Воспоминания Элизы. до 1947г. Глава седьмая..

Работа.
По окончании работы в паспортном отделе я стала работать общезаводским табельщиком. Мне выделили отдельный стол и окно для приема посетителей. Мне нужно было объяснять им вопросы оплаты и принимать и начислять больничные листы.
 В механическом  цехе зарплата начислялась позже всех, что вызывало недовольство рабочих. Главный бухгалтер объяснил мне, что причина этого сложность обработки данных этого цеха.
Спустя несколько месяцев, мне предложили перейти работать бухгалтером в этот цех вместо Ефремова, в связи с его увольнением и отъездом. Зарплата будет выше. В цехе есть табельщик и нормировщик, так же как и Ефремову мне помогут с расчетами.
Я сказала, что я согласна, но у меня есть вопрос - будет ли зарплата цеху выдана раньше, если ведомость будет готова не восьмого числа как у Ефремова, а раньше?  Главный ответил утвердительно.

                Бухгалтер Элиза Карловна.
Механический цех был большой и светлый. Стояли токарные, фрезерные и ещё какие-то станки, слесарные верстаки, в дальнем конце цеха находилась наша конторка и комната нормировщика.
 Конторка тоже была просторной и светлой. За одним из столов сидел табельщик Ипполитов. Я поздоровалась: «Здравствуйте, Пётр Иванович!» – «Здравствуйте, Элиза Карловна!» – ответил он. С этих пор на заводе меня называли по имени и отчеству.
 Дома я поговорила с папой и он мне объяснил принципы обработки нарядов. Все оказалось просто и ясно, необходимо было только быть внимательной и аккуратной. Все, что можно нужно делать заранее.
Наряды я стала обрабатывать не откладывая на конец месяца, и сама рассчитывала аккордные наряды.
В последний день месяца нормировщик сдал мне последние наряды, а табельщик подсчитанные табеля. На утро первого числа у меня уже всё начисление записано в ведомость. Осталось записать в лицевые счета, одновременно начисляя налоги. Потом сделать ещё несколько операций. К концу рабочего дня всё было готово.
Утром второго числа я принесла ведомости главному бухгалтеру. Он спрашивает, – «Что-то случилось? Не получается?» – «Нет», - отвечаю, - «я принесла ведомости на зарплату».  Он удивился, пообещал завтра выдать зарплату. В нашем цехе объявили, что завтра выдадут зарплату в главной кассе. В дальнейшем деньги выдавала я в своем цеху.

                Погорелов Яков.
Весной  1935 года в наш цех поступили работать трое новых рабочих. Машинист Погорелов Яков Васильевич, слесари Березин Евгений и Гусев Александр.
 Подошел день получки. Я выдавала деньги. Вызвала Погорелова, смотрю - подходит светловолосый молодой солидный парень среднего роста, подошел, смотрит на меня и улыбается. Выдала деньги, а он не ушел, а сел рядом и стал разговаривать с электриком Васей Оловяниковым, парнишкой 14 лет. По службе он часто бывал в нашей конторке.
Когда я пошла сдавать отчет в кассу, Яков и Вася пошли со мной. Мы разговорились. Они пригласили меня составить им компанию, сходить в кино, они купят билеты заранее. Я согласилась, но сказала, что у меня вход свободный, как у драмкружковца.
 Втроем посмотрели фильм, втроем побродили по поселку. В дальнейшем он часто заходил в клуб во время репетиции, я приглашала его в кружок, но он не захотел играть в кружке.
 Рассказал о себе. Родился он в 1911 году в городе Алатырь Чувашской Автономной республики. Есть две старшие сестры Домна и Настя.
Домна замужем за Кручининым, имеет две дочери Веру и Тамару и сына Геннадия. Настя замужем за Гусевым, без детей, живут сейчас здесь.
Брат Якова Николай (на 4 года моложе Якова) погиб от несчастного случая. Мать его очень любила и после его гибели сильно переживала, стала болеть. Якова в то время дома не было, он работал машинистом в бригаде в Уфе. Водили товарные составы дальнего следования, отдыхали и вели другой состав в Уфу.
Так он проработал несколько лет и решил сменить работу, приехал в Алатырь, но работы там не было, и он с друзьями решил поработать в Васильево. Я рассказала ему о себе. Так я познакомилась с Яшей.

                Лето 1935 года.
Многих из старшей местной молодежи взяли на переподготовку в летний военный лагерь, недалеко от ст. Займище (10 км. от Васильево). В одно из воскресений мы с Тосей поехали в этот лагерь навестить Эволда.
 На проходной дежурил Женя Березин. Тося попросила его позвать Эволда. Женя отвечает «Эволд на полигоне, я за ним схожу, но сначала я позову вам повара, поговорите с ним, пока он здесь подежурит, а я схожу за Эволдом».
 Он ушел, а мы в недоумении, – зачем нам повар?
Вскоре Женя возвращается, а с ним рядом важно шагает в белом халате и белом колпаке повар. Мы смотрим, да это Яша Погорелов! Он тоже не ожидал, что на проходной его ожидаем мы.
Вскоре Женя вернулся с Эволдом, и Яша ушел на кухню. Женя рассказал, что Яша командует на кухне и вкусно готовит.
 Эволду дали свободное время до обеда, и они с Тосей ушли от меня, а я осталась на скамейке у проходной.
Прошло время, Женя зовет меня  в проходную, а там Яша с пакетом горячих пирожков. «Это, - говорит, - вам  с Тосей гостинец, спасибо, что навестили, мне пора на кухню».
Пришли Эволд с Тосей, угостились пирожками, мы попрощались и отправились на станцию. Хорошее тогда было время, без лишних формальностей, при встрече и расставании с друзьями и родственниками  не целовались и руку редко жали. Была даже поговорка: «рукопожатия отменены!»
 Осенью молодежь вернулась в Васильево.

                Вражда.
Всё больше обострялась вражда между соседями Лизой Рябцевой и Тосей Зельман. Хотя жили они в разных домах, но между их квартирами было всего несколько метров и, поэтому, каждое утро начиналось с перебранки Лизы и Тоси. Они выносили утром мусор и стоя каждая на своем крыльце, начинали громко кричать друг на друга.
 Много раз Эволд, я, мама и папа уговаривали Тосю перестать ругаться с этой зловредной женщиной, не обращать на неё внимания и тогда она перестанет. Предлагали перейти жить к нам. Ничего не помогало, это было выше Тосиных сил. В апреле следующего года (1936) у Тоси родилась дочь Эля (Элиза), а вражда  продолжилась.

                Отъезд Яши.
Осенью Березин и Гусев съездили в Алатырь и привезли мне от Яшиной мамы привет и гостинец, – лесные орехи и лущеные грецкие. Орехи были вкусные, но главное было приятно, что Яша говорил с ней про меня.
Он часто ездил домой в Алатырь, навещал больную мать. Один раз приехал назад сумрачный, рассказал, что здоровье матери плохое, осталось ей жить несколько месяцев, надо ему ехать к ней, но и расставаться со мной не хочется. Я сказала, что пусть срочно увольняется и едет, а мы не расстаемся, будем переписываться.
Яша уехал и вскоре прислал письмо. Он писал, что Домна помогает ухаживать за мамой, а он устроился работать на Алатырскую гармонную фабрику, которую разместили в пустовавших со времен войны военных казармах. Работает слесарем – наладчиком.

                1937. Профсоюз.
Началась реорганизация профсоюза. Теперь управление будет по отраслям промышленности. Провели перевыборы.
В нашем завкоме председателем опять стал Рябцев. Избрали 13 делегатов, в том числе и меня, на профсоюзную конференцию Татобкома. Она проходила в казанском Дворце Труда с 10 по 15 сентября.
Там меня избрали членом ревизионной комиссии. По просьбе Татобкома профсоюза меня перевели работать в завком на должность бухгалтера соцстраха. К этой новой для меня работе я притупила 8 декабря 1937 года. Мое место для работы было в кабинете председателя завкома. За моей спиной стена отделяла меня от кабинета парткома. (Это в будущем сыграло свою важную роль).

                Встреча нового, 1938 года.
31 декабря в клубе была установлена большая ёлка с игрушками и гирляндами с электрическими лампочками. Был устроен бал маскарад с бесплатным входом для всех.
Кто желал, тот мог воспользоваться костюмами клуба и масками. Я взяла в клубе фрак, а брюки взяла у Эволда – ему они были малы, а мне впору. Папа сделал цилиндр, маску и монокль. Я нарядилась Чемберленом и пошла в клуб.
Народа было уже много в масках и без масок. Играл духовой оркестр (с перерывами). Танцевали, играли, шутили, смеялись.
 После десяти часов вечера на сцену вышел Виктор Фирсов с тремя помощниками поднял руку, чтобы привлечь внимание всех и сказал: «Минуточку внимания! Мы жюри конкурса карнавальных костюмов. Но у нас не хватает ещё одного человека, мы её под маской не нашли. Элиза Зельман! Сними свою маску, иди на сцену работать, ты член жюри!».
Я вышла на сцену, сняла цилиндр и маску, поклонилась залу. Загремели аплодисменты. Решением жюри мне присудили первое место за лучший карнавальный костюм.
 В полночь поздравили всех с Новым годом, станцевали прощальный вальс и разошлись по домам.

                Репрессии.
Насколько я помню, в Васильево мы всегда выписывали газету Известия. Папа читал её регулярно, а я не всегда и не полностью.
Начали публиковаться судебные процессы: Ленинградский центр, Московский центр, Шахтинское дело.
 Везде фигурировал главный прокурор Вышинский.
 Фамилии обвиняемых были незнакомые, не задерживались в памяти. Потом появились фамилии известных, прославленных людей: Алкснис, Блюхер, Егоров, Рудзутак и другие. Один раз папа читал газету и задумался. Мама подошла и спрашивает: «Что-то случилось?» - Он ответил: «Нет, не верю, этого не может быть. Тут что-то не так».

                КЛМН.
Зимой 38 года из нашего поселка начали пропадать люди. Одним из первых пропал наш комсомолец, физкультурник, слесарь Владимир Берендеев. Жил он недалеко от нас вместе с матерью, простой неграмотной женщиной.
 Она пришла в контору и стала просить, чтобы позвонили в милицию, помогли найти сына. «Вчера (в воскресенье) пришли два человека в белых дубленках, спросили Берендеева Владимира. Он был дома, показали ему какую-то бумагу, потом начали искать в доме, ничего не нашли и велели ему одеться и идти с ними. Я спросила  «куда ты идешь и скоро ли вернешься?» Он ответил «Не знаю». Что мне делать, где искать?»
 Ей посоветовали ехать в Казань и обратиться в НКВД, от станции прямо по Пионерской улице до Черного Озера, а там все знают, где НКВД.
В Казани она легко нашла Черное Озеро. Видит у дверей большого белого дома стоит человек в форме, подошла и спрашивает: «Сынок, скажи мне, как мне найти КЛМН?» – «А зачем тебе КЛМН?» – «Сына ищу, двое в дубленках увели его в КЛМН». – «Это здесь, иди туда».
Там ей объяснили, что её сын арестован как враг народа, пусть ждёт от него письма, сюда может придти через месяц.
Следующими пропали два брата Александровские, слесарь и токарь. Потом грузчики братья Беловы, бывшие деревенские пастухи.

                Арест.
Прошел январь и февраль. 1 марта 1938 года.
Вчера вечером приехали из Перми гости – Лайма и Аркадий.
 Утром Лайма и мама напекли всяких пирогов и фирменных сухариков. В печи жарился гусь. Скоро должна быть радостная встреча всей семьи.
Без стука открывается дверь и входят два незнакомца в белых дубленках. Спрашивают: «Зельман Карл Яковлевич дома?» Папа отвечает: «Да, это я, что скажите?» Они показывают ордер на обыск.
 Взяли пару книг с полки и поставили обратно, открыли буфет с посудой – закрыли. Лайма с Аркадием ушли в свою комнату, а я осталась здесь около папы. Один из пришедших обратился ко мне: «Пойдемте со мной к Зельман Эволду».
Вошли к Эволду так же молча и без стука, спрашивает: «Зельман Эволд Карлович?» Эволд ответил утвердительно и уполномоченный, показав ордер, начал обыск.
 Эволд взял двухлетнюю Эличку из кроватки на руки и стал молча носить её по комнате. Через полчаса в дубленке сказал: «Всё, одевайтесь, возьмите смену белья, пойдем к вашим родителям».
Папа сидел уже одетый, мама пыталась выяснить, в чем они виноваты. Папа её успокаивал, говорил, что это недоразумение, что он уверен, что всё выяснится и, может быть, уже  завтра они будут лома.
 Я сбегала на кухню, взяла печенье - сухарики и положила ему в карман со словами: «Папа, ты не завтракал, это тебе в дорогу». Мама не хочет его отпускать, просит: «Возьмите и меня вместе с ним!»
Ей посоветовали дать ему смену белья, предупредили папу: «Смотри, Зельман, не беги!» Папа ответил: «Шестьдесят один год не бегал, на шестьдесят втором не побегу!»
Они вышли, а я быстро оделась и за ними. Шла на расстоянии двадцати шагов. По поселку и далее по железнодорожной ветке идем на станцию.
 Ярко светит солнце, снег блестит, день теплый, скоро начнет таять.
 На станции в здание не пошли, а сели на летней платформе. На станции никого нет кроме нас. Я села поодаль.
 Один из тех двоих в дубленках позвал меня: «Подойди, поговори с ними». Я села рядом, стали разговаривать. Папа беспокоился о здоровье мамы, просил помогать ей. Эволд всё время молчал. Я успокаивала папу, напомнила ему, что его уважают люди, и что он записан в Книгу почета в Москве.
 Подошел поезд, они сели в него и поезд тронулся.
Я вернулась домой. Я не плакала, надо было держаться, быть сильной и думать о том, что можно сделать.