Студенческие байки

***
Учились мы заочно. Эта сессия пришлась на октябрь. На улице холод, грязь со снегом вперемешку. Ранние осенние сумерки. Настроение наше вполне соответствовало погоде. К тому же в общежитской комнате было довольно холодно, несмотря на заклеенные нами окна.
Но студенческая жизнь, несмотря на погодные мерзости, шла своим чередом. Надо было готовиться к очередному экзамену – дома на это времени, разумеется, не хватало, - и угомонились мы только после полуночи. Жили мы втроём: Люда, Вера и я. Студенты литинститута – люди с весьма развитым воображением, а тут ещё такая погодка чёртова. Короче, не спалось, и стали мы рассказывать поочерёдно всякие кошмарные истории про привидения, таинственные преступления и прочее. Накрутили себя вполне достаточно, и вдруг, как мне показалось, с улицы раздался какой-то металлический звук.
– Кто-то поднимается по пожарной лестнице, - мрачно констатировала я, высунув из-под одеяла нос. – Не иначе как Джек-потрошитель.
- Ну что ты пугаешь, и так уже на пределе! – сердито воскликнула Люда. – Просто кто-то стукнул по батарее.
Звук тем временем повторился, уже более громко. Все замерли, вслушиваясь. Мне тоже сделалось не по себе. Ночь, за окном полный мрак. А тут ещё наговорили друг другу бог знает что про всякие ужасы. Даже мне, несмотря на склонность к чёрному юмору, стало как-то некомфортно.
- Приближается… - сообщила я прислушиваясь. – Неужели не слышите?.. Стук… стук… и, по-моему, лестница уже трясётся…
- Да перестань ты! – взмолилась Верочка. – Накаркаешь сейчас!
Мы снова замерли, как три кролика перед удавом. Да и действительно, что делать-то, если кто-нибудь сейчас в окно полезет?! Металлический стук был слышен уже вполне явственно.
- Ой, - шёпотом произнесла Верочка, - кто-то взаправду лезет…
- Чёрная рука протянулась из мрака и постучала в окно… - прокомментировала я замогильным голосом.
- Да заткнись ты! – тихо взвыла Люда и села на кровати, стоящей подле окна. – Точно, вот он…
В комнате воцарилось абсолютное молчание.
Бряк-бряк-бряк – раздалось совсем рядом. И затем чуть глуше – бряк…
- Мимо прошёл… - с облегчением выдохнула Люда.
- Пролетел! – тут же съехидничала я.
- Наверное, ключ забыл от комнаты… - предположила Верочка.
- Или пошёл к возлюбленной на шестой этаж! – нервно хихикнула Люда.
- Сейчас поднимется на крышу и сиганёт вниз, - сообщила я.
Что тут началось в комнате! Все почему-то накинулись на меня, словно это я вызвала явление на пожарной лестнице какого-то психа. Впрочем, это и понятно: произошла разрядка нервного напряжения. А уж потом хохота и разных предположений было!..

* * *
О чём думает всякий нормальный студент? Ну, разумеется, о еде! Денег, особенно к концу сессии, у нас оставалось в обрез. А тут – радость, очередной экзамен свалили и решили устроить себе маленький праздник живота. Купили картошки, банку кильки и свежей капусты ма-алюсенький вилочек.
Обедать решили в комнате у Верочки с Серёжей – они к тому времени поженились, притащили мы с Людой к ним ещё пару стульев и занялись приготовлением пиршества. Картошку почистили, Люда на кухню ушла ее жарить. Я хлеб режу, Сережка банку килек в томатном соусе вскрывает, а Верочка капусту мелко-мелко шинкует, чтобы, значит, салат из капусты с майонезом соорудить — у нее салаты всегда замечательно получались.
В общем, кипит работа, настроение у всех приподнятое — впереди только один экзамен остался, но это еще аж через два дня. А сегодня и отдохнуть не грех! Обсуждаем, как кто экзамен сдавал, какие вопросы попались, как выкручивались, когда преподаватель въедливый попадался, в общем, обычные студенческие темы. И тут вдруг в комнату заходит зам. декана, женщина серьезная, которую мы весьма побаивались, — деканат решил устроить рейд по общежитию.
— Как дела? — интересуется. — Сдали экзамены?
— Сдали! Все нормально! — отвечаем вразнобой, но весело, можно даже сказать, с энтузиазмом.
И Верочка тоже отвечает радостно: «Все хорошо, спасибо!» Она у нас стихи писала и была в семинаре поэзии у Жигулина. Стихи у Верочки серьезные и даже мудрые, она поэт, что называется, божьей милостью, но выглядела тогда лет на пятнадцать-шестнадцать. А красавица!.. Волосы. Как ночь, темные, ниже талии распущены, глаза темно-карие, к вискам вытянуты — у нее прабабка вроде бы турчанка была. У нас на курсе ее питерской ведьмой прозвали, потому что в ней что-то роковое было одновременно с детскостью.
Ну зам. декана и обращается непосредственно к ней:
— А что вы такая радостная, Верочка?
Та с улыбкой отвечает, ни секунды не думая: «А кушать будем…»
У представительницы администрации лицо просто окаменело, но смех ей сдержать все-таки удалось. Когда же она вышла, мы с Сережкой просто на кровати попадали от хохота. А Верочка на нас непонимающе смотрит и спрашивает только: «Вы чего?..» Ну а мы слова вымолвить от смеха не можем. Тут Люда со сковородкой жареной картошки вошла и эту драгоценную для нас сковородку от удивления из рук выпустила, увидев, что происходит, хорошо Сережка успел поймать.
А это Верочкино «кушать будем…» у нас в компании крылатым выражением сделалось на все годы учебы.

* * *

После лекций я возвращалась в общежитие в самом радостном расположении духа. Еще бы! Получила перевод от мамы, по дороге в общагу зашла в столовую и купила недорогую вареную курочку. Сейчас приду, обедать будем…
В комнате меня поджидали Люда с Верочкой. Верочка не ездила на лекции, потому что приболела, а Люда сорвалась раньше с лекций, ибо у нее не было настроения, так как свою «дежурную» облигацию она уже сдала в сберкассу, и мы успели ее стоимость проесть. И вдруг появляюсь я, да еще с вареной курицей на пару!
Жизнь в комнате закипела. Люда хлеб режет, Верочка чайник пошла ставить, я быстренько сбегала умылась и взялась резать вожделенную курицу на расстеленной на столе газете. Режу, и что-то мне в ней не нравится. Нет, на вид она вполне свежая и аппетитная, но внутри прямо красная.
— По-моему недоваренная… — мрачно сообщила Люда.
— Да нет, не может быть, в столовке всегда переваривают! — не согласилась я. Уж очень не хотелось расставаться с иллюзией вкусного и быстрого обеда.
— Да, точно, не доварили, собаки! — снова заявила Люда, приглашая в свидетели вернувшуюся из кухни Верочку.
— Вроде бы Люда права… — подтвердила та.
— А ну вас! — разозлилась я и вгрызлась зубами в куриную ногу. Жевала-жевала — не жуется. Подруги мои молча наблюдали за моими усилиями. Кусок я не проглотила. Пришлось согласиться с общим мнением: птица не доварена.
— И что теперь делать будем? — задумчиво произнесла Люда. — Кастрюли-то у нас нет…
Ответом ей было грустное молчание.
— А чайник-то на что! — вдруг осенило меня. Я бросилась в кухню за нестандартной кастрюлей. Быстренько запихали куски курицы в чайник, и я бодрой трусцой бросилась обратно в кухню.
— Через полчаса будет готово! — сообщила, возвратившись, и взялась за модный роман, чтоб не мучиться мыслями о задержавшемся обеде.
Где-то через четверть часа не выдержала Люда.
— Пойду гляну, может, доварилась… — сказала она и вышла.
Вернулась вздрюченная.
— Нет, вы не представляете! Чья-то добрая душа выключила чайник, чтобы, значит, не выкипел! Теперь еще сколько ждать!..
Еще через десять минут не усидела я и отправилась в кухню. Чертов чайник снова выключил очередной самаритянин. Я по новой зажгла газ и, кипя от возмущения, вернулась в комнату и проинформировала о случившемся.
Но когда через некоторое время газ под нашей неординарной кастрюлей снова оказался выключенным, пришлось бросать жребий, кому дежурить на кухне, доваривая проклятую курицу. Выпало, конечно, мне. Так с книжкой в руке и пришлось мне торчать на кухне, пресекая поползновения сокурсников сделать доброе дело.
Зато курица из чайника, с которой мы расправились потом мгновенно, запомнилась мне на всю жизнь.

* * *

Очередная сессия приближалась к концу. С деньгами у всех было туго, однако у наших мужчин на бутылочку сухого худо-бедно всегда наскребалось. Студенты-заочники, как правило, люди уже вполне взрослые и серьезные, но, попадая в институтские стены, все почему-то становятся немного бурсаками и живут, соответственно, по законам бурсы. Вот и в комнате наших сокурсников все полки стенного шкафа были заставлены еще пока не сданными пустыми бутылками разного калибра. И надо же было такому случиться, что, совершавшая очередной обход администрация заочного факультета во главе с самим деканом, заглянула именно в эту комнату. И более того, декан зачем-то открыл стенной шкаф и обозрел скопление стеклотары.
— Это что? — поинтересовался он напряженным голосом.
Ответом ему было не менее напряженное молчание четверых сразу сникших творческих личностей.
— Что это, я спрашиваю?! — возвысил голос декан, окидывая провинившихся грозным оком.
И тут вдруг вперед выступил Юра, известный своими остроумными эпиграммами поэт, в миру пожарник, и бодро ответствовал:
— Как что? Разве вы не видите, Семен Гаврилович, это же обратные билеты!
Декан расхохотался, за ним следом расхохоталась и свита.
— Да, умеют еще ответить студенты Литинститута!.. — сказал он, утирая слезы. — Обратные билеты… — и пошел из комнаты. На пороге, однако, обернулся и махнул рукой в сторону стенного шкафа: — А это все-таки убрать! — и вышел.
А провинившиеся стихотворцы издали дружное «уфф!» — грозу пронесло.

* * *

Май в Москве на этот раз выдался удивительно теплым, прямо-таки лето на дворе! Все окна общежития были распахнуты настежь. У девушек в комнатах на столах стояли ветки распустившейся сирени, у парней в основном бутылки из-под сухого вина, а порой, и кое-что покрепче.
Шли установочные лекции, и потому студенты-заочники чувствовали себя вполне вольготно, наслаждаясь последними предэкзаменационными деньками. На третьем этаже полногабаритного общежитского здания, в комнате № 307, проживали три поэта и один драматург. Предпочитали сухое вино и философскую беседу заполночь. Как обычно, в тот вечер, плавно перешедший в ночь, они сидели за столом, стоявшим подле распахнутого окна и общались. Поэты читали собственные стихи так, как читают их только поэты: ритмично и с подвывом. Пока читавший самовыражался, остальные ублажались «сушняком» и выискивали в стихах конкурента недостатки. Драматург периодически порывался изложить замысел своей новой и, разумеется, гениальной пьесы, но три поэта дружно его прерывали, предпочитая стихосложение. За окном уже царил мрак, изредка залетавший с улицы ветерок разгонял на мгновение табачный дым, но тут же падал замертво от никотина и вновь наступало совершенное безветрие.
Внезапно дверь комнаты распахнулась настежь и на пороге образовался Коля. Был он среднего роста и старался держаться очень прямо, но это плохо ему удавалось, ибо Коля был пьян. За вышедший недавно сборник патриотических стихотворений он получил премию им. Николая Островского и в настоящее время тратил ее с большим чувством и весьма интенсивно.
— Заходи! — пригласил его драматург, кивая на пустой стул, остальные располагались на кроватях.
И Коля вошел.
Шел он прямо и целенаправленно к столу. Но возле стола не остановился, а, использовав в качестве ступеньки стул, как-то очень уж ловко и быстро взобрался на стол и… шагнул за окно.
Сокурсники его не только сообразить что-либо — ахнуть не успели. Так и замерли, кто с поднесенным ко рту стаканом, кто с зажженной спичкой в руке, кто полупривстав. Треск сучьев — и тишина. Минута, другая абсолютной, неестественной тишины. «Кранты!» — выдохнул наконец драматург. И тут вдруг с улицы послышались ругательства. «Живой!» — выкрикнул кто-то, и всем гуртом они ломанулись из комнаты в коридор, кубарем скатились вниз по лестнице и мимо обалдевшего вахтера выскочили на улицу.
Колю они увидели, точнее, услышали сразу. Он висел на ветках здоровенного клена на уровне примерно между вторым и первым этажами и отчаянно, самозабвенно выражался. Ошалевшие парни слушали его заковыристые ругательства, как волшебную музыку, и глупо улыбались.
Снятие пьяного пиита с клена оказалось делом весьма трудоемким, но примерно через час компания вновь находилась в той же комнате и успокаивала расшатанные нервы сухим вином. Коля сидел на кровати и хлебал «сушняк» из майонезной баночки, почесывая изредка покарябанные ветками места: выглядел он так, словно подрался со стаей диких кошек, но, как ни странно, ничего не сломал и не вывихнул.
— Мы, конечно, понимаем, — начал драматург, — что в жизни бывают разные трагические ситуации, но вот так сразу бросаться из окна… — он умолк, не зная, как продолжить разговор на столь деликатную тему.
— Да уж! — поддержал его один из поэтов. — Кончать жизнь самоубийством — последнее дело, Коля! Надо жить!
— Самоубийство — величайший грех, — произнес другой поэт.
— Грех, — согласился Коля, отхлебнув из своей баночки. — А кто самоубийством кончал?
Все воззрились на него в немом изумлении.
— Как кто? — эмоционально воскликнул третий поэт. — Ты же вот только что, на наших глазах, в окно выпрыгнул!
— В окно?! — искренне удивился Коля. — Никуда я не прыгал. Я шел, шел, смотрю — дверь, ну я и вышел в дверь. А дальше почему-то на кустах оказался… Загадка!.. — и он снова присосался к баночке, глубокомысленно уставившись на стену.
Воистину права русская поговорка «Дуракам и пьяным везет»!