Клоун

Новый день, как и все предыдущие дни, мало, чем отличался от серой обыденности, окружившей Дано. Когда-то, сейчас, кажется, что уже это уже было настолько давно, что вспоминается с большим трудом, Дано был полон сил и уверенности в себе. Хорошая семья, стремление к хорошему образованию и пророчества на цветущее будущее… несбывшиеся пророчества. Дано часто вспоминал свою молодость. Иногда от него ускользали образы близких ему людей, и он разбирал знакомые лица среди туманных образований.

Очень давно.

Он уже так давно один, что только воспоминания остались единственным, что согревает мое остывающее с каждым днем тело и радуют своими отблесками лучезарности душу. Может быть каждый человек, достигший определенного возрастного пика, чувствует нечто подобное? Вокруг не осталось ни друзей, ни близких. Близкие люди давно покинули этот мир, покинули его тихо, в надежде на то, что судьба будет более благосклонна к ним где-то там, куда они отправлялись. Друзья… Ах! Как это было давно. Как давно друзья и знакомые окружали его, приходили в его дом и улыбались, лишь только завидев его силуэт вдали. Сколько людей, просто знающих его в лицо, даже при мимолетной встрече еще долго чувствовали приятное ощущение праздника и радости.
«Даниил! – звала его мама со двора. – Иди домой обедать».
Так не хотелось уходить со двора. Во дворе друзья, во дворе веселые игры. Прекратить это все означало ожидание новых встреч. Жизнь текла так же, как и у тысячи других детей и, казалось бы ничего не должно было омрачить его дней.

Давно.

- Даниилка! Здравствуй мой милый.
Перед ним стояла его учитель, постаревшая женщина, которую он, когда-то боялся как огня, но не упускал возможности с ней поспорить о разных вопросах.
- Здравствуйте! К вам можно?
- Да, да, конечно заходи.
Они сидели в просторной гостиной, заставленной книгами, и пили чай. Дано осматривал книжные стеллажи, картины на стенах, старые часы темного дерева и сотни фотографий учеников, развешанных по стенам, стоящих и лежащих на полках.
- Чем ты занимаешься?
- Высшее экономическое. Работал в банке, занимался бизнесом, сейчас пробиваю кредит, буду заниматься хорошим делом. Купил квартиру, машину. В общем, все хорошо. А вы как? Вы все еще в школе?
- Конечно в школе! Куда же я денусь, ведь у меня с каждым годом появляются новые Даниилки, новые Сашеньки, новые Олежки и каждому надо подарить возможность жить и трудиться, стать людьми. Знаешь как приятно, когда видишь, что твои ученики стали настоящими людьми. Гораздо больнее видеть их неудачи и проступки. Помнишь Игоря?
- Да, а что с ним?
- Игорь сидит в тюрьме, за кражу. Пишет письма, просит прощения за свой проступок, обещает выйти и начать жить заново. Часто пишет, мне и родителям. Просит передавать вам всем привет, если увижу кого. Вот и тебя увидела.
- Да, плохо.
- А Коля погиб – автокатастрофа. Вот так Даниилка не все в жизни гладко, но жить надо и обязательно.
Они немного посидели в тишине.
- У вас столько книг, - восхищенно сказал Дано.
- Эти книги достались мне от моего отца, а ему от его деда. Каждый что-то добавлял, что-то отдавал другим, но все равно библиотека растет и растет. Когда-нибудь передам все книги в городскую библиотеку, ведь у меня нет детей, а продавать ее я не хочу. А ты читаешь?
- Читаю. Стараюсь побольше, как только времени хватает. Походы по книжным магазинам для меня – это скупка книг, которые, возможно, мне не судьба прочитать в своей жизни, но мне хочется, чтобы эти книги обязательно были у меня.

Не очень давно.

- Помнишь, - говорил ему Максим, - как мы забрались в сад за яблоками? Помнишь? А? Как весело было, да? Помнишь мы убегали от сторожа и ты порвал брюки?
- Да помню, - отвечал Дано, - мы еще потом с тобой рассказывали маме, что подрались и нечаянно порвали мне брюки. Тогда досталось и тебе и мне.
- Да были времена, - Максим смеялся как ребенок, заливаясь ярким, не наигранным смехом, но его глаза были грустны. Жизнь оставила свой отпечаток на их душах и воспоминания были как опьяняющий наркотик.
- Даниил, - продолжал Максим, - ты где сейчас?
- В цирке.
- Где?! – Максим вскочил со стула и уставился на Дано. – Где, где? В цирке? Кем? Не может быть? Ты купил цирк? – Максим не знал как ему отреагировать на заявление друга, то ли смеяться над удачной шуткой, выведшей его из состояния равновесия, то ли искать в его словах подвох.
- В цирке, - повторил Дано. Где-то в глубине его глаз проскочила веселая искорка, но тут же потерялась из вида.
Максим сел, взял в руки открытую бутылку водки и налил в серебряные рюмки.
Дано продолжил:
- Я уже давно работаю в цирке. Я клоун. Шут.
- А… да, да, - пробормотал Максим. – Когда ты сказал, что друзья тебя теперь зовут Дано, я все пытался вспомнить где я слышал это прозвище, но не мог вспомнить. Теперь все встало на свои места. Клоун… клоун Дано, любимец детей и их родителей. Я же видел тебя по телевизору и не мог и предположить, что под гримом скрыто твое лицо. Грим делает тебя не узнаваемым.
- Да. Грим – это маска, а предназначение маски – сделать ее обладателя неузнаваемым. Мы все носим маски, только одни скрывают свое истинное лицо под своим собственным и делают это тайно, а другие надевают маску для того, чтобы показать людям свое настоящее лицо.
Максим сидел и молча смотрел на Дано.
- Слушай, - сказал он, - но ведь… ты сделал великолепную карьеру.
- Угу.
- Нет, Действительно! Это великолепно. Чего достиг я? Я стал заниматься бизнесом и приношу людям одни страдания. Я занимаюсь банкротством фирм, за которыми стоят человеческие судьбы, и никогда не задумывался над тем, что чувствует человек, который по моей вине стал нищим. А ты… ты совсем другое дело. Ты несешь людям радость, тебя любят дети, они ждут новой встречи с тобой. Поверь это стоит того, чтобы жить. По крайней мере, не будет противно вспоминать.
- Да, дети меня любят. Я тоже люблю их, всех люблю. Мальчиков и девочек, хулиганов и отличников, всех. Может дети это чувствуют, а?
- Наверно да.
- Даниил, а как твои родители? Я так соскучился по пирожкам твоей мамы, ты не поверишь. Когда пробую что-нибудь похожее, всегда вспоминаю те, что готовила твоя мама. Может я заеду в гости? Она наверняка будет рада меня видеть, а? А ты сам, женат? Может у тебя и дети уже есть, а?
Дано поднял глаза и уставился на картину, висевшую на белой стене.
- Даниил, ты слышишь меня? Ты где витаешь?
- Здесь, - ответил Дано. – Отец умер уже очень давно. Мне стыдно, но я иногда не могу даже вспомнить его лица. Я так и не сказал ему, что люблю его, все произошло так быстро.
- Извини.
- Да нет, ничего.
- А мама, мама жива? Здорова?
- Да мама жива… но я для нее умер.
- Не понял, что это значит?
- Мама всегда верила в меня, верила в мой успех, верила в то, что я смогу стать ей надежной опорой в старости. Я не оправдал ее надежд. Я не оправдал ничьих надежд. Я неудачник. Если бы на моем лице не было грима я никогда не смог бы выйти на арену, моя маска мне очень помогает. Знаешь, когда я наношу грим, я становлюсь совершенно другим человеком, я становлюсь веселым и счастливым и хочу дарить радость и счастье. Я забываю о том, кто я и что я. Но представлению свойственно заканчиваться. Нет ничего более грустного, чем пустые зрительные места, пустая арена. Когда еще не затих последний шум и не погас свет, я стою посреди арены и плачу… плачет моя душа. Для тех, кто приходит смотреть, для тех окончание представления означает скорое начало нового. Для актера оконченная пьеса – это еще один законченный шаг, а кто знает, сколько их еще осталось. С каждым представлением сил становится все меньше и меньше, ты все отдаешь публике. Актер, он как врач. Актер, писатель, поэт, музыкант, все они врачи, врачи человеческой души. Чем больше в жизни человека будет искусства, тем меньше работы будет у настоящих врачей. Тело зависит от души, а душу может вылечить только артист или Господь Бог.
- Ты прировнял себя к Богу? Это пик самоуверенности, только вот насчет матери ты не прав. Поверь, ей все равно, что ты делаешь в жизни, для нее ты всегда останешься родным сыном.
- Я не могу прийти и сказать, что я неудачник. Однажды, да когда наступит это однажды, я обязательно приду к ней и скажу: Вот мама я стал большим человеком, как ты и хотела. А сейчас еще не время. Я иногда звоню ей, говорю, что все хорошо, присылаю подарки на праздники, извиняюсь, что не могу приехать сам, мол, работы много. Я думаю, что она меня обязательно простит, а?
- Конечно простит. Мать есть мать. Только ты обязательно должен показываться, ты должен видеться с ней. Если ты упустишь время, потом ты будешь проклинать себя за то, что так мало с ней виделся. Вспомни отца. Если ты повторишь ошибки, зависящие от тебя или нет, ты никогда уже себе этого не простишь.
- Макс, я не могу с собой ничего поделать. Ты говоришь, что я сделал карьеру, пусть и немного в ином русле, но мне стыдно смотреть даже тебе в глаза, не то, что матери. Я не смог добиться ничего, кроме того, чтобы смешить народ своими глупыми выходками. Я шут и ничего больше.
- Я не хочу с тобой спорить, мои слова не помогут тебе поверить в себя настолько, насколько это должно быть, но однажды ты должен понять, что все, что делается для людей, не может быть уделом неудачника.

Недавно.

«Здравствуйте дорогие мои! Здравствуйте! Ой! Споткнулся, бывает. Что я говорил? Ты не помнишь? Нет? Ну ладно. Здравствуйте дорогие мои! Здравствуйте! Ой! Что это упало мне на голову, а? Где я? Цирк!? Ну, тогда здравствуйте дорогие мои!».
Детский смех заливает своды циркового купола. Там, под самым куполом, только что летали акробаты и зрители замирали от опасных трюков, дружно вздыхая, когда артист цеплялся руками за трапецию, и все проходило удачно. Теперь они смеются. Они забыли о страхе за акробатов, они забыли танцующего слона и медведя. Они смеются над его шутками, над его глупостью. Смеются дети, смеются взрослые, смеются даже работники и артисты цирка, ждущие своей очереди. Это счастливое время. Когда Дано видел смеющихся детей, он чувствовал, что он им нужен, что он приносит в их жизнь немного счастья. Самое лучшее чувство, которое он пережил – это подбежавший к нему после выступления ребенок, сказавший что он – клоун – самый лучший на земле друг детей. Ребенок ушел, а он еще долго стоял посреди арены и смотрел ему вслед.
- До завтра, - сказал Дано администратору.
- Нет, Дано… нам надо поговорить. Понимаешь, завтра не будет?!
- Как, цирк закрывают?
- Нет Дано. Ты уже стареешь, тебе отдыхать пора, силы беречь, да и молодым дорогу надо дать. Понимаешь?
- Я уволен?
- Не то, чтобы уволен, но… ты будешь помогать молодым артистам, так сказать наставником, учителем. Ты будешь еще полезнее именно в этой роли. Ты не против?
- Но я клоун, это моя жизнь! Я не могу без цирка, без арены и зрителей!
- Извини Дано, твое время вышло. Это не от меня зависит, он меня требуют обновления программы, зрительский интерес падает, а твои шутки стареют вместе с тобой.
- Но ведь на моих представлениях всегда много народа?!
- Дано, извини, разговор закончен. Завтра зайди ко мне утром.

Сегодня.

Он вспоминал учительницу. Не один раз он приезжал к ней с той встречи. Они сидели часами, смотрели фотографии, читали книги. Потом, приехав к ней, он увидел новую дверь ее квартиры и холодок пробежал по спине. Вышедший на звонок мужчина оказался новым жильцом. Он рассказал, что за несколько недель до своей смерти, она продала квартиру и на вырученные деньги переехала в один из санаториев, где тихо умерла. Ее просьбу передать книги в библиотеку он выполнил и фотографии отнес в школу, где она раньше преподавала. Вот и вся история.

Он вспоминал Максима и первую после школы встречу. Тогда они выпили много, очень много. Друзья рассказывали друг другу о своей жизни, вспоминали прошлое, мечтали о будущем. Даниил, которого больше знают, как смешного Дано и Максим, которого больше привыкли именовать Максим Георгиевич – бесчеловечный и жестокий человек. Он ведь не был таким, он любил свою жену и своего ребенка, он любил жизнь и любил людей, но работа была вне жизни, работа была для него только работой, со своими достоинствами и недостатками.
С того разговора многое изменилось в жизни Макса. Они часто виделись, часто сидели вот так – на кухне, выпивали и разговаривали о жизни. Максим сильно изменился за последнее время. Он бросил свою работу, свой бизнес и занялся благотворительностью. Что так подействовало на «холодного» бизнесмена Дано не думал, он видел, что дела у Максима становились все лучше и лучше, и никто уже не мог поверить, что он в прошлом занимался тем, что отнимал у людей их заработок. Он стал совершенно другим – теплым, человечным, сочувствующим человеком, которому были благодарны и больницы, и детские дома и тысячи людей, кому он помог встать на ноги. Со временем он стал часто уезжать и, поэтому, виделись они все реже и реже.
К матери он, конечно же, приехал и после того разговора с Максом приезжал еще очень часто, настолько насколько мог, до самой ее смерти. Когда она умерла, ему не было больно за то, что он не успел ей что-то сказать, как не успел сказать отцу. Маме он успел сказать все, что хотел, а потом попросил у нее прощения за то, что так долго не приезжал. Когда она умирала, он просил извиниться перед отцом за него, за то, что так мало его знал.

В цирк он уже никогда не вернулся. Уходя в свой последний день, еще не успев понять услышанный приговор, он сорвал свою последнюю афишу, которая и сейчас висит на его стене. Ему часто звонили, просили работать с молодыми актерами, передавать опыт, говорили, что они не могут собрать много зрителей. Потом звонили, предлагали забрать вещи. Потом перестали звонить – телефон отключили за неуплату. Зачем ему теперь телефон, если все звонки, которых он ждал, уже отзвонили. Он вспоминал своих  зрителей, тех самых детей, смеявшихся над его глупостью. Нет! Он не предал их! Его вынудили снять маску и уйти с арены. Они не могли понять почему он не выступает и не находили ответа, но его помнили, помнили Дано…

***
Теперь он считает дни, дни полные серой обыденности. Уже и воспоминания, которыми он жил последние годы, стали меркнуть и угасать, вместе с ним.