Прощай любимая!

Вилка лениво разваливала кучки риса осыпанные карминовой пудрой карри. Отдельные рисинки срываясь с круч блюда падали в темные воды соевого соуса. Хорошосваренная нежная плоть риса, напитываясь пряной влагой соуса, на глазах меняла свой цвет с белоснежного на кофейный. Она смотрела на это и думала: «Так и мое сердце, пропиталось грязными соками жизни, как этот рис соусом…». И обращаясь к мужским глазам, внимательно следящим за ее колупаниями в тарелке, она, уже уверенная в своей правоте, выстрелила:
- Нам пришла пора расстаться!
- Думаешь? – блеснули глаза наливаясь чем-то диким.
- А чего ты ждал, ты перестал уделять мне внимание! Ты перестал меня любить! Когда ты последний раз дарил цветы? Давно, очень давно… Я уже и цвета-то их не помню! А я так хочу любви, я так хочу ребенка…, - поперхнувшись этим словом, она подняла руку, словно хотела посмотреться в зеркальце пудреницы, но опомнившись затараторила – От тебя не дождешься подарков! Ты эгоист! Ты позволяешь себе грубости! Ты…, - она задохнулась, не зная что еще сказать.
- Не кипятись, зачем ты все это начинаешь? – сказал он и отвернулся к окну посмотреть на проскользнувшее серебристое тело стрекозы-вертолета. Его безразличие злило ее еже больше: ее беспокойная вилка бешено задрожала, выкидывая ни в чем не повинный рис за белые пределы уютной тарелки.
- Ты сволочь! Ты меня совсем-совсем не ценишь..!
- И что?
- Ты перестал меня удовлетворять! Тебя больше не возбуждает мое тело… Ты дрочишь по ночам когда я усну, только что бы меня не трахать! – она почувствовала облегчение, теплая волна удовольствия разлилась по телу и уже довольная собой она выложила козырной аргумент – Я тебе изменила!!!
Его тарелка, преодолев притяжение этой грешной планеты, оторвалась от стола и набрав космическую скорость рубанулась в стену. Если бы каждая рисинка была членом экипажа этого летательного аппарата, то можно было бы сказать, что экипаж размазало. Или лучше официально: «Из-за неблагоприятных метеоусловий летательный аппарат потерпел крушение в районе дверного проема. Все члены экипажа и все пассажиры погибли!» Теперь по стене стекали вялые красные струи густого кетчупа. Кетчупа? Да Кетчупа. Он ел рис именно с кетчупом: кто-то еще в студенческие годы сказал, что от соевого соуса «плохо стоит». Проверять он не стал, просто все, что раньше любил кушать с соевым, теперь стал поливать кетчупом, иногда смешивая его с майонезом. Теперь же он радовался своему выбору: Красно-розовое пятно с остатками риса медленно сползало по стене. Он любовался своим творением в духе американского экспрессивного абстракционизма. По обывательскому серо-голубому рифленому фону моющихся обоев двигалось сверху вниз пятно реализованной агрессии. В голове мгновенно проэкспонировались работы Полака, Раушенберга, Кунинга. Его созерцания были прерваны ее рыданиями. Увидев, что он чему-то улыбается, она разразилась неутешным ревом. Он знал, что так она защищается… Еще раз улыбнувшись, мыслям об американских живописцах, он изменил тон на нежный:
- Значит ты меня выгоняешь?
- Да… - всхлипнула она.
- И я должен съехать с твоей квартиры?
- Да…. Вещи могут еще побыть, а ты лучше уезжай…
- А с кем ты мне изменила? – вышипел он, проглатывая окончание.
- Какая разница, - испугалась она – Ты его все равно не знаешь! – уже без слез продолжила она. Ей не хотелось говорить, что человек, которому она отдалась - его близкий приятель. Но ее страх вдруг сменился жалостью к себе, и она снова заплакала.
- Не надо плакать, - сказал он – Я уйду, если ты этого хочешь! Я ведь тебя любил…
Он прошел к вешалке накинул черную кожаную куртку, втиснулся в туфли, нахлобучил широкополую шляпу. Ему нравилось выглядеть слегка нелепо – ковбой в городе. В разговорах с самим собой он называл себя последним романтиком. Он еще разок глянул на свою бывшую…. В лучах осеннего солнца проскользнувших в комнату сквозь желтую преграду листьев она была необычайно красива. Плачущая женщина словно светилась печальным светом уходящей молодости. Ему самому захотелось расплакаться, чтобы этого не случилось, он заставил мысли зацепиться за воспоминания, за те моменты, когда она просто изводила его своей необоснованной ревностью. Он вспомнил, все жестокие слова, что она говорила, вышел и тихо закрыл за собой дверь. Зеленые стены лестничной клетки развеяли остатки очарования. Он услышал, как этажом выше орет на своего ребенка какая-то сумасшедшая тетка, улыбнулся и сказал в голос, чтобы слышать самому: «Теперь она думает, что выгнала меня…», - и продолжил про себя, сбегая по лестнице – «А Леха – мудак, хотя свои пятьдесят баков выиграл честно. Спор есть спор».