообще мало завтракаю. Какое тихое утро! Так не хочется на работу ехать.
     Мужчина в это время завязывал галстук и молчал.
 - Ты ужасно храпишь во сне.
     Мужчина раздраженно провел расческой по волосам. Он плохо побрился сегодня, но это уже не важно. В такое тихое снежное утро все уже не важно. Через полчаса они ехали по шоссе: «ауди» острым ножом входила в нежную массу снега, и по обе стороны дороги ножами резали воздух другие машины. Снег падал за обочину ровными ломтями. Мужчина, одной рукой держась за руль, говорил по телефону:
 - Лена, в одиннадцать совещание с рекламодателями, подготовь нужные бумаги. Кстати, нужно отослать по мэйлу несколько писем, список я вчера оставил у тебя на столе. Ты нашла? Уже отправила? Умница девочка. А сейчас записывай…
     Женщина на заднем сидении «ауди» сидела с закрытыми глазами, и ресницы ее едва заметно подрагивали. Спит? Нет, притворяется. Ее крашеные белые волосы падали на лицо острыми прядями. Мужчина вспомнил, как ночью наматывал эти длинные волосы на руку и тянул голову женщины к своей промежности.
 - …записала? Молодец. Буду минут через тридцать, если в «пробке» не застряну, так чтобы все было готово. Хорошо?
     Он встал на перекрестке и посмотрел назад – блондинка все еще полулежала с закрытыми глазами.
 - Эй, сладкий, ты спишь, что ли?
 - Нет. Не совсем.
 - Приехали. Твоя улица.
 - А…Ну, ладно, - она потянулась – так нервно и неестественно, что шубка немного распахнулась, и мужчина увидел ее голую худую шею. – Работа сегодня меня убьет. Какие-то дурацкие фотосъемки для девчачьего журнала…
 - Давай, сладкий, иди. Какие у тебя планы на вечер? Я тебе позвоню после обеда.
 - Позвонишь? Ну ладно, допустим, я тебе поверила. Звони.
     Она вышла из машины, с силой хлопнув дверью. Мужчина еще несколько секунд наблюдал, как ее раскачивающиеся из стороны в сторону бедра режут снег, будто острые диски. Потом он отвернулся, и машина свернула влево.

* * *

     Ленка вытянула ноги из-под стола, сосредоточенно глядя в компьютер, и ее пальцы бегали по клавиатуре, как отравленные мыши – белые, мучнистые, с алыми ногтями-ртами. Он заметил, что одна туфелька соскочила с Ленкиной ноги. Мужчина взглядом погладил голую ступню. Секретарша выпрямилась.
 - Доброе утро, NN, все бумаги уже готовы.
     Она вскочила с места, опрокинув чашку из-под кофе – уже пустую – и подошла ближе. Но не слишком близко. Протянула тонкую папку, перетянутую черной резинкой.
 - Здесь все, что нужно подписать.
 - Хорошо, я ознакомлюсь. Пришли ко мне Ветрову.
     Он мысленно облизал ее ухо, стукнув зубами по маленькой золотой сережке с белым камнем. Но наяву ничего не сделал. За окном шел снег, тихий и густой. За стеной – шли по коридору сотрудники, по-утреннему тихие и пустые. Скоро телестудия наполнится шагами, как черный экран белыми буквами титров: режиссер-постановщик – Алла Н., оператор-постановщик – Владислав С., редакторы – Елена С., Марина Г., Никита Р. И еще сотни белых знаков на черном поле. Мужчина зашел в кабинет, сел за стол, включил компьютер. Позвонил секретарше:
 - Лен, организуй «летучку» с креативным отделом в три. И зайди за документами. Еще пару факсов нужно отправить.
     В кабинет молча проник титр – главный редактор Наталья Ветрова. Мужчина посмотрел на нее, как на телеэкран – он не мог сосредоточиться. Но это быстро прошло, всего лишь после двух глотков крепкого кофе. Ветрова терла опухшие сорокалетние щеки толстыми пальцами, и говорить с ней было легко, но как-то неприятно. Обсудив текущие дела, они разошлись в разные стороны: Ветрова в студию политической программы, мужчина – на третий этаж, в кабинет исполнительного директора.
     По дороге он без остановки говорил по телефону. Коридор телецентра – и голова? – понемногу наполнился звуками, как старый улей случайно нашедшими его молодыми пчелами. Пчелы бойко начали строить соты, и скоро от тишины и пустоты снежного утра почти ничего не осталось. Уже у кабинета исполнительного директора мужчина поругался с одним из помощников и тут же договорился о важной встрече с кем-то из правительства. Мимо проходили тонконогие женщины в коротких офисных юбках, некоторые с других этажей – служащие компаний-арендаторов. Миленькие женщины. Одна из них, с короткими темными волосами, с брошкой-бабочкой на твидовом жакете, внимательно посмотрела на мужчину и завернула в соседний туалет.
     Мужчина мысленно протянул к ней руку, но брюнетка уже скрылась за дверью, и рука коснулась холодного дерева. Пряча телефон в карман пиджака, он подумал, что первый раз увидел ее месяца два назад. Сколько раз она так проходила мимо? Десятки раз.
 - Шаровский, отчитайся-ка за командировки, - сказал он, заходя в кабинет исполнительного директора. Тот свернул на компьютере окно с пасьянсом-косынкой. Лицо его блестело от пота. Шаровский кисленько улыбнулся и заговорил – говорил он долго, тщательно разжевывая слова. Мужчина думал о брошке-бабочке.
     Зазвонил телефон на столе Шаровского.
 - NN, вас уже ждут в конференц-зале.
 - Пойдем, Шаровский, все это ты расскажешь им. И жуй слова не так медленно, а то до обеда не управимся.
     Кому – им – мужчина пояснять не стал. Было на удивление короткое и нервное совещание с тремя серьезными рекламодателями, и после мужчина заперся в кабинете и выпил две рюмки коньяку. Обедать не стал, у него болел желудок. И еще глаза.
 - Лен, зайди, закапай мне «визин».
     Сквозь мутную пелену капель мужчина видел склонившуюся над ним крупную грудь, туго перетянутую узкой белой блузкой. Но с секретаршей он ничего вольного себе не позволял. Просто мысленно ущипнул ее за сосок. Лена тихо, но глубоко вздохнула. Он подумал: не уволить ли ее и не трахнуть ли в качестве отпускных? Бред какой-то. На ее безымянном пальце белел след от обручального кольца. Покачивая бедрами, Лена вышла из кабинета, и от нее явственно шел запах подавляемого желания.

* * *

     Около трех он оторвался от изучения договоров, потому что в кабинет ворвалась Николаева. Ее длинная русая коса металась, как живая плетка, похлестывая спину.
 - Любовь моя, что я только что узнала?! Ты просто несносен! Это отвратительно! Я не могу работать в таких условиях!
     Она всегда его так называла – любовь моя. Странная женщина. Студийные операторы тоже были ее «любовью», и режиссеры монтажа, и молодые корреспонденты. Самой Анне было тридцать восемь.
 - Ань, успокойся и сядь. Прекрати концерт.
     Казалось, она сейчас заплачет или ударит его.
 - Если ты еще раз обидишь моих девочек, я сразу же уйду! Думаешь, я не смогу? Еще как смогу! Ты не знаешь – а я уже написала заявление, и ты его подпишешь, никуда ты не денешься!
 - Так, Николаева, прекратила истерику.
     Желудок отозвался страшными коликами, словно туда, как в копилку, ушло все раздражение, вся злость. Стук в дверь – словно в живот несколько раз кулаком ткнули.
 - NN, можно?
 - Заходите, барышни, давайте, быстро.
     Несколько молодых женщин заполнили тесный кабинет своими запахами, и мужчина почувствовал легкое головокружение. Напрасно он пил коньяк, напрасно – не обедал. Он раскинулся в кресле поудобнее и обвел всю пеструю стаю оценивающим взглядом. Николаева оперлась локтями о его стол, слегка покачиваясь; напротив окна морщины в уголках ее глаз обозначились еще острее. Голубые глаза неотрывно смотрели на мужчину.
 - N, - ты же знаешь, я старая замужняя женщина, - ну, опять жеманится, подумал он вяло, - мне не так уж важно, останусь я здесь или нет, но у девочек все впереди, и я буду стоять за них до последнего!
 - Ань, не пойму я все-таки, чего ты хочешь?
 - Я хочу, чтобы ты им создал нормальные рабочие условия!
 - У них прекрасные рабочие условия! – он глубоко вдохнул – хотел поймать запах той, что сидела ближе к окну, неловко закинув ногу на ногу, опустив глаза. На ее щеках – легкий розовый румянец. Круглые коленки в светлых колготках.
     Николаева открыла рот и не закрывала его еще полчаса, пока не позвонили из Администрации Президента, и девчонок пришлось отправить в редакцию. Та, с розовым румянцем, шла последней, и он заметил, как подкашиваются ее худенькие ножки. Трахнуть бы ее прямо здесь, на столе – успел подумать он. Мысль пролетела, как бумажный самолетик, и ушла в приоткрытую форточку, в снег. Только Николаева осталась в кабинете и сидела отвернувшись, нервно барабаня пальцами по столу.
     Он положил трубку.
 - Она тебе нравится? – спросила Николаева очень спокойно, и с губ ее посыпалась ледяная стружка.
 - Кто?
 - Ксюша.
 - Нравится.
     Пять секунд как пять камней придавили его к креслу.
 - Ну и трахай ее, трахай! – она неловко, грузно подпрыгнула и выскочила из кабинета, с силой хлопнув дверью. Коса, прежде чем уйти на ту сторону, хлестнула косяк. Мелко задрожали стекла в зеркальном шкафу, и чашка с остывшим кофе забилась в блюдце, как зверь.
     Мужчина только брови слегка приподнял, но ничего не сказал – и даже, кажется, ничего не подумал. Потому что позвонили из Лондона насчет обучения сына, и мысли его ушли далеко, далеко, на самолете улетели в Хитроу.

* * *

     В открытую форточку залетели несколько снежинок и упали на его ощетинившееся лицо холодными каплями. Он видел на черном экране отключенного монитора: как слезы. Но они быстро впитались в кожу. Остро захотелось есть, и он сходил в корпоративный ресторан. Оттуда с вороватой улыбкой выскользнул исполнительный директор, но мужчина ничего ему не сказал. Он знал, что исполнительный директор спит с официанткой. Он сам как-то имел одну из здешних официанток, но это было давно, и он был очень пьян. Наверно, та девушка уже уволилась. Ее лица он не помнил.
     Когда щека нащупала теплый кусок мяса, на столе подскочил телефон. Мужчина увидел последние цифры – и смутился.
 - Алло?
 - Привет, это я. Ты чего не звонишь? Ты сказал, что позвонишь после обеда.
 - Я только сейчас обедаю, слышишь, у меня кусок мяса за щекой.
 - Ничего я не слышу. Ты когда-нибудь будешь выполнять свои обещания, а? Я тебя за язык не тянула!
 - Слушай, сладкий, не хами, давай обсудим это попозже. Я тебе перезвоню.
 - Хорошо. Я еще два часа на съемках, потом свободна. Пока.
     Он выплюнул кусок. Мясо оказалось жестким.
     Около кабинета было непривычно пусто и тихо: Ленка отпросилась то ли зубы лечить, то ли в солярий, черт ее знает. Только мерный гул плыл из студий, да еще выплыла из-за поворота брошка-бабочка. В руках у нее были мокрые чашки. Он даже не успел сообразить – что она делает здесь, на этом этаже – как чайная ложечка бабочкой порхнула вниз.
 - Ох, - произнесла женщина с короткими темными волосами, и после этого долго не было никаких громких звуков. Мужчина просто поцеловал ее в шею, когда она нагнулась за ложкой. Она ничего не сказала, только посмотрела ему в глаза, и тогда он открыл перед ней дверь кабинета.
     Стол все-таки стал греметь, и мужчина прижал брошку-бабочку к стене, закинув ее правую ногу себе на плечо. Она была в чулках – наверно, ездила на машине. Он отодвинул трусики в сторону, он даже не обратил внимания, какого они цвета, есть ли на них кружево, не порвал ли он тонкую ткань. Нежно хлюпала влажная кожа, и запах ****ы поплыл по кабинету, все выше, в форточку – уплыл в снег.
     Отдышавшись, она сказала только три слова:
 - Я еще приду.
     Он засмеялся.
 - Приходи.
     Она одернула твидовый пиджак, пригладила волосы и решительно открыла дверь. Ушла – и кабинет опустел. Мужчина сел за стол и стал медленно, с громким бульканьем, допивать начатую утром минералку. В голубом пластике отражались его седые виски.
     Подпрыгнул телефон.
 - Ты не забыл? Казино, конечно, дурацкое, они могли бы и получше выбрать, но зато какие будут девки! Давай, брат, я тебе перезвоню еще. Жду к десяти, а лучше раньше. Есть о чем поговорить.
     Мужчина глянул на часы: полседьмого. В мелкобуржуазном ресторане на Кузнецком был заказан столик на семь, и нужно было выходить – «пробки». Столик как столик, у самого окна, и если сидеть к стеклу спиной, зал кажется девичьей кофейней во французском стиле. Мужчина встречался в этом ресторанчике исключительно с девочками до двадцати четырех. Дочери, с которой было назначено на семь, было девятнадцать.
     У крыльца Николаева порывисто размахивала сумкой. На нее лениво косился охранник с вытянутым, будто отутюженным лицом. Мужчина мельком отметил, что сумка у Николаевой из потертой джинсовой ткани, местами грязноватая – взмах туда, взмах обратно. Эти взмахи его будто гипнотизировали. Ему стало как-то не по себе.
     Морщины в уголках глаз, как направленные лучи, потянулись к нему.
 - Любовь моя, ты меня должен подвести до метро!
     Она вдруг как-то по-детски крепко прижала к себе сумку, глядя на него пристально. В голубых глазах – нечто темное.
 - Ну, что же? Неужто бросишь в снег – как снежок?
 - Это ты-то снежок? Да ты горячая женщина, Николаева!
     Идя рядом с ней к машине, он чувствовал, что она хочет что-то ответить, но слова не вышли изо рта – она их проглотила.
 - Что за балаган ты сегодня на «летучке» устроила? Думаешь – хорошо, если ты меня с девками перессоришь? Говорю тебе – все будет у них замечательно, лучше не придумаешь. Пусть немного потерпят.
 - С какой стати им терпеть? Ох, смотри, любовь моя, разбегутся от тебя все, сам не заметишь, как останешься с одними бездарями!
 - Все, прекрати. На твоей «межпрограммке» свет клином не сошелся. Знаешь, сколько у меня проблем?– он открыл перед Николаевой дверцу.
 - Не мне тебе объяснять, что такое «межпрограммка» и как это важно..., - Николаева громко и жалко вздохнула. – Ладно. Ты умный, ты над моими словами подумаешь. Я спорить не буду.
     «Ауди» тихо вошла в снег, и мужчина вдруг почувствовал какое-то умиротворение. Лязгнули ворота. Николаева о чем-то негромко и торопливо говорила, кажется, о муже, и он смотрел на ее колени. Джинсы крепко обтягивали рыхлые бедра и все еще красивые голени. Он сглотнул комок в горле.
     Николаева повернула к нему свое лучистое лицо. Рот ее приоткрылся.
 - Хочешь, я тебе отсосу? – неожиданно сказала она.
     Он даже не дернулся.
 - Не стоит.
     С ударением на первый слог.
 - Или не стоИт? – насмешливо спросила Николаева, глядя в окно.
 - Ну, или не стоИт.
 - Знаешь, я тебя ужасно ревную.
 - Я это заметил. Слушай, Ань, как-нибудь потом, не теперь. У меня голова забита делами, у меня сейчас ни на кого не встанет.
 - Врешь ты.
 - Зачем мне врать? Сама знаешь, я бы трахнул всех хороших баб, только было бы на это время.
- Все женщины проститутки, любовь моя! – немного помолчав, сказала Николаева. - Пользуются своей красотой, интеллектом, сексуальностью, чтобы что-то получить. И получают все, что хотят! А знаешь, что самое забавное? Мужчины тоже проститутки.
     Он ответил насмешливо:    
 - Все женщины так думают. Любовь моя. И мне это даже в чем-то нравится…
     Она ничего не сказала в ответ, но из глаз ее сыпалась ледяная стружка. Выходя, хлопнула дверью – и пропала в снегу висящая дохлой змеей коса.

* * *

     Маринка ковыряла десертной вилкой какую-то хреновину, облитую темно-красным.
 - Это у тебя что?
 - Вишневый пай. Ты опоздал, пап.
 - Только на пятнадцать минут. «Пробки», сама же знаешь.
 - Так уж и «пробки»! Вот всегда ты так!
 - Дочь, не обижаться, - сказал он строго и нетерпеливо.
 - Сколько у тебя времени? Час? Поужинаем и по домам?
     Маринка смотрела в потолок – десертная вилка дурно скрипнула по блюдцу.
 - Ладно, папа, рассказывай как дела.
     Но он больше слушал, чем говорил – это так редко бывает. Молча жуешь салат, и ничто не заставляет тебя открывать рот для пустой болтовни. Пусть хотя бы недолго поговорит кто-то другой. Откладывая нож, он понял, что дочь уже полчаса рассказывает о матери. Губы, из которых плавно летели слова о матери, были ярко-красными, возбужденными. Он сдвинул колени.
 - Извини, один звонок.
     Он набрал номер.
 - Привет, это N. Ты что сейчас делаешь? Болеешь? Гриппом? Хочешь, я к тебе заеду? Зараза к заразе не липнет. Ну, как хочешь. Я тебе еще позвоню на выходных.
     Маринка смотрела на него внимательно. С мерзким бряцаньем кинула чашку на блюдце.
 - В общем, мама очень волнуется.
 - Что?
 - Ты не слушал!
 - Я слушал!
     Дочь отвернулась к окну. Ее тонкая шейка изогнулась, как стебелек, и на нее упала мягкая тень. Мужчине стало как-то трудно дышать.
 - Па, так ты приедешь в воскресенье?
 - Надеюсь, да. Я правда, правда очень надеюсь.
     Мягкая тень шевелилась с каждым вдохом и выдохом. Только сейчас мужчина заметил, что у Маринки очень красивые маленькие уши. Его руки сами потянулись к телефону – отчаянно захотелось сделать еще один звонок. Но телефон рванулся к нему сам. Мужчина глянул мельком на последние цифры номера и прикрыл трубку ладонью.
 - Давай я тебя домой отвезу.
 - Зайдешь?
 - Нет.
     Пока ехали, звонил старый приятель из нефтяной корпорации. Мужчина пытался склонить его к спонсорству, говорил громко и возбужденно. Когда разговор закончился, он понял, что давно стоит перед подъездом бывшей жены, и дочь ушла не поцеловав его. Он набрал номер.
 - Мариш, ты чего убежала? А поцеловать папу? Понятно. Хорошо. Я обязательно приеду в воскресенье. Слышишь? Приеду…Слышишь?
     Тихо, стеной падал снег.
     Выруливая со двора, он нашел нужный номер. Номер был триста восемьдесят восьмым по счету. Палец уже на кнопке – пришли в голову круглые коленки в светлых колготках. Но это – потом, а сейчас ответит другая девушка. Ответит ли?
     Разумеется.
     Длинные гудки, короткие гудки. Мужчина попробовал еще раз. Занято. И по новой: длинные гудки – короткие. Другая девушка отключала телефон раз пять, но мужчина был настойчив. Наконец –
 - Алло.
 - Юлька, привет!
 - Привет. Что тебе?
 - Что мне? Ты почему так грубо со старшими разговариваешь?
 - А ты почему пропал? Исчез. Растворился в воздухе. Как привидение.
 - Ладно, малыш, не делай трагедий.
 - Еще чего. Если в моей жизни придет время для настоящей трагедии – я это сразу пойму. Сейчас – не тот случай.
 - Вот и хорошо, экая ты у меня умница. Какие у тебя на сегодня планы?
 - Никаких.
 - Давай увидимся, что ли?
 - Ну, давай увидимся. Что ли. Мне еще пару месяцев подождать звонка или как?
 - Малыш, не хами. Я сейчас еду на встречу, это часов до одиннадцати, а потом заберу тебя. Ко мне поедем – не возражаешь?
 - Нет, - на том конце города чувствовалось холодное раздражение. На том конце города в глазах отражался снег.
     Мужчина быстро записал адрес. Оставил «ауди» у своего дома на Таганке и поймал такси. Снег все также густел в свете фар, будто все небо опрокинулось и легло на город мягкой шкурой. Мужчине остро захотелось выпить чего-нибудь крепкого. Телефон его был горячим от звонков.

* * *

     Казино обхватило его огнями, крепко сжало звуками – с кровью выжало душу. Осталась только оболочка, и ее нужно было срочно чем-то заполнить. Сразу – три рюмки чистого виски в горло. Сразу – три ****и попались на глаза. Ярче огней казино сверкали их зубы и бижутерия.
 - Здорово, N, - Максим хлопнул по плечу. – Пойдем, здесь с нами певички из той самой группы. Будут сегодня песенки петь. В общем, рот точно будут открывать…
     Он подмигнул мужчине – как-то пакостливо – но тот не обратил на это внимания, только усмехнулся машинально. За столиком сидела она – Таня. Рабочая лошадка в медно-каштановых кудрях. Отвечая на ее узкую, застенчивую какую-то улыбку, мужчина не таясь оглядел ее крепкие мускулистые ноги. Таня нервно дернула коленкой.
 - Давай сразу о серьезном, пока трезвый, - сам Максим уже глотал рюмки одну за другой, и два его собеседника говорили долго и глухо. Мужчина стучал ногтем по ножке бокала, обдумывая, как глубоко он сможет ввести свой член Тане в глотку. Временами он уверенно улыбался и подливал ей вина.
 - Завтра мы улетаем на гастроли, - сказала Соня, - сначала в глубинку, потом в Израиль. Кажется, еще в Америку. Я хочу в Америку. А ты, Кир?
     Обе были страшно жеманные. Они жали друг другу руки и пили вино, оттопырив тонкие пальцы. Огни казино отражались в длинных ногтях. У Тани ногти были короткие – заметил мужчина.
 - Я не хочу в Америку.  Только в отпуск. Мы все ужасно устали! – говорила Кира, и ее узкие глаза гладили всех четверых мужчин поочередно. Вверх-вниз. Как ксерокс старой модели.
     Мужчина почувствовал себя скопированным и отложенным в архив – и выпил еще. В голове немного мутилось, огни скакали из ногтя в ноготь, и телефон на столе нежно вибрировал. Взглянув на последние цифры, он отключил звук. Впрочем, все равно джазовая мелодия утонула в клубном грохоте.
     Таня что-то говорила на ухо светловолосой Соне, и ее кудри мелко подрагивали. Глянула – из-под локонов – в сторону мужчины. Узко улыбнувшись всем и никому, встала из-за стола.
 - Ну что, когда мы увидимся? – спросил он, догнав ее у туалета. Она прижалась к стене, как тень, но лицо было вызывающе открыто. Он взял ее за подбородок.
 - Завтра самолет, - только и сказала она.
 - Когда прилетишь – позвони мне. Только обязательно позвони.
 - Позвоню, - она еще выше подняла голову, и ее круглые глаза расплывались по лицу радужными кругами. Мужчина оперся одной рукой о стену: его шатало.
 - Танька, сука, жениться на тебе, что ли?
     Уходя, она оставила свой звонкий смех, и он долго еще стоял у туалета, держась за этот смех, как за дверную ручку. Когда вернулся, телефон показывал шесть неотвеченных звонков. Он не стал проверять, кто звонил. За столом остались одни мужчины, они заказали по сигаре и сидели в ожидании концерта, энергично покуривая. Кондиционированный воздух уносил сигарный дым куда-то в сторону одинокой ****и в розовом. Мужчина оглянулся – ***** уже не была одинокой. И оказалась не в розовом, а в белом. Он понял, что нужно уходить.
 - Завтра я тебе позвоню, и обо всем договоримся, - сказал Максим, и голос его вдруг стал алюминиевым. Он гнулся и отражал холод кондиционированного воздуха.
 - Договоримся, - ответил мужчина, отводя глаза.
 - Спокойно только, брат, - сухо сказал Максим. – Все мы были что-то должны в свое время. Главное – тихо и ловко все исправить. Устранить проблему.
     Устранить. Это слово мужчине не понравилось. Слово «должен» тоже. Ему вдруг показалось, что пиджак на нем скверно сидит. И какого черта его угораздило купить этот отвратительный костюм? Он же ему совсем не идет.

* * *

     Снежная улица после гремящего казино вошла в его уши ватными тампонами. Рот тоже забился какой-то ватой, и он долго плевал на снег, вытягивая руку в сторону шоссе. Какая-то «волга» шустро поднырнула под локоть прежде, чем ****ь в высоких сапогах на шпильке успела перейти дорогу на эту сторону. Захлопнув дверь и глядя на поежившуюся ***** через стекло, мужчина сообщил адрес и набрал номер.
 - Малыш, я освободился и сейчас приеду, - он проводил ****ь взглядом. У нее была высокая крепкая задница, утянутая узким черным.
 - Малыш, ты сейчас хорошо выглядишь?
 - Мне нравится, как я выгляжу.
 - Ну, замечательно. Минут через двадцать буду. Юбку надень покороче.
     Сейчас нахамит.
     Но Юля промолчала. Чувствовалось презрение – там, на том конце. «Волга» нежно ушла в снег Ленинградского проспекта и вынырнула из него в узком темном дворике на Красносельской. Мужчина посмотрел вверх, пытаясь угадать, какое из освещенных окон принадлежит Юле. Он здесь никогда еще не был. Последняя встреча – в ресторанчике на Кузнецком – помнилась смутно, как сон. Снег попал в глаза и таял, проливаясь по щекам мелкими струями.
     Она вышла через три минуты – в белом пальто и черных колготках, волосы лежали на плечах, как блестящие узлы. Она встала от него в полутора метрах, как ищейка, и не шевелилась. Он шагнул к ней и быстро поцеловал в прохладные губы. На языке был легкий вкус помады.
 - Привет, малыш. А ты хорошо выглядишь! Сколько я тебя уже не видел?
 - Не будем считать, - благоразумно ответила Юля, и на ее лице четко, как бегущая строка, читались сомнения.
 - Не будем. Ты у меня всегда была умная девочка.
     Она про себя послала его на *** – бегущей строкой послание отразилось в ее глазах. Они сели на заднее сидение, и мужчина обнял девушку левой рукой, правой скользнув под юбку и колготки.
 - На Таганку. Ну, рассказывай, как ты живешь?
     Юлька что-то говорила о своих недавних романах, и он чувствовал, как она понемногу тает – протекает сквозь пальто липким соком. Он даже не сомневался, что так и будет. Ее запах и тепло струились вокруг как ленты и заплетались в косы. Мужчине стало уютно, и он сам начал таять. Мимо в снегу пролетали проститутки Садового кольца, как печальные запоздалые бабочки.
 - А ты постарел, - сказала вдруг Юлька, проводя пальцем по его губам.
 - Поседел?
 - Ага. И осунулся как-то.
 - Что ты хочешь, малыш, это была чертовски трудная неделя. И вообще, я сегодня уже трахнул одну девицу, прямо на работе.
     Рассказывая подробности, он наблюдал за ее лицом. Но она и не подумала его ударить. Он понял, что его звезда в Юлиных глазах закатилась. Насовсем. Как царь и бог он остался в том самом июне, когда вдруг, после недели бурного секса и бесконечных слов любви, вычеркнул себя из ее жизни.
 - Ударь меня, - сказала она, когда вышла из его душа, и вода капала с ее тела на паркет. Ее маленькие ноздри раздувались.
 - Выключи свет, он меня раздражает. Ты где, малыш? Ты смотри, Юлька, а то я с тобой садистом стану. И мне это еще понравится.
     Он сжал ее горло, и ее кукольное личико в свете уличного фонаря стало страшное, дикое, как у зверя. Когда она кончила – вцепилась в его плечо, но не прокусила, сдержалась. Она всегда была нетерпеливая и изобретательная, эта тварь. Он почувствовал усталость, и снова заболели глаза. Она сверху обхватила его бедра тонкими смуглыми ножками.
 - Знаешь, что я сейчас с тобой сделаю? – спросила она.
 - Что ты со мной сделаешь?
 - Я тебя трахну. Я буду как мужчина, а ты моя женщина. Ты моя шлюха, которую я подобрал на Садовом.
     У него застучало сердце.
 - Ну что, маленькая грязная сучка, ты у меня отсосешь? – со злобой сказала она, извиваясь на нем. – Возьмешь в рот по самые яйца?
     Он широко открыл глаза и увидел темноту, скользящую перед его лицом. Резь в уголках глаз пропала.
 - Да, я у тебя отсосу, - он не узнал свой голос. Член напрягся до боли.
 - А потом я швырну тебя на пол, сука, раздвину твою задницу и выебу тебя как следует. Ты у меня будешь кричать, как чертова девственница!
     Из ее рта на его грудь капала слюна – как яд. Она шлепнула его по ягодице.
 - Да, трахни же меня, я так тебя люблю! – а потом он уже и не помнил, что говорил, и что сказала она, и сколько раз она ударила его по щекам, и кончил он ей на живот или на простыню – все ушло в темноту за окном, в тишину, в снег.

* * *

     Какая-то женщина, опустившись на колени на мокрый пол сауны и облизав его член, сказала:
 - Тебе нравится? Я же знаю, что тебе это нравится! И все-таки я тебя не понимаю.
     Сжав в кулаке ее влажные волосы и прижав к себе ее лицо, он сказал почти с нежностью:
 - Ты меня сейчас видишь? Я, по-твоему, существую? Так вот, забудь об этом. Я просто фантом. Меня нет.


24 - 28 октября 2004 г.