Дверь во всё

                Дверь во всё.
Пролог.
Шелестит лес. Каждой своей веточкой, каждым своим листиком он издаёт звук. Звук. Он ширится под порывами ветра, под ударами непогоды. Гнутся и шатаются деревья. Звук их голосов громче, раскатистее, сильнее.
То с одной, то с другой ветки срываются листы. Они закончили свою жизнь на дереве. И их полёт к земле, как последней точке существования. Он почти беззвучен. Ухо, наше с вами, человеческое ухо, практически не различает звук, который издаёт лист при своём падении. Ветки падают с дерева, сами деревья, отжив свой срок. Тоже на землю. Их звук слышим. Громче, раскатистее, сильнее. Жизнь, произошедшая из Земли. В лоно матери своей и возвращается. Там находит свой покой.
А звук? Он не подвластен земному тлену. Он не гниёт, не пахнет, мы говорим, он затихает. Тихарится. Куда и зачем? От кого? Нам не важно. Как только наше ухо перестаёт слышать, мы и звук тут же отправляем на покой. А зачем думать, голову напрягать. Ещё в мозгу морщины появятся. Мы, против. Мы против этих противных морщин. На покой. И звук тоже.
А неторопливый говор леса продолжается. От начала своего рождения. От начала своего рождения на Земле. О чём он говорит своей матери? Зачем? Может, не доверяет своей памяти? Может, надеется, что мама ему напомнит. Расскажет, если он забудет. И о старых временах, что были до. А может и о новых, что будут после. Человек. Личность вечная. Однажды пришедший на землю свыше, принял на себя её законы и правила. Правила жизни на ней.
Познав однажды плоды от дерева, дерева познания добра и зла, начал примерять на себя его знание. Сам себе говорит, у дерева нет сознания. Но как оно себя ведет, так и нам велено.
Кем велено? Да ни кем! Кто нам приказать может. Да мы всех. Да мы вся. Только вот беда. Корни держат. Вросли в землю, ни шага не дают ступнуть. А так мы бы точно нашли дерево жизни.
Ничего. Может ему надоест нас ждать и оно само найдёт нас.
Может.
А пока не нашли его. Пока творим добро и зло. Имеем жизнь земную. В ней друг друга. Тело наше примет в себя тлен земной. Дух наш терпит плен земной. Плен земной жизни. Ах, как прекрасна, должна быть жизнь вечная.
Только вот страшит нас. Смерть с косой.




- Дети, идите сюда. Ну, долго я буду вас звать.
Как будто и правда, звал долго, только сказал. - Заканчивайте свои игры. Пора браться за дело.
Дядя Боря, Танькин папа, никогда не давал поиграть. Так, чтобы вволю. Чтобы до не хочу. Сам себе находил дело. Ну а нам подавно.
Он всегда что-то мастерил. То латал изгородь, то рубил дрова, то делал кухонную утварь. Плохонькую конечно, потому и утварь.  Но зато на века.
Сидящим его можно было увидать лишь на перекуре. Благородно
он это делал. Сядет, задымит своим самосадом, горлохватистым.
Кхе, кхе, кхе.  Так можно продолжать долго. Пока курит. И ус крутит. Длинный, козацкий. Хохляцкий. Свой родной. До подбородка.
-Да бросайте вы толкаться.Ещё попадаете с этой лавки. Тоже
мне коня нашли. А ну быстро, берите тетрадки, книжки, пойдёте
к бабке Дарье.
-Я не пойду.-возопили мы вместе, в один голос. - Она страшная.
- Сами вы страшные. Пойдёте делать у неё уроки. А надо будет, и заночуете. Нам некогда. Матери нужно корову доить,
А мне в ночь пахать. Озимь. Хлебушек то любите. За две щеки.
А работать, ни-ни.
- Папа, дядь Боря. - Опять заблеяли мы в голос. - Давай нам любое дело. К бабке не посылай.
- Цыц шалопаи. Что пойдёте вместо меня пахать, или сметану собьете? Кстати в ведре черенки. Уже пробовали. Кто? Я сказал,
пойдёте. Всё, разговор окончен. Или дрына хотите. Счас сварганю.
Мысли завертелись. Кто хочет дрына? Я нет. Ну его, с его дрыном. Вон смотрю, Танька, мухой за портфелями слетала. Тоже не хочет. От него не заржавеет. А ей чаще перепадает. Ну
его с его дрыном. Уж лучше к бабке Дарье. Да и уроки пора делать. Эх, скорее бы мама приехала.
Всё это неслось в голове, вместе со мной. Какие мысли посещали Танькину голову, не знаю. Но выдвигалась она в темпе вальса. Быстрого. Так, что мне тоже изредка приходилось вальсировать,чтобы её догнать.
Чтобы по быстрее, через, три хаты, в садок, из него прямо в садок. Бабкин.
Ах, садок. Ах, и садок у бабки Дарьи. Тут тебе и вишня, и черешня, и абрикос. А там смородина и крыжовник. И слива и груша. А яблоки. Вообще сказка. Папирка и белый налив, щитына и семеренка. Вон кстати семеренка висит. Дядя Боря ещё
не убрал?! Он уберёт. Найдёт время.
Как весело было летом в саду. Бабуля заболела ещё по весне,
родители на работе. Красота.
- Вовка. Ты знаешь, ты иди первый. - Ну, вот пришли. Хитрая всё-таки Танька. - Бабуля, как тебя видит, не так ругается.
Что, правда, то, правда. На меня её бабушка ни разу не ругалась. Пока была в большей силе, сама конфеты давала. Всегда целую жменю. Хорошие. Кис-кис,ирис, раковые шейки. Я люблю конфеты. Танька только постоянно просит. Но ей бабуля мало даёт. Надо делиться.
- Танька, это ты? Кто там с тобой пришёл?
- Да это Вовка. Бабуль, нас папа послал к тебе. Уроки делать.
А, это ты Светлый. - Почему она постоянно говорит светлый. Я
русый, но не белёсый.-
- Там, на столе, конфеты лежат. Берите.  Танька. Не греби. Смотри мне поровну. - Это опять она. Вон лежит на кровати, к стене отвернулась. У неё, что глаза на спине, но Танька сразу поделилась.
…Так бы сразу. Жадина.
-Да не жадина она, светлый. Просто любит, когда ты её просишь. А должна просить тебя.- Вот, опять её штучки. Хоть не думай ничего. А  и правда, когда Танька просит, я никогда не жмусь. Она моя сестра, хоть и не родная.
Какая она тебе сестра, так седьмая вода на киселе. Но что родственница верно.
 Так, надо делать уроки. Сегодня нужна математика. Так, чтение. Ага, ещё письмо. Ерунда уроков не много. Я их быстро. Потом почитаю.
 Вот интересно, почему она читает только мои мысли? А как только что нужно от Таньки, спрашивает?
- Она не ты. Она мысли свои прячет. Думает хитрая, а на самом деле глупая. Посмотри, опять ждёт, пока ты уроки сделаешь, чтобы списать. Нет, чтобы самой сделать.
Смотрю на Таньку. Понурилась, не хочет уроки сама делать. Ладно. Что с неё возьмёшь. Математика. Два примера, одна задача. Готово. Письмо. Чтение. Всё. Можно почитать. Люблю я книжки разные читать. Про войну. Про людей разных. Интересно. Вот как эта. «Че Гевара».
 Увлёкшись чтением, не замечаю времени. Отрывает от любимого занятия, бабкин возмущенный бубнёж.
-Танька, ты что ослепла? На улице потемнело. Зашторь занавески. Свет включи. Да смотри, плотнее зашторь. И беги домой, скажешь, сегодня буду умирать.
Ох, ты, оставаться с ней одному. Страшно.
-Бабушка, а давайте я сбегаю. Я быстро, а Танька…
-Ты здесь нужен. А Танька не сделает того, что нужно. Схитрит, да и боится по более тебя. Иди закрой за ней дверь. Смотри на засов. Да проверь, хорошо ли закрыл.
 Танька сорвалась с места. Ни слова, ни полслова, за порог, и как не было её.
  Дверь закрыл, проверил. Нужно делать, как бабка сказала. Зря бы не говорила. Она знает, что говорит. Интересно, что мне делать дальше.
- А делай, что хочешь. Только ложись на лежанку, свет везде повыключай. Оставь только возле нас. Подушку возьми на печи.
 Страшно. Говорит, чтобы лёг рядом с её кроватью. Страшно. Ещё наколдует чего.
- Не думай ты, Светлый, ненужного. Что я тебе сделаю. Ты свершишь мою судьбу. Тебе меня страшится нечего. Да и я тебя не боюсь. Ты делаешь без злого умысла, так делай же, что  должно.
- Да ничего я не хочу делать, бабушка. Я вон лучше лягу головой к погляду. Почитаю.
- Делай, как хочешь.
И опять встреча с книгой. Герой. Такой молодой. А сколько уже дел насовершал. Революционер. В одной стране, в другой. Зачем? Ну, довёл бы дело до конца, посмотрел бы, хорошо получилось, или ещё  что поправить надо.
Да время летит, а Танька не идёт. Надо посмотреть в погляд, не видно ли кого.
Отодвинул занавеску - в окне лицо. Лицо в лицо, на меня смотрит, меня не видит. Женщина, вся в белом. Лицо красивое, умиротворённое какое-то.
Нет меня. Ух, страшно. От окна, как от языков огня. Как отбросило. Она так медленно поворачивает голову, наклоняя к окну, вроде на кровать смотрит. На ту, на которой бабка лежит. Боязно.
 А она, как бы увидав то, что ей было нужно, отвернулась от окна и пошла в глубь сада. Занавеску быстрее зашторил. Тут и бабка зашевелилась. До того, как бы спала. А ну как узнает, вот заругает. Ведь не зря видно говорила окно зашторить. Эх, но я же не знал. Не хотел.
- Да не вини ты себя, Светлый. Так нужно было. Она видела?
- Да. Кто  это был?
- Она Сама. Беги в сад, она туда пошла, спроси её, на счастье, или на горе для тебя.
Сорвался, как не было страха. Из комнаты, в сени. Защёлка. На двор, по тропинке в сад. Где, где она? Вон в глубине сада, вроде в туман  входит. Обернулась. Лицо рядом. Улыбка на прекрасном лице. И как шелест в голове, - « На счастье «. И всё, и нет никого.  Может, и не было. Может, пригрезилось всё. Вот бабка сейчас заругает. Возвращаюсь в дом. Стал посреди комнаты.
- Ну что?
- На счастье.
- Ну, тогда не беда. Вот тебе и дар, от смертушки моей.
- Какой дар, бабушка? Она мне ничего не дарила. Какая смерть? Где?
- Вырастешь, Светлый, всё узнаешь. Сейчас, не поймёшь. Ты лучше включи свет везде.
Забегал по дому, вышел в сени, включил свет на входе. Не успел войти в комнату, вбегают взрослее, родственники. Суета, шум, гам, неразбериха. Смотрю на кровать. На ней бабка вытянулась, вроде больше стала. Хрипит, и всё  пытается на потолок показать.
И тут кто-то замечает меня. И я начинаю различать людей. Женщины, во всём чёрном, или сером. Мужчины. В белых рубашках, тёмных костюмах. Кто они. Я никого не узнаю. Меня бросает то в жар, то в холод. Как сквозь пелену слышу:
- Кто-нибудь, заберите отсюда ребенка. Зачем ему  на это смотреть.
Откуда-то появляется Танькина мать. Она выводит меня из дома. А я в тумане. А я те могу идти. Берёт меня на руки, и несёт к себе домой. Дома укладывает меня в постель. Я не могу лежать. Не могу заснуть. Мне жарко и холодно. Вокруг меня какая-то вата. Мне трудно дышать. Я, наверное, умираю. Как же так? Она же говорила на счастье.
У моей кровати люди, к ней же пробивается Танька. Она смотрит на меня, берёт меня за руку, и мне становится легче. Слышу, говорит:
- Позовите деда  Гната. Ему плохо.
Появляется дед. Положил мне руки на голову, Стало ещё легче. От них веет каким-то теплом, силой. Ещё бьет озноб, ещё трудно дышать, но уже легче.
Он достает две бутылки, заткнутые деревянными колышками. Я уже вижу. Я уже понимаю, он собирается меня лечить. Дед улыбается мне, и правильное слово приходит само. Не лечить. Целить.
Кто-то приносит деду полумысок. Дед выливает из одной бутылки воду, долго жжёт над ней спички, что-то говорит шепотом. Из-за пазухи достаёт кисет. Вижу. Дед одет  в белую,  полотняную рубаху. На ней вышит интересный узор. Как будто он складывается в слова. Но что написано, прочитать не могу.
Кто-то подаёт ему кружку. Он говорит:
- Разденьте его до гола. И уберите отсюда Таньку, пусть идёт спать.
Только теперь замечаю, что она всё стоит у моей постели. Всё также держит меня за руку.
Как только она уходит, я перестаю себя ощущать. Мне кажется, я смотрю на себя со стороны. Вот меня Танькина мать раздевает, вот дед  Игнат, начинает брызгать на меня пучком травы. Но я ничего не чувствую. Отчего я так заболел? Я что умираю? Как же так? Она же говорила в Дар.
И вдруг снова в своём теле. Дед брызгает на меня водой. Подносит к моему рту кружку. Слышу:
-Испей внучек Святой воды. Только смотри, три раза глотни. - Пью.
Первый глоток. Ох, какой свежий, приятный воздух. Нет ни какой духоты.
Второй. Как хочется спать
Третий. Всё, сплю.
 Утро нового дня. Не раннее, осеннее солнышко смотрит на меня из окна. Не ужели это всё было со мной. Может, мне это приснилось. Может, это было не со мной. Может, я что-то не так понял. Может, я что-то забыл.
Вот меня ничего не болит. И вообще. Всё очень хорошо. Нужно сбегать спросить у Таньки. Она, наверное, во дворе.
О! Я совсем голый! Значит, это было со мной. Значит, дед Игнат, вчера был. Это он меня вчера вылечил. Нет. Не вылечил, исцелил. На стуле моя одежда. По быстрее, всё на себя. Нужно спросить у Таньки.
  Во дворе, на колоде что у колодца, сидит дед Игнат. Он мастерит свистульку, из какой-то веточки. Хорошие он делает свистульки. Вот бы мне её.
- Здравствуйте, дедушка, кому это вы делаете свистульку.
- Тебе внучёк и делаю. Будешь свистеть в неё, хворь свою выгонять. Вот, держи, я её уже смастерил. А ну подуй, послушаю, как звучит.
Беру из его рук свистульку. Дую. Фу. Что это он сделал. Не  звучит свистулька, а хрипит.
- Дедушка, я не хочу её. Она звучит плохо.
- Дуди, внучёк, дуди. Она сейчас звучит плохо, чем дольше будешь играть, тем лучше будет звучать. Попробуй.
Дую ещё. Дую, как мне кажется долго. И правда, звук, из хрипа начинает переходить на вздохи. Но трудно это. Надоело. Не хочется уже дудеть. Интересно, где это Танька.
-Дедушка, а где Танька, она, что в школу ушла?
-Нет. Танька заболела. Она твою хворь, на себя взяла. Поделила её. Сейчас мается. Ей труднее, чем тебе.
-Дедушка, вы же меня вылечили. Пойдёмте, вылечите и её.
-Что ты постоянно спешишь, нетерпеливый. Вопросы постоянно. Тебе нельзя к ней, ты сам ещё не здоров. Дал тебе дуду. Дуди в неё, пока не сказал о чём, другом. А Таньку твою, лечу, не так как тебя. У неё душа своя, другая. Её не водой и дудой лечить нужно, а травками. Разными. Не гневи меня. Дуй, я сказал.
И снова дую. Хожу по двору и дую. А дед сидит себе на солнышке, вот пристал. Но надо слушаться его, а то заругают. А может и дрына. Нет, меня не драли никогда. Таньку, да. Ну, было, тянули по хребту. И ниже, но реже. И меньше. Зачем искать на свою голову приключений. Они меня сами найдут.
Сама собой приходит мысль наиграть какую-нибудь мелодию. Сажусь на колоду, и начинаю играть. Плохо, что я не умею. Но всё равно, что-то получается. Хорошие, всё-таки, свистульки делает дед Игнат.
Интересно, куда он ушёл? Наверное, к Таньке. Надо посмотреть в окно её комнаты. Вот только, как добраться. У сарая лежит дяди Борина стремянка. Подтащил, пристроил, взобрался. Посмотрим, что там такое. Танька лежит, кажется спит. Как же тут неудобно.
- Ты чего туда забрался? – Лечу со стремянки, хорошо на ноги. Даже не ушибся.
Дед Игнат, в руках миска, смотрит на меня. Сурово, насупил брови. Теперь точно попадёт.
-Иди есть. – Значит, драть не будет. Уже хорошо. Есть хочется, спасу нет. В миске молочный кисель. Ещё банка с мёдом.
- Эх ты, нетерпеливый. Говорил тебе, не смотреть на Таньку. Теперь нужно новую дуду делать. На вот, поешь. Кисель с мёдом.
- Я не люблю молочный кисель. Я хочу борщ с мясом, как бабушка варит.
- Слушай, что тебе говорю. Ешь кисель с медом. Другого, тебе сегодня нельзя. Иди сюда. Сядь возле, а то снова занесёт нелёгкая.
Подхожу к столу с лавкой. Сажусь. Он мне подаёт ложку. Тяжёлая. Надпись по ней, какая-то непонятная.
- Дедушка, ложка странная. Написано что-то.
- Ложка, серебряная, на ней вензель твой. Значит, твоя ,именная. Теперь, твоя. Ешь.
Ем кисель с мёдом. Вкусно. Раньше не любил. Дед сидит рядом, мастерит дуду. Он постоянно носит с собой веточки, мастерит свистульки. Потом раздаёт детям. Быстро у него это получается. Скоро и эта будет готова. Моя. Мне. Уже дыры сверлит. Быстро, а я ещё не поел. Не, больше не хочу. Кисель не то. Другое дело борщ, или драники.
- Больше не хочу, спасибо.
- На здоровье. На вот тебе новую свистульку. Подуди, хочу послушать.
Дую в дуду. Новая, по новому играет.
- Сыграй-ка, что-нибудь.
Пытаюсь. Звук идёт, а пользы ноль. Постоянно сбиваюсь. Смотрю, дед хмурый сидит. Думает.
- Нет, - говорит – Не то. Не послушал меня, полез к Таньке. Будет теперь тело твоё, всю жизнь тебя испытывать. А мог бы этого не иметь. Дай её сюда, и старую давай.
Забрал у меня дед те свистульки. Сказал, новые будет делать. Потом делал. Много. Долгие годы. Ни одна не подошла.
Смотрю, идёт Танькина мать.
- Дед, она тебя зовёт. И его.
- Да как она может звать. У неё речь отнялась, или, полегчало.
- Нет, не полегчало. Мы ей вот тетрадку дали. Написала. На вот, прочитай.
- Что ты, тычешь мне её. Что, совсем затюкалась. Может, не знаешь, что  читать не умею. Дай ему, пусть читает, что там накарябано.
Беру тетрадь. На ней, действительно накарябано, не написано. С трудом, читаю.
- Гнат и Светлый.
- Кто Светлый?
- Так она его называла. – Говорит Танькина мать.
- Он Светлый? – Смотрит на меня с интересом. – Ах ты, мать честная. Что натворила. Он же теперь, всю жизнь, непонятным будет. Не понятым. Идём скорее внучек. Горе, то какое, беда. А вы, зачем послали мальца?
- Так она говорила.
- Говорила. А вы зачем живёте. Или не знаете. Ох, ну что за жизнь такая. Не будет мне теперь покоя.
Идём вслед за Танькиной мамой. Всю дорогу слышны причитания деда. И от них, становится муторно на душе. Неспокойно. Обо мне, причитает. Что-то не так. Что-то изменилось. И на улице, как-то неуютно. Ветерок холодный подул. Серее стало. Да нет, всё как прежде. На небе солнышко светит. Ещё ласкает меня, совсем не холодный ветерок.
Всё будет хорошо.
- Всё будет хорошо, не переживайте дедушка.
Смотрит на меня с удивлением. Видно как по лицу бегут мысли. Лезет к себе за пазуху. Достаёт дуду, протягивает мне.
-На, дуди пока.
Беру. Начинаю дуть, и вижу, отлегло. Лицо разглаживается, поворачивается, идёт дальше.
А то смотришь, получил бы дрына. А я чё? Да я ничё. Я же не хотел.
Во дворе, у бабки, полон двор людей. Мужики стоят. Курят. Тихо переговариваются. Женщины копошатся у летней кухни. Щипят кур. Носят посуду. Кипит работа.
У входа пристроили дубовыну. Ещё не окрашена. Цельная. Из одного дерева. Где только дуб такой нашли. Наверно в чёрном лесу. Большая какая.
Проходим в дом с дедом. В комнате никого. Всё как вчера. Печь, стол, кровать. Стульев только нет.
Бабка, как прежде, лежит на спине. Но уже не хрипит. Подходим. Видно, жива. Глаза говорят. Толи просят чего, толи приказывают.
Протянул руку, положил на её. Вижу, что понял, чего хотела. Надо что-то сказать.
- Всё будет хорошо, бабушка. Всё будет хорошо.
Вижу, легче ей стало. Даже руку приподняла. Показывает мне. Иди. Только потянулся к выходу, очнулся дед.
- Смотри, не ешь ничего. Я сам тебя покормлю. Не бери ни у кого, ничего. Стань там, у своих. Я скоро выйду.
Пулей вылетел из дома. Подскочил к дяде Боре.
- Дядя, меня к вам дед послал.
- Ну, как там? Что?
- Да ничего. Всё будет хорошо.
Смотрит на меня, с каким-то интересом. По-другому. Может, что-то не то сказал. Вроде не ругает. И дрына не ищет.
Потянулись к нам мужики. Загомонили. Началось движение. Кто-то тащит табуреты, кто-то громоздит на них гроб. Несут краску, кисти. Красят в чёрный цвет. Всё. Меня нет. Никому не нужен, всем мешаю, ко всем пристаю с вопросами.
- А зачем в черный цвет. -  Все отмахиваются
- Так надо.
Кому надо?  Зачем надо? Нет ответа. Вот выйдет дед, он им покажет.
Выходит дед не скоро. И прямо с порога.
- Зачем покрасили в чёрный цвет? Кто придумал?
- Так заведено, - отвечают.
Махнул рукой, подошёл к нам, с дядей.
- Она говорит надо раскрывать крышу, пробивать потолок.
- Ты что дед. Дом новый. Два года как поставил, сам видел. Крыша железная. Что теперь делать?
Это говорит дядя Боря. Весь сразу как-то поник. Дед напротив, взъерошился, закипел.
- Ты, когда посылал мальца, думал, как она будет отходить? Ведь не в срок. На себя не взял. Теперь, без этого, не отойдёт.
- Она сама хотела.
- Хотела? Пусть бы сама делала. Ты сделал. Что теперь у меня спрашиваешь, что делать? Делай что хочешь. Я говорю, что нужно. Пойдём внучек со мной. Завтра решат, завтра вернёмся.
Мы идём со двора. Дом деда, через улицу и сад. Выходит двором на соседнюю улицу.
Но к нему не идём, садимся в саду. Стол со скамейками, вокруг. Прямо под деревьями.
Дед снова начинает мастерить дуду.
- Дедушка, я кушать хочу.
- Тебе нельзя, внучек. Стемнеет, бабка нам даст супчик. Из курочки. Вареничков с вишней. Сметанки нальёт. Потерпи. Уже не долго осталось.
Да, суп с курочкой я люблю. Вареники с вишней, обожаю. Ради такого удовольствия, можно подождать. Интересно, откуда он знает, что я люблю? Может спросить?
- Не надо. Я тоже это люблю.
Да что они, сговорились все. Может, я думаю вслух. Или все могут, только я  один не могу.
- Да нет внучёк. Думаешь ты, не произнося слов. Просто, думаем,  похоже. Вот и отгадываю я, то, что нужно. Мне с тобой интересно. Вот и всё.
- А ты присмотрись ко мне. Что я думаю? Сможешь?
Начинаю рассматривать деда. Хмурится. Вертит ветку, и так, и этак. Но, дуду не заканчивает.
- Ну что? О чём я думал?
- Да не думали вы. Вы сомневались. Правильная ли получится свистулька, подойдёт ли мне.
Дед смеётся весело, задорно. Я вместе с ним. Хороший дед, не злой.
- Да права была Одарка.  Только вот сомнение, это тоже мои думы. Но это поймёшь позже. А так молодец. А впрочем, это дар у тебя. Гордится не чем. Нужно учиться. В жизни пригодится. Хоть, даже зная, не всегда будешь делать себе в пользу. Да и другим. Не знаешь почему?
- Знаю.
- Почему? А ну, а ну.
- Не всегда то, что кажется в пользу, будет хорошо. Может польза стать плохой.
- Ого! Ну и ну! А я всю жизнь прожил, но до такого не додумался. Ну, ты даёшь.
Сам придумал, или где слышал
- Не знаю. Не помню.
Мы вновь рассмеялись. Да, хороший дед Игнат. Добрый.
-Не хвали. Не так уж я хорош. Да и добрым бываю не всегда. Бываю и злым.
Смотрю на него. Хорош. Что говорить. Ещё заругает. Лучше слушать, и учиться.
 Время летит, как один миг. Вот уже сумерки на улице. А мы говорим, говорим.
- Дедушка, а я умру?
- Ох! Ну, что ты. Вопросы такие задаёшь. Все люди когда-то умирают. Ты не бойся. У тебя ещё много дней. Да и не знаю я, что потом. Мы просто говорим, человек умирает. Но, думаю, это не так, как мы себе представляем. Трудно мне с тобой будет. Ладно, пойдём в дом, будем ужинать.
Мы идём, помаленько, в дом. Сумерки сгустились. Нависли тьмой, давят. Припомнилось вчерашнее. Не уютно в дедовом саду. Но рядом он. Уверен, спокоен. Идёт, внимательно рассматривая тропинку. Не спеша. Ногу ставит ровно, твёрдо. Интересно.
- Дедушка, а сколько вам лет.
- Не знаю. Вот когда красные поляков погнали, я второй раз женился. Жена молодая умерла. Да и дети её, тоже. Все. Четверо. Последний из них, Иван, лет десять назад. Похоронил. Хороший был. Не пил, не курил. Война здоровье забрала. Пошёл туда же куда и мать. Добрым был. А жена его, не такая. Как умер, запила. Тоже умерла. В канаве утонула.
Так за разговором, подходим к дедовому дому. По сравнению с Танькиным, а тем более, бабкиным, так, невзрачная хибарка. Низенькие, маленькие окна. Маленькая дверь. Довольно высокий дед, сгибает голову, когда проходит в дом, чтобы не ударится головой о поперечину. Через маленькие сени проходим в комнату, которая оказывается довольно большой внутри. И довольно высокой, как  не странно. Наверно потому, что пол земляной, и почти на целую ступень ниже двери. На полу лежат плетёные половики, приходится переобувать  обувь. Обуваем чуни,  валенки, с отрезанными голенищами. Они, конечно, мне неимоверно велики. Деду тоже. По этому он идёт в них, немного пришаркивая. Я же их просто тащу по полу, сдвигая за собой все половики.
В углу, у плиты, стоит довольно полная женщина. Раскраснелась, ещё не совсем старая. По виду вдвое, а то и втрое моложе деда. Лицо доброе, умное, улыбка на губах.
- Ты кого к нам привёл  Старый?
- Знакомьтесь, это моя пятая жена, баба Мария. А это, тот вьюн, который показал Одарку ей.
- Здравствуйте, тетка Мария.
И вдруг, когда шагнула мне на встречу, понял. Она не такая молодая, как мне показалось сразу. Идёт с трудом, старческим шагом. Да и руки. Они сами говорят, сколько видели труда на своём веку.
- Ой! Бабушка, извините.
Засмеялись весело, задорно, вместе. И сразу видно. Нет им столько лет,  сколько пройдёно по жизни.
- Так вот ты какой. Смотри, дед, Светлый.
- Ах ты глазастая. Смотри, разглядела. Теперь уже не Светлый. Но может ещё, поправлю. Одарка с детьми додумалась.
- Да нет, ты не понял. Он Светлый. Но другой. Не такой. Не ваш.
- Да, а какой?
- Смотри. У него путь другой.
Смотрят на меня во все глаза, как на  чудо какое-то. Друг на друга. Замешательство полное. Понимаю, чем-то удивил, но чем я им могу помочь?
И вдруг в один голос:
- Путь Старейшего.
Что говорят. Светлый, Старейший, путь. Я сейчас сам скажу.
- Я не светлый, а русый. У старейшего, путь свой, а у меня свой. Я пока сам. Один.
Дальнейшее можно охарактеризовать одним, ну двумя, словами. Шок. Ступор.
Что сказал, зачем?  Обидел таких хороших людей. Зачем?
Но они быстро спохватились.
- Давай, бабка, нам есть. Мы проголодались.
- Ой, что это я. Садитесь скорее, я сейчас.
Знаете, что такое скатерть-самобранка. Проехали. Это медленно. Это не то. Вам нужно было видеть, как накрывала на стол бабка Мария. Раз. Всё. Готово.
 Блюда из рыбы. Блюда из птицы. Кролика. Огурцы, помидоры, капуста, запечённый творог. Котлеты, вареники. Трёх или четырёх видов. Суп…
Это продолжалось бы долго, но остановил дед.
- Кем бы он ни был, ему сейчас много есть нельзя. Давай так. Сегодня, супчик и вареники с вишней в сметане. Попить, земляничный морс. А завтра, уже корми его своими разносолами. Ты как, не против?
- Я, нет.
- Ну и хорошо. Приступим, помолясь. Ты молится умеешь?
- Нет. Бабушка читает Отче наш. Знаю его и я.
- Вот и хорошо. Прочитай нам.
Прочитал молитву, немного стесняясь внимания. Но в целом, думаю, не плохо. Для того времени.  С учетом малых лет.
Когда ел, сколько, что, не помню. Впечатления того дня наполнили, под завязку. Увидав, моё состояние, дед предложил спать не печи. Все удовольствия сразу.  Радость. Как поел, сразу спать. Мне хватило прислонить голову к подушке.
   Утро нового дня заполнилось запахами. Дома, в своей семье, похожие запахи тревожили меня, лишь по большим праздникам. Слюни мои, подняли меня раньше, чем я проснулся.
- Бабушка, а где дед Игнат?
- Да ну тебя. Напугал. Он пошёл во двор. Скоро будет. Ну, как ты себя чувствуешь?
- Спасибо, хорошо, доброе утро.
- Доброе. Молодец, что вспомнил. Вставай, иди во двор, умывайся. Зови деда. Будем завтракать.
Выскочил из дома, плеснул в лицо холодной водицей. Как росой умылся. Веселит это удовольствие тело. Сзади кряхтит дед.
- А, ранняя пташка. Проснулся уже. А слабо по пояс.
- Не. Не хочу. Боязно.
- А зря. Со временем поймёшь, полезно.
- Вот когда станет полезно, тогда буду, а пока не хочу.
Дед смеётся.
- Тебе можно, что-либо сказать, чтобы ты не нашел ответ7
- Да.
- Что?
- Скажите сразу ответ.
- Ну, хорошо, знай правильный ответ. Умываться и обтирать  тело утренней водой полезно всегда. И в твоём возрасте тоже. А вот, слово не хочу, может навредить. Не замечал? – И так хитро, в сторону кустов, головой кивает.
- Ну, ладно, пойдём завтракать.
Мы заходим в дом, садимся за стол, и он продолжает:
- Ты запомни. Если тебе говорят, сделай, ты не спеши искать ответ. Подумай. Может нужно сделать. Слова хороши в разговорах, и то не всегда. А в делах, и подавно. Понял?
- Думаю, да, но нужно ещё подумать.
- Ну, бабка, каков гусь?
- Вы пришли есть, или разговоры говорить. Помолитесь и с Богом.
Жареная картошечка, грибы, сырники со сметаной. Кружка парного молока с выпечкой. Всё. До отвала .До не хочу. До лени. С трудом выдавливаю из себя:
- Спасибо.
- На здоровье. Ну, что пойдём, прогуляемся к бабке. Узнаем, что решили.
 У деда Игната, тоже хороший сад. Большой, ухоженный.
С высоты лет, вспоминая деда, я никак не могу найти ответ:
-« Как? Как он всё успевал? Держал в порядке немалое хозяйство. Дом, сад, Кролики, утки, гуси, огород. Ходил в лес. Собирал грибы, ягоды, лечебные травы. Рыбачил. А самое главное, детей исцелял. Да и ёще, наверное, делал много разных дел. В его немалые годы.
   Человек дела, он и словом владел, с большим мастерством.
  ….Но о нём, самом, уже другой рассказ….
… Идём через сад. Он останавливается, достаёт новую свистульку:
- А ну, попробуй эту.
Я начинаю, что-то наигрывать, и он веселеет.  Но проходит совсем немного времени, и дуда, в моих руках, начинает снова хрипеть. Дед тут же забирает её, и подаёт другую. Так, по дороге через сад, поменяли четыре. Последняя, играла дольше всех. Дед доволен, я тоже.
 За время знакомства с дедом, за этих полтора дня, мне ни разу не было скучно. Ни одной минуты. Или даже, просто, не интересно. Бывают в жизни такие люди.
Заходим во двор бабки Дарьи. Люди, находящиеся в нём, похоже, переделали все свои дела. Сидят, стоят, ждут. Ни движения, ни звука. Стоило нам появиться, начинается жизнь. Зашевелились, зашептались, пошло движение. Пошла жизнь.
К нам подходит дядя Боря. Как о давно решённом, говорит:
- Мы вынесли стол, отодвинули кровать на центр комнаты, принесли нужный инструмент.
Дед, вижу, не мало не удивлён. Уверен, спокоен.
- Так тому и быть. Нужно, чтобы сняли жесть с кровли, напротив угла комнаты, я покажу где.
Он уходит с дядей за дом, а ко мне подходит Танькина мать.
- Ты где спал? У деда? Он тебя не обижал?
Я был неимоверно удивлён. Она что, не знала, где я спал? Почему этот славный дед, должен был меня обижать?
По всей вероятности, она увидела моё удивление, так как тут же поправилась.
- Ой! Что я говорю. Ты не подумай плохого. Дед хороший. Только делает всегда все, что хочет.
Я молчу. Зачем ей знать, что так поступают все люди. И она в их числе.
Она ещё говорит, говорит, говорит, но, я её уже не слушаю. Мысли её прыгают с первого, на пятое. Смысла в этих словах нет. Они пролетают, как посторонний шум, не оставляя в голове, ни одной мысли. Но и самому додумать не дают. Выхожу из полного отупения, когда к нам подходит дед. Он сразу ставит всё на свои места.
- Что ты ему говоришь? Он дитя. Тебя даже я, старый, понять не могу. Ты бы сходила в сельсовет, сделала нужное. Она скоро отойдёт, как хоронить будете. Могила нужна. – И продолжил, обращаясь ко мне:
- Идём, внучек, в хату.
Когда отходим, так чтобы не слыхала, продолжает:
- Ты не думай о ней плохо. Её сейчас беда затуркала. Мы идём сейчас в дом. Знай, то, что ты увидишь, может тебя испугать. Сначала. Но ты не спеши пугаться. Смотри и думай.
 Вошли в дом. Уже от одного разговора с дедом, меня пробирает нервная дрожь. Видно поняв моё состояние, дед берёт меня за руку.  Спокойно смотрит мне в глаза. И столько в этом взгляде было покоя, знания и уверенности, столько силы, что я понял : - бояться нечего. Всё, что должно было случится плохое, уже случилось. Близок итог. И его нужно узнать. Спокойствие пришло само по себе.
 За нами вошли два мужика. Внесли два крепких, массивных табурета. Потом занесли длинный коловорот, на крепкой железной палке, с деревянными рукоятями на краю. Дед показал им место на потолке, ближе к углу комнаты. Тому углу, в котором раньше стояла кровать.
Они, прямо стоя на полу, начали сверлить потолок.
Дед говорит:
- Читай « Отче наш», не переставай, пока не выйдёшь из дома.
Загнав бур коловорота в потолок, так, что стало неудобно сверлить, мужики поставили табуреты. Перекрестились, залезли на них,  и медленно, с натугом, начали его вращать. Когда он пошёл легче, они слезли, перекрестились, и без слов вышли из дома.
 Пока всё это происходило, моё внимание было занято молитвой, и тем, что делали мужики. А тут я посмотрел на бабку. Она смотрела себе через голову, в то место на потолке, из которого торчал бур коловорота. Потом перевела взгляд просто над собой, и медленно, как бы не спеша, сложила руки на груди.
  Вдруг послышались удары сверху, по потолку пошли трещины. Посыпалась штукатурка, глина, начали выпадать куски какого-то дерева, а затем, из потолка выпал целый квадрат. Вместе с коловоротом.
 Тут же вошли давешние мужики. Вынесли сломанные табуреты, их то ли забыли, то ли оставили специально. Затем вынесли мусор, а пыль сгребли в угол. Подошли к кровати, со стороны ног, и перекрестясь, стали толкать изголовье к пролому в потолке.
Когда оно поравнялось с проломом, по телу бабки пробежала дрожь. Я явственно услышал, от онемевшей на всегда:
- Спасибо. Или всё-таки, Спаси Бог.
Мы вышли из дома, и дед сказал:
- Ну, слава Богу, отмучалась.



                Эпилог.

Иду по лесной тропе. Под ногами шелестит опавшая листва. Кое-где видны упавшие ветки и деревья. На них разная степень гнили. Разложения. Они закончат свою жизнь в земле. Со временем сами ею станут. Они ли? Или только их земные тела.
  Вот и мы, закончив свою жизнь на земле, тела свои кладём в гробы, зарываем в могилы. Говорим себе, другим, друг другу: - Это смерть. Это всё.
Всё.
  Ну, хорошо. Если это всё, зачем тогда пробивали ту дыру. В потолке? Если человеку, видно сильно нагрешившему в этой жизни, нужна была дверь в потолке, то как нам. И куда она через потолок ведёт? Не в землю же. Если бы туда, нужно было бы рыть яму, или погреб. А может быть и колодец. Каждому в меру его грехов.
 И, наконец. Это последнее спасибо, из онемевших уст. Или это всё-таки, Спаси Бог. И всё. Всё.
  Теперь, по прошествии многих лет, ко мне пришло понятие.
Зная, что её жизнь, эта земная жизнь, заканчивается, бабка страшилась открыть эту дверь. Затем и нужен был я. И дед Игнат. Чтобы получить проход дальше. Чтобы мы открыли эту дверь. Вот теперь всё.
 Дверь во всё.