Всё тот же сон...

***
Ленка посмотрела на ноги. На ногах были полусапожки такой изысканной, такой захватывающей красоты, что просто комок счастья к груди поднимался. Полусапожки были замшевыми, с жесткой шнуровкой и на тончайшей подошве. Сделать в них хотя бы пару шагов по их двору, усеянному щебнем вперемежку с кусками колкого льда, казалось просто преступлением.
Впрочем, с двором тоже было что-то не так. Ленка стояла на асфальте, гладком и чистом, только что не вымытым с шампунем. Она знала, что ждет машину, потому что и по такому асфальту идти на высоких, тончайших, почти невесомых каблучках было невозможно. Не то что бы это был какой-то изъян в обуви или в дороге. Просто они не были предназначены друг для друга. Под замшевые полусапожки, облегавшие сейчас Ленкины икры с непринужденностью родной кожи, годилась только машина.
И машина подъехала.  Темно-синего цвета, с большими серебряными фарами, светившимися в легких сумерках. На вид машина была дорогая и благородная. И она просто идеально подходила к Ленкиным ногам.
Ленка сделала несколько осторожных шагов по асфальту, приятно гладкому под тончайшей подошвой, открыла дверцу и уселась на переднее сиденье.
На водительском месте сидел Максим. Он сидел в профиль, но даже профиль его был моментально узнаваем – настолько часто она видела этого мужчину на экране телевизора и посреди страниц журнала, освещавшего светскую жизнь светского общества.
Глядя на дорогу, Максим одной рукой придерживал руль, а второй нашел Ленкину руку и начал её поглаживать. Его крупные пальцы то ласкали ладошку, то пробегались по косточкам, чуть – чуть запинаясь о броские кольца с камнями.
Отведя взгляд от своей руки, и от колец, и от французского маникюра, который превращал каждый ноготок в холимое и лелеемое произведение искусства, Ленка еще раз посмотрела на ноги.
Выше полусапожек шла узенькая полоска колготок удивительного серо-оливкового цвета. Полоска была ровная снизу и фигурная сверху: на колготки спадала острыми клиньями юбка «годе». Про то, что это «годе», Ленка знала, у нее у самой летом была такая юбка. Объединяло их, разумеется, только название. Та, Ленкина, была сшита из постоянно мнущейся ткани, периодически рвалась по шву и обладала кучей бахромушек на неудачно обметанных краях. Эта, нынешняя, была выполнена из благородного тяжелого бархата, а пространство между клиньями заполнял какой-то сложный шифон с плотным набивным рисункам. По цвету юбка безупречно гармонировала с полусапожками и перекликалась с серо-оливковым оттенком колготок.

Ещё выше, там, где юбка уже почти заканчивалась, у живота, придерживаемая Ленкиными коленками, находилась сумка – удлиненный замшевый ридикюль с золотой застежкой и толстенькими, как колбаски, ручками.

Машина между тем остановилась. Максим отпустил Ленкину руку и потянулся губами к ее лицу. Ей тоже хотелось его поцеловать, но мешала помада. Она была наложена густо и, наверное, очень искусно. Если губы сейчас «съедятся», их придется подкрашивать, а то и рисовать заново. Можно было подставить Максиму щеку, но щека, по Ленкиному ощущению, казалась словно одетой в фарфор. Секунду подумав, она поднесла к его губам руку.
Максим рассмеялся, поцеловал указательный палец, сверкнувший каплей кольца, и открыл дверцу машины. Обошел, открыл Ленкину, подал ей руку.

Они стояли перед зданием театра.


***
Марина сделала пару шагов, поскользнулась и чуть не упала. Только тогда она догадалась посмотреть под ноги. Под ногами творилось невообразимое. В узкой колее, проделанной колесом машины, свободно переливалась вода, а под ней, на самом дне этой, с позволения сказать, дороги лежала куча щебня, скользкого от налипшего на него льда. Вся эта жуткая смесь холодила и ранила ноги, обутые, как мельком успела заметить Марина, в явный кожзам с разболтавшимися супинаторами внутри каблуков «казачок».
Куда бы она ни шла, идти по такой дороге невозможно. Колея простиралась вправо и влево на бесконечное пространство, от второй такой же колеи, проделанной, соответственно, другим колесом, её отделял бугор льда. В каких-то местах лед был разбит чьим-то острым каблуком, и на месте трещинок бежали тоненькие ручейки, скатываясь все в те же две треклятые канавы, в одной из которых сейчас и стояла Марина.
В кармане противно запищал телефон. Как можно ставить на звонок классическое произведение, если этот звонок – просто писк на тонах, которые не выдерживает ни одно музыкальное ухо?
- Ты где? – раздался нетерпеливый голос в трубке.
Марина подумала. В колее? В канаве?
- На улице, - сообщила в итоге она.
- Давай быстрее, я тебя уже пять минут жду! – обиженно продолжал голос. Голос был незнакомый и девичий.
Наконец, Марина сообразила, что именно нужно спросить.
- Где ждешь?
- Ну где, где – в «Стекляшке». Всё, давай иди, а то деньги капают, - недовольно заявил голос и пропал, сменившись мерзкими гудками: пи-и-и-и…
Марина беспомощно оглянулась. Долго ей еще здесь стоять, в этой луже? О том, чтобы идти до неизвестной «Стекляшки» пешком, и речи быть не могло. Во-первых, кто знает, где эта «Стекляшка» находится. Во-вторых и самых главных, пешком Марина давно уже не ходила. И в третьих – как прикажете идти? Забираясь на сколькую корку льда? Шлепая по луже со щебнем?

Темнело меж тем ощутимо быстро. Марина взглянула наверх, на вереницу фонарных столбов – они и не думали гореть. Вдруг свет показался, но не сверху, а сбоку. По злополучной колее вперевалку пробиралась какая-то развалюха: то ли пятерка, то ли шестерка. Поскольку со своего места Марина уходить и не думала, шофер развалюхи явно проявлял признаки беспокойства: сигналил себе и сигналил. Подъехал почти вплотную, выключил фары, и только после этого открыл дверцу, явно намереваясь высказать все, что в душе накопилось. Марина тронулась с места, кое-как, спотыкаясь о проклятый щебень, доковыляла до услужливо открытой двери.
-До «Стекляшки», за…
Тут стоило призадуматься. Сколько может стоить проезд в частном транспорте, пусть и в такой колымаге, до этой самой «Стекляшки» от того ужасного места, где она сейчас находится? Ладно, попробуем наугад, если что, добавим:
-… За двести, довезете?
-За двести…рублей? - уточнил мужчина.
Марина рассердилась. Шутник! Нет, доллары она ему выложит! Но вслух только подтвердила коротко:
-Рублей!
И пошла садиться, поскольку никаких признаков жизни явно контуженный ценой мужчина не подавал, а молчание почиталось знаком согласия.
До «Стекляшки» оказалось езды ровно на десять минут. За это время Марина, повернув к себе зеркало дальнего вида, успела рассмотреть на своем лице какие-то несимметричные обветренные губы без признаков помады, зато с двумя маленькими красными прыщиками в углу, ближе к подбородку. Прыщики тоже ничем не были замазаны, а зря.
Из задумчивого созерцания странных губ ее вывел голос водителя: «Приехали». Марина приподняла с колен сумку, попутно отметив – убогий картонный чемодан, обитый дерматином, - и засунула туда руку в поисках кошелька. Кошелек нашелся быстро, благо размерами был чуть ли не с саму сумку. Внутри лежали три сотенные бумажки, одна пятидесятирублевая, пара десяток и куча мелочи. В окошко для фотографии оказался всунут отксерокопированный портрет Тома Круза. 
Марина отдала водителю двести рублей, попрощалась, не торопясь, вышла из машины. Шофер, кстати, мог бы и пошевелиться, и выскочить, и руку даме подать, - на автомате подумала она. И тут же забыла и о шофере, и о машине, потому что увидела эту самую «Стекляшку».
На продолговатом одноэтажном заведении с хлипкими стенами не было никакой вывески, не говоря уже об иллюминации, об этих зазывных огоньках. Но то, что именно это – «Стекляшка», становилось понятно сразу. Все окна в здании были большими и абсолютно прозрачными, без намека на шторы или что-нибудь в этом роде. Любой прохожий мог видеть, как внутри сидят люди, жуют, пьют, играют в бильярд – посреди стоял стол, – и разговаривают. Сама Марина ни за что не назначила бы встречу в подобном месте – что за охота быть у всех на виду! Но раз уж её пригласили…
Она сделала шаг и потянула на себя легкую дверь.

***
Первым делом следовало зайти в туалет. Точнее, в «дамскую комнату» - так будет изящней, под стать юбке «годе» и всему остальному, не менее потрясающему.
В гардеробе Максим снял с Ленкиных плеч невесомую курточку. Пока он протягивал ее гардеробщице в обмен на номерок, Ленка успела заметить, что снаружи курточка была самой обычной, черной, а вот изнутри переливалась жемчужно-серебряным мехом. Этот же мех, будто стесняясь своей переливчатости, скромно выглядывал из-под обшлагов рукавов и благородной каемкой поблескивал на воротнике.
«Серебристая норка», - мысленно восхитилась Ленка. Она не знала, есть ли в природе такой зверь, но звучало словосочетание так, что ради одного этого такому зверю стоило бы появиться на свет.
После гардероба они с Максимом прошли в фойе, и там, на блестящем от света громадных люстр паркете,  стояли люди, в большинстве своем - знаменитые. Вот приветственно кивнул известный кинорежиссер, вот помахала рукой молодая, но уже очень популярная актриса… Ей, помахала, Ленке. Точнее, Максиму и ей.
Внезапно Максим отпустил Ленкин локоть и шагнул навстречу величественной даме грозного вида – в прошлом известной певице, а нынче – не менее известному общественному деятелю. Протянутую руку дамы он взял двумя руками, наклонился к ней: «Мое почтение». Дама снисходительно улыбнулась.
- Ну здравствуй, здравствуй.
 А потом повернула чуть голову и в Ленкину сторону:
- Привет, Мариночка.
Максим заговорил о том, как он был счастлив видеть у себя очаровательнейшую королеву экрана и сцены и благороднейшую защитницу сирых и убогих у себя в программе в прошлый четверг. Дама хрипло посмеивалась, махала рукой на каждый новый комплимент, а в конце изысканной Максимовой речи с некоторой досадой заявила, что «осветили ее неудачно». Ленка смотрела во все глаза и слушала, разве что не раскрыв рот.
К сожалению, даму быстро отвлекли: подошел тот самый кинорежиссер, пригласил на чашечку кофе: первый звонок еще не подавали, времени уйма. Максим красиво склонился в прощальном поцелуе. На протянутой руке дамы перемигнулись драгоценными глазами кольца, гораздо эффектнее тех, что красовались сейчас на Ленкиной руке.
- Осветили её неудачно, - фыркнул Максим, наблюдая за удаляющейся парой. А потом предложил:
- Может, и мы по кофе? Но сначала попудрим носики.
Зеркало в дамской комнате было во всю стену. Ленка замерла около него как вкопанная. Помимо уже виденных полусапожек, колготок и юбки «годе», на ней красовалась тончайшая блузка со спадающими с обнаженных плеч рукавами и высоким, под горло, воротником. В художественном вырезе на груди сверкал медальон. Но самым интересным, было, конечно, не это. Лицо.
Из зеркала на Ленку смотрела дама неопределенного возраста, вроде бы не моложе тридцати, но и не сильно старше. В ореоле светлых коротких волос лицо этой дамы казалось и вправду фарфоровым, настолько нежным был его цвет. Ленка не представляла, какой тональный крем и в каком количестве может давать подобный эффект, но эффект, несомненно, был налицо. Она невольно улыбнулась собственному каламбуру.
И губы оказались как раз такими, как она себе и представляла: с идеально очерченным контуром, в непроницаемой матовой помаде. И оттенков теней на веках было, пожалуй, наложено не меньше пяти.
Налюбовавшись безупречной картиной по ту сторону зеркала, Ленка вышла. Максим ждал ее у самой двери, беседуя с барышней – той самой блондинкой из рекламы. Сейчас, правда, барышня была рыжеволосой, но обаяния от этого у нее не убавилось.
-…из Италии, - успела расслышать Ленка. После этого барышня обернулась, расцвела: «Мари-и-ина!» и легонько дотронулась своей фарфоровой щекой до Ленкиной. При этом она успела шепнуть доверительно:
- И с Петровичем не вздумай здороваться, мы с ним в жуткой ссоре. Знаешь, что учинил?
Узнать, что учинил Петрович, Ленка уже не успела: раздался второй звонок. Максим слегка, совсем не так, как той даме-певице, поклонился рыжеволосой барышне, а потом взял  Ленку – Марину под локоть и повел к стойке бара.
-Вино какой страны вы предпочитаете в это время дня? – иронично, но как-то по-доброму иронично осведомился он.
Ленка расслабленно улыбнулась – цитату она уловила. С вином было сложнее, в алкоголе она вообще разбиралась слабо. Поэтому попросила:
-Можно кофе?
Это были первые её слова, произнесенные с того момента, как она посмотрела себе на ноги, и прозвучали они довольно неуверенно и тонко. Максим кивнул, сказал девушке за стойкой: два с коньяком, и они сели на миниатюрный диванчик – как раз для двоих. Ленка потягивала крепкий от коньяка и собственной густоты напиток, стараясь не очень запачкать помадой изящную чашечку. А потом прозвенел третий звонок, и она было дернулась, но Максим придержал,  сказал: «Ты же знаешь, вовремя все равно не начнут», поэтому сначала они допили свой кофе, глянцево блестевший на фарфоровом донышке, и только потом прошли в зал, в большие уютные кресла, обитые синим велюром.
- На банкет не останемся, - щекотнув дыханием ухо, сказал ей Максим перед тем, как в зале погас свет. – Это надолго, а я выспаться перед завтрашним днем хочу.

Ленка, поерзав, устроилась в кресле со всевозможным уютом. От кофе и коньяка внутри разливалось благодатное тепло…


***

- Ленка! Давай сюда!
Марина прищурилась на зов – в зале «Стекляшки» было просто вызывающе светло. Совсем не по - вечернему.  Притопала официантка, встала рядом.
-Девушка, мест нет.
-Меня ждут, проводите - высокомерно сообщила Марина. Вставать в позу она не любила, делала это только в исключительных случаях, но «Стекляшка» позы явно заслуживала. К тому же её действительно ждали, и крик «Ленка, давай сюда» она расценила как обращение к себе – больше у двери никого не было.
Раздеваться здесь полагалось прямо у столиков, рядом с которыми стояли железные штыри – вешалки: привет из советского прошлого. Трясти рукавами пальтишка – «букле» и шарфиком – самовязкой прямо над чашками Марине показалось по меньшей мере негигиенично, но здесь, по-видимому, внимания на это не обращали. 
- Чего так долго? – смуро поинтересовалась пригласившая Марину сторона в лице симпатичной  ярко накрашенной девицы лет восемнадцати тире двадцати. Интересно, а сама она, Марина, сейчас при макияже? Появляться в общественных местах без тонального крема, румян и помады как минимум она отвыкла уже ох как давно. Впрочем, на помаду уже можно не рассчитывать, в зеркальце дальнего вида были видны только обветренные бледные губы. Да и вообще лицо ощущалось непривычно голым, из чего следовало заключить, что и тоналка, и румяна, и тени на нем отсутствовали. 
Марина, наконец, села. Мельком обернулась по привычке через правое плечо – странно, официант все еще не подошел.
- Частника пока ловила…
- С ума сошла! – немедленно отреагировала девица. - Они же по полтиннику берут, лучше было такси вызвать за тридцатку!

Марина только хмыкнула. Ничего не скажешь, молодец мужик, сто пятьдесят рублей чистой прибыли. А вообще, тридцатка – это кстати, поскольку в кошельке, кажется, оставалась сущая мелочь.
- Что заказывать будете? – кисло осведомилась подошедшая, наконец, официантка. Эта была все та же, у входа Мариной встреченная, девчонка: недовольное выражение на лице, застиранная белая блузка, черная юбка до колен (ничего не скажешь, оригинальная униформа!) и какие-то летние шлепки на ногах. Марина догадывалась, что в шлепках носиться от столика к столику несравненно удобнее, нежели в лодочках на шпильках, но положение все ж – таки должно было обязывать. Или не должно?
- Я уже заказала, рис с овощами и чай с лимоном, - напомнила яркая девица.
- Риса нет, - не меняя тона, информировала официантка.
Девица только вздохнула. Очевидно, с отсутствием риса в «Стекляшке» ей приходилось сталкиваться далеко не впервые.
- Тогда картофель фри.
- Картофеля нет. Пельмени будете?
- Нет, - в свою очередь, мотнула головой девица.
Марина изъяла у официантки так и не положенное ею на стол меню, и, игнорируя листы с перечнем салатов и вторых блюд, целенаправленно двигалась к карте вин.
- Бокал «Calvet» и… фруктовый салат у вас имеется?
- Да, - повеселела официанточка. Девица тоже обрадовалась:
- Давайте два салата. И чай с лимоном не забудьте!
В этот момент в окно, около которого они сидели, кто-то постучал. Марина вздрогнула.
- Олеська, Ленка, привет! – глухо донеслось с улицы. Рассмотреть кричавшего из-за полной темени снаружи и яркого света внутри не представлялось возможным.
- Олежка с компанией, наверное, - предположила Олеська, отчаянно маша в темноту рукой. – На хоккей идут. Сегодня же игра. Я тебе, кстати, говорила (она даже заерзала от нетерпения) – Олежкина Наташка мне вчера сказала, что вратарь «Спутника» запал на нашу Вику! Они уже вместе в кино ходили, и за город он её возил, покататься. А у него ведь жена, о чем только Вика думает…

Марина равнодушно кивала. Им уже принесли заказ, и фруктовый салат выглядел более или менее прилично, разве что без клубники. А вот вместо французского «Calvet» в бокал ей явно плеснули какой-то дешевки.
Начались долгие разбирательства, сначала с официанткой, а потом и с администратором. Марина, чувствуя за собой правоту, не выходила из «позы», даже голос повысила, что редко себе позволяла. Оппоненты смотрели на нее с удивлением, девица Олеська – тоже. Наконец, пришли к консенсусу: этот бокал – за счет заведения. По-хорошему, следовало отстоять себе и бесплатный фруктовый салат, прокололись они по-крупному, но Марина решила немного уступить позиции. Что с них возьмешь, с этой забегаловки?
- Ну, ты даё-ё-ёшь! – резюмировала Олеська после того, как страсти утихли. А потом продолжила – про Вику, и про вратаря, и про множество других близких и дальних знакомых, чьи судьбы как-то фантастически плотно переплетались. Иногда Марина вставляла какие-то реплики вроде «да-да», «конечно» и «даже не думала». Иногда смотрела в окно: непроглядную тьму и не думал разбавлять свет фонарей, поэтому из «Стекляшки» были видны не люди, а только их тени. Теней становилось все меньше, и Марина посмотрела на руку, на часы, оказавшиеся китайскими, с облезлой позолотой.
- Да, пойдем уже, - спохватилась Олеська. – Завтра суббота, на работу рано вставать.
Марине вовсе не казалось, что уже поздно, был всего лишь только двенадцатый час. Тем не менее, она послушно достала из висевшего рядом кармана мобильник.
- Как в такси позвонить?
- Ну ты сегодня богачка! – рассмеялась Олеська. – Чего выдумываешь, пошли пешком, недалеко ведь.
Но Марина все-таки вызвала машину, и довезла до дома эту Олеську, и пообещала позвонить ей, когда доедет, а то «мало ли что»… А потом откинулась на заднем сидении «Волги», и сказала мрачному усатому водиле: «вперед», потому что дорогу помнила, да и помнить тут было нечего, всего десять минут езды. Вот только не хотелось потом вылезать из машины на лед…

***
Ленка проснулась как-то сразу, рывком. Состояние у нее было разнеженное – после такого сна! Утренние мысли, по обыкновению, не очень-то собирались в стройные предложения, но одно для себя она сформулировала точно. Эта точность, эта непреложная истина разбегалась на сотни, тысячи маленьких под-истинок. Столько всего предстояло продумать, проделать, свершить! Потянувшись, Ленка посмотрела на свои ногти. Вот что она сделает первым делом. Возьмет деньги, отложенные на покупку шапочки, и отдаст их в салоне за маникюр. Обязательно французский – тот, который превращает каждый ноготок в холимое и лелеемое произведение искусства…

***
Марина открыла глаза. Неуютно она себя чувствовала, если не сказать – дискомфортно. Странный какой-то сон. Вроде бы не кошмар, но и приятным его никак не назовешь. Хорошо, что уже – утро. Поскорее забыть, стряхнуть, избавиться. Тогда и настроение придет в норму.

С соседней подушки Максим потянулся к ней привычным утренним поцелуем. Марина приложила к его сонным губам палец, легонько встала, нащупала тапочки и прошлепала в сторону ванной. Сначала следовало смыть с лица крем.