25 кадров. Кадр первый

***

Их двое, братьев-шутников. Наверху, в нежно-розовых клубах неба, звенит их раскатистый хохот, ослепляя самое солнце своими пассажами. Вот один – в бронзе загара, покрытый жестким и густым волосом, его борода рогато ухмыляется, скалится острым как бритва лицом. Поигрывая хвостом, он бьет в пол звонким копытом, элегантно закатывая глаза и брызгая зубами в сторону брата. Тот посмеивается, дергая потрепанными крыльями и небрежно причесанной бородой. Его мягкое, обрюзгшее лицо вытягивается вместе с носом, небрежно передвигая щеки то в одну, то в другую сторону.
- Аххаха! Да, Бронзовый, ты порадовал мое ангельское терпение своим горячим, яростно-нервным пойлом! Прямо как в душу сходил!
Козлец оскалился еще громче.
- Да и ты все так же остер на язык, Терпец. Но пойло мое и вправду будет неслабым подарком людарам. Всегда приятно видеть их безумно-мелочные души распаленными желанием, похотью, жестокостью. А эта любовь, которой отдают самое себя? Да смех просто! Помнишь ту дурочку, ну с такими, - Темник подвигал ладонями, свел локти и подмигнул, - Как она верила!
Белый хмыкнул.
- Да, вот уж кто был хорош в постели. И душу столь страстно торговала – просто диву даешься! Ты ее протянул через клети?
- Вот мне толку нет с душами валандаться. Совсем детьми были, манипулировали так, что игрушки прогибались. Хотя это стоит проверить, я думаю. Ты же знаешь, что пока никто, кроме людаров, нам не подходит для универсализации.
Светлый подвигал крыльями, поиграл светом в бокале. Затем выгнулся, засипел.
- Странное изобретение – любовь. Проку – нет, лишь звериный эгоизм да попытки объяснить необъяснимое. За что им такое?
- Как ты не понимаешь, Смиренник, иначе их нематериальная составляющая выжжет их контроль. Напрочь. Будут, как те, Первые, играть в правила, делить неделимое и давать не принадлежащее им.
- Верно, верно. Кстати, чувствуешь того?
- Поиграем?
Темный звонко вскочил на стол, заоскалился, задергался. Белый удовлетворенно опустился на пуфик, свелся весь в одно целое, объял себя крыльями. Смутная нижняя фигура задергалась, забегала. Внезапно сквозь пол вылетело тело, развевая своими волосами, растрепало затхлый воздух, ударилось о землю и выбросило стон пополам с кровью. Стервец смехом бросился к ней и опустил ногу в самое создание. Смиренный хлопком ладони умилился.
- Бегай теперь, однодневник, бегай!
- Удачно тебе пережить свой День, людар!
Хмык. Оскал. Слитный хохот и рев. Он закричал и вырвал себе глаза.
- Думал, все так просто? Месть от нас? Нет. Просто выполнили ее желание.
- Уймись теперь, короткий, все в руке Господней.
Злорадный хохот исчленил из разума несчастного боль.

***

...егал по станции, вопя во всю глотку безумным, разорванным криком. Слыша тех, кто придумал души и бросил их же как подачку в людаров, он бегал, вопя, размахивая Крестом из рук собственных. Брызжа кровью, с прибитым остывающим четрырехостовом, метался на станции Ад, перебегая на станцию Рай, звуком ударяя серых безликих толпцов. А за ним, отчаянно вытягивая лица в свистки, бежали два милиционера, бежали, разбивая свою форму о камни пешеходов, оттягивая подбородок фуражкой; утробно ревя своим животом, переставляя каждый по восемь кирзовых ног, как у Слейпнира. Бедного Слейпнира, вечного урода из зверей.

А он бегал, и небо продолжительно-злорадно хохотало на его стенания, дразня копной рыжевато-светлых волос той, которая сдала свою душу в утиль ради мгновения, растянутого в Вечность.