Трюм. Посвящение Буццати

Идея покинуть мою нищую, жаркую, пустынную родину, которой на большинстве мировых карт просто нет, а на тех, где есть, она обозначается цифрой и сноской внизу страницы с маленькой надписью «Тартария», впервые пришла мне в голову примерно через полгода после окончания университета. До этого я в течение семи лет учился на медицинском факультете единственного университета в нашей стране и, наконец, с блеском окончив его, устроился работать врачом в государственную больницу.
Романтика выветрилась через месяц, а к исходу второго я стал подрабатывать ночным сторожем в католической церкви. И вот тогда, глядя на худеющую жену, вечно недоедающих дочурок четырёх и пяти лет, я впервые подумал, что есть, наверное, на свете страна, где можно спокойно заработать хотя бы на хлеб (не говоря уже о пресловутом масле) и что, как хорошо было бы попасть туда. Мысль мелькнула и пропала на долгое время, но пробудилась вновь после неожиданной фразы жены. Она сказала: «Ты знаешь, муж моей двоюродной сестры с кем-то договорился, пробрался на корабль, идущий в Анагор, а, добравшись туда, тайком сошёл на берег, умудрился хорошо там устроиться и теперь каждый месяц присылает ей деньги».
Анагор! Страна равных возможностей, где даже дворник, если повезёт, может стать миллионером! Кто же из смертных не мечтал попасть туда?
Думал я недолго, и вот, после длительного семейного совета мы решили продать наш домик с фруктовым садиком для того, чтобы у меня были деньги на дорогу, а жену с детьми на время моего отсутствия перевезти к тёще.
Ближайший морской порт был в соседнем государстве, то есть, это теперь оно было соседним, а десять лет назад Тартария была одной из его провинций, которая в результате переворота добилась независимости. Так или иначе, а язык у нас был один и, перейдя границу (что не составило большого труда), я уже через несколько часов нёсся к морю в кабине огромного рефрижератора, водителя которого  уговорил подвезти меня, пообещав ему за это фамильные часы – мою последнюю ценную вещь.
Сойдя около порта и распрощавшись с водителем рефрижератора (и с часами), я отправился узнавать, какой из кораблей в ближайшее время должен был отплыть в Анагор. 
Мне повезло: уже через пару часов осторожных расспросов я стоял перед причалом, где застыл огромный и грязный грузовой корабль, по слухам, отправляющийся в Анагор через несколько дней. Дело было за малым: договориться с кем-нибудь из команды и пробраться на борт. Весь день я просидел у причала, наблюдая за небольшими группками матросов, курсирующих с корабля в город и обратно, но только к вечеру дождался нужного мне человека. На вид ему было лет тридцать, как и мне, а, судя по количеству золотистых нашивок на синих погонах его белоснежной рубашки, на корабле он занимал не маленькое положение. Набравшись смелости, я обратился к нему и, описав своё положение, заявил, что моя судьба в его руках. После долгого раздумья он согласился и напрямую назвал сумму. Она превышала мои капиталы примерно втрое. Упав духом, я сообщил ему об этом и развернулся, чтобы уйти, но он окликнул меня:
- Вы, конечно, понимаете, что я не смогу гарантировать вам приличные условия, располагая такой суммой?
- А что вы можете предложить мне за такие деньги? – спросил я, удивляясь тому, что он ещё со мной возится.
- Душное помещение, без электрического освещения, но с постоянной подачей пресной воды и канализацией. Наше судно – бывший военный корабль и, если быть откровенным, я говорю об одной из камер военной тюрьмы. Люк её выходит прямо на палубу и сейчас закрывается только изнутри, так что вы в любой момент можете выйти оттуда, если пожелаете, но запомните: нет никакой гарантии, что именно в этот момент на палубе не будет стоять пограничник. В таком случае я, естественно, заявлю, что первый раз вас вижу, - он натянуто улыбнулся, пытаясь сгладить неприятное впечатление. - Как вам условия? Подходят?
- Я не взял с собой никакой еды. Что я буду есть?
- Еду вам буду приносить я, но только когда будет моя вахта. В эти дни, вернее ночи, я буду открывать люк на всю ночь, чтобы проветрить помещение, но вам нельзя будет выходить, чтобы не заметила команда.
- И сколько продлится моё заточение? – спросил я, со страхом ожидая ответа.
Он ненадолго задумался.
- До Анагора мы зайдём в несколько портов, так что самое большее – два-два с половиной месяца.
У меня вырвался вздох облегчения:
- Я ожидал худшего, - поколебался, как человек, собирающийся броситься в пропасть, и добавил. – Значит, по рукам!
…Он забрал у меня все деньги, документы, записную книжку, в общем, всё, что могло сообщить обо мне хоть что-нибудь, и оставил привыкать к  помещению, которому предстояло стать на ближайшие пару месяцев моим домом. Собственно говоря, и привыкать было особенно не к чему: раковина, унитаз, привинченная к полу продавленная койка и железная лестница, ведущая в счастливую жизнь.
Первую свою ночь (я имею в виду период моего суточного сна, так как ночь здесь была всегда) я спал крепко и без сновидений. Проснувшись, я умылся, справил нужду и, вообще, вёл себя так, как ведут себя по утрам все люди на земле, а затем сел ждать прихода моего гостеприимного хозяина. Я ждал и ждал, обрывки разных мыслей крутились в моей голове и я сам не заметил, как заснул. Проснувшись вторично, я понял, что никто до сих пор не приходил, так что мне не оставалось ничего иного, кроме как продолжать ожидание.
 Время в темноте тянулось невыносимо медленно, в голове всё так же кружился калейдоскоп различных мыслей, из которых внезапно вычленилась одна: «Он забыл обо мне и теперь я просижу здесь до конца жизни».  От этой мысли я бросился к люку, но на середине лестницы меня озарила другая ужасная мысль. А что, если корабль затонул?! Сейчас я открою люк, а ворвавшаяся сюда вода утопит меня так же, как уже утопила других несчастных на этом судне!
Сжавшись в комок на продавленной койке, я с ужасом ждал, когда же вода раздавит, наконец, корабль и вдруг явственно услышал голос своей жены. О чём она меня спросила, я не расслышал и переспросил. Но ответил мне уже голос отца, тут же зазвучал голосок моей младшей дочурки, а затем голосов стало столько, что я даже не сразу понимал, кто говорит на этот раз. Я пытался отвечать, но им не нужны были мои ответы. Они только кричали всё громче и громче, так, что я зажал уши руками и стал орать, как безумный, пытаясь их перекричать.
Когда, устав кричать и охрипнув, я замолчал, то с удивлением обнаружил, что крики сменились музыкой: в моей голове гремел симфонический оркестр. Успокоившись, я лежал и наслаждался мелодией, которая то затихала, то начинала греметь с новой силой. Меня стало клонить в сон, я безудержно зевал, но музыка отвлекала и не давала мне уснуть. Тогда я начал считать вслух, но это не помогало. Я попробовал петь, но и это оказалось бесполезным: мелодия затихала так, что казалась шепотом, но до конца так и не уходила. От бессилия и жалости к себе я заплакал и даже не заметил, как заснул.
Проснувшись от ощущения, что вокруг меня что-то изменилось, я открыл глаза: вокруг было светло. Люк в потолке был открыт и в него лился свет. Я с опаской подошёл к лестнице и взглянул вверх: на предпоследней ступеньке стоял алюминиевый ящик, как я понял, с едой, а над ним – в люке – мерцали яркими красками звёзды. Именно их свет освещал мою келью и я, усевшись на полу около лестницы, не отрываясь всё смотрел и смотрел на них.
Из люка тянуло прохладным чистым воздухом, и только сейчас я понял, как зловонно и душно было здесь всё это время. Небо постепенно светлело и вдруг, ослепляя и оглушая, с грохотом захлопнулась крышка люка, снова отрезав меня от мира. Не помня себя, я бросился вверх, к люку, но споткнулся о бак с едой и, покатившись с лестницы, ударился головой о железную ступеньку. Придя в себя от страшной головной боли и тошноты, я сразу же поставил себе диагноз: закрытая черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга. Прошло очень много времени (по моим внутренним часам), пока я смог справиться со слабостью и дополз до койки. Правда, после этого я долго лежал без сил ничком, неспособный даже повернуться на бок, но начало было положено и, спустя неопределённое (но долгое) время, я с некоторой натяжкой уже мог назвать себя здоровым. Травма не прошла для меня бесследно: теперь мне было трудно надолго удерживать в сознании какую-то одну мысль, я стал сонливым и вялым, а руки мои были как ватные и при этом тряслись. Но, как врач, я знал, что со временем это должно пройти и, чтобы помочь своему организму справиться с недугом, старался больше спать, так что теперь иногда даже просыпал время Открытия люка.
Чтобы как-то определить сроки моего добровольного заключения, я попробовал считать количество Открываний люка. Но у меня ничего не вышло, так как это всякий раз заставало меня врасплох, а после захлопывания крышки в моей душе селилась такая беспросветная тоска, постепенно переходящая в ожидание следующего Открытия, что об этом нечего было и думать. Тогда я стал считать количество моих естественных отправлений, делая вилкой царапины на стене. Поначалу всё шло прекрасно, но однажды по их количеству я попробовал сосчитать время моего пребывания в этом трюме, и у меня получилась такая астрономическая цифра, что я вообще бросил все подсчёты, справедливо опасаясь за свой (и без того не очень ясный) рассудок.
Чтобы как-то убить время я иногда «гулял» от стены к стене, но чаще лежал, уставившись в темноту. Спал я очень плохо, часто просыпаясь, а сны мне перестали сниться уже очень давно. Апатия, мною владевшая, иногда (очень редко) сменялась яростью, которую я безуспешно пытался сдержать, до крови кусая губы, а потом, не выдержав, бросался на стены, опять таки в кровь разбивая себе кулаки. После таких вспышек я крепко и долго спал, а, проснувшись, всегда поражался, что же удерживало меня от самовольного выхода на палубу. Ответа я не находил никогда.
Так я жил эти месяцы, не способный даже приблизительно подсчитать, сколько же времени  провёл здесь, и всё это время люк исправно открывался, впуская свежий воздух и ящик с едой. Но сегодня я проснулся с ощущением, что что-то должно произойти. С момента последнего открытия люк не открывался давно: об этом сипели мои горящие лёгкие и громко бурчал пустой кишечник. Я поднялся на верхнюю ступеньку лестницы, к самому люку, и ждал. Чистый воздух, солнечный свет, еда, были рядом – только руку протяни, но я держался. Ведь вдруг именно в этот миг дотошный пограничник, стоя около этого самого люка, уже подписывает разрешение на пересечение государственной границы Анагора. Так что я лучше потерплю и подожду. Я уже привык ждать и терпеть. А пока я попробую поспать, и лучше мне сдохнуть, чем своими руками сдать себя властям… Лучше мне сдохнуть…
Газета «Хроника Анагора», вечерний выпуск.
«Сегодня в трюме прибывшего в наш порт грузового судна, принадлежащего одной из стран Юго-Восточной Азии, был найден труп неизвестного мужчины азиатской национальности, приблизительно шестидесяти пяти - семидесятилетнего возраста. По предварительным данным смерть наступила в результате удушья. Ведётся следствие».



16 ноября 2003 г.