анапа. Светка Никитка. болезнь

               -она слушает глем-рок.
               -а что сначала глем или рок?
               - сначала она просто слушает...




Мы валялись на горячем песчаном снегу и легко дышали в пару.
Я плечами в топкое солнце, пытаясь откусить двухдневный заусенец на большом, лениво думала  о любви...
Ты закрыл глаза и просто молчал.
 Я глядела на девушку в ста метрах от нас. Ветер тихо лизал ее волосы связанные в пучок. Осветленные анапскими лучами недели за три.
тихо завидовала.
Большим пальцем ноги подковырнула песчаный бархан. Ветер понес песчинки вдаль.
Мы валялись, как усталые изможденные войной и жизнью пенсионеры – ветераны.
Мне было 18 тебе 25.
И ничто так не связывало, как эта истома молодости.
Вытяну руку и проведу указательным по загорелой твоей щеке.
Твердой, как мускул характера твоего.
Ты не воспримешь всерьез. Лишь потянешься на мгновение.
Выдохнешь на мой вдох.
И от профиля твоего на песке следы. И от моего « Ау?!» мурашки по коже.
Поцелуешь родинку чуть выше моего пупка.
Запорошило нутро сладкими хлопьями.
Втянула в себя худенький животик.
- дали б нам еще хоть год,  я бы написала про нас повесть. Ты бы снял по ней фильм... и мы, наверное, получили бы «Оскара»!
Хлопнула в ладоши.
Мудрость застыла в висках псевдо сединой, белизной. Скукожилась  отбитая тобой охота быть еще тоньше, взрослее...
Постучал словом по разгоряченной ступне. И согласен и готов.
Топит остроумие.
Грозно молчит Бог...
Я почувствовала  - скоро...

Шерстенным теплом укутала Анапа нас двоих больных неизлечимо одной на двоих болезнью этим летом 2001 первого...
Проводили родственнички. Посадили на поезд врачи. Нам двоим от силы месяц не больше. Отравленные химией мы рванули умирать к морю. К воде.
Как раненые невидимыми  пулями псы лизать свои раны. Вылизывать  языком затопленные слезами щеки.
Держались за руки. Мерялись счетчиком. Лысые головы.
А все думали мы панки. А все думали семейная пара. Светка+Никитка.
 А я даже в институт поступить не успела...
Мы покупали газировку с сиропом  и корчились вяленой рыбой на песке,  отдыхая от постановок диагнозов, капельниц и больниц.
Мы рванули в Анапу – копить силы. Силы на то, что бы достойно умереть.

Я писала стихи у воды, ты прятал в кулак мужские страхи. Мы просили быть друг друга сильными. Мы  спали ночью в надежде на завтра. Мурлыкали в подмышку сну, грубыми от хождений босяком  пятками сплетаясь под простыней позаимствованной у хозяйки.
У нас было сто двадцать солнц. В моих  переживающих глазах еще пара тысяч...
Три точно в воде...
У нас была одна поношенная сумка Nike, несколько футболок  и пара томов описаний болезни.
У нас был на двоих один плеер, три кассеты ЧиЖа и  отсутствие желания быть.
Кормили колбасой дворовую собаку с руки, в тени решали кроссворд, несмело дрались языком...

Я всегда боялась твоего долгого молчания. Я знала, что ты сжимая зубы, мужественно терпел. Ты ведь не мог позволить себе, как я выть в тебя. Скулить по щенячьи.   У тебя не было Тебя.
Ты раскрыл внезапно глаза, обжег слизистую трезубцем луча.
Сухо произнес:
- все Светка... кажется все.
И прорвала вода  придорожные насыпи моих к тебе чувств.
Оба знали теперь действительно всё...
Я так же лежала рядом, лишь взяла твою крупную ладонь в свою по девичьи хрупкую, болезненно мягкую.
Поры на щеках затопила соль.  У тебя не было сил даже шевелиться.
Лопнула струна терпения.

Никитку похоронили здесь же  на юге в районе Большого Утриша.
Я сидела на горячих камнях, сжимала пахнущую тобой футболку и смотрела на танцы черноморских дельфинов в дали хрустального горизонта.
И травил воздух, и драл наждаком лысую голову всеобъемлющий свет, и болело внутри фа диезом...
На следующий день я захлопнула  за собой светлую анапскую дверь, попрощалась с хозяйкой приютившей  когда-то нас, повесила на плечо сумку и уехала в горы, где долго рвала  усыпанные золотыми песчинками историю твоей болезни.
Затем на вокзале послала твоим телеграмму в Питер. 10 черных по белому букв:
«Никита умер»
на последние взяла билет  в Крым.

(Сетка умерла в высокой траве Судака через неделю, никто не нашел ее. И даже птицы не клевали ее отравленную лекарствами плоть. Никто не написал ее родителям в Город)