«Мой отец был кожевенником, думаю, что он занялся этим делом не просто так. Очень может быть, что и его отец и дед занимались этим же ремеслом».
«Что ж, это какая ни какая, но всё же ниточка для поиска, правда, кожевенное ремесло у нас развито и в городе, и в окрестностях. Поэтому тебе придётся попотеть, пока ты найдёшь кого-нибудь, кто слышал о твоей родне. А сейчас пойдем с нами в дом стражей порядка западной части города, где ты спокойно переночуешь, позавтракаешь, а затем зарегистрируешься в книге приезжих. Договорились?»
«Конечно, я буду только благодарен такому гостеприимству, на которое не смел, и рассчитывать», - откровенно ответил я.
И мы впятером побрели по ночным улочкам города. Мои спутники, впрочем, продолжали нести службу, и бдительно осматривали места, которые мы проходили. Всё было спокойно, но как оказалось, спокойствие это было обманчивым. Нет, с жуликами и бандитами нам не довелось встретиться, но на одной из улиц послышался шум драки, даже не драки, а боя. Звенело оружие, раздавались крики, женский голос молил о помощи и пощаде.
Мы бросились на этот голос, и через минуту увидели следующую картину. Двое мужчин, стоя спинами к стене одного из домов, прикрывали женщину, и отбивались сразу от семерых нападавших. Улочка была узкой, поэтому нападавшим не удавалось одновременно атаковать свои жертвы. К тому же, у защищавшихся в руках были короткие прямые мечи, которыми они владели мастерски.
У их врагов, мечи были длинными и кривыми, похожими на казачьи шашки, или турецкие ятаганы, что в данных условиях только мешало атакующим. Но силы были не равны, оба защитника уже были ранены, потому что и нападавшие знали толк в бою на мечах.
Мы подоспели вовремя, и наше присутствие остановило сражение, правда, не надолго. Увидев, что перед ними стражи порядка, семерка быстро сориентировалась, и выделила против нас троих бойцов, посчитав, что их будет достаточно для того, чтобы сдержать наш отряд. Вартан попытался командирским голосом остановить нападение на нас, но только упустил время, чтобы отразить атаку. Кроме Сурена никто из стражей не ожидал такого развития ситуации, поэтому в первые же секунды, двое из них были серьёзно ранены. Не избежал раны и Вартан.
Я находился позади стражников, поэтому, видимо, командир семерки не обратил на меня должного внимания. Когда же я, вытащив свой акинак, вступил в бой, было уже поздно исправлять ошибку. Тремя ударами я сразил троих, напавших на нас, и атаковал четвертого противника. Тот продержался секунду, на пятого я потратил столько же, и схлестнулся с вожаком.
Тот оказался совсем не прост, по его умению вести поединок, я понял, что он обучался в похожей или той же самой «школе», что и моя четверка братанов. Выражаясь современным языком, передо мной стоял ниндзя десятого века нашей эры. Кто были его подручными, его учениками или слугами, разбираться было некогда, потому что, несмотря на своё умение и реакцию, с ниндзя, даже мне приходилось «держать ухо востро». К счастью, я понял, что у этого нет с собой сюрикенов и иных метательных «мерзавчиков», которыми, обычно, были увешаны его коллеги.
Его атака была молниеносной и изобретательной, но ни ему было тягаться со мной. Правда, мой ответный выпад, он сумел парировать. Никто из наблюдавших, не решался встрять в наш поединок, понимая, что бой ведут не просто опытные воины, а мастера. Мой оппонент стал очень осторожен, но на его решимости добиться победы, это никак не отразилось. Место было узким, поэтому он не стал пытаться поймать меня на круговом движении, а провёл несколько ложных выпадов, понуждая поверить, что хочет атаковать в ногу. Я точно знал, что на третьем выпаде, он проведет настоящую атаку сверху, поэтому, приготовил ему свой сюрприз. Всё получилось, как я и предвидел, и отбив его удар сверху, лезвие моего акинака скользнуло вниз, по лезвию его ятагана, обошло рукоять меча и снизу отсекло кисть противника. Но на этом я не остановился, а продолжил атаку, ударом ноги, сбивая врага с ног, и приставляя к его горлу остриё своего меча. Я не знал, что выберет ниндзя, смерть или жизнь, но пошевелиться, чтобы не проткнуть себе горло, он уже не мог. Впрочем, отрубленная кисть, не давала ему возможности сосредоточиться.
Седьмой, оставшийся в живых и при оружии, не убежал, но и не пытался нападать на кого бы то ни было. Наоборот, увидев, в каком положении находится его вожак, этот воин покорно сложил оружие, и попросил приблизиться к своему командиру или хозяину. Я не позволил, потому что знал, что собирается выкинуть этот тихоня.
Моя «братская» четверка рассказывала мне о порядках и правилах наемных убийц, – не оставлять следов, а, значит, не оставлять свидетелей, которые могли бы заговорить. Своих раненных, если не было возможности их спасти от пленения, клан убийц и шпионов приканчивал без рассуждений. Когда последний, из оставшихся наемников, складывал оружие, я видел мимолетный обмен взглядами его и вожака, и видел, как в рукаве тот запрятал кинжал, а между пальцами разместил две таблетки, видимо, отраву. Поэтому, на просьбу приблизиться к вожаку, я ответил отказом и встал так, чтобы воспрепятствовать, любой его отчаянной попытке убить своего командира. «Шестерка» попыталась меня обмануть, проявив покорность судьбе, но напрасно, на такое меня уже невозможно было «купить».
Я в приказном тоне заявил, что пока свежо упоение боем, необходимо допросить каждого из наемников по отдельности, вдали друг от друга. Сурену я сказал, чтобы он занялся вожаком с отрубленной кистью, а сам, проскользнув расстояние, отделявшее меня от «шестерки», крепко прихватил того за горло, пережав сонную артерию. Моего пленника быстро сморило, и я спокойно, не торопясь, вытащил у него из рукава кинжал и подобрал, выпавшие таблетки.
Сурен только покачал головой, увидев такие «подарки». Он сразу понял, кому они предназначались, а его товарищ от таких сюрпризов, ахнул, но, истолковал ситуацию по-своему:
«Вот, подлец!» – воскликнул он в негодовании, - «Его помиловали, а он приберег для нас кинжал и отраву!»
Я и Сурен не стали возражать на это восклицание, а занялись каждый своим делом. Третий из нашей команды поспешил на помощь Вартану и второму раненому стражу порядка. Женщина, точнее, совсем ещё молоденькая девушка, уже оказывала помощь своим раненым спутникам. Я отметил довольно уверенные её действия, но меня сейчас заботило другое. В какую такую историю я опять вляпался, куда она меня приведет, и есть ли смысл допытываться у плененных нами, истины? К тому же, здесь, явно была замешана эта девушка, а когда дело касается женского пола, то ничего хорошего от этого не жди. Пока мой «клиент» был в «коме», я присмотрелся ко всей троице спасенных. Благо светила яркая луна, я довольно хорошо рассмотрел каждого. Конечно, перво-наперво, я обратил своё внимание на ту, которую с таким упорством защищали её спутники.
Невысокого роста, с явно жгуче темными волосами, у неё была, на удивление, очень белая кожа. Глаза, видимо, тоже были светлыми, хотя в темноте, даже с моим зрением, трудно было определить их цвет. Лицо не было красивым, оно было прекрасным, полное сочетание пропорций носа, губ, щёк, ушей, очертаний головы. Определить стройность и полноту её фигуры оказалось довольно сложной задачей, из-за обилия одежд, которые были на ней одеты. Но, лично у меня, создалось впечатление, что без одежд эта «подруга» выглядела бы обалденно. Возможно, моя буйная и очень голодная фантазия нарисовала не совсем верно контуры её тела, но её маленькие ручки и небольшого размера обувь, не оставили у меня сомнений, что девушка прекрасна, как газель или только что распустившийся цветок. Единственно, чего я никак не мог определить, к какому типу отнести эту красоту? Вроде бы и не восточный, но и не западноевропейский.
Кстати, два её спутника были очень похожи на неё, из чего я пришёл к выводу, что они ей приходятся родней, скорее всего близкой. Конечно, как особи другого пола, они выглядели грубее, суровее и, соответственно, проще, но по всем мужским канонам, - это были мужественные красавцы. По их одеждам невозможно было предположить их статус в обществе, но вся троица явно происходила не из рода пахарей или ремесленников. Скорее всего, они были купеческого или, даже, дворянского происхождения. После своих наблюдений, мне ещё сильнее захотелось познакомиться с ними. Однако сейчас было недосуг, стоило вначале переброситься парой фраз с одним из пленников, который стал уже приходить в сознание.
Необходимо было испытать его нервную систему, насколько она пропиталась духом «ниндзя». Могло оказаться, что этот дух ещё не слишком проник в его сознание, а, значит, существовала возможность надавить на «психику» и «выбить» чистосердечное признание. Возможность проникнуть в его мозги, я уже испытал, но, к сожалению, все подступы к нему были заблокированы. Ниндзя умели ставить хорошие блоки не только в рукопашной. Конечно, я не был профессиональным дознатчиком, но кое-чего теперь «сёк» в психологии и надеялся на фактор страха и неожиданности. Для этого я запасся отрубленной кистью главаря, с какой-то замысловатой татуировкой, и, как только мой «клиент» начал отличать явь ото сна, сунул ему под нос эту «улику», и с «льдинкой» в голосе, произнес:
«Кто вас нанял? Имя заказчика, или с тобой обойдутся очень жестоко. У нас нет времени ждать твоего подробного доклада, да и о многом мы уже знаем. Мне нужно имя заказчика, тогда, возможно, у тебя будет лёгкая смерть, в противном случае, я очень долго буду истязать твоё тело. Ты будешь просить о пощаде, будешь просить о смерти, но она к тебе не придёт до той поры, пока я не решу, что ты уже «пуст» и никому не нужен. Мало того, я распущу слухи о том, что знаю имя Заказчика, о котором ты мне всё рассказал перед тем, как снова впасть в «кому». Скажешь ты, или нет, для меня, по большому счету, это не будет иметь значения, потому что тебя, как единственного, оставшегося в живых, захотят «убрать», и я не буду чинить им препятствия. Ты у меня станешь подсадной уточкой для селезня, на которую он рано или поздно попадётся. Я «убью сразу двух зайцев», - опозорю тебя и твой клан, а заодно вычислю Заказчика, который посмел «положить глаз» на прекрасное и невинное создание. Ты понял, «чувак»? Ты осознал, что ждёт твоё тело и душу? Ты усёк, козёл, что тебе не будет успокоения и после смерти?»
Я чувствовал, что парень на грани срыва, что, вот чуть-чуть дожать и «дело в шляпе»! Поэтому я заговорил ещё спокойнее и безразличнее:
«В общем, так, считаю до трёх, а после у тебя уже не будет возможности что-то исправить. Один!»
«Только ты и я», - выдавил из себя приговоренный. – «Убери всех как можно дальше, чтобы ни одно, ты слышишь, ни одно ухо не смогло меня услышать».
«Хорошо, но только без глупостей. У меня хватит сил и умения справиться с тобой в одиночку».
Я подхватил его и мы отошли на другой конец улицы, так, чтобы ни одна живая душа не могла услышать признания наемника. Его вожак находился в обморочном состоянии и не мог никак повлиять на своего подчиненного.
«Ну, я слушаю!»
«Я знаю не много, только имя Заказчика и задачу, которая была перед нами поставлена».
«Я же сказал, что слушаю!»
«Имя Заказчика, Амадей, кто он и где он, я не знаю. Задача, - схватить и доставить ему всех троих, кого вы спасли, живыми. Если бы не это, наш повелитель справился бы с этим и в одиночку. Вот и всё, что я знаю».
«А куда вы должны были доставить эту троицу?»
«Повелитель должен был сказать об этом, только после их захвата. Я и имя-то Заказчика услышал случайно, да и то потому, что у меня очень хороший слух».
«Где ты слышал его имя и от кого?»
«Здесь, в Карсе, при встрече нашего Повелителя с ним. Прощаясь, Повелитель произнес, будь, уверен, Амадей, я справлюсь с этим заданием в точности, как ты хочешь».
«Когда состоялась их встреча?»
«Три дня назад, в одной из гостиниц на окраине города».
«Название гостиницы помнишь?»
«Да, конечно, но я не думаю, чтобы Амадей проживал там же».
«Думать предоставь мне! Название».
«Паллада!»
«Хозяин, эллин?»
«Понятия не имею! Я в Карсе впервые».
«Это всё?»
«Да и я готов к смерти. Помни, что ты обещал не выдавать меня».
«Я сдержу своё слово, если ты, действительно, сказал мне всё, что знал…»
«Я сказал всё, что знал, видел и слышал об этом задании. Давай не тяни!»
Я не стал тянуть. Удар моего меча был невидим для него, поэтому он даже не понял, что убит. Во всяком случае, на его лице не отразилось ни мук смерти, ни удивления. Голова отделилась от тела, и оба эти предмета упали в уличную пыль. Я вернулся к своим спутникам, которые с удивлением смотрели на меня.
«Зачем ты обезглавил его? Мы могли бы отвезти наемника в городские подвалы, и там допросить его как следует», - воскликнул Сурен. – «Под пытками он выложил бы всё, что знал!»
«Нет, Сурен, этот парень ничего не сказал бы, даже под пытками. Эти ребята не простые наемные убийцы, они из одного из кланов наемных убийц. Понимаешь разницу?»
«Да, о таких убийцах ходят легенды, но за двадцать лет службы мне впервые довелось встретиться с такими парнями. А, видимо, важные ребятки эти трое спасенных нами, если на них нацелили таких умельцев!»
«А вот об этом мы узнаем, когда познакомимся с ними поближе. Пока же меня заботит название их клана. Присмотрись, на этой отрубленной кисти, рисунок. Но я не могу определить, что это, - крылья или …»
«Можешь не сомневаться, крылья, вот только чьи? На птичьи похожи, но не птичьи. Скорее, это что-то мифологическое. Сами они похожи на персов, у которых есть только одно крылатое существо в мифологии, - Симург».
«О, а ты знаток иранской мифологии!»
«Наша мифология очень схожа с иранской. Армяне во все времена сосуществовали рядом с персами, иранцами, туранцами и прочими анцами. Мы сами такие же арии, как и они, как и скифы с сарматами, как и русы и другие, роды и племена. Мы все одной крови, с одного ростка, только забыли об этом, не выгодно помнить, потому что в племенах Ариев, не принято убивать сородичей. Но, если кто-то признает, что в Европе все племена родственны друг другу, то, как же тогда наши властители смогут вести войны. Поэтому мы разделены пространствами, языками, верами. Иногда мне кажется, что это сделано специально, но не божествами или Богом, а людьми, которые захотели править остальными».
«Что ж, твоя философская гипотеза Вавилонского столпотворения не лишена обоснованности для того, чтобы её можно было бы принять за рабочую версию нового направления политической философии. Только мы немного отвлеклись от сиюминутной проблемы. А за большим необходимо видеть и малое, поэтому я выскажу предположение, что клан, с которым нам довелось сегодня сражаться, называется «Симург». Так?»
«Похоже, только птица Симург имеет две ипостаси: доброе начало и демоническое».
«Ну, как может у профессиональных шпионов и убийц быть доброе начало?»
«Да уж, демонические черты им подходят больше», - согласился Сурен.
Вартан и второй раненый страж, пока лежали и подремывали. При них находился третий из их команды. Девушка ни на шаг не отходила от своих двух защитников, которые тоже, пока, не имели сил двигаться самостоятельно.
Пока мы философствовали, вынырнул из беспамятства вожак убийц. Глаза его были ещё мутными, но веки и пальцы его здоровой руки, начали шевелиться. Заметив это, я стал готовиться к допросу предводителя киллеров. Поединок предстоял не легкий, этот и знал больше, но и хранить доверенные тайны умел лучше своих подчиненных.
Прошло минут десять, пока, наконец, главарь стал понимать, где он и, что с ним. За это время я перебрал в уме несколько вариантов допроса: по религиозным признакам, жадности, фанатизму, мстительности, жажде к жизни, боязнь бесчестной смерти. Наконец, я понял, что мой клиент окончательно очнулся. Я внимательно вгляделся в его лицо, глаза.
Лицо было бледным от потери крови, но глаза были веселыми и озорными.
«Что, покружимся, воин?» – слабым, но непокорным голосом произнес пленник.
«Боюсь, что кружиться нам с тобой не придётся, не то у меня настроение нынче. И я не буду от тебя скрывать, что мне многое уже понятно и известно. Есть, правда, несколько уточнений, которые должны окончательно прояснить обстановку, но, даже, если ты не захочешь отвечать, в общем-то, ничего не изменится».
«Но вопросы всё-таки есть?»
«Есть. Первый. Как мне тебя называть?»
«Да хоть шакалом, мне безразлично».
«У, а ты, даже перед смертью, хочешь произвести впечатление, молодец! Только имя твоё мне нужно не для того, чтобы тебя называть, а для того, чтобы знать, как тебя хоронить. Если ты Мухамед или Иса, то я похороню тебя по мусульманским обрядам. Если ты Моисей или Авраам, то по иудейским, если же ты Ричард или Константин, то по христианским. Есть, правда, ещё буддисты и язычники, но и их обряды мне известны. Если же ты откликнешься на имя Шакал, то я поступлю с тобой, как с шакалом».
«Понятно, но я не принадлежу ни к одной из религий перечисленных тобой, воин».
«Ах, да, извини! Я не упомянул индуистов и поклонников Шивы, которые, конечно, с большим основанием имеют право быть в среде тайных кланов. Значит, ты …»
«Я индуист, и мои воины тоже были одной со мной веры. И я прошу тебя предать меня огню вместе с ними».
«Нам хоронить вас в белых одеждах, или для иностранцев это не имеет значения?»
«А ты, я смотрю, знаешь толк в наших похоронных обрядах! Откуда ты? Я вижу, что ты не местный, а твои черты лица схожи с лицами индийцев».
«Я наполовину рус, наполовину эллин, но уже христианин»,
«А, тогда понятно, почему ты так умело обращался с акинаком, хотя, я слышал, что этим оружием в твоих странах уже не пользуются».
«Ты хорошо осведомлен, но у меня были хорошие учителя, да и сам меч помогает мне познать себя».
«Уж не хочешь ли ты сказать, что владеешь древним оружием Коло?»
«Если бы я знал, чьё это оружие! Нашёл-то я его случайно, в одном из оружейных складов, в Киеве».
«Покажи мне, и, быть может, я узнаю его по рунам, которые должны быть на лезвии и рукояти меча».
Признаюсь, я не ожидал, что наш разговор примет такой оборот, но уж, коли, беседа потекла не по сценарию, то надо было начинать импровизировать. Кто-то из мудрецов говорил, что, если хочешь узнать человека, заговори с ним, влейся в русло его слов и мыслей, и тогда человек сам раскроется перед тобой и поведает тебе куда больше, чем ты ожидал. Поэтому я не стал сопротивляться просьбе ниндзя, и вытащил из ножен свой акинак. Индуист не стал брать его в руку, но очень внимательно осмотрел его, а потом с интересом и не поддельным восторгом посмотрел на меня.
«Да, ты владеешь мечом Коло, но как? То есть …, значит …, нет, не может быть! Так ты, Идущий!? Тогда понятно, почему ты с такой легкостью победил нас. Не думал, что мне доведется биться и погибнуть от руки Идущего. Это большая честь для меня! Жаль только, что об этом никто не узнает!»
«Ваш клан носит имя «Симург» или «Феникс» и в нём много воинов, почему же ты сам пошёл на это дело? Или без тебя не справились бы? Тогда эти два бойца, которые защищали девушку, великие воины!»
«Да, мы из клана «Феникс», самостоятельного клана, который входит в огромную сеть клана «Симург», - Ближневосточного центра ниндзя».
«Ах, вот как! Ну, а основной центр – на Дальнем Востоке?»
«Да, в Монджо-го. Но наши люди есть и в Европе, и на Руси, и в Элладе».
«Я хорошо знаком с четверкой братьев-русичей, которые, до недавнего времени, работали на клан ниндзя».
«И, что с ними стало?»
«Я думаю, что они больше не будут работать на клан, они мои должники, а долг их настолько большой, что им не расплатиться до конца их жизни».
«То есть, ты сражался с ними, победил, но не убил их, да к тому же, позволил закончить начатую работу».
«Ты удивительно понятлив. Что, только это может заставить ниндзя изменить своим обязательствам?»
«Или смерть».
«Однако, я слышал, что существует клан белых ниндзя».
«Есть и такой, что, впрочем, не мешает им убивать нас. Вначале я думал, что ты один из них, но то, как ты сражался, породило у меня сомнение. А я доверяю своим сомнениям. Кстати, воины, которые защищали женщину, её родные братья и, действительно, очень сильные бойцы. К тому же, их оружие и доспехи заговорены их отцом, Симеоном-магом. Слышал о таком?»
«Опаньки! Который раз, Никита, тебе приходится слышать это имя», - мелькнуло в мозгу. Но виду не подал.
«Что-то не припомню, хотя, постой! Он, кажется, один из лжехристов!»
«Да, да. Он, - Великий Маг. Этого у него не отнимешь! Но он Антихрист, и должен быть уничтожен!»
«Минуту, а причем здесь ваш клан? Ведь вы же индуисты, а не христиане».
«Среди христиан и мусульман пока нет такого мастера, который смог бы одолеть его сыновей с их оружием и доспехами. Хотя, твоя четверка, просто великолепна! Я знаком с ними. Это настоящие мастера! Передай им от меня привет!"
«От кого, от тебя, от шакала?»
«Да нет, от Чандраванди. У меня нет секретов от Идущего и владельца меча Коло».
Вот как, оказывается, просто решилась проблема допроса. Все мои сценарии полетели к чертовой матери, потому что я никак не ожидал, что Идущий пользуется таким безграничным доверием клана шпионов и убийц.
«Ответь мне тогда ещё на один вопрос. Нападение и, я так понимаю, пленение, дочери и сыновей Мага, - это инициатива самого клана ниндзя?»
«Нет, Заказчик существует».
«А его имя, случайно, не Амадей?»
«Ну, Идущий, ты не случайно встретился мне на пути. Почему ты пресек наши действия? Неужели Антихрист не заслуживает наказания?»
«К сожалению, или к счастью, но встретился я у тебя на пути случайно, а Антихрист, - заслуживает наказания. Кстати, вступил я в бой, потому что твои люди не оставили мне выбора, ранив двоих моих спутников. Но дело уже даже не в этом, а в том, уверен ли ты, что Симеон, - это и есть Антихрист? И причем здесь его дети?»
«То, что он Антихрист, сказал нам Амадей. А этот человек очень хорошо разбирается в вопросах христианской веры. К тому же, у нас не было намерения убивать его детей. Да и его самого никто не собирается убивать. Дети должны были стать заложниками в игре, которую ведут с Симеоном христианская Церковь, светская власть Византии и некоторые маги».
«Но ведь клан ниндзя вне веры и политики! Зачем же было нужно связываться с такой «головной болью»?»
«Ну, «головной болью» эта миссия стала только с твоим появлением, к тому же, нам щедро заплатили. Но ты не прав, что наши кланы не вмешиваются в вопросы веры и политики. Ещё как вмешиваются! Мы тоже люди, со своими принципами, моралью и верой. И наши интересы во многом зависят от того, каким будет этот мир, государства. Да, конечно, Кодекс Чести Ниндзя выше государственной морали и веры, но наш Высший Совет понимает, что нельзя подавлять волю и принципы человека, нельзя ломать его духовные ценности. Совет всегда с большим пониманием и осторожностью подбирает кандидатов к выполнению особо важных заданий, и никогда не заносит кинжал над людьми, считающимися святыми той или иной веры».
«Ну, ну, ну! Чандраванди, я понимаю ваше желание представить клан «Феникс» в более привлекательном виде, но следует быть честным до конца. За святых вы признаете только тех, кого вы сами считаете святыми. Не так ли?»
«Да, наше мнение о конкретной личности может совпадать с мнением иных людей, но это происходит далеко не всегда, потому что наши знания о том или ином индивидууме, значительно глубже. Подчас, считающийся святым, развратнее и опаснее самого мерзкого насильника или жестокого бандита. Но бывает и наоборот, нам поступает заказ на человека, который по нашим представлениям должен жить. В этом случае мы отказываем заказчикам, а иногда, даже выводим такого человека из под удара, ликвидируя самого Заказчика. Такие случаи редки, но они есть!»
«Вот теперь я чувствую Правду! Полновесную Правду. Без замалчивания и недоговорок. Что ж, ты ответил на все мои вопросы, спасибо. Считаю, что разговор наш состоялся и был полезен для нас обоих».
«Ну, тогда исполни своё обещание, убив меня, похоронить меня и моих товарищей, как должно».
«Да, конечно, в отношении твоих погибших товарищей, я поступлю, как обещал. Их уже не вернешь к жизни. Но с тобой я поступлю иначе. Пока не стану убивать, а возьму с собой, чтобы в случае моей правоты ты понял, что нельзя слепо выполнять заказы. Ну, а если неправым окажусь я, чтобы ты смог исполнить свой долг перед Заказчиком, и стал бы моим должником до конца своих дней. Разумно?»
«Да, трудно возразить и оспаривать твоё решение. Ты вправе так поступать».
«Вот и договорились!»
Я ещё раз осмотрел его культю, кровь уже остановилась, благодаря жгуту, которым Сурен перетянул ему руку. Калека мне был не нужен, поэтому следовало спешить, времени оставалось не много, через час уже никто бы не смог восстановить жизнедеятельность кровеносных сосудов руки и кисти Чандраванди. Стерильно обработав кисть и руку, проверив сосуды, связки, сухожилия, мышцы и кости, отделенных друг от друга частей, я невольно порадовался тому, что мой меч такой острый, а удар был такой быстрый. Всё было разрублено идеально ровно, не было никаких повреждений по краям. Со спокойной душой я приступил к микрохирургической операции. Для окружающих это выглядело, наверно, следующим образом.
Идущий приложил отрубленную им же кисть к руке наёмника, что-то несколько минут пошептал, и всё срослось, не осталось даже шрама. Удивительно, но это «чудо» все восприняли, как должное, потому что все слышали наш разговор, знали, кто я такой и ничего необычного в моих действиях не усмотрели. Единственно, что я увидел в глазах, окружавших меня людей, надежду на помощь, веру, что всё будет хорошо. Конечно, я заживил раны у Вартана и его товарища, и у обоих братьев. Мало того, я восстановил и их силы. Оставалось исполнить долг перед убиенными. За эту работу мы принялись вдвоем с Чандраванди, аккуратно уложив труппы рядком. Правда, Вартан с Суреном сходили в один из домов и им там дали подводу и лошадь. Погрузив погибших, мы все отправились за город. Нет не все, девушка и два брата отказались принимать участие в похоронах наемников, а Вартану они требовались, как свидетели сражения и потерпевшие. Поэтому он сам вызвался отвести их в гостиницу, чтобы по утру получить от них письменные свидетельства происшествия.
Проблема с отпиранием городских ворот в ночное время, решилась быстро, благодаря присутствию Сурена со стражниками. За городскими стенами он повел нас к городскому кладбищу, где, по его словам, находился пустырь, который сгодился бы для исполнения обряда сожжения и тризны. До места нам пришлось добираться с полчаса. По прибытии, погибших уже ждала настоящая воинская крада, сложенная из сухих бревен, облитых горючим веществом. Никто из живых не удивился такой расторопности «кладбищенских работников». Трупы наемников Чандраванди сам уложил поверх бревен, предварительно подрезав им сухожилия, чтобы жар огня не поднимал тела. Сурен достал кресало и поджёг факел, который тоже «случайно» оказался рядом со сложенными брёвнами, и отдал его Чандраванди. Тот молча взял его, и с расстояния пяти шагов бросил факел на бревна. Огонь схватился моментально, пламя рвануло вверх с ревом раненого зверя так сильно, что Чандраванди пришлось отбежать от костра шагов на пятнадцать, чтобы не сгореть вместе с погибшими товарищами.
Через час всё было кончено. Тризну справлять было нечем, я не позаботился о столе и пище. До рассвета оставалось часа четыре, и мы не стали возвращаться в город, а заночевали прямо на пустыре.
Меня, мои мысли заполнил образ девушки, дочери Симеона-мага. И я стремился, как можно скорее увидеть её опять. Правда, ночью было бесполезно пытаться это сделать, но не в меру разбушевавшаяся фантазия рисовала мне всякие эротические картины наших встреч и свиданий. Нет, нет, не подумайте, что картины были похожи на сцены из фильмов об Эмануэль. Совсем нет, наши свидания были, на современный взгляд, абсолютно целомудренными, но в грёзах она с такой лаской и обожанием смотрела на меня, мы еле, еле касались друг друга, боясь неосторожным движением спугнуть наши чувства, разрушить ту духовную связь, которая установилась между нами.
Странно, но такого со мной не было в Киеве, не было на заставе, хотя и в тех местах мне встречались очень красивые и статные девушки и женщины, которые охотно согласились бы помиловаться с витязем. Однако, ни одна не задела меня не то что за душу, даже за глаз. Почему? Не знаю. Я не был никогда ревностным хранителем домашнего очага, хотя семья значила для меня очень многое. Поэтому, оказавшись столь далеко от дома, и будучи оторванным, от жены на столь продолжительное время, я мог бы позволить себе маленькие шалости, которые, кстати, в этом мире ни к чему не обязывали.
Но не сложилось, толи из-за моей занятости самим собой, толи процесс акклиматизации и адаптации в ином временном континууме затянулся. Сейчас же, моё сердце понеслось в разнос, мои мысли разбежались кто куда. И я не мог, но самое главное не хотел, ничего исправлять. Мне казалось, что ко мне вернулась юность, те самые восемнадцать-двадцать лет, когда я бесконечное число раз влюблялся, страдал, отчаивался, разочаровывался. Я с усмешкой вспомнил, что многие из тех молодых и симпатичных девушек, из-за которых приходилось переживать, уже давно обзавелись мужьями, детьми, обабились, успели разочароваться в своих избранниках и в тайне мечтали завести кого-нибудь на стороне.
Но, увы и ах! Они сами стали малопривлекательными для мужчин, и жили только воспоминаниями о былом, да сплетнями на работе или с такими же, как и они, сами, подругами. Я считал, что мне в жизни повезло немного больше, чем моим бывшим пассиям. У меня была красивая жена, любящая, хозяйственная, веселая, с тонкой натурой и большим количеством эрогенных зон. Меня всегда влекло к подобным женщинам, заводило, и не переставало тянуть к ним и испытывать нежные чувства, даже через многие годы.
Однако чувства со временем притупляются, пропадает элемент неожиданности, новизны ощущений. Это, как если любишь сладости, то все равно не сможешь постоянно питаться ими. Иногда хочется солененького или остренького, горького или экзотического. Но, попробовав того или другого, сластена всегда возвращается к тому, что больше всего любит. Нечто похожее сплошь и рядом происходит и с мужчинами, и с женщинами. С мужчинами чаще, у них больше выбор, на них больше спрос, им поступает больше предложений. Мой расцвет наступил после двадцати пяти лет и до сих пор ещё не закончился. Правда, с «любовями» я, так мне казалось, закончил в тридцать, женившись на той, на которой хотел жениться.
И вот сейчас, за тридевять земель, за тридесять времен, - накатило, прорвало. Это было каким-то прорывом гормонов, которые воспрянули духом, возродившись и почувствовав свою силу. Во мне вдруг проснулись ощущения моей первой любви, всепоглощающая нежность, ранимость, страх, ревность и, бог его знает, что ещё, что нельзя передать словами, а можно только ощущать.
Когда на меня вот так накатило, то в первые минуты я даже и не пытался с этим бороться, но затем, мозг стал понемногу приходить в себя и подсказывать, что все эти гормонные выбросы до добра не доведут. Опомнись, приди в себя, говорил я сам себе, ты даже и не рассмотрел её хорошенько, даже не обменялся с ней взглядами. Ты же всегда западал на глаза, не забывая о фигуре. Сейчас же ни того, ни другого как следует, рассмотреть не удалось. Голоса-то её ты даже не слышал.
Ах, да, конечно, ты заметил тот единственный восхищенный, смешанный с ужасом, взгляд, брошенный на тебя. Но ты же взрослый мужик, понимаешь, что девчонка по иному смотреть на витязя в победном бою и не может. Да, да, именно девчонка, она старше твоей десятилетней дочери лет на пять, шесть, а тебе сорок. Конечно, она не твоя дочь, конечно, в десятом веке девушек рано отдавали замуж, и не за ровесников, а за таких, как ты, ну, может, чуть помоложе. Безусловно, для тебя возрастные рамки никогда не были препятствием для любовных утех.
Но ты здесь временный, да и, потом, ты сам не знаешь, что с тобой станется, толи останешься человеком, толи в чудо-юдо превратишься. И, что тогда? Цветочек аленький ей подаришь? А ведь может случиться и по иному, откроет она рот, и «хрустец», и любовь твоя завянет только от одного звука её голоса.
Но сердце не слушалось разума, а только твердило: «Нет, нет, всё будет так, как в твоих грёзах. Нет, эта девушка не может быть толстой и безобразной, она прекрасна и лицом, и телом. И она умна, ласкова и доброжелательна. У неё нежный и красивый голос, изумительная, бархатистая кожа, с манящим, будоражащим запахом. Она именно та, которую ты искал всю свою жизнь».
И я верил сердцу, и отвергал логику разума.
Так, в грёзах и спорах с самим собой, прошла ночь, наступило утро.
Но и утро, которое мудренее вечера, не разрешило моих сомнений. Впятером мы вернулись в город, где и расстались со стражниками, потому что Чандраванди пошёл со мной, а не в подземелья местной тюрьмы. Странно, но я не испытывал к этому человеку, наемному убийце, отрицательных эмоций. Наоборот, он мне нравился. Я чувствовал в нем родственную душу, словно, встретил друга или близкого родственника. Была и ещё одна странность. Мне, почему-то казалось, что этот человек знает чего-то такое, чего не знает никто во всем белом свете, и это, его знание, спасет меня.
Столь неоднозначная уверенность показалась мне навязанной извне, поэтому я внимательно покопался в себе, но ничего не обнаружил. Никто даже и не пытался околдовывать или охмурять меня. Какие-либо психофизические воздействия со стороны исключались. Оставалось пенять только на себя самого, и на воображение, которое слишком разгулялось. Пока мы шли в «Ираклис», уже окончательно рассвело, и горожане пробудились. Прохожих на улицах было ещё не много, но, проходя мимо базара, я услышал людской гомон. Впрочем, мозг это отметил, но я тут же переключился на иное. Вновь, как и ночью, меня стали преследовать, чуть ли ни видения, в которых приходилось мучительно соображать, а с кем мне быть?
Я понимал, что девушка, - это дочь моего заклятого врага в этом мире, дочь того, кто решил сгубить меня всеми правдами и неправдами. Конечно, дети за родителей не в ответе, но захочет ли она идти против своего папеньки, в угоду первому встречному. Ну, хорошо, конечно, если удастся на первых порах, расположить всю троицу к себе, как спасителю, то станет понятнее, каким ресурсом доверия можно располагать. А, если нет? Если, и девушка, и два её брата окажутся детьми своего родителя, то есть такими же властолюбивыми и беспринципными?
Тогда, безнадега! Тогда я буду давить в себе всё самое светлое и чистое, которое только что успело возродиться.
Мысли разбегались, и я не заметил, как оказался перед «Ираклисом». Чандраванди всю дорогу не промолвил ни слова, он тоже о чем-то думал, но не был так отрешен от реала. Поэтому, когда мы дошли до искомого места, он первым обратил моё внимание на это обстоятельство. Мне пришлось вынырнуть в реал, чтобы войти на постоялый двор и отыскать своих ребят.
На удивление, они все оказались на месте. А когда Борислав и Богумил увидели, кого я привел, они онемели от восторга. Мирослав и Венед, видимо, не знали Чандраванди, зато оба старших брата прекрасно осознавали, кто стоит перед ними. Мой спутник тоже не скрывал своих эмоций, а я не стал омрачать их встречи, зная заранее, что в разговоре они обязательно выяснят, каким образом тот оказался моим спутником.
Никто из моих парней не сунулся ко мне с расспросами, а где это я был, да что делал? Все понимали, нужно будет, - расскажу. Единственный из ребят, Ратибор, пожаловался на скукотищу, от которой сводит челюсти, но не получив от меня никакого ответа, завял. Я же, тем временем, мучительно соображал, по какой такой веской причине мы оказались в городе, когда должны были продвигаться в Тибет. Вскоре память стала возвращаться, и немного полегчало.
Я вспомнил, что собирался поручить каждому из ребят принять участие в поисках моей родни. В силу ранее изложенных обстоятельств, мне не хотелось пользоваться своими суперскими возможностями, даже в этом деле.
Поручать и объяснять я не разучился за ночь, поэтому каждый получил участок поисков за городом. Правда, Чандраванди и Борислав с Богумилом, оставались при мне. Первый, в силу его пока особого статуса, а двое других, потому что здесь был первый. Да и поговорить им было о чем, а мне это развязывало руки для встреч с новыми знакомыми. Определив всем их первоочередные задачи, я направился к дому муниципальной стражи, куда, по просьбе Вартана, должны были собраться все, оставшиеся в живых, участники ночных событий. Все их показания Вартан собирался внести в талмуд ночной стражи, чтобы затем отчитаться перед властями о проделанной работе.
Единственное, о чем я собирался попросить его, не вносить в талмуд всей правды, записав, что главарю удалось скрыться.
С Вартаном мне удалось договориться, а с Суреном чуть не произошёл «облом». Стражник заартачился, он ни в какую не хотел скрывать от властей даже часть правды. К тому же, он резонно сомневался, что три потенциальных жертвы согласятся хранить молчание. Пришлось идти на компромисс, сказав, что в случае отказа кого бы то ни было молчать, мы запишем подробно обо всем, что произошло. Правда, я не предупредил, что в таком случае, мне придется устроить побег Чанраванди на самом деле.
О результатах моих переговоров я честно рассказал своей троице, и поделился своими планами. Чандраванди покорно согласился, а Борислав с Богумилом не посмели мне возражать, потому что понимали, что подставляться нам тоже нельзя. С Вартаном я договорился, что переговоры со всеми участниками ночных событий беру на себя, потому что ведущая роль в спасении и уличном сражении принадлежала мне, и я рассчитывал, что это может оказать решающее влияние на результат переговоров с братьями и их сестрой. Были у меня в запасе и ещё кое-какие козыри, которые я никому не собирался раскрывать до переговоров.
Наконец настал момент, когда все, и жертвы, и нападавший, и защитники, собрались вместе.
Время лечит любые раны, если они не оказались смертельными. Особенно быстро заживают раны физические, если ты молод и силен, да, к тому же, наделен способностями к магии. Наверно, именно по этому, в отличие от двух раненых стражников, два брата и их сестра выглядели, почти, здоровыми. Девушка, просто, была великолепна, и на её прекрасном лице ничто не отражало ночных переживаний и страхов. Увидев её такой, я воодушевился и начал излагать свою просьбу.
«Уважаемые незнакомцы, я рад, что события, участниками которых вы стали, не оказали на вас пагубного воздействия. Смею надеяться, что ваше здоровье вне опасности?»
Когда я получил от всех троих подтверждение в виде кивков головой, то продолжил:
«Сейчас все стороны собрались здесь, чтобы помочь уважаемым стражам порядка записать, как всё было. Однако возникли некоторые дополнительные обстоятельства, которые следует обсудить предварительно, до того, как будут записываться все показания свидетелей и участников прошедшей ночи.
А дело, вот в чем! Допрашивая, присутствующего здесь воина, который напал на вас, я оказался посвященным в вашу родословную, что удивило и не скажу, чтобы порадовало меня. На, неприязнь к вашему отцу, у меня есть довольно веские основания, поверьте. Правда, моя неприязнь не переносится на его детей, скорее, наоборот, вы мне симпатичны. Ваша смелость и умение постоять за себя и спутницу, - достойна уважения. Ну, а смелость девушки выше всяких похвал, как и её красота! Но не стану отвлекаться.
Я не зря подчеркнул, что будут записываться все показания. Следовательно, подробные сведения о вас и о ваших родителях. Вы прекрасно должны понимать, что, если вы вознамеритесь скрыть эти сведения, то я не позволю вам это сделать, если… мы не договоримся о взаимном компромиссе.
У меня к вам просьба, - скрыть то, что главарь наемников, остался жив и находится под моей опекой.
Остался он жить по нескольким причинам, но самая главная причина, - это моё обещание ему в обмен на информацию о целях и причинах нападения на вас. Второе, что смягчило моё сердце, - это, как раз, отсутствие желания убивать вас. Перед наемниками стояла задача пленить вас, чтобы, затем, воздействовать на вашего родителя. Причину я раскрывать не стану, как и имя вашего отца, если вы согласитесь с моей просьбой не упоминать об этом сами. Я уверен, что не в ваших интересах широко оповещать весь город об инциденте и в силу, каких причин он произошёл?»
После столь продолжительной речи, я внимательно всмотрелся в каждого из братьев. Как и ожидал, они с должным пониманием отнеслись к моей просьбе, что порадовало меня, и заставило с ещё большим уважением относиться к этим молодым людям. Мельком мне удалось посмотреть на Чандраванди, который был, явно, не удивлен их сообразительностью, и способностью мыслить расчетливо.
И, наконец, я решился посмотреть на девушку, которая не отвела взгляда, не потупила очи долу. В её неземных глазах я прочитал понимание и боль, сострадание и печаль, удивление и сомнения. Столь обильная гамма эмоций, возможно, была только плодом моих фантазий, хотя я в тот момент нисколько не сомневался, что читаю в её сердце.
Понимание в её глазах относилось, конечно, к моим словам об интересах всех сторон, боль - это всплеск эмоций на мои слова об её отце, сострадание и печаль, скорее всего, относились к погибшим и раненным во вчерашней стычке. Удивление относилось к моей, как ей казалось, противоречивой особе. С одной стороны, милует наемного убийцу, а с другой, спасает её и братьев. Причем, нисколько не скрывает своих отрицательных чувств к их отцу, и положительных, к ним самим. И, наконец, сомнения её относились опять-таки ко мне, потому что любой умной девушке свойственно сомневаться, когда столь непредсказуемо для изощренного женского ума, действует мужчина.
Всё, что было сказано выше, промелькнуло в моей голове за сотые доли секунды. Нет, не правда, не в голове, а в моем сердце. Потому что всё это я прочувствовал, а не осознал. Впрочем, в тот момент, не приходилось искать объяснений. Честно, мне это и в голову не приходило. В тот миг хотелось продолжать неотрывно смотреть в её глаза, которые оказались фиолетовыми, и забыть обо всем. Забыть, что я в ином мире, что «приневолен» исполнять «квест», что семейный, что её отец, - это мой могущественный враг. Хотелось отринуть всё, что было, или могло оказаться препятствием на пути к нарождающемуся чувству. И, всё-таки, мой мозг продолжал работать, несмотря на буйство духа и тела. Хватило ума не спрашивать об именах, потому что уже через пять минут, я узнал, что её братьев-близнецов зовут Вангелис и Константин, а она сама носит имя, Елена.
Вартан занес их имена в книгу «дознаний», и стал допрашивать их о начале нападения. Следует сказать, что у Вартана оказался очень красивый подчерк, прямо-таки каллиграфический, чему в немалой степени способствовали армянские письмена. Сурен, тем временем, сопел и старательно записывал в другую книгу то же самое, но на эллинском. Ему, конечно, приходилось труднее, но он очень старался и почти не отставал от Вартана. Присмотревшись к написанному, я, вдруг, с удивлением понял, что хорошо понимаю грамматику обоих языков, что за мной отродясь не водилось. В особенности, если говорить об армянском языке, как таковом, так и об армянской письменности, в частности.
Но я понимал и даже видел некоторые грамматические ошибки, которые допускал Сурен. Это открытие разозлило меня до нельзя. Я забыл, где я нахожусь.
«Вот, - сказал я сам себе, - плоды заложенной программы Потусторонних. Никаких усилий, с моей стороны, никакой работы мозга, а знания прут, как еда из рога изобилия. Это было бы хорошо для Емели на печи, но я не просил таких подарков. Мне была необходима программа самоусовершенствования, но не готовые знания и умение. Я жаждал способности безграничного развития, но не безграничных уже готовеньких знаний. Впрочем, по всей видимости, уже ничего не исправить, сам виноват. Как же, ошалел от счастья контакта с высокоразвитой цивилизацией, как когда-то советский работяга шалел, оказавшись во Франции или Италии.
Впрочем, сравнение довольно точное. Он, как и я, сейчас, материл власть, и свою, и чужую, но этим и ограничивался. Действий-то никаких не было! Ну и дождался, что власть сменили сверху, сами же чиновники. По началу такую рокировку работяга с радостью принял. Эту перестановку в креслах, чиновники назвали демократией, вложив в это понятие странный для всех девиз: «Превалирование воли меньшинства над большинством», имея в виду в качестве меньшинства, конечно, себя.
Ну, а когда до невежды дошло, что ему дали желаемое, но при этом отняли всё, что было хорошего, он в который раз обматерил всех и вся, и успокоился.
У меня с Потусторонними получилась аналогичная ситуация. В своих мечтах я стремился качественно перестроить себя, как на физическом, так и на моральном уровне, но никаких действий к этому не предпринимал. Появились Потусторонние и предложили мне способ достичь желаемого, с целью нести вечное и доброе в массы. Я, конечно, как всякий невежда, с радостью согласился на помощь и участие в благородном предприятии. Только, и я, и Потусторонние забыли предварительно оговорить некоторые важные условия сотрудничества.
Во-первых, в каком объеме эта помощь будет оказана?
Во-вторых, на каких условиях?
В-третьих, насколько эта помощь будет соответствовать моим представлениям о самоуважении к самому себе? И, в-четвертых, насколько их понятия о морали, соответствуют моим понятиям?
Противная сторона даже не задумалась над этим. По её этическим нормам выходило, - кто оказывает помощь, тот и составляет спецификацию программного продукта.
Так чем же эта высокоразвитая цивилизация отличается от недоразвитой человеческой в моральном плане? Чем Потусторонние отличаются от наших власть предержащих?
Да ничем! И те, и другие диктуют свои условия! И наплевать им, как при этом чувствует себя люди. Согласилась, так играй по оговоренным правилам до конца. Никто не виноват, что ты оказался таким восторженным придурком».
Придя к таким невеселым мыслям, я даже успокоился. Всем ведь известно, что дуракам живется легче, чем умным. А с дурака, какой спрос? На особые трудности жаловаться пока не приходилось, да и сил, что-либо противопоставить, не было.
Придя к таким «радостным выводам», я, наконец, опомнился и вернулся в реальный мир. Однако он уже изменился, потому что в помещении стало свободнее, кого-то уже здесь не было. А не было тут того, с кем я не хотел расставаться. Вартан закончил допрос Елены и её братьев, и отпустил их, сочтя, что они рассказали всё, что знали о ночном происшествии. В общем-то, всё так и было, но только не для меня. Догонять Елену не было правдоподобного повода, а без него мои «догонялки» могли быть поняты, как домогательства девушки. Но пересилить себя, и ничего не предпринять, я не мог. Поэтому, забыв об осторожности, я своим «оком» стал просматривать участки города, которые прилегали к месту сегодняшнего допроса.
Мои предположения, что Елена с братьями не успели далеко уйти от нас, оправдались. «Глаз» заметил их, буквально через минуту, на одной из улиц Карса. Все трое медленно шли в направлении восточного сектора города, о чем-то оживленно беседуя. Близнецы, даже днем, не забывали о защите себя и своей сестры. Сразу бросалось в глаза, их напряженные спины, и лежащие на рукоятях коротких мечей ладони. В их обществе Елена вела себя раскованно, даже улыбалась. Правда, нет-нет, её лицо замирало, словно под действием самогипноза, но через некоторое время, оно вновь оживлялось, и беседа продолжалась.
Несмотря на своё пристальное внимание к девушке, я мгновенно почувствовал изменения в ментальном пространстве. Моментально принял защитные меры, но так и не понял причину изменений.
Трое молодых людей внезапно остановились, словно почувствовали тоже самое. Неожиданно, прямо перед ними, открылся пространственный портал, из которого вышел величественный мужчина, лет пятидесяти или старше. Он был в богатых одеждах, что подчеркивало его значимость, но и демонстрировало его самодовольство и гордыню. Среднего роста, с окладистой бородой, он производил впечатление крупного вельможи, человека, привыкшего повелевать. Однако его появление оказало на молодых людей воздействие, противоположное моему ожиданию. Все трое, как радостные щенки, кинулись в его объятия. И мне стало понятно, что перед моим взором проявился Симеон-маг, мой противник, но одновременно и любящий отец.
Он знал, что я нахожусь в Карсе, он знал, что я вижу его. Он рисковал, потому что в этот момент был наиболее беззащитен. И всё-таки, сознательно пошёл на риск, потому что настоящие родители презирают осторожность, когда в опасности дети. Я видел, как после объятий, он засуетился, подталкивая к порталу сыновей и дочь. Я видел, что он постоянно оглядывается и прощупывает ментал, в ожидании нападения.
Но никто не собирался на него нападать, и он это понял, когда запихнул своих ребят в портал и развернулся перед ним, чтобы в последний раз окинуть взором пространство.
Несмотря на все его козни, несмотря на всё то, что я о нём слышал, Симеон-маг был, безусловно, благороден, потому что смог оценить моё нежелание нападать, используя его слабость. Перед тем, как повернуться и шагнуть вслед своим детям в портал, он склонил голову, толи в знак благодарности, толи, признавая во мне достойного противника.
Во всяком случае, человек, лишенный достоинства и чести, только рассмеялся бы мне в лицо, посчитав меня слабаком и кретином, который не смог использовать свой шанс в выгодной для себя ситуации. Впрочем, наверное, такой человек и за своими детьми не явился бы…
Хотя, если уж быть до конца честным перед собой, меня сдержало от нападения и то, что он отец Елены. Хоть и слабая, но теплилась у меня в душе надежда на новую встречу, только в иных условиях и при иных обстоятельствах.
Вернувшись на постоялый двор, я, в первую очередь, попросил своих ребят рассказать, как идут розыски моей родни. Оказалось, что поиски зашли в тупик, и никто ничего не слышал о такой фамилии. Я понял, что и здесь у меня полный «облом». Видимо, либо моих предков вообще нет в данном континууме, либо они ещё здесь не появились. Поэтому стало очевидным, что более ничто, и никто не задерживает нас в Карсе, и следует отправляться в дальнейший путь.
Утром следующего дня, распрощавшись с Вартаном и Суреном, я со своим усилившимся на одного человека, отрядом, выехал из Карса.
ВОЗВРАЩЕНИЕ, ГЛАВА 9
Из народов эвбейских, дышащих морем абантов,
Чад Эретрии, Халкиды, обильных вином Гистиеи,
Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком,
Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе,
Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль,
Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов.
Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших,
Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий
Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях.
Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону.
(Гомер. Илиада, Песнь 2, 536-545)
Я не знал, радоваться или огорчаться, раскрывать объятья или бежать без оглядки. Передо мной стоял мой старый знакомый. Мой провожатый. Мой первый учитель и советчик в этом мире, в этом времени. Когда-то я называл его Отшельником или Волхвом. Когда-то он спас мне жизнь и объявил мою судьбу.
Сейчас, по прошествии трех лет, мы вновь смотрели друг другу в глаза, и никто из нас не решался заговорить первым. Меж нами пролегла незримая граница прошедших лет.
«Кто ты?» - спрашивали мы друг друга взглядами.
«Кто ты?» - спрашивал он меня. – «Ещё человек или уже нет? Смог ли ты преодолеть в себе волота или стоишь на грани превращения?»
«Кто ты?» – спрашивал я его. – «Мой палач или спаситель. Видишь ли ты во мне какие-то изменения или мой час ещё не пробил и есть ещё время исправить предсказанное свыше?»
Наши переглядки длились мгновения, а затем мы оба одновременно сделали шаги навстречу. Несмотря ни на что, мы оставались людьми, и наша долгая разлука не подорвала доверие друг к другу. В нашей «связке» он оставался старшим, а я был младшим сотоварищем, как это было тогда в лесах вятичей и радимичей.
По праву старшего Отшельник разомкнул уста и наконец-то сказал первое слово.
«Возмужал. Все изменения в тебе, которые вижу, только к лучшему. Так ли?»
«Пока так и есть. Но у умирающего, перед самой смертью, тоже наблюдается улучшение, как будто ему даются дополнительные силы на предстоящую дальнюю дорогу».
«Ну, ну! Зачем же так-то? У нас ещё есть время перебороть твой недуг».
Большего я и не надеялся услышать. Он сказал «у нас», а это «дорогого стоило». Значит, для меня наступает время последней схватки, но в этой битве я не буду одинок. И даже, если суждено проиграть, у меня будет свидетель моих последних мгновений, и открыто уже никто не посмеет сказать, что я сдался на милость судьбе, или того хуже, что я сам хотел такого исхода.
«Есть идеи?»
«Есть, но нужно обсудить. А поскольку народная молва гласит, что «в ногах правды нет», мы с тобой пойдём ко мне, где сможем посидеть, поговорить и спокойно прикинуть, что да как. Ты ведь никуда не спешишь?»
«Вся наша жизнь «суета сует». Когда-то надо и присесть, и не спеша вспомнить, а для чего ты вообще живёшь. Поэтому сейчас уже не важно спешил я куда или нет. Веди ведун, я следом за тобой».
Отчего я сбился на такой иронично-философский мотив? Трудно сказать. Толи от нашей встречи у меня возникло какое-то отдохновение, толи повыпендриваться накатило…
Отшельник остановился на постоялом дворе, почитай на окраине Новогорода. Хозяин, огромный румяный рыжий детина с иудейской внешностью, встретил нас довольно радушно, пообещав прислать к уважаемому волхву и его гостю, парнишку за заказом.
Мы поднялись к Отшельнику в его комнатку, к слову сказать, довольно уютную и чистую, но с низкими потолками. Посреди комнаты стоял довольно прочный стол, слева от него находилась широкая и длинная лежанка, а справа табурет.
Не успели рассесться, как прибежал мальчонка, лет двенадцати, похожий на хозяина, и довольно бойко рассказал о меню данного заведения. Изысков не было. Я уже сегодня ел, был сыт и наполнен энергией, а Отшельник, видимо, был очень голоден. Поэтому из меню он заказал, чуть ли не половину блюд, чему хозяйский сынишка очень обрадовался. Он мигом исчез, а уже через минуту три молодых парня и сам хозяин принесли нам всю заказанную снедь. Установив всё на стол, они бесшумно испарились, прикрыв входную дверь.
До этого Волхв не проронил ни слова. Молчал и я.
Мы сели друг напротив друга и приступили к трапезе. Я немного отведал хорошо прожаренного кабанчика и маринованных грибочков. Затем плеснул себе в плошку ячменного пива и стал его похлёбывать потихонечку, наблюдая за своим сотрапезником. Отшельник уплетал за обе щёки. Он уже прикончил двух рябчиков, несколько больших жареных рыбешек, по виду, карасей, и перешёл к кабанчику. Пищу, он обильно запивал пивом.
Прикончив поросёнка, Ведун долил себе ещё в плошку, и весело взглянул на меня.
«Ну, рассказывай. Только по порядку и с того момента, когда мы расстались».
Я собрался с мыслями, и повел рассказ, стараясь придерживаться строгой хронологии и последовательности событий. Несколько раз мой собеседник прерывал меня и требовал рассказать подробнее или, наоборот, торопил и заставлял меня пропускать целые эпизоды, казавшиеся мне довольно интересными и важными. Например, он оживился, когда узнал, что я умею мгновенно перемещаться в пространстве, и уж совсем обрадовался тому, что я научился растягивать время до, почти, полного его замирания. Волхв сразу же спросил меня, а не умею ли я возвращаться назад или переноситься вперед, хотя бы на мгновение. Получив отрицательный ответ, он искренне огорчился.
Я же продолжил рассказ, подробно описав своих ребят. Волхв одобрительно кивал, но не перебивал.
Когда я дошёл до посольства к древлянам, и произошедших там событий, Отшельник осторожно поинтересовался, а знаю ли я о гибели княжича Олега?
«До того, пока ты мне об этом не сказал, не знал. Мы же прибыли в Новогородские земли неделю назад, и пока добирались из Ладоги досюда, разговоров не водили. Так, интересовались, кто, чем торгует, кто посадник в городе, какие пошлины. А о князьях, да боярах киевских бесед не заводили, ни к чему. Правда, я догадывался, что, возможно, по времени, Олега уже нет в живых. Значит, Сфенальд, всё-таки, добился своего!»
«Да, уломал он Ярополка поучить уму разуму своего брата. Да и Олег подлил масла в огонь, стал задерживать дани-выплаты. Вот и нашелся предлог у воеводы. Ярополк не мог не послать сборщиков податей, уронил бы честь Киевских князей. А Олег со своими болярами, совсем в дурь попёр. Не пустил мытарей во Вручий, да к тому же, чуть не казнил их. А это уже было вызовом и оскорблением, и ни один князь от своего вассала такого не простил бы. Собрал Ярополк дружину, но на брата нападать не решился, хотел на испуг взять, да просчитался. Олег сам напал на него, ну и завязалась сеча. Княжич рассчитывал на внезапность, но без хорошей и многочисленной дружины, разве можно было нападать на киевское войско, лучшее воинство Европы. Древляне были разбиты, бежали с поля боя. Дружина Ярополка стала преследовать. Вручий открыл ворота, чтобы впустить своих воев за стены, опустили мост. Киевляне атаковали, чтобы ворваться в город, вот тут-то и случилось несчастье, потому что Олег, уже находясь за стенами с частью своей дружины, решил, что князь не должен быть позади своих кметов, когда тем грозит неминуемая гибель, и рванулся навстречу атакующим дружинникам Ярополка. Конечно, положения он не исправил, да и сам погиб в бою на мосту через ров. А, может, и не погиб в самом бою, а был только ранен или оглушен, но труп Олега нашли во рву, где он, возможно, захлебнулся».
«Да, всё повторилось в точности, как повествуется и в нашей истории, практически, один к одному».
«Что ж, знать судьба его такая, в мирах, похожих на наши. Ты продолжай свой рассказ-то».
Я продолжил, а когда дошёл до встречи с Вышатой, Отшельник рассмеялся.
«Надо же, что за упрямец. Ну не может он, чтобы на свою голову не найти приключений».
О заставе я рассказывал подробно, памятуя, что именно там я стал постигать науку лешаков, там встретил много настоящих друзей, там принял участие в первом своем сражении, там встретил четырех братьев-ниндзя, от туда свершил путешествие на Кавказские горы, чтобы встретиться со Святогором, от туда пресек попытку Сфенальда стать властителем мира.
«Так это был ты! Я предполагал. Ты можешь уже гордиться собой! Великое дело сотворил. А, что с братьями?»
«Они до сих пор со мной. Кстати, сейчас они в городе, я тебе их покажу».
«Буду рад с ними познакомиться, много о них слышал, но никогда не встречался. Наверняка, ты знаешь, где они постигали боевые искусства».
«Конечно, сейчас я знаком со всеми их учителями, кроме самого первого».
«Кто же это?»
«Некий, Радигор…»
«О, повезло парням! Он был лучший из всех, кого я знавал. Кстати, Асмуд его ученик, но не лучший, а только второй».
«А кто же первый?»
«А первого уже нет среди воев, потому я не стану называть тебе его имени. А у старика, значит, хватило огня выпестовать ещё четверых, молодец, Радигор. Желаю тебе встретиться с ним, не пожалеешь».
«Он погиб, Отшельник, три года назад, в бою с нурманами. Радигор дорого отдал свою жизнь».
Волхв резко встал, затем, немного постояв, снова сел.
«Не сомневаюсь, - отрешенно произнес он. – Этот человек мог один разогнать целый отряд опытных воинов».
«Так оно и произошло. Он убил их всех, но и сам через три дня скончался от полученных ран».
«Как же так? Где же я был тогда? Почему не почувствовал, что ему грозит смерть?» – обращаясь к самому себе, повторял и повторял Отшельник.
«О его смерти тебе рассказали братья?»
«Да, а им, в свою очередь, рассказали односельчане Радигора, которых он защитил».
«А где же были сами парни в это время?» – чуть не закричал Волхв.
«Парни в это время были очень далеко, на Тибете, куда их направил сам Радигор. А узнали они о его смерти, спустя год, вернувшись из обучения. Кстати, я побывал на Тибете, встречался с теми, к кому Радигор посылал своих учеников. Когда Бурджа услышал о его смерти, то тоже долгое время пребывал в горе и печали».
«Великий человек, великий воин и учитель. Сам Бурджа многому научился у Радигора. Эти двое стали настоящими друзьями и помогали друг другу, пестуя учеников. Кстати, как-то к Радигору, я знаю, приезжал один очень известный боец из Индии, Чандраванди. Так он, после обучения у старика, встал перед ним на колени, и целовал ему ноги. Радигор чуть не побил его за такую проделку, но смягчился, потому что понял, что Чандраванди искренен в своей благодарности».
«Неисповедимы пути Господни! Как тесен мир! Я предоставлю тебе возможность, вновь встретится с Чандраванди, как только закончу свой рассказ».
«У нас, что сегодня, будет вечер встреч?»
«Будет вечер встреч, если ты дашь рассказать мне всё до вечера».
«Ну, так валяй, рассказывай!»
И я продолжил. Упомянул о битве с печенегами, как использовали смердов, как потом всю зиму обучали их, и обустраивали границу. Мне было видно, что Волхва так и подмывает спросить, уточнить, но, видимо, памятуя о вечере встреч, он сдерживал себя. Конечно, просто так от него не отделаться, потому что он запомнит свои вопросы, и рано или поздно, но потребует на них ответов. Однако сейчас я с благодарностью отметил его терпеливость.
Далее, в моем рассказе были отмечены псиглавцы, штурм Малютиного поместья, его казнь, путешествие по степи, встреча со своими учениками, скоротечные бои с печенежскими полусотнями, Херсонес, встреча с духом матери того Никиты, корабли, Трапезунд, Карс. Некоторые, ничего не значащие эпизоды, такие, как сражения с разбойниками, набор корабельных экипажей, модернизация самих судов, - остались за границами моего рассказа, потому что, на мой взгляд, не заслуживали пристального внимания Волхва. Опустил я в рассказе и памятную мне встречу с Перуном. А, вот на посещении Карса, я остановился подробнее. Точнее, выделил то место, где мне довелось повстречать Чандраванди и увидеть Симеона-мага. И здесь-то Отшельник не удержался:
«Так прямо и склонил голову!? Надо же, стареет Симеон, умнеет. Раньше бы ни за что так не поступил. А здесь унял свою гордыню, значит, что-то проснулось в нем доброе через любовь к детям своим».
«Слушай дальше, хорошо?»
«Да, да, да. Но, всё-таки, как любовь меняет людей!»
Я не стал оспаривать сию жизненную аксиому, но и не позволил Волхву развить данную философскую тему, прервав его своим повествованием о дальнейшем путешествии.
Добравшись, наконец-то, в рассказе до Тибета и встрече с Бурджем, благодаря которому я удостоился встрече с самим далай-ламой, я решил остановиться и детально доложить о своем обучении и впечатлениях, вынесенных из него. Однако Отшельник попросил не пересказывать ему то, что он уже давно знает, но заинтересовался моими оценками идей ламаизма и Буддизма.
«Если честно, то я плохо отношусь ко всяким – измам. В моем времени я ими насытился по самое не балуйся. Правда, к идеям добра нельзя относиться отрицательно, но и определенно положительно, не стоит».
«Почему же, так-то?»
«Да потому, что в каждой идеи есть изъян. Поскольку все они, суть теория, но на практике, в реальном мире, многие благие теории зачастую оборачиваются во зло, либо просто не применимы, потому что утопичны».
«Это как же? Что это за слово такое?»
«Утопия, - это идея, которая никогда не будет реализована тем обществом, в котором она зародилась. А её реализация в частичном виде, обязательно приведет ко злу, тирании, бесправию, лжи. В общем, к тем самым порокам, от которых по теории все хотят избавиться».
«Но ты сейчас сказал об идеях построения социального общества, а Буддизм не ставит таких задач. Учение Будды обращено к каждому отдельному человеку».
«А разве социумы состоят не из отдельных людей? Разве Иисус говорил об обществе, об алтарях, о церкви? Ты же сам стоял у истоков социальных преобразований веры. И кому теперь служит вера во Христа или вера в Будду?»
«Да уж, куда ни кинь, всюду клин!»
«Поэтому мне более по нраву языческие верования и даже индуизм, несмотря на то, что они во многом жестоки и порочны. Но они ближе к человеческой сути, ибо люди агрессивны и жестоки. Они всеядные хищники, наиболее разумные из всего животного мира, а потому, самые опасные для всех, в том числе и себе подобных».
«И что же, положение безнадежно?»
«А кто его знает! Я же не Господь Бог. Одно могу сказать точно, что, живя в реальном мире, очень сложно, почти невозможно, следовать заветам Будды, или Христа, или Магомета. Ведь обыкновенный человек, как думает?»
«Как?»
«Он, ощущая свою слабость, всегда ищет оправдания своим поступкам, если те вступили в противоречие с интересами и нормами соседа, общества. Вот он и говорит сам себе, а что с меня спрашивать при такой-то жизни, посмотрите на старших, посмотрите не власть имущих, даже Господь не выдержал их грехопадения и сжег Садом и Гоморру».
«Но это не доказывает, что учения Будды и Христа утопичны, невыполнимы, не сбудутся. Будда и Христос всё-таки были и следовали тому, что провозглашали. Значит, и другие могут».
«Ты забываешь, что Христос – это сын Божий!»
«А Будда?»
«Да Будда был обыкновенным человеком, если говорить только о Шакьямуни, но, чтобы слиться со своим учением, ему пришлось многократно перевоплощаться. Не может же весь люд разом перевоплотиться!»
«Не может. И, что делать?»
«Ха, этот вопрос самые светлые умы человечества задают уже много веков. Много рецептов, однако «воз и ныне там». Во всяком случае, там, откуда я прибыл, ответ не найден».
«Ну, а Потусторонние?»
«Думаю, что у них с этим тоже не очень. Зачем тогда они закинули бы меня сюда?»
«Может, для того, чтобы ты самостоятельно нашёл ответ. Может, в борьбе с самим собой, медленно, осторожно, на ощупь и возможно найти ответ, ощутить свет. Ты не думал?»
«У человека не хватит жизни, чтобы добраться до нирваны».
«Почему, а йоги?»
«Йоги, по сути, тихие эгоцентристы, которые пытаются достигнуть нирваны только для себя. А бодхисатва, достигнув нирваны, и став Буддой должен иметь буддакшетру – то самое поле или населенный мир Будды, в котором он обязан проповедовать дхармы, учения, которые помогут другим достичь нирваны. Но дело-то всё в том, что такие миры Будды создают не на земле, а в космосе. На земле же существуют только бодхисатвы, а, став Буддами, они, почему-то, исчезают из нашего мира. И, хотя, и могут остаться в образе человека, но не остаются! Почему?»
«Я думал над этим, и, знаешь, к чему я пришёл?»
«Нет».
«Как тебе известно, буддизм утверждает, что число пространств и времен – бесконечно. Существует утверждение, что Будда существует в каждом из этих миров. Но и само пространство, и время, - понятия бесконечности. А, поскольку только человек может стать Буддой, следует, что каждый из них обязан образовывать человеческие миры, как в своем пространстве и времени, так и в любом другом месте, поскольку для Будды перестают существовать подобные условности и ограничения».
«Интересная гипотеза! Только она смахивает на ультрацентризм Земли и человека. А такого в бесконечности быть не может».
«Ты хочешь сказать, что человечество не единично даже в своём пространстве и времени?»
«Совершенно верно!»
«А разве я утверждал обратное? Я говорил, что только человек может стать Буддой, но ни слова не сказал, что Земля единственное место обитания человека».
«И, несмотря даже на то, что многие видят во мне бодхисатву, я не могу полностью принять буддизм. Хотя, сколько Будд, столько и мировоззрений! Не зря же буддисты утверждают, что каждое такое мировоззрение может продержаться не более пятисот лет, потому что на смену ему зарождается иное».
«Кстати, мировоззрению Шакьямуни пришёл конец уже лет двести тому назад, а новое, так и не родилось. Для буддистов наступила пора смутного времени. Кто даст миру новое направление в учении? Может это ты?»
«Нет, лучше не надо! Нет, у меня желания стать Буддой. Вот постоянно совершенствующимся бодхисатвой, я бы остался. Или архатом, или пратьекабуддой».
«А дхъяни-буддой, одной из пяти ипостасей Будды, потянешь?»
«Сомневаюсь, хотя и думал о такой возможности».
«Ну что же? Ты, я думаю, готов воспринять идею?»
«Я, как пионер, всегда готов!»
«Кто-кто? А впрочем, не важно. Слушай.
Интуитивно ты очень правильно выбрал приоритеты своих способностей. Всё, что ты мне успел рассказать, убедило меня, что моя идея правильна. Тебе до зарезу необходимо стать сиддхом».
«Зачем же, до зарезу-то», - возразил я, но Отшельник не обратил внимания на шутку. Он был очень серьёзен.
«Ежели помнишь, то при первом нашем знакомстве я уже говорил тебе об этих существах. Это полубожественное, в человеческом понимании, существо, которое владеет восемью сверхъестественными свойствами: становится бесконечно малым или большим, предельно лёгким или тяжёлым, мгновенно перемещается в любую точку пространства, достигает желаемого силой мысли, подчиняет своей воле предметы и время и добивается верховной власти над миром.
Почти всем, в той или иной мере, ты владеешь. За исключением основного – времени и верховной власти над миром».
«Но мне не нужна власть над миром».
«Нельзя же понимать всё так буквально. Древние были очень мудры. Они прекрасно понимали, что боги богами, но и сам человек представляет собой целый мир. К сожалению, обычный человек не умеет владеть своими чувствами, не знает своего тела, внутренних органов, то есть не знает целого мира, себя самого».
«Но я-то как раз знаю себя. Я не все тебе рассказал, подумав, что и из того, что ты услышал, тебе станет понятным моё понимание своей сущности, природы моего внутреннего мира. Я даже частично переделал себя, заменив некоторые внутренние органы, которые, на мой взгляд, попусту отнимают время у любого человека. Удалось придумать, как их рационально использовать, чтобы не ходить порожняком. Теперь я могу пить и есть сколько угодно, но не ожирею, а стану только мощнее и быстрее, могу и не есть, но не оголодаю и не умру, а накоплю сил и энергии от солнечных лучей, будет пасмурно, позаимствую от ветра, от деревьев, от космических лучей или вакуума. Я летал над землёй, Волхв, я видел нашу планету с высоты, с которой её не видят даже орлы, поднимался и выше, туда, в темноту космоса. Земля действительно круглая и движется по орбите вокруг солнца, и вращается вокруг своей оси, но знания земного совета справедливы, все космические тела не висят в пустоте, а плавают в космическом океане».
«Значит, ты тоже убедился в этом?»
«Что значит тоже? Ах, вот оно в чем дело… Волхв, а ведь ты сам «сиддх»! Ох, какой же я невнимательный. Но почему мои чувства молчали?»
Отшельник улыбнулся…
«Понятно, ты не давал мне этого сделать. Ты закрылся от меня своим биополем».
«Я не сиддх, я – маг, волшебник, ведун. Я не сиддх в том понимании, которое древние мудрецы вкладывали в это слово. Сиддхи – это космополиты, они не принадлежат только нашей планете. Они – существа космического порядка, а я человек, который принадлежит этой земле. Мало того, я маг, которому отведено охранять именно земли русколанских племен, именно нашего континуума. На нашей планете, таких как я не много, но все вместе – мы хранители человеческой расы: белых, черных, желтых, красных. Не каждого человека в отдельности, конечно, но целых народов.
Нам дадены большие полномочия. Именно мы определяем, какие народы перспективны, а какие должны исчезнуть или уступить первенство, лидерство. И нам могут только указать на ошибку, но вмешаться в деятельность кого бы то ни было, – не имеют права. Да, мы частица космического Разума, но насколько простирается этот самый Разум, я не знаю. Думаю, что об этом знают больше, или догадываются - Потусторонние. Однако даже они не являются сиддхами, потому что ведают определенным участком пространства и времени во Вселенной».
«Стоп, но только что ты сказал мне, что я должен стать сиддхом. Как же это возможно, когда только недавно сами Потусторонние помогли мне стать тем, кем я стал сейчас».
«И кем ещё станешь, но значительно позже. Однако я не понимаю твоих сомнений. Каким образом ты увязываешь Потусторонних со своими возможностями?»
«Ну, как же! Всё, чем я сейчас владею, я обязан им!»
«Какая глупость! И после этого ты утверждаешь, что осознал себя? Да ты не узнал о себе и миллионной доли того, что тебе необходимо знать. Неужели не понятно, что Потусторонние разглядели в тебе задатки потенциального сиддха, и помогли разбудить твои дремавшие центры материализации мысли, её активности и энергетики. Разве Потусторонние научили тебя летать, превращаться в зверей, существовать в космическом пространстве, мгновенно перемещаться из одной точки в другую? Нет, до всего ты дошёл сам.
Конечно, их заслуга велика. Они смогли рассмотреть в тебе заложенные сверхвозможности, они сумели предложить тебе это так, что ты не отказался, они не испугались предложить такой эксперимент именно тебе. Конечно, в этом плане - ты их вечный должник. Но не надо зацикливаться на этом, и, уж, тем более, комплексовать и думать, что всем, чем ты овладел сейчас и овладеешь позднее, их заслуга. Нет, и ещё раз – нет!»
«Хорошо, но кто же тогда эти сиддхи? Что входит в их обязанности?»
«Точно сказать не смогу. Не знаю, да и не интересно это мне. Могу только сказать, что сиддхов много. По древним ведам, их что-то порядка восьмидесяти восьми тысяч. Правда, я подозреваю, что сиддхов значительно больше. Думаю, что и уровень самих сиддхов, то есть возможности, статус, круг прав и обязанностей так же различен. Одни, возможно, занимаются переустройством пространства, другие – временем, третьи занимаются администрированием, четвертые – тупиковыми задачами старых цивилизаций, пятые – космическими катаклизмами. Но это всё мои предположения. Станешь сиддхом, может быть, заскочишь, как-нибудь, расскажешь.
Но вернемся к делам земным. Сейчас я могу сказать, что твой квест состоял, по всей видимости, из двух частей.
Во-первых, в том, чтобы пресечь попытку киевского воеводы овладеть артефактом, и не допустить его прихода к власти на Руси. После такого «облома» Сфенальд превратился уже только в орудие убийства княжича Олега, но, как будущий властитель Руси, исчерпал себя, потеряв интерес к политическим интригам из-за невозможности передавать власть по наследству или навечно сохранить её за собой. А остальные заговорщики – это так, мелкота.
Именно Сфенальд был душой этого далеко идущего замысла, и, если бы его план осуществился, то Русь превратилась бы в придаток Византии или, что ещё хуже, стала бы источником рабов для викингов. Однако этого не случилось и сейчас никто, даже боги, не могут сказать, какой же будет Русь через сто, двести, тысячу лет. А когда молчат Боги, историю начинают творить люди.
Первая часть квеста исполнена. Остальное, - докончит Владимир. Я об этом позабочусь. А твоя доля – это преодоление самого себя. Поэтому она не ограничивается рамками нашего мира, а будет сложнее и продолжительней».
«То есть?»
«До конца твоей жизни. А она у тебя, по моим прикидкам, будет долгой».
«Мухтар постарается! Ты мне, вот что скажи. Почему ты только что высказался за Владимира, а Ярополк?»
«Во-первых, я сказал, что вторую часть квеста докончит Владимир. Правильно?»
«Да, и, что?»
«Ничего, понимай дословно».
«Так, в том-то и дело, что не понимаю».
«Не всё сразу, со временем дойдёт. Что касается Владимира, то, действительно, он более свежий и яркий правитель. Я, конечно, мог бы сослаться на историческую необходимость, но такое объяснение тебя ведь не устроит?»
«Конечно! Кстати, меня всегда не устраивали многие объяснения историков».
«Да уж, историки, - это, те ещё, ребята. А, если быть честным, то для будущей Руси не важно, кто станет великим князем, Ярополк или Владимир. Если уж быть до конца честным, то, ни тот, ни другой не достойны стать во главе государства. Один робок и безволен, другой жесток и развратен. Но, уж так сложилось, что иных претендентов на престол, просто нет. То есть, они, конечно, есть, но другие за ними не пойдут, потому что среди других тоже есть не хуже. Потому и приходится звать своего, но со стороны. Киевляне уже притерпелись к этому, новогородцы ещё не совсем, вятичи пока обходятся советом старейшин, но уже признали старшинство Киева. Это понятно?»
«Пока да».
«Теперь, почему Владимир? Во-первых, его поддерживают новогородцы, а это большая сила. Во-вторых, его порочность и необузданный норов, залог независимой политики Руси от Византийской империи. Иначе, эта одряхлевшая «наследница Рима» может утащить за собой и нарождающееся государство, Русь. В третьих, его жадность и жестокость, залог максимального сосредоточения власти в одних руках».
«А, как же люди, которые будут стонать под началом такого государя?»
«Это ты о ком? О рабах, о смердах, о ремесленниках, о купцах, о болярах, о воинах?»
«О жрецах, о волхвах».
«Хитер! Ты предвидишь скорую кончину этого сословия? А, если я скажу, что ничего подобного не случится. Как ты отнесешься к такому выводу?»
«Скажу, что ты не прав. Скажу, что многие из нынешних жрецов не станут служить вере Христа. Многие погибнут в борьбе, многие уйдут в дальние края, где продолжат служить старым богам».
«Всё верно, но места старых жрецов, займут новые, исповедующие веру в единого и всемогущего, всезнающего и всепрощающего. Для Великокняжеского государства такие перемены станут благом. Разве не так?»
«Так, но… тремя годами ранее я слышал противоположное мнение».
«Всё течет, всё меняется. У тебя тоже были иные суждения.
Люди перестанут ощущать связь с предками, со временем, с богами? Верно, но ведь люди, я в этом убедился, сами желают такого исхода. Никто же их не толкает сажать на престол князя из Новогорода. Соседу они не могут доверить свою безопасность, а пришлому, - легко. А, коли, так, то пусть и терпят, насколько их хватит».
«Ты жесток!»
«А, как ещё прикажешь быть с дураками?» - прищурился Волхв.
«Ну, они-то себя считают хитрыми!»
«По моему чересчур! Как бы сами себя не перехитрили!»
«А, может быть, в чем-то они правы? Разве плохо, часть хлопот переложить на плечи другого? А буде плохо справляться, ему же и попенять, что ж ты, тебе доверили такое дело, а ты не оправдал!»
«Если бы всё сводилось к этому, то чего же желать лучшего! Только придет не выборный князь, придёт князь престолонаследный, а это не одно и то же», - будто внутренне, споря сам с собой, произнес Волхв.
«Однако, и ты, и я, знаем, что великокняжение сплотит племена и даст значительное ускорение усилению Руси, как в политическом, так и в военном положении».
«Сколько лет живу на белом свете, а так и не могу понять, что же всё-таки благоприятнее для человечества, равномерное и размеренное развитие или скачкообразное?
Вот, древние. Жили, не спешили, занимались одновременно и своими ремеслами, и политикой, а, сколько успели создать шедевров! Какие рождались философы, писатели, драматурги, поэты, скульпторы, зодчие, полководцы и воины! А сколько имен героев! А ученые! И что же ныне? Да ничего! Всё мелко, постыдно и бездарно».
«Значит, Владимир, - это скачкообразное развитие? И всё-таки, ты за него? Не дай Бог, родиться в эпоху перемен! Смутное время, неустойчивое. Одни каноны устаревают, а к другим, новым, люди относятся с недоверием», - глубокомысленно изрек я.
«А у нас всё так-то! То «золотой век», то переворот. Затем эпоха перемен. Вдруг вновь «золотой век» и снова переворот. И все мы действуем по принципу, «бей своих, чтобы чужие боялись». Ведь умереть можно со смеху! Сами же над собой измываемся, друг дружку обманываем, изводим, убиваем, плачем, стонем, ругаем всех и вся на чем свет стоит, а в итоге умираем со смеху? Ты понимаешь такое?»
«Нет. И никто не понимает. Но все говорят о загадочной русской душе и о русском менталитете. Ты слышал такое словечко?» - спросил я Волхва.
«А, что сие означает?»
«А, хрен его знает! Слово-то не русское, вот и судит всяк по своему. Говорят о духовной общности, о сложившихся традициях, поверьях, приметах и прочее, прочее. Но никто не задумывается, что почти все, о чем говорит слово менталитет, никакого отношения не имеет к девизу «бей своих!» Какая же в этом девизе духовная общность?»
«Да, уж! Неприглядны мы будем и через века со своим духовным «богатством». Хотя сейчас это наблюдается повсюду, особенно в ляшской земле».
«Да уж, бодричам, лютичам и ляхам этого не занимать! Да и чехи всю жизнь в обиженных ходят.
Почему так? А, Волхв? Вроде бы самые близкие по крови племена, по легендам, так вообще родные!»
«Вот, вот! Чаще всего так и бывает. Самые родные, а от взаимных обид и непонимания друг друга, становятся врагами. А всё от зависти! Ведь и чехи, и ляхи с бодричами и лютичами считают, что остальные племена, расположившись севернее и восточнее, предали их в борьбе с германскими племенами. Но эти племена восходят по древу к Арпоксаю, от которого пошли роды катиаров и траспиев. И, что получается? А то, что чехи, ляхи, бодричи, да лютичи ведут уже сотни лет братоубийственную войну. Мало того, они ещё и промеж себя грызутся и дерутся.
Те, кто пришёл сюда первыми, ещё помнили, что они и соседние племена – все суть арии, а потом уже сколоты, и только затем уже паралаты, анты, вены, русы и прочие роды и племена. У всех родов писалась своя «Велесова летопись». Каждый род, племя, народность точно знали свои древние корни и чтили своих прародителей, вождей. В то время ещё существовал один общий центр сколотской империи – Таврика. Поэтому все распри, которые случались внутри Скитии, разрешались малой кровью, а виноватые изгонялись в земли необетованные.
В основном бунтовали молодые, необузданные парни, из благородных родов, возомнившие себя героями и вождями, посчитавшими, что древние каноны не для них, что пришло время всё переделать. Некоторые предпочитали смерть изгнанию, другие считали, что лучше жить изгоем, чем умереть.
Вот из таких-то мужчин и женщин, которые тайно уходили со своими возлюбленными и братьями, стали нарождаться новые племена, которые, отринув родню, не передавали своим детям и внукам древних законов, древних корней. Благодаря таким «непонятым и отверженным», начались братоубийственные войны. Владимир, как раз, из таких».
Отшельник замолчал, уйдя в себя, что-то вспоминая и переживая свои видения.
А меня, так и подмывало спросить, если Владимир из завистливых, обиженных изгоев, то, на кой чёрт его поддерживать? Зачем Руси нужен скачок, да ещё во главе с подонком? Но, я, верный своему принципу, «не суетись», молчал, ожидая возврата в реальность своего старшего товарища.
Почему-то во мне крепла уверенность, что, пробудившись от своих дум, Волхв перекинется на иную тему и примется расспрашивать меня в подробностях о том, что же всё-таки происходило там-то и там-то, и почему тот-то и тот-то сказал именно так, а не наоборот.
Так и случилось.
Безо всякого перехода из одного состояния в другое, ещё находясь в прострации, Отшельник произнес:
«Давай-ка, поговорим о тебе и о Симеоне-маге. Не таись, расскажи, что связывает вас обоих так тесно, что ты, сойдя с Тибета, поперся во Фракию. Сумлеваюсь я, однако, что ты со дружиною рванул через всё море только с целью наказать супостата. Мне что-то подсказывает, что в этом деле без бабы опять не обошлось?»
И он хитро исподлобья глянул на меня. Я не стал смущаться, с чего бы! Да, женщина, только эти создания могут подтолкнуть мужчин на безумные поступки. Стал бы я в ином случае соваться к Симеону в пасть, если бы не Асмик, его дочь.
Отшельник в ответ только покачал головой, как бы говоря: «Что ж с тобой поделаешь! Сделанного уже не исправить». Но в слух произнес иное:
«Это, как раз то, чему ты научился в Тибете?»
Умел этот ведун корректно поставить вопрос! На такой вопрос не сразу и ответишь, а долго молчать ... Поэтому постарался перевести разговор на другую тему:
«А расскажу-ка я тебе, как мне показался Тибет!»
«Нет уж, уволь. Что я могу не знать там? Горы, они и есть горы, да и воздух там разряженный. И о Духе Тибета можешь не рассказывать. Уж не хочешь ли ты сказать, что сам Дух надоумил тебя прошвырнуться к магу?»
«Нет, не хочу, но ...»
«Ну, слава Роду, что хоть этого не случилось, а то бы я решил, что Мир перевернулся».
«Да хватит тебе меня носом по столу возить! Ничего же плохого не случилось, я жив и здоров».
«А Симеон, а его дочь?»
Я промолчал.
«А богумилы?»
«Богумилы тут и вовсе ни при чем».
«Да? А я слышал, что они разгромлены и большей частью физически перебиты».
«А при чем тут я? Я их и пальцем не тронул. Это они хотели убить меня и моих ребят».
«А как ты их не тронул?»
«Да никак, просто поняли меня не совсем правильно».
«Кто?»
«Ящер».
«Кто?» - в изумлении воскликнул Отшельник.
Я повторил.
«И, что же ты такое сказал?»
«Да просто вырвалось, Ящер вас забери! Как вдруг, разверзлась земля и почти всю толпу богумилов, которые хотели нас убить, как корова языком слизнула».
«А вы, а вас, что не тронули?» - почти заикаясь, шепотом спросил Волхв.
«Ну, мои ребята были за моей спиной... А, что должно было с нами случиться?»
«То же, что и с богумилами. Вы должны были оказаться там же, где и они».
«Почему?»
«Да потому что Ящер забирает всех, без разбору. И тех, кому пожелали, и тех, кто пожелал».
«Да, а я ему даже подмигнул».
«Что ты сделал?»
«Подмигнул».
«А он тебе лапкой не помахал?»
«Нет, только улыбнулся».
«Это как?»
«А, вот так!» - я сделал страшную оскаленную рожу.
«Ах, так?»
«Да, именно так!»
«Ничего подобного никогда даже не слышал».
Подумаешь, подумал я про себя, я тоже много не видел и не слышал, но это же не повод, чтобы мне не верить.
«Да верю, я тебе, верю! – словно, читая мои мысли, произнес ведун, - Только понять не могу, почему ты жив?»
«А я не из пугливых, чтобы от одного вида страшной зверюги помирать. Ну, а не забрал он меня к себе, потому… что приглянулся я ему».
«Ты в этом уверен?»
«Нет».
«А я, так точно знаю, что причина здесь иная, только какая понять не могу».
«А, может, я стал ему уже не по зубам?»
«Может, конечно, но, вряд ли, ему и Род-то не указ, не то, что ты!»
«Ну..., тогда я не знаю».
«Это-то и плохо! Если только он не решил, что ты и так уже его добыча».
«В каком смысле?»
«В самом прямом. Черный Волот душой и телом принадлежит Ящеру вот и оберегает тебя, пока ты не созрел».
От таких слов у меня всё захолодело, абсолютно всё!
«Не созрел ещё? Но зрею. – переходя на шепот, уточнил я.
«Во всяком случае, он так хочет думать».
«Ну, а то, что я общался с Духом в Тибете, он не знает?»
«Знает, конечно, но сейчас-то ты далеко от тех святых мест. Может, у них что-то заготовлено, чтобы переломить твою духовность?»
«Если уж Симеон не смог ничего со мной сотворить, то, что или кто может быть сильнее его?»
«Ну, ты и сравнил! Ящера с Симеоном».
«Если так, значит, мы слабее его?»
«А ты сомневался?»
«Да уж начал было верить в свою непобедимость».
«Вот это, как раз, большая твоя ошибка и слабость. Коли ты отбросил свои сомнения, ты уже слаб и уязвим. Он понял, почувствовал это, потому и решил, что ты проиграешь».
«Одного не предусмотрел, нашей встречи с тобой».
«Как знать? Я здесь появился, конечно, нежданно-негаданно, но ведь и он «не лыком шит». Дай-то Род, чтобы он не всё предусмотрел. Впрочем, хватит о грустном. Расскажи-ка лучше о своих приключениях по дороге в Мекку человечества».
Я ещё не совсем вынырнул из хаоса мыслей, который бушевал во мне от возникших страхов и сомнений от предыдущей темы, поэтому не сразу сосредоточился на вопросе Отшельника.
Видя моё состояние, ведун повторил свой вопрос ещё раз, чуть ли не по слогам. Наконец, до меня дошло, что он от меня хочет.
«Не было особых приключений», - ответил я.
«Так ли это? А какой дорогой вы добирались?»
«Да самой что ни на есть прямой. Через всю Армению, через Армавир и Арташат, добрались до Нахичевани. Далее перебрались в Тебриз и стали придерживаться маршрута Великого шелкового пути: Аланея, Гекатомпил, Ниса, Мерв, бывшая Бактра, Кабул. Из Кабула мы перешли в Таксилу и через Хайберский проход попали в Шринагарн. Уже оттуда нас, по высочайшему позволению далай-ламы, перевезли в Лхассу».
«И, что на всем пути вам никто не мешал, на вас никто не нападал, ты ничего тревожного не замечал и не чувствовал?»
«Удивительно, но кроме двух-трёх стычек с небольшими отрядами разбойников, ничего серьёзного не произошло. Мало того, никакого наблюдения за собой или своим отрядом, я не заметил и не почувствовал. Правда, я не часто пользовался своими возможностями, памятуя наставления Святогора, да и когда применял их, старался не слишком тревожить небеса и астрал».
«Это не важно. Если бы кто-нибудь из магов или богов следил за тобой, ты все равно почувствовал бы их след. На пути к Тибету ты уже был не тот неопытный, наивный и ничего не умеющий Идущий, каким был в первые дни в вятских лесах. Все те, кто борется за тебя, как за Черного Волота, знали твою цель, - паломничество. Знали и дорогу, которой ты пойдёшь. Я не могу понять, почему они не воспрепятствовали тебе и твоим спутникам добраться до Лхассы?»
«А, что, должны были?»
«А, как по твоему? Если они знали, что, попав на Тибет, в священный город, где обитает Дух, ты усилишься в своих добрых началах, настолько, что сможешь противостоять влиянию мага, и Перуна с Кощеем».
«Будь я на их месте, то постарался бы сделать всё, чтобы не допустить меня, то есть того... В общем, я постарался бы, чтобы паломники повернули назад и как можно в меньшем количестве. А почему ты не упомянул Ящера, когда говорил о возможностях противостоять силам Зла?»
«Потому что Ящер не сила Зла, он само его воплощение на нашей Земле. Если Кощей с Перуном, - Боги, то Ящер, - это сверхбог, даже не бог, а что-то такое, чему я не могу подобрать нужное слово. И, если Кощею, Перуну, магу ты нужен только для свершений их подлых, кровавых дел, которые бы удовлетворяли их честолюбие и стремление к власти, то Ящеру, Черный Волот, необходим целиком и полностью. Черный Волот должен раствориться в нём, усилив Хаос на Земле. Единственная наша надежда на то, что вся эта четверка, разобщена и действует только в своих интересах».
«Теперь уже не четверка, а тройка. С Симеоном я покончил там, во Фракии».
«Ты убил его?»
«Нет, я лишил его магической силы, я лишил его магических знаний, я лишил его почитателей и последователей. Я, даже, лишил его потомства, - двух сыновей и дочери».
«Ты убил их?» - в ужасе вскричал ведун.
«Нет, он сам стал их палачом, стал детоубийцей».
От воспоминаний я стал каменеть. Это вовремя заметил Отшельник и помешал мне обратиться в скульптуру. Он что-то прошептал, и горячая ударная волна выбила из меня горькую память.
«Отдохни, хватит на сегодня разговоров», - тоном приказа проговорил ведун. – «Поспи немного, восстанови силы».
Новая волна, только уже умиротворения, нахлынула на меня, бросила в забытье.
Мне снился сон, я знал, что это, именно, сон. Я находился в своем мире, который покинул три года назад, в березовой роще, один. Не было ни души, только далеко, далеко слышался странно знакомый шум. Я долго не мог вспомнить, что это, - поезд, шум проходящего поезда, с равномерным перестуком колес. Боже! Как давно я не слышал этого. И таких светлых, прореженных светом березовых рощ, тоже давно не видел. Я подзабыл свою прежнюю жизнь, своих родных и близких, прежних друзей и приятелей. Новый мир поглотил меня, не давал продыхнуть, не давал опомниться и поскучать. И только сейчас, во сне, я мог наслаждаться покоем и не думать о страхах, мог расслабиться и помечтать. Впрочем, сами картины сна и были, по всей видимости, воплощением моей мечты. Давно, с самого начала, сознательно и подсознательно, я жил надеждами оказаться вновь в своем времени, на той Земле, где я родился. Пусть не в Москве, пусть даже не в России, а где-нибудь в..., но только на Земле, где я прожил свои сорок лет, пусть кое-как, пусть обычным человеком и рядовым гражданином.
Я упал на спину, в траву, которая мягко, даже, как мне показалось, нежно, приняла меня, и заплакал. Слёзы лились из глаз, и я не утирал их, и наступило облегчение, «камень свалился с души». Я вдыхал запах родных мест и вспоминал, вспоминал. Я помнил всё и всех, я ничего не забыл!
Проснулся весь в слезах, но с легкой душой. В комнате было светло, толи утро, толи уже день? Повернулся на бок и встретился взглядом, с сидевшим напротив, Отшельником.
«Ну, как, отдышался?» - были его первые слова.
«Вроде как. А ты, что и не спал?»
«Ну, как же, соснул малость. Только мой сон короче твоего оказался. Чем старше становишься, тем меньше спишь».
«Отчего так?»
«А как же иначе! Я же не бессмертный, а долгоживущий! А столько ещё не сделано, столько ещё не познано, столько всего в мире интересного. Вот и хочется не упустить, не просмотреть, не прослушать чего-то нового, сравнить с чем-то старым, придумать что-то ещё никому неизвестное, но обязательно умное и хорошее, и поделиться этим с потомками».
«Ух, ты! А ведь и у тебя, Отшельник, присутствует тщеславие! Ишь, как, поделиться с потомками!»
«Да будя, чепуху-то молоть! Тщеславие! Я такого слова-то не знаю».
«Ой-ёй-ёй, не знаю! – продолжал издеваться я над Волхвом, - «а и не знаешь, слова, все равно оно, тщеславие-то, так и прет. Как же ты с таким характером, да в отшельники подался?»
«В отшельники я подался временно, чтобы сосредоточиться, чтобы, значит, никто не мелькал перед моим взором, не отвлекал глупыми вопросами и просьбами».
«И что, сейчас твоё отшельничество кончилось?»
«Да. Когда наступает время перемен, мне не можно отсиживаться в пещере».
«Эти перемены связаны со мной?»
«Больно много ты о себе понимаешь! – перехватил инициативу ведун.
«Впрочем, - посерьёзнев ликом, продолжил мой собеседник, - И с тобой тоже.
Но основное событие развивается здесь и сейчас, в Новогороде. Из бегов вернулся Владимир Святославич, да не один, а с нурманами, да свеями. Злой, ожесточившийся вернулся, ратиться с Ярополком собирается. Но беда даже не в нем и нурманах, хотя сила не малая. Беда в том, что новогородцы, ладожане и изборские поддерживают братоубийственную войну. Особливо гости новогородские, да купцы. Оно и понятно! Киев-то совсем их прижал с проезжими податями и налогами, так, что становится не выгодно торговать с Византией и Востоком. Приходится искать объезжие пути, неизведанные. А пойди, найди! Сколько времени уйдет! Да и найдешь, нет покоя, то разбойники нападут, то нелюдь, то ещё что приключится. Опять же, великий убыток, а то и разорение.
Кстати, ремесленные края городов тоже за войну. У них товар залеживается, заказов мало».
«А голытьба?»
«А, эти... Ну, раз большие люди городские за войну, и голытьба туда же. Им, ведь, тоже что-нибудь перепадет».
«В общем, все за Владимира и за войну с Киевом и Ярополком?»
«Не в общем, а вообще!»
«А иные города, да князья?»
«Белозерцы молчат, полочане против, вятичи и радимичи не хотят в свару ввязываться. Чернигов, вроде, исполчился на Владимира, но, кто их черниговцев знает...»
«Ага, основу недовольных составляют новогородцы и… А Владимир сейчас где, в Новогороде?»
«Нет, в Ладоге. У него там основная ставка. Оттуда он и гонцов рассылает по городам и весям, туда и вои сбираются. Новогород свою, отдельную рать готовит. Здесь всем Добрыня распоряжается. А почему ты спрашиваешь, ты ж мимо Ладоги следовал, должон был видеть, что твориться».
«Я со своими на пяти дракарах прибыл, но Владимира в тот день там, видимо, не было. Нас, конечно, остановили, но я объяснил, что в Новогород следуем, к Добрыне. Пропускать не хотели, но и связываться с нами не решились. У моей дружины вид очень серьёзный, стороже не по зубам, в Ладогу мы заходить не стали, а для Новогорода они решили, и десять дракаров не страшны, пропустили».
«Ты что ж, так со всеми дракарами сюда и приперся?»
«Нет, зачем выпячиваться? Пристал на одном, а четыре оставил выше по течению Волхова, с Кувалдой».
«Это тот самый богатырь, который целый год на Понте на всех страх наводил? А где те, которые с тобой приехали?»
«Полсотни на корабле осталось для охраны, два десятка по торговым рядам разошлись, присмотреться к товару и ценам. Ещё два десятка по кабакам отдыхают, им через день меняться дежурствами на дракаре. А те, кто был со мной в Лхассе, на соседних постоялых дворах».
«А Чандраванди в городе?»
«Да».
«И ты молчал!»
«Ты не спрашивал»
«Одевайся и пошли».
«Куда спешить-то? Ни тебе пожрать, ни тебе помереть спокойно не дадут», - произнес я известную фразу Василия Буслаева из фильма «Александр Невский».
«Давай, давай, быстрей одевайся, пошли. Вот то-то нежданность поджидает Чандру. Ты его, кстати, не предупреждал обо мне?»
«Дык, когда ж я успел бы! Мы ж с тобой весь день проговорили, а ночью дрыхли».
«Лады, вот и ладушки! Значит, он не знает и не ожидает».
Признаться, таким я никогда не видел Волхва. Нетерпеливый, суетливый, по мальчишечьи радостный. Меня разрывало от смеха над ним, но я, скорчив рожу, никак не мог натянуть сафьяновые сапожки, прикупленные в Византии.
«Да что ты там возишься! – вскричал в нетерпении ведун. И тут меня прорвало. Я стал так ржать, что сотряслись стены комнаты, а Волхв от неожиданности застыл на месте. От такой картинки я, вообще, покатился по лавке. Наконец, до него дошло, почему я хохочу. Он посмотрел на меня с жалостью и произнес:
«Знаешь ты кто, после этого?»
«Зн-а-ю!» - продолжая хохотать, прорычал я.
«Да ну тебя!» - сказал он и спокойно сел напротив.
Мой смех пошёл на убыль, и через несколько секунд я успокоился. Быстро натянув сапожки, я встал, пристукнул обеими ногами и произнес:
«Прости, не обижайся на меня, просто я не ожидал увидеть тебя таким...»
«Суетливым», - подсказал мне Отшельник.
«Ну, в общем, да», - признался я.
«Хе, - усмехнулся Волхв, - честно, я и сам не ожидал, что могу ещё так сгорать от нетерпения. Пошли».
Мы вышли на двор. День был в самом разгаре, люди что-то там носили, переносили, уезжали, приезжали, толкались, переругивались, смеялись, спорили. Жизнь била ключом. Отшельник следовал за мной, отстав на два шага, пока мы не дошли до постоялого двора, где разместилась часть моих ребят и Чандраванди. Ещё в воротах я увидел Мстислава и Вольгу, которые направлялись к нам, вернее к выходу со двора. Увидев меня, оба заулыбались и поспешили навстречу, но, увидев за моей спиной рыжего детину, посерьёзнели.
Я поспешил их успокоить:
«Молодцы, это тот самый Волхв, о котором я вам так много рассказывал. Прошу любить и жаловать».
Оба с нескрываемым интересом уставились на Отшельника, Вольга, так, просто, с восхищением. У меня от его взгляда слегка шевельнулась ревность. На меня Вольга так ни разу не смотрел.
«Хотя, с другой стороны, как ещё должен мальчишка смотреть при первой встрече на полулегендарного Волхва. Сам ведь столько рассказывал о нем, а теперь начинаю ревновать?! Смешно».
Пока я себя так успокаивал, что-то большое вырвалось из-за моей спины со скоростью курьерского поезда. А через секунду у крылечка избы уже раздавались радостные вопли:
«Чанди! Друже! Жив, душегуб проклятый!»
«Арий, ты ли это, как же ты здесь оказался! Впрочем, чтой-то я! Вот это встреча, не ожидал».
«А уж, как я не ждал! Просто хотел тебя удивить».
«Это ты умеешь, как снег на голову! Удалось, удалось!»
Пока они так радовались, да хлопали друг дружку, то по плечам, то по рукам, то поочередно толкали в грудь, подошёл к ним и я с Мстиславом и Вольгой. Завидев меня, Чандраванди воскликнул:
«Никита, ну и подарок ты сделал! Такая встреча, такая встреча! А я не думал, не гадал, что придется свидеться здесь с Арием».
«Так его зовут Арий?»
«Ну да, правда, это одно из многих его имен, но, когда мы вместе были на Тибете, где постигали мудрость учения Будды и ламаизма, где общались с Духом Лхассы и медитировали, я называл его Арием».
«Лады, хоть одно подходящее имя теперь известно и мне, а то Волхв, Отшельник, Долгоживущий, ведун».
«Так всё-таки, ты рассказывал мне, именно, о нем. Я догадывался, но абсолютной уверенности у меня не было. Ну, жизнь, ну, судьба!»
«Чанди, ты, что, стал верить в судьбу? – подал голос Арий. – Что-то раньше я не замечал в тебе пороков фатализма».
«Милый, друг, сейчас я готов верить во что угодно! После всего того, что мне пришлось испытать и увидеть, после таких неожиданных поворотов в жизни и радостных встреч, я уже и не знаю, цепь ли случайностей или судьба привела меня сюда, и позволила ещё раз встретиться с тобой?»
«Вот, - показал на меня ведун, - твоя судьба. Этот Идущий стал для многих уже и случайностью, и судьбой, и палачом, и спасителем. Рассказывал он тебе, что ему уготовано?»
«Да, у нас было время поговорить и понять друг друга. Кстати, он чем-то напомнил мне тебя, того, которого я звал Арием».
«Да-а? – с сомнением и иронией протянул Отшельник. – Ну, может быть, может быть. Только заметь, нам с тобой уже тогда было, в пять раз больше годков, чем ему сейчас. Что же будет, когда минуют века?»
«Я знаю одно, Никита уже сейчас превосходит нас с тобой, почти во всем, во всяком случае, меня», - поправился Чандраванди.
Слегка кивнув, как бы соглашаясь с самим собой и другом, Волхв озорно посмотрел на всех и сказал:
«Но пока и мы кое-что могём подсказать, да и подмочь, а?»
Все согласно и радостно рассмеялись.
Как же в эту минуту мне хотелось обнять и ведуна, и Чанди, и Мстислава с Вольгой, и, вышедших на радостные вопли старых друзей, Птаха и Ратибора.
«Ну, уж, дудки, - окончательно решил я тогда, - не дам я себя превратить в Черного Волота, чего бы это мне ни стоило».
И встретился с пронзительным взглядом Волхва:
«Вот и ладушки!» - раздался у меня в мозгу его голос.
«Ладушки? А Владимир?» - вопросом ответил я, но Отшельник промолчал.
Радостно гудящей толпой мы все вывалились с постоялого двора и направились в трактир, корчму или кабак, который, по словам Ария, был наилучшим в Новогороде. Я попросил Ратибора сходить за четырьмя братьями. Арий ему довольно обстоятельно и подробно рассказал, где найти заведение под названием «Чучундра». После этого парень рванул на соседний постоялый двор, а мы, оставшиеся, направились прямиком в питейную избу.
Чтобы дойти до «Чучундры», нам понадобилось минут пятнадцать. Волхва здесь «хорошо знали», поэтому, наверно, мгновенно принесли длинный стол с лавками и, не спрашивая «чего изволите?», начали выставлять мёды, квасы, пиво и всевозможные вкусности. Не прошло и десяти минут, а весь стол был заставлен кувшинами, плошками, мисками. Правда, горячего не принесли, но чувствовалось, что ждут только знака, чтобы смести все холодные закуски и заставить весь стол горячей кашей, вареным и жареным мясом животных и птицы.
Но мы не спешили приступать к трапезе в ожидании ещё пятерых наших сотоварищей. Те не заставили себя долго ждать. Пришедшие, как я понял, были уже поставлены Ратибором в известность, по какому поводу пир горой.
Всё было хорошо до смены блюд, с холодных закусок на горячие. Застолье длилось уже около двух часов. Пьяных не было, но хмель кое-кому уже ударил в голову. И, вдруг, как это обычно бывает, внутрь ввалилась ватага крепких мужиков, человек десять, давно не мытых, не бритых и не чесанных.
С первого взгляда я признал в них нурман, которые в большом количестве шатались по городу. Моё шестое чувство сразу предостерегло: «Будут нарываться на драку!» Я сразу же быстро взглянул на Волхва, который, уловив его, сделал мне знак: «Не суетись!» Я сразу же велел передать по кругу: «Спокойно!» В общем-то, никто и не нуждался в моей подсказке, все и так поняли, что надо постараться миновать стычки, потому что нурмане здесь могли быть только из дружины Владимира.
Но, как оказалось, нурмане тоже понимали это, правда, несколько в ином виде. Они считали, что имеют право безнаказанно глумиться над каждым, кто им не понравиться. А не понравились им за нашим столом двое: я и Чандраванди.
Половина посетителей из осторожности быстренько покинула заведение, не желая оказаться жертвой разгулявшихся викингов.
Начали они не сразу, и не «в лоб», подыскивая причину для ссоры. То, что нас было равно с ними, и все не «хилого десятка», их не смутило, наоборот, ещё больше раззадорило. Да и со всеми нами они драться не собирались. Викинги долго советовались, кто из них затеет ссору со мной, а кто с Чандраванди. Их голоса были хорошо слышны, а язык понятен.
Наконец, роли были распределены. Мне доставался ражий детина с пронзительно голубыми глазами и белыми, как лунь, патлами. В нем было, что-то загадочное, какое-то отклонение от нормы, но не более. А на индийца нацелился рыжий бугай с «рыбьим» взглядом. Я сразу признал в нем опытного и безжалостного бойца. Рыжий был опасен.
После принятого решения, нурманы начали приводить план в исполнение. Рыжий и Белесый сидели, чуть-ли не на разных концах стола, однако, именно они начали громко разговаривать меж собой, обсуждая меня и Чандраванди. Если «мой» голубоглазый, почти кричал, что презирает ромеев за их трусость и подлость, что среди ромеев он не встречал настоящих мужчин и воинов, то рыжий, в ответ, так же громко заявлял, что ненавидит чернявую кожу и, что была б его воля, то он вешал бы всех черных и цветных на деревьях, как собак. В желании оскорбить, они доходили до таких эпитетов, что даже во мне стала закипать кровь. На своих ребят мне было больно смотреть, особенно, на четверку братьев, и Ратибора. Очень хорошо держались Мстислав с Вольгой. А вот Птах с нескрываемым интересом вслушивался в слова викингов.
И только два человека за нашим столом сидели и улыбались друг другу. Ругань и оскорбления нурманов казались им песней, боевой трубой их прошлых лет, когда они за такие и менее резкие слова, размазывали по стенки всякого, кто их произносил.
«Чтой-то вы ребятушки приуныли, - громко произнес Арий. – А не пора ли развлечься? Никита, не хочешь ли ты преподать урок вежливости голубоглазому детине, который во всеуслышание срамит твой народ, а, следовательно, тебя? А ты, Чанди, не желаешь ли вспомнить молодые годы, когда тебе таких, как этот рыжий самец, хватало на один плевок».
«Хочу, Арий, ох, хочу! Ты помнишь, я резал десятками, как свиней, особенно рыжих викингов. Ты помнишь, что я очень не люблю рыжих?»
«А, что решил ты, Никита?» - вновь подзадорил меня Арий.
«Мне трудно на что-то решиться, Отшельник. Ты прекрасно знаешь, что женщины время от времени находят для нас мужчин очень обидные слова, но разве можно на их ругань обращать внимание? Особенно, на голубоглазых».
Наш стол взорвался торжествующими криками, а викинги взревели от досады и возмущения. Белесый вскричал, что такое оскорбление смывается только кровью!
«Правильно, - добавил я громко, - женщинам иногда удается смывать своей кровью семя, точно заброшенное им в лоно».
Взрыв смеха смешался со взрывом ярости, и Белесый кинулся на меня с кулаками. Но, шалишь, парниша!
Я приложил его так, что он отлетел вновь к своему столу, но уже обеспамятовавшим. Правда, его беспамятство, к моему удивлению, длилось не долго. Я ожидал, что вырубил его не меньше, чем на пятнадцать минут, а он пришел в себя через минуту. Но я не обратил внимания на такую мелочь, мало ли бойцов, которые классно держат удар.
Голубоглазый поднялся. Нет, поднялся уже не голубоглазый человек, поднялся желтоглазый зверь, в котором клокотала ярость и безумие схватки не на жизнь, а на смерть. Это поняли все, и нурманы, и Арий с Чандраванди, и братаны, и мои ребята.
«Олаф, - крикнул Рыжий викинг, - разорви этого ромея. Он не достоин жить».
«Убей его, Олаф!» - закричали и остальные нурманы.
«Берсерк, Волк, - прошептал громко Волхв. – «Осторожней, Никита, это страшный противник».
Я и сам уже понимал, кто передо мной. С берсерками самому мне ещё не приходилось сражаться, но тогда, когда со мной игрался Перун, я видел поединок моего «кровного брата» с таким же вот бойцом на том злополучном дракаре. Тому берсерку я сумел подкатить под ногу чужую голову, что и решило исход поединка в пользу моего «друга». Однако уже тогда мне запомнилось, что даже таких звереющих воев можно побеждать, если, конечно, ты сам не менее искусный поединщик. При всем при этом, необходимо быть очень хладнокровным человеком, с хорошей реакцией и большой физической силой.
Всех этих качеств у меня было с избытком, поэтому жёлтые глаза противника, с сузившимися зрачками, произвели на меня впечатление только в первое мгновение. Когда же берсерк схватился за секиру, я уже знал, что не дам этому зверю, даже коснуться себя.
Были бы мы один на один, без свидетелей, я уже давно бы выбил из него дух, и человечий, и волчий. А здесь кругом были люди, поэтому мне приходилось претворяться просто человеком. Поэтому, пространства в трактире было уже маловато, и необходимо было выбраться на улицу, потому что внутри помещения я не смог бы долго уклоняться от боя с таким противником. К тому же, берсерк, в тесноте трактирного помещения, мог погубить, хоть и немногих, но посторонних и невинных людей, которые сидели за соседними столами и ещё не успели среагировать на взорвавшуюся ситуацию. Нас разделяло пять метров, а до выхода мне хватило бы одного прыжка, но противник угадал, почуял, мои намерения. Я только подумал, а берсерк уже стоял между мной и дверью, причем проделал это так быстро, что моё самомнение в своем превосходстве немного поубавилось.
Пришлось переходить на сверхтемп, который был недоступен даже Волку, но не выдавал во мне сверхчеловека. Поэтому, когда скандинав попытался ткнуть меня концом секиры в подбородок в прямом выпаде, я легко пропустил его оружие мимо своего корпуса, перехватил оружие за обух и рванул его за себя и немного в сторону. Вырвать секиру из рук противника не удалось, зато вместе с ней удалось закинуть себе за спину и берсерка. Путь к двери был расчищен, чем я неприминул воспользоваться, не ожидая, пока нурман рубанет с разворота. За спиной, действительно, послышался свист рассекаемого воздуха, но я был уже вне досягаемости. В дверях я обернулся и поманил Олафа за собой. В ответ раздался рев ярости.
Выскочив на улицу, я быстро оценил место предстоящего поединка. Перед трактиром располагалась довольно ровная и просторная площадка, на которой можно было хорошо маневрировать. Для начала я переместился к её центру, понимая, что теперь-то смогу укротить эту скандинавскую зверюгу голыми руками. Нурман, выбив дверь, появился передо мной через секунду и сразу же начал разить. Несмотря на своё превосходство, мне пришлось применить весь свой технический арсенал приемов и уверток, избегая его ударов. Его волчья реакция была настолько хороша, что я опережал его, буквально, на доли секунды. Секирой мой противник тоже владел мастерски, а нечеловеческую силу и выносливость ему придавало его нынешнее состояние.
Прибавлять сверхтемпа не хотелось, потому что ещё чуть, чуть, и я размазался бы в воздухе, что сразу же бросилось бы в глаза, вывалившимся из кабака, приятелям-скандинавам. Они тут же заявили бы, что в поединке, я воспользовался колдовством, что каралось смертью во всем средневековом мире Европы. Поэтому мне приходилось ещё следить и за самим собой, чтобы удержаться на грани мастерство-колдовство.
Наш бой затягивался, я чувствовал это, но придумать что-либо не успевал, успевал только уворачиваться. Правда, я совсем не устал, даже не вспотел, но и противник не выказывал усталости, продолжая размахивать «топором» у меня перед носом.
Так не хотелось обнажать оружие, но иного выхода я не видел, пока... Пока сам берсерк не подсказал мне такую возможность. Совершенно случайно, по наитию, я несколько раз проделал один и тот же кувырок в сторону, уходя от его рассекающих горизонтальных ударов. И при каждом промахе, нурмана немного докручивало по инерции в сторону. Поначалу я не среагировал на его ошибку, но, когда это повторилось вновь, ко мне пришло озарение. Я стал творить бой.
Со стороны казалось, что берсерк дожимает меня, что ещё немного усилий с его стороны, чуть точнее, чуть быстрее удар секирой, и бой закончится. И он, действительно, закончился, но несколько неожиданно для приятелей моего противника, потому что я наконец-то добился желаемого, вывел берсерка на тот самый горизонтальный удар. Только, вместо кувырка в сторону, провёл кувырок вперед с выбросом прямой ноги, которая попала нурману прямёхонько в пах. Поскольку темп был очень высокий, соответственно, и удар прошёл очень сильный, отчего мой противник моментально загнулся и упал. У всех кобелей - одна слабость! Наверное, у него была разбита мошонка, возможно и кое-что ещё. Я не исключал и летального исхода...
Похоже, мои опасения разделял и Арий, который прекрасно понял, что случилось. Одним прыжком он подскочил к скрюченному на земле Олафу, наложил на его голову свои руки и замер. До нурманов, наконец, стало доходить, что с их коллегой случилась беда. Злобно поглядывая на меня, они не двигались с места, ожидая, чем закончится волхование ведуна. Прошло минуты две, прежде чем тело Олафа стало распрямляться и расслабляться, но Арий все ещё пребывал в трансе, перекачивая целебную энергию в моего бывшего противника. Прошло ещё несколько минут, прежде чем оба зашевелились. Правда, Олаф остался лежать, а поднялся только Волхв и сказал:
«Можете забирать его, но несите на руках и в течение этого дня и ночи прикладывайте к ушибленному месту тряпицы, смоченные в ледяной родниковой воде. К сожалению, сейчас не зима, льда вы нигде не сыщите. Да меняйте почаще тряпицы, а то ваш товарищ на всю жизнь останется калекой».
Медленно и осторожно, притихшие друзья Олафа, подняли его на руки и унесли. Только Рыжий нурман оглянулся на меня и указал пальцем.
«Этот не преминет пожаловаться Владимиру, придется платить виру за Олафа», - высказался Мстислав.
«Обязательно пожалуется, - подтвердил его слова Арий, - только виру платить не придется. Никита не убил его, даже не сильно покалечил, им даже мстить не за кого».
«Ну, отмстить-то они никогда не откажутся, не такой народ, - возразил Чандраванди, - только они не понимают, с кем связались. Впрочем, это их проблемы. Ну, что, пойдем продолжать веселье?»
«Нет, достаточно, повеселились, - отрезал Арий, - сегодня уже ничего не произойдет, а завтра Никите предстоит держать ответ перед князем. Поэтому тебе не след оставаться в городе, а лучше переберись к себе на дракар, где тебя никто не достанет».
«Меня и так никто не достанет, ни нурманы, ни князь».
«Если не боишься за себя, побереги ребят, они-то у тебя ещё уязвимы. Потому как поутру на постоялый двор, где ты остановился, придут за тобой, чтобы отвести на княжеский суд. А ежели ты не подчинишься, попытаются применить силу. И, что тогда случится? Новое побоище? Вот тогда-то, точно, тебе придется поспешно убираться из Новогорода. К тому же, по Правде ты будешь не прав. А вот, если за тобой придут на корабль, и ты пообещаешь, что сам со свидетелями явишься на суд Владимира, стражникам останется только развернуться и уйти, не солоно хлебавши. Потому что, вступив на твой дракар, уже они нарушат Правду. Понятно?»
«Очень даже».
«Ну, а, коли так, то сейчас расходимся по постоялым дворам, а завтра, до полудня, собираемся, все у корабля и топаем к князю Новгородскому», - подвел итог Арий.
«А зачем нам расходиться, нам же всем в одну сторону», - удивился Вольга.
«Вот мы все, толпой, в одну сторону и разойдемся», - хитро улыбаясь, поддакнул ведун.
Мы рассмеялись.
«Только надо уладить дела с хозяином корчмы, он тоже может нам сильно помочь завтрева».
И Волхв удалился на некоторое время в питейно-закусочное заведение.
Пока он отсутствовал, Чандраванди обратился ко мне и сказал:
«А быстрый оказался, волчара. Мне пришлось бы его убить».
«Может, его и следовало убить, только виру платить не хотелось за этого подонка, да с Владимиром ссориться. Он, хоть и сам ненавидит этих отморозков, но вынужден считаться с ними до поры, до времени, пока они ему нужны, как военная сила против Ярополка».
«Я не пойму, он, что, не может обойтись новгородцами? Новгородцев же в пять раз больше, чем этих викингов».
«В братоубийственной войне свои всегда менее надежны. Даже, если новогородцы злы и завидуют Киеву, это не значит, что все они с радостной жестокостью будут избивать киян. К тому же, не забывай, что в Ярополковой старшей дружине вои, которые ходили ещё в походы со Святославом. Я сам многих знаю, лично и могу сказать, что будь эта дружина хотя бы в два раза больше, то никто бы из нынешних царей, королей, конунгов, ярлов и хаканов не смог устоять против такой силы. Да и молодшая дружина Ярополка воспитана ими же. И киевское ополчение не хуже новогородского. А полян, русинов, русичей значительно больше, нежели словен».
«Так на что же рассчитывает Владимир?» - вырвалось у Ратибора.
«Мне ещё Ватажка рассказывал, что Владимир с юных лет выказывал небывало зрелый и хитрый ум. Если Олег был истинный Святославич, сын своего отца, то Ярополк походил на свою царственную бабку Ольгу. А вот Владимир не походил ни на кого. Если бы я не знал, что он родился от Святослава, говорил Ватажка, то подумал бы, что он родился и воспитывался в Риме или Византии. А сейчас он взматерел, поговаривают, что, бежав из Новогорода, после гибели Олега, он побывал в Константинополе и прожил там при дворе около года».
«Почему же мы тогда не встретили его там?» - спросил Мстислав.
«А, разве, мы были приглашены ко двору? Разве мы интересовались его персоной? Меня и вас интересовал совсем другой человек».
«Да уж, этот был покруче Владимира!» - покачал головой Борислав.
Все мы замолчали, каждый, вспоминая, с чем пришлось столкнуться там, в далеких странах и, что запало больше всего каждому в душу. Наше молчание прервал, вышедший из трактира Арий, - волхв и ведун, воин и политик, долгоживущий человек и Хранитель Покона всех племен и народностей, населявших и населяющих землю, которые нынешние племена уже стали называть Русью.
Вышел он довольный.
«Ну, вот, у нас ещё один свидетель, который скажет, кто затеял ссору и драку».
Чтобы он не продолжал развивать эту тему, я прервал его:
«Вот, Ратибор, в твоё отсутствие спросил меня, на что рассчитывает Владимир, затевая войну с Ярополком. Я попытался ответить, но толком так ничего и не объяснил. Знаю, что ты понимаешь больше моего».
«Да? – не поддельно изумился Арий. – Вот уж не думал, не гадал!»
«Не иронизируй, я знаю о нем только со слов других, а ты знаешь его настоящего, всамделишного. Я могу догадываться, а ты знаешь наверняка о его следующих шагах».
«Лады, только не будем здесь стоять, а по дороге я поделюсь тем, что знаю».
Мы гурьбой зашагали, а ведун стал рассказывать.
«На что же надеется этот, почти, двадцатилетний парень? Ха! На свой ум, на свою хитрость, на свою подлость, коварство и преданность своих друзей, которые не предали его, даже во время Ярополковой опалы. Он смог окружить себя такими же, как он сам, изгоями. Они понимают его с полуслова, с полувзгляда. Они готовы идти за него на смерть, потому что сами, в своё время, хлебнули не мало горя, унижений и лишений. Многие из его окружения изгои, которых он пригрел, когда княжил от имени своего отца в Новогороде. Ими всеми движет месть, честолюбие, жестокость и непомерная жажда власти. Но более всех эти чувства соединены во Владимире».
«Если это понимаешь, ты, то об этом знают и все волхвы. Почему же тогда такого страшного человека вы поддерживаете?»
«Ты долго не был на Руси, и не знаешь, что за прошедшие два года изменился и Ярополк. Изменился к худшему, особенно по вере своей. После гибели Олега, которой могло и не быть, Ярополк стал считать себя братоубийцей. И ему казалось, что и другие думают также, особенно те, кто не принял христианской веры. Пока был жив Сфенальд, тот, хоть как-то поддерживал своего воспитанника, но воевода скоро умер, исполнив свою месть. Старики: воевода Претич, Асмуд, - оставаясь близкими ему людьми, уже не понимали страхов князя. Но и они вскоре ушли вслед за Сфенальдом.
Оставшиеся воеводы и бояре, преданные князю, были уже только его подданными. Зато на освободившееся в душе местечко стали претендовать византийские жрецы. Не отставала от них и жена Ярополка, Юлия. Первым поступком, насторожившим киевских волхвов, стал вынос всех языческих богов из княжеского терема. Слух об этом разнесся по всему городу, кияне возмутились. Ярополк, прослышав о возмущении горожан, озлобился. И пошло, поехало.
Произошло это с полгода тому назад. Поэтому в столице сейчас ряда между князем и киянами нет. Сейчас, если быть точным, Ярополк может надеяться только на старшую дружину, которая почти вся состоит из христиан. Но и её бы хватило для победы над Владимиром и новогордцами.
Обо всем об этом, он знает, потому и нанял викингов. Но и это не спасет претендента на киевский стол, если он не будет каждый раз опережать Ярополка.
Скажу одно, волхвы Руси за нового князя, потому что Владимир готов соблюдать Покон нашей земли. Волхвы помогут ему перетянуть на его сторону, и киян, и остальные племена».
«Стоп, стоп, стоп! Дай угадаю. Больше всех ратуют за Владимира волхвы Перуна, правильно!» Арий кивнул, а мои друзья с пониманием посмотрели на меня.
«Но он же предаст веру предков, мы же говорили об этом», - не выдержал я, обращаясь к Волхву.
«Очень может быть. Но и мы, Никита, не станем сидеть, сложа руки. И какая сила переборет, ещё не известно».
«Ты обманываешь самого себя, Арий! У вас нет уже прежней силы и влияния на светскую власть. Тем более, на Владимира. Потому что на великокняжеский стол сядет умный, хитрый, деятельный, но подлый человек, которому нарушить клятву, поменять веру, зарезать младенца, как сходить помочиться. Чтобы противостоять ему, вы должны уподобиться ему, а разве допускает такое Покон?
В тоже время, Ярополк, хоть и испортил отношение с вами, не пойдет на полный разрыв, на крайние меры. А, если к нему найти подход, принять его страхи и покаяние, помочь ему сейчас, в самое сложное для него время?
Ярополк умеет быть благодарным, он помнит добро.
Ты в очередной раз не на того ставишь, Арий, опомнись! Ещё есть время остановить кровопролитие!»
Убеждая Волхва, я перешёл на крик, прохожие на улице стали оборачиваться на нашу группу. Однако после моего монолога, наступила тишина. Все переваривали наши доводы за и против.
Я, внутренне, ещё продолжал спор с Арием, приводя и отвергая доводы истории, политики, углубляясь в теорию случайностей и вероятностей, оперируя доводами философов Эллады и Рима, с трудами, которых мне удалось познакомиться, путешествуя по Западу.
Так, в молчании, мы быстро достигли первого постоялого двора, где жили я и четверо братьев. Чандраванди, Мстислав, Ратибор, Вольга и Птах отправились на соседний двор. Забрав свои котомки из комнат, мы расплатились с хозяином двора, который очень огорчился нашему нежданному отбытию. Вышли на двор, Арий ждал нас.
«Не прощаюсь, завтрева увидимся. Не вздумай бежать, тогда ты станешь мишенью и потеряешь уважение новогородцев».
«Я его ещё не приобрел».
«А на суде это станет возможным».
«Ой-ли!»
«О суде я не ошибаюсь, поверь».
«Кому ж мне ещё верить! Тебе, да своим друзьям. Одни со мной, здесь, иные в Киеве, другие на заставе. Но в Новогороде я не успел обзавестись друзьями, здесь я и все мои друзья, - чужаки».
«Спеши приобретать друзей повсюду! Тогда ты будешь по-настоящему неуязвим».
«Интересный афоризм! Кто сказал?»
«Уже не помню. Может быть, даже я сам. Лады, хватит трепаться, иди, увидимся».
«Увидимся, не сомневаюсь. Только ты ещё раз прикинь, «стоит ли овчинка выделки». А то, боюсь, мы с тобой можем оказаться по разные стороны».
«Мы с тобой из-за каких-то князей, да по разные стороны? Ты соображаешь, что говоришь?»
«Если бы только князей! А сколько крови невинных людей? Да, всё ты понимаешь!»
«Понимаю, понимаю. Только крови не избежать. Я и волхвы – бессильны противодействовать. А ты, значит, решил выступать на стороне Ярополка?»
В этот раз я ничего не сказал Волхву, только махнул рукой и с Бориславом, Мирославом, Венедом и Богумилом отправился за ребятами на соседний двор, а уже оттуда, мы все вместе вернулись на корабль. Уже вечерело.
Вечер и ночь прошли спокойно, а на утро...
По утру, только открылись ворота обоих концов Новогорода, к нашему дракару, чуть не бегом, направились стражники, человек пять. Сто метров – невелика дистанция, даже школьник начальных классов может пробежать её секунд за пятнадцать-восемнадцать, если постарается. Но для стражника главное не скорость, главное, чтобы не запыхаться и выглядеть достойно. Поэтому пробежка трусцой заняла у пятерых княжеских тиунов секунд двадцать пять-двадцать восемь.
С нашего корабля на пристань был переброшен широкий мостик, по которому даже пугливого жеребца провести можно. Но пятерка уполномоченных остановилась перед ним, и старший из них громко спросил:
«Есть среди вашей ватаги человек по имени Никита?»
Я не спешил отзываться. Моя команда тоже помалкивала. Тогда стражник повысил голос и повторил свой вопрос.
«Ну, - ответил я, - чего надо?»
«Ты, Никита, вызываешься на княжий суд по поданной на тебя жалобе одним из воев князевой дружины, которого ты вчера изувечил рядом с трактиром «Чучундра». Явишься?»
«А кто жалобу накатал? Откуда вам ведомо, что Никитой кличут?» - спросил я, не отвечая на вопрос стражника.
«Всё ты, мил человек, узнаешь на суде. А нам, что велено было сказать, то и передали. Так явишься на суд-то?»
«Являются только черти во хмелю! Приду, приду!» - успокоил я стражников.
«Спасибо тебе, мил человек, не держи сердца супротив нас. Мы люди служилые, что нам большие люди поручают, то и делаем».
«Не перестарайтесь, а то от служебного рвения можно таких делов натворить, что потом жить тошно станет».
«Наши дела судейные, мы не телохранители, али душегубы какие ни то. Нам велят исполнять всё по Правде, которая существует века, которой держались наши предки и нам завещали. Стыда в этом не вижу», - немного с обидой ответил старшой.
«Извини, коли не так, что сказал. Судов княжих не люблю, особливо чужих».
«Так ты, что сам князем будешь?»
«Князь не князь, а дружина его получше любой княжеской», - вмешался в разговор Тимор.
«Ну... – замялся стражник, - пойдем мы, доложим, что обещался прибыть на суд».
«А когда он начнется-то?»
«В полдень и начнется, только ты к началу не приходи, твоё дело не первое и даже не второе. А у нас дела быстро не спровариваются. Пока обе стороны выслушают, пока всех свидетелей опросют... Так шо, пополдничай хорошенько и приходи».
«Благодарствую за совет, чем же я вас так расположил к себе?»
«Так ни для кого не секрет, что дружинник княжеский, нурман наемный, викинг, значит. А кто ж из словен их любит? Наглые, грязные, вонючие, высокомерные».
«Сильные, умелые воины, вот и позволяют себе лишнее...»
«Не-е, у нас витязи лучше, но такого никогда себе не позволют».
«Хорошо, но ведь, наверное, об этом уже все знают, что я ромей. А ромеев на Руси тоже не жалуют. Почему ж тогда симпатия твоя на моей стороне?»
«По мне, так лучше умный и хитрый грек, чем наглый и высокомерный нурман. К тому же, наши торговые гости и купцы очень довольны сношениями с Византией, а ромеи с удовольствием ездят к нам, в Новогород. Кстати, греки вои тоже хорошие, иначе Святослав давно бы вас разлупил».
«Но, говорят, что Олег прибил свой щит на вратах Царьграда».
«Брешут! Бывал я в Царьграде, нет там никакого щита, ни Олега, ни Игоря, ни Святослава. Вы эту небылицу сами придумали, потому как ампиратуру вашему, русы для службы и охраны были надобны. Вот и напридумали для заману хитрецы ваши».
«Много ж ты знаешь, оказывается, страж Правды!»
«Потому и старшой среди прочих, потому правду от кривды отличить могу», - убежденно проговорил он. – Ну, будя, заболтался я с тобой, а нам ещё двоих на суд позвать надобно. Прощевай».
«И до встречи!»
Стражники удалились, то есть степенно ушли. Видимо, те двое, которых они должны были оповестить о сегодняшнем суде, не могли сбежать или уплыть.
Я повернулся к своей команде, которая в полном составе находилась на палубе и слышала весь наш разговор. Многие улыбались.
«А чё вы лыбитесь? – с подозрением спросил я, обращаясь ко всем.
«А разве плохо ходить под рукой такого лихого вожака? – за всех ответил Тимор. – Вот и радуемся. А ты как его покалечил, на всю жизнь или на время?»
«Ха, если бы ему вовремя не помог ведун, которого вы сегодня увидите, то он уже давно находился бы в своей Валгалле, этот Олаф».
«Опять удача! И победил, и не убил, чем объяснить, как не везучестью?»
«Правильно говоришь, Тимор, - зашумели дружинники, - везучий и удачливый атаман, это мечта любой ватаги. А ты такой».
«Тихо! – гаркнул я, - Сглазите ещё пустой болтовней».
Все рассмеялись. Но я продолжал говорить, и все замолчали.
«Как же вы не понимаете! Я вовсе не тот, за которого вы меня принимаете. Я терпеть не могу слова удача и везение. Удача любит глупцов. Мной признается только успех, который рано или поздно приходит к умным, хитрым, целеустремленным людям.
Успех, вот вершина человеческому труду и творчеству. Он не случаен и потому заслужен и постоянен. Успехом, даже единственным, можно гордиться всю жизнь, а счастливой случайности, или удаче, только кратковременно порадоваться. Я хочу, чтобы вы все были успешны».
«Мы согласны, Никита, пусть мы все будем успешны, - громко согласился Тимор, - Но мы хотим, чтобы хоть немного, чуть-чуть и ты, и мы были бы ...» Он повернулся ко всем и как массовик-затейник взмахнул рукой, а закаленные, просоленные воины, как малые дети гаркнули в ответ:
«...Удачливы!»
Мне оставалось только махнуть рукой.
Наступил полдень, а Ария все не было. Прошло ещё полчаса и ещё. Наконец наступило время отправляться на суд. Я и все мои свидетели уже сходили по мостку, когда случилось явление Волхва народу.
К нам, действительно, шествовал Волхв, - в белых одеждах, с расчесанными, распущенными власами, длинной благообразной седой бородой, весь, какой-то, умиротворенный и радостный. Не хватало только святящегося нимба над головой...
Никто из нас не спросил его, почему он пришел только сейчас, а не как договаривались, в полдень. Даже Чандраванди был удивлен видом и благообразием своего друга, остальные пребывали в шоковом состоянии, - все, кроме меня. Я сразу раскусил этого талантливого актера, который долго репетировал, наверное, выбирал образ, готовил речь перед собранием. Я всё прекрасно понял, а потому ничего не сказал этому человеку, только благодарно сжал его руки в своих. Конечно, я подозревал и понимал, что судилище может закончиться и не в нашу пользу, несмотря на все уверения ведуна, что дело плевое и победа будет за нами.
Его нынешний образ только подтвердил мои опасения, но только он мог помочь остановить расправу надо мной, и, конечно, страшную резню, которую устроил бы я в Новогороде.
Против Волхва Хранителя, против его слова, не смел пикнуть даже князь, даже новогородское вече, даже новогородские волхвы. Но я чувствовал, что Арий приготовился для большего, нежели просто отмазать меня от виры, потому что заплатить, даже сорок гривен штрафа за покалеченного ублюдка, я мог, не моргнув глазом. Права на большее не было ни у кого на Руси.
Мне могли только мстить его побратимы, да родня, ну, а этого я не боялся. Всё это не мог не знать Арий, значит, не это его беспокоило, просто от сегодняшнего суда и Владимира ему было нужно ещё что-то, что-то, связанное с Правдой и Поконом.
«Ну конечно, как же я мог забыть наш вчерашний спор! Наверняка, он собирается заставить Владимира прилюдно поклясться в соблюдении обычаев предков, повесить на него ответственность охраны уклада и устоев Руси, отдалить время перехода от языческих богов к чуждому христианству. У, старый перестраховщик! Только все твои уловки напрасны. Такого, как Владимир необходимо держать в стальной узде, чтобы добиться выполнения обязательств. А узды-то и нет!»
По пути к судилищу, меня так и подмывало спросить его, угадал я или нет его намерения. Однако сдержался.
Наконец, мы подошли к «лобному месту». Народу было много, но не так, чтобы яблоку негде упасть. Владимир сидел на возвышении, в деревянном кресле с высокой прямой спинкой. К нему вели пять ступенек. Двумя ступеньками ниже, стояли его дружинники или телохранители, остальные толклись у подножья помоста.
Я сразу впился взглядом в лицо претендента на престол. Оно не было отталкивающим, но и привлекательным я бы его не назвал.
Князь был черноволос, но не смугл, аккуратно подстрижен, «аля горшок», но завит. Его черная борода выглядела очень благообразно и придавала её владельцу солидности. Нос, мясистый, кое-где в угрях, несколько упрощал лицо, но не особо портил общее впечатление, а вот губы и глаза выдавали Владимира целиком и полностью. Маленькие, близко посаженные глазки и тонкие, плотно сжатые, искусанные губы, сказали мне о своем хозяине значительно больше, чем он хотел бы. Русом и варягом он не был, точно!
Будущий Владимир Красно Солнышко мне очень не понравился, вызвал у меня неприязнь. Мелькнула мысль, неужели и тот, наш, Святой Владимир, имел такую же «физию».
Всё это я рассмотрел, пробираясь ближе к помосту, вслед за Волхвом. Народ перед ним расступался, многие кланялись. Владимир очень скоро заметил наше появление, впрочем, его трудно было не заметить. Он постарался не обращать внимания на нас, но это плохо ему удавалось, когда же мы, наконец, добрались до помоста, князь вынужден был встать и поприветствовать Волхва. Жестами Арий показал, чтобы тот не суетился и сел на место, и князь послушался.
Вдруг, я услышал голос того стражника, с которым разговаривал сегодня утром:
«Ты очень вовремя. После этой тяжбы, которая вот-вот закончится, будет слушаться твое дело».
Я кивнул, что слышу его, и оторвал свой взгляд от Владимира. Огляделся и сразу же встретился глазами с Олафом. В них не было ненависти, но жило удивление и обида, скорее всего за то, что я его не прибил. Рядом с ним стоял Рыжий и зло усмехался, предвкушая моё наказание. Но он просто зашелся от злобы, когда я его смерил презрительным взглядом и сплюнул в сторону. Больше в их сторону я не смотрел.
Буквально через пять минут, пошептавшись с князем, главный тиун объявил, что в результате неявки многих свидетелей, как одной, так и другой стороны, дело переносится до лучших времен, ввиду невозможности вынесения справедливого приговора.
«В следующий раз, - заявил помощник главного судьи, - будут опрошены свидетели, не явившиеся сегодня. Тогда же будет оглашен и приговор. А сейчас, - не прерывая своего монолога, заявил помощник, - рассматривается жалоба дружинника князя Владимира, славного викинга, Олафа, на ромея, Никиту, причинившего ему увечья.
Олаф, сын Конрада, требует от Никиты заплатить ему виру в сто гривен, обещанных князем Владимиром за верную службу, а также требует отдать вышеуказанного Никиту ему в рабство, на год, с последующим выкупом в сорок гривен».
До последних слов, толпа безмолвствовала, но, когда в жалобе прозвучали слова о рабстве, послышался тревожный и возмущенный гул. Владимир зорко наблюдал за мной. Я стоял спокойно, как будто речь шла о постороннем человеке.
Огласив жалобу, помощник повернулся к князю, давая понять, что его функции выполнены. Владимир, не вставая, поднял руку, гул стих.
«Господа новгородцы, - прокричал он звонким, чистым голосом, никак не вязавшимся с его внешностью, - Дело не простое, поэтому я хотел бы выслушать свидетелей обеих сторон. С кого начнем? А начну я спрашивать тех, кто обвиняет. Я их лучше знаю. Ты, Олаф, расскажи, как было дело!»
«Князь, Владимир, вчера наш отряд отдыхал от службы тебе. Мы все, кто сейчас стоит здесь со мной, решили пойти и выпить за твоё здоровье, к тому же в трактире «Чучундра» славно готовят, а мы сильно проголодались. Но только я и мои друзья, успели войти внутрь, как заметили усмешки и косые взглядам в нашу сторону тех, кто стоит сейчас против нас. Особенно насмешливо и неучтиво смотрел на нас этот ромей. Сначала мы не придали этому значения, а самому горячему из нас мой друг Ульфрид сказал:
«Не могут настоящего викинга оскорблять взгляды ромея. Они могут обжигать, но научись от них греться, не загораясь».
Я поддержал своего друга, указав на того смуглого, который стоит и усмехается, - и Олаф указал на Чандраванди, - сказав, что таким, как он, неведомы понятия рыцарской учтивости и гордости викинга. За их столом кто-то понял, о чем мы говорим, но, плохо зная наш язык, сообщил греку и этому черному, что мы оскорбительно отзываемся о них обоих. Известно, что ромеи остры на язык и горячи. Поэтому, называющий себя Никитой, стал так поносить меня, что всякий, уважающий себя воин, вызвал бы его на поединок. Это всё, что я хотел бы сказать, но каждое сказанное мной слово готовы подтвердить мои товарищи».
«Вы готовы подтвердить слова Олафа», - обратился Владимир к викингам. Те, конечно, дружно подтвердили, что каждое слово их друга, чистая, правда.
Князь согласно кивнул, резко повернулся и вперил свой взгляд в меня. Смотрел он на меня секунд пять, а я безмятежно смотрел на него и про себя издевался над Владимиром.
«Тебе бы, бородатый мальчишка, в менты надо подаваться, где ты смог бы играть в хорошего и плохого опера, а ты в Киев, на престол рвешься. Заканчивай переглядки, сопляк, не с тем связался».
Князь, словно услышал меня, отвел глаза и спросил:
«Чем будешь оправдываться, Никита?»
«Оправдываться? Перед кем? Перед ними, что ли? Они и так знают, как на самом деле было».
«А как на самом деле было?»
«С точностью до наоборот».
От такого оборота речи Владимир опешил. Такого ему слышать не приходилось.
«Это как же понимать?»
«А так, господин судья, - нарочито, избегая слова, князь, пояснил я, - что правдой в словах «славного» Олафа, только и было, может быть, то, что они, действительно, собрались сходить в трактир «Чучундра» выпить и закусить, а заедино с кем-нибудь повздорить и подраться. Для викинга, день без драки, - пропащий день».
Одобрительный гул толпы новгородцев, подтвердил правильность моих слов. Чувствуя поддержку, я поднял руку, чтобы продолжить говорить. Гул затих.
«Только что, «славный» Олаф, сказал, что кто-то за моим столом истолковал его слова, как оскорбление. Я хочу сказать, что не нуждаюсь ни в чьих переводах, поскольку не хуже свеев владею свейским, не хуже нурманов говорю на нурманском, знаю и язык данов. Кто знает эти языки, может легко проверить и убедиться в правдивости моих слов. Поэтому я прекрасно понял, и смысл, и значение, и причину его оскорблений в мой адрес. Кстати, все мои друзья знают все языки викингов, как и я. И все прекрасно поняли, почему славный Олаф так торопиться подобрать самые оскорбительные слова для меня и моего народа.
А тот рыжий, что стоит рядом со «славным» Олафом, оскорблял в то же самое время моего друга и соратника из Индии, Чандраванди. Они договорились, что поссорятся, именно с нами. Олаф выбрал меня, а его рыжий дружок, – Чандраванди. Но викинги, занятые разбоем и драками, забыли, что, и ромеи, и индийцы, такие же арии, как и они сами. В пьяном угаре, они перестали уважать не только себя, но и всех остальных. Почему же тогда к ним должно испытывать уважение? К тому же, ни единого тоста за своего князя или за князя Владимира, я не слышал».
Владимир остро посмотрел на меня, затем на Олафа. Я почувствовал, что попал в точку. Арий слегка качнул головой, а Борислав громко прошептал:
«Ну, Никита, ты и укатал их!»
«Свидетели ответчика Никиты, подтверждают правдивость его слов?» - по протоколу спросил Владимир.
Мои дружно присягнули.
«Кто ещё хочет добавить о ссоре и поединке? Ты трактирщик, Байдан, чью сторону держишь?»
«Сторону тех, кто речет правду. А правду излагает Никита. Только он забыл сказать, что поединка-то и не было, поскольку нурман кинулся на него с секирой без предупреждения, а Никита, так и не воспользовавшись оружием, все же добрался до слабого места нурмана».
«Могу добавить и я», - послышался за моей спиной совсем незнакомый голос. Я обернулся и вспомнил одного из посетителей трактира.
«Кто ты?» - спросил Владимир.
«Меня в Новогороде многие знают. Я Вакула, старшина кузнечного ряда. Так вот я свидетельствую, что этот нурман берсерк, а по нашей Правде, берсерк, затеявший свару с мирными людьми, не имеет право на жалобу, а его родичам, даже в случае его гибели, вира не выплачивается. Я правду говорю, да?» - обратился кузнец к толпе.
«Да!» - эхом отозвалась толпа.
Такой оборот дела, в корне менял мое положение. Это понял Владимир и моментально сориентировался.
«Я спрашиваю тебя, Олаф сын Конрада, это правда, что ты берсерк? Я верю этим людям, но я хочу услышать правду от тебя. Ты берсерк?»
«Да», - тихо промолвил «славный» Олаф.
Владимир, торжественно поднял руки и прокричал:
«Приговариваю... - выдержав паузу, продолжил, - жалобу дружинника князя Владимира оставить без внимания, с ромея Никиты снять все обвинения. Дело закончено!»
Толпа возликовала, мы уже собрались, было отчаливать с площади, когда заметили, что Арий не сдвинулся с места. Я сделал знак своим, что надо бы обождать волхва. Самому нетерпелось узнать, что предпримет этот долгожитель.
Копаться в его мозгах я посчитал невежливым, хотя, наверное, уже смог бы одолеть все его препоны и барьеры.
На месте Ария, я не церемонился бы с Владимиром, - разорвал бы и разметал по ветру. Но я не был, не чувствовал себя, на месте Хранителя.
Правда, несмотря на то, что Арий поддерживал претендента, я собирался поддержать Ярополка.
Если бы не Арий, не суд, да желание воочию повидаться с Владимиром, я бы ещё два дня тому назад отправился на своих дракарах, в Киев. Хотя и там не видел необходимости вмешиваться в кровавую резню за престолонаследие.
За три года путешествий и приключений, мне пришлось повидать такое, что глубоко разочаровало меня во всех правителях и религиях, которые навязывали свою мораль любому и каждому. Даже буддизм, казалось бы, самая не агрессивная из религий и то огораживалась рамками, барьерами и условностями, которые навязывали ей служители культа, монахи.
В языческих богах разочарование было полным, отношение к ним ироничным, даже с долей сарказма. К христианским и мусульманским церквям, как и к их морали, я относился вообще с пренебрежением, потому что все их догматы были пронизаны ханжеством и ложью.
Не убий, не укради, не возжелай жену ближнего своего, были настолько неуместны и противны природной натуре человека, что вызывали чувства отторжения от веры. Только слабый и безвольный человек мог находить для себя в ней утешение и, прикрываясь догмами, оправдывать бездействие.
Мораль силы и вседозволенности меня тоже не устраивала. Не мог я, просто, взять и убить, не мог измываться над ребенком даже своего врага, не мог изнасиловать женщину. Мне это было противно, неинтересно. Убить, соблазнить, - пожалуйста!
У меня сложилась своя теория, - мораль точечного отпора. Всё очень просто! Если, кто-то или что-то, мешало мне, я, именно это и устранял. Не больше, но и не меньше. Конечно, только в том случае, если ЭТО нельзя было обойти, или с ЭТИМ, ЭТОЙ, нельзя уже было договориться.
Я мог позволить себе великодушие и страшную месть.
Однако оставаться в одиночестве не хотелось, чувствовалась необходимость в последователях, учениках, сподвижниках. Требовалась идеологическая парадигма в людской среде. Мне не хотелось уподобляться абсолютно одинокому Роду, я решил не идти и по пути сиддхов.
Я не собирался лишать себя человеческих радостей, а желал оставаться самим собой. Я Все, кто стал бы принуждать меня изменить самому себе, автоматически становились моими врагами.
Княжеский суд подходил к концу. Владимир выслушал последнего свидетеля, последнего дела, подумал и приговорил. Но сам не стал драть горло, а поручил это своему помощнику, что тот со всем старанием и исполнил. Князь стал подниматься с судейского кресла, и тогда Арий выступил вперед и властно протянул свою десницу в сторону Владимира.
«Не торопись, княже, покидать судное место, - заявил трубным голосом волхв-хранитель, - у хранителей Правды и Покона предков наших, жалоба на Великого князя Киевского, Ярополка Святославича».
Владимир замер на месте, переваривая ситуацию. Надо отдать ему должное, справился он с ней блестяще. Вознес очи горе, в растерянности развел руками, обреченно кивнул головой и вернулся в кресло. Сел и заговорил.
«Не могу я быть судьей в этом деле, Хранитель, - печально ответил Владимир, - Ярополк Святославич, - брат мне старший по отцу нашему, да и сам я нынче спорюсь с ним из-за обид братских, из-за Олега Древлянского, брата нашего меньшего, убиенного киянами по наказу Великого Князя. Не смогу я стать бесстрастным судией в вашей жалобе».
«Ладно ты ответил, по Правде и Покону старинному, но, как князь, защиту жалобщикам предоставить обязан».
«Ты прав, Хранитель, говори жалобу свою, громко говори, чтобы все слышали. Чую, не проста твоя жалоба».
«Не угадал, князь, жалоба моя проста! – возразил Арий. – Мы, хранители земли предков наших, возлагаем вину на Ярополка Святославича в отступлении от исконной веры нашей. Мало того, в городе своем, стольном граде Киеве, Великий Князь повелел вынести из терема своего, и Макошь с Волосом, и Даждь-бога со Сварогом, и Перуна, и Ярило, и самого Рода».
С каждым словом волхва, все более и более ярились новогородцы. Словно, огромный, потревоженный и озлобленный рой пчел, появился на площади. Владимир слушал молча, скорбно, изредка покачивая головой, как бы говоря далекому брату и Великому Князю:
«Что ж ты, брат, творишь?!»
Волхв, тем временем продолжал высказывать жалобу.
«Но и стольным градом Ярополк не успокоился, уже в Белгороде, Остере, Вышгороде и Родне не чтят наших богов, а рядом с их капищами возводят храмы чужие, Византийские».
После этих слов, Владимир выпрыгнул из кресла, как ужаленный, а толпа на площади разом ахнула. Затем со всех сторон понеслись крики:
«Наказать отступника!»
«Гнать Ярополка от великокняжеского стола!»
Я глянул в толпу, люди, действительно, были разгневаны, возмущены. Правда, ни одного выкрика с требованием «Убить, Ярополка!», «Избить всех христиан!» не было.
Владимир властно вскинул вверх руку, призывая всех к тишине, и громко спросил:
«Что вы хотите, Хранители?»
«Мы хотим, княже, чтобы ты стал защитником людей, земель и веры нашей от своего брата старшего, Великого Князя Ярополка. Чтобы изгнал ты его с престола Киевского и отдал на суд Хранителей».
Вот такого оборота, князь Новогородский, не ожидал. Он-то уже давно решил зарезать Ярополка, а здесь от него требуют отдать его на суд Хранителей.
А где же он, а что же он, а как же он?
Владимир по настоящему растерялся и надолго задумался. А я, мысленно поздравляя волхва, внимательно следил за своим недавним судьей. А ему было, ох как не легко, потому что приходилось принимать скоропалительное решение. Наконец, чтобы выиграть время, Владимир решил поторговаться и обратился к волхву:
«Я могу поклясться изгнать своего брата из Киева. Я могу поклясться стать защитников Правды и Покона, если новогородское вече поддержит вашу просьбу, Отцы-Хранители.
Но в сваре, которая разразится между мной и братом, несметное количество случайностей, всякое может статься. В бою князь может погибнуть, там будут летать стрелы...»
«Ярополк не будет участвовать в сражениях, у него достаточно опытных воевод».
«Но он может сам лишить себя жизни...»
«Он христианин, княже, а самоубийство великий грех для них».
«Но он может наказать своим охранникам, в случае плена, заколоть его».
«Его охрана состоит из воев, которые были лучшими у отца твоего, Святослава. Эти люди сами погибнут, но никогда не поднимут руки на своего князя. Тебе нечего опасаться, Владимир, ты можешь смело принести клятву и обещать... Или ты задумал, что-то иное?»
Князь отшатнулся от волхва, будто испугавшись, что тот прочитает его тайные мысли.
«Нет, нет, - поспешно возразил Владимир, - как ты мог такое предположить?! Он ведь брат мне. Да, я в споре с ним, но кровь нашего отца течет в нас обоих».
«Так, что же ты ответишь нам, князь?»
«Своими ответами ты успокоил меня, Хранитель и уж, если ты сказал, что Ярополк будет жить...»
«Нет, нет, князь, - перебил его волхв, - это ты поклянешься, что Ярополк останется жив».
«Да, да, конечно, Хранитель», - не возмутившись дерзостью волхва, заверил Владимир.
Широко раскинув руки, князь торжественно и печально изрек:
«Клянусь, при всем честном народе, исполнить требования Хранителей Правды и Покона. Быть защитником исконной веры нашей, земель наших. Изгнать Ярополка из Киева, пленить его и привести на суд Хранителей».
«Да будет так!» - вскричал Арий.
«Да будет так!» - эхом отозвалась вся площадь.
В этот момент, взглянув на Владимира, я понял, что Арий в его лице, приобрел кровного врага.
Мы, толпой, медленно возвращались на корабль. Я больше не собирался задерживаться в Новогороде и на утро уводил дракар, сначала вверх по Волхову, за оставшимися кораблями, а, затем, вся моя флотилия направлялась в Киев.
Арий оставался в городе, и я, опасаясь за его жизнь, предложил ему оставить нескольких своих бойцов, которые уже стали ниндзя высшей касты, под чутким руководством четверки братьев и Чандраванди. Из пятисот бойцов моей дружины, таковыми были десять пятерок. Всего три пятерки могли бы обеспечить ему стопроцентную безопасность, учитывая, что он сам стоил нескольких десятков. Однако Арий отказался.
«Ни к чему заранее показывать противнику, что ты разгадал его замысел. Да и князь не тот человек, который сразу же начнет осуществлять свой план мести. К тому же, у меня есть свои помощники, да и надолго задерживаться в городе, я не собираюсь. Отвык я от городской суеты и шума, тянет на природу, к березкам, да соснам, к чистой речке, да учтивому и осторожному зверью».
Я не стал напоминать Арию нашу беседу о достоинствах и недостатках Владимира. Наконец-то, он сам почуял подлую натуру князя. И, хотя, ведун крепко поймал его на слове, теперь он должен был опасаться за свою жизнь, зная, что Владимир постарается отомстить за невозможность полностью насладиться победой и властью.
Поднявшись на борт корабля, мы до вечера отмечали значительную победу волхва, но, когда стало темнеть, Арий начал прощаться с нами. Я всё-таки предложил ему следовать с нами, но он заявил, что появляться в Киеве не видит смысла. Владыка Киевский, Богой, знает круг своих задач.
Было жаль расставаться всего через четыре дня после нашей нежданной встречи, но эти дни дали мне возможность сориентироваться в обстановке и сделать выбор в пользу Ярополка и своих друзей, которых я покинул три долгих года тому назад. Разность моих с Арием, позиций и взглядов на Великое княжение, расстраивала, но не напрягала, потому что Хранитель сам не был уверен в правильном выборе кандидата.
Не обескураживала и разлука, потому что у меня была возможность в любой момент, при необходимости, повидаться с Арием.
Когда ведун ушёл, я послал пятерку бойцов для его охраны. Но мои опасения оказались напрасны, Владимир, действительно, не торопил события.
Ночь прошла спокойно, а на утро мы отчалили и к полудню добрались до своих. Ещё издали я увидел, что у Кувалды всё в порядке и подивился насколько опытным и обстоятельным вожаком стал этот двадцатилетний парень. Впрочем, такими же словами я мог охарактеризовать каждого из моих учеников. Родомысл, Добронрав, Владимир, Болек и остальные мало, в чем уступали Кувалде, пожалуй, только в силе. Но таких богатырей, как этот молодой воин, среди людей, наверное, можно было пересчитать по пальцам на одной руке. А что творила эта пятерка на Черном море, пока я с остальными пребывал на Тибете, это отдельный рассказ.
Скажу только, что, когда мы вернулись к берегам Понта, в распоряжении Кувалды, Родомысла, Добронрава, Болека и Владимира, находилось уже четыре корабля. Если быть точным, четыре двухпалубных хеландии, и шесть сотен молодцов в бронях и при таком количестве всевозможного оружия, что никто из пиратов не отваживался приближаться к ним. За год, пока мы совершенствовались духовно, Кувалда со товарищами, стал легальным Хозяином моря. Понтийские города, особенно купцы, специально собирались в большие торговые караваны, чтобы нанять себе в охрану, именно их четыре хеландии. Не противился этому и Константинополь, которому хватало и своих забот в Средиземном море, особенно у малоазийских берегов.
Кстати, Кувалда очень сдружился с Тимором, который не переставал удивляться его сметки и дотошности в морских делах. Они с Тимором и тем молодым капитаном, которому Тимор прочил большое будущее, Аристидом, явились инициаторами поставить на корабли косые паруса, которые придавали судам больший маневр и возможность ловить боковой ветер и двигаться вперед. Родомысл додумался установить насосы, для откачки воды, Добронрав придумал луки для абордажных крюков, которые могли зацепить корабль противника на расстоянии двадцати метров. Болек придумал лебедки, с помощью которых можно было подтянуться к чужому судну. Необычную форму удлиненного железного крюка, веревку на котором невозможно было достать даже секирой, а, следовательно, и перерубить, смастерил Владимир.
Впрочем, они оказались не только воинскими вожаками, а и рачительными хозяевами, которые заботились и о жизнях, и о здоровье своей разросшейся дружины. Поэтому на каждой из хеландий находился опытный судовой врач и повар.
Когда мы встретились, и я познакомился с новинками и узнал всё, о чем рассказал выше, то со смешанным чувством радости и грусти подумал:
«Ну, вот, эти пятеро уже не нуждаются в моей опеке, они сами уже могут научить меня многому».
Поэтому я никак не вмешивался во взаимоотношения моих пятерых ребят с командами кораблей.
Не лезли со своими советами и остальные мои спутники. Единственное, что изменилось, команды стали больше внимания уделять воинской подготовке. Чтобы не сидеть, сложа руки, Чандраванди, совместно с Бориславом, Богумилом, Мирославом и Венедом, разработали систему обучения ниндзя высшей касты. Им в помощники напросились Ратибор, Птах, Вольга, Мстислав и Рогдай. С этой целью из шестисот бойцов, они отобрали пятьдесят, которые в дальнейшем разбились на десять пятерок. На судах заниматься подготовкой воинов экстра-класса, было сложно, поэтому, и учителя, и ученики высадились на одном из пустынных берегов, где они и оставались в течение полугода, обустроив небольшой специализированный военный лагерь. Примерно, раз в месяц, я навещал их на два-три дня и проводил контрольные проверки, если была необходимость, производил корректировку. За полгода мы смогли набрать ещё сотню хороших бойцов, которые быстро постигли азы морского дела и дотянулись до общего уровня требуемого воинского мастерства.
Затем последовал рейд во Фракию, «в гости» к Симеону-магу. После рейда, корабли зашли в Херсонес, где нас радостно встретил Анестис. Пробыли там с неделю, а, затем, мы ушли в Средиземное море. Посетили Константинополь, сходили к берегам Кипра и Крита. Там нас попытались ограбить арабские пираты, служившие династии Фатимидов, но были ограблены и уничтожены сами. Эти ребята никак не ожидали от нас такой наглости, потому что острова уже более столетия находились в руках арабов. Там размещались их морские базы, которыми пользовались и пираты, служившие по договору халифату. Но, именно, на Крите, нам достались несметные богатства, припрятанные ими в одной из тайных пещер острова. Далее мы прошли к Сицилии, добрались до Корсики, а уже оттуда, вдоль испанских берегов, достигли Геракловых столпов. На всем протяжении пути нам постоянно встречались арабские торговые и военные суда. Но мы не стали грабить и топить их, не стоило дразнить гусей, потому что все встреченные острова были под властью халифата, флот которого насчитывал несколько сот судов. Правда, за Корсикой власть Фатимидов заканчивалась, юридически, и начиналась власть мавританцев, генуэзцев, викингов.
Но нас поджидали и иные проблемы.
Первые сложности начались сразу же, как только мы вышли в Атлантику. Наши хеландии оказались неустойчивыми на океанской волне, да и борта следовало сделать выше. Мы еле добрались до Кадиса, где нас любезно приняли мавры. А, когда мы рассказали, как топили корабли халифата, их любезность удвоилась. Такие взаимоотношения оказались очень своевременны для обеих сторон, потому что, буквально, через два дня, на город напали викинги. Десять дракаров и шнек атаковали застигнутый врасплох город, пришлось помогать маврам.
Результатом помощи оказался большой боевой приз, который мы захватили у нурманов. Шесть дракаров и две шнеки оказались в нашем распоряжении. Это были отличные суда, способные ходить, и по морю-океану, и по рекам. С регулируемой осадкой, высокими бортами, великолепными ходовыми качествами. Дракары достигали в длину 35 метров, шнеки были покороче, одна – 24 метра, другая, - 21 метр, с небольшим. Но главное, суда викингов были более чем на два метра шире наших хеландий и имели почти пятиметровую осадку. Палуба, из ясеня, борта и днище из мореного дуба.
Наши хеландии, конечно, выглядели шикарнее и в вооружении превосходили нурманские, но для океана и северных морей не годились, они оказались не настолько универсальными, как корабли викингов. Пришлось решать, что с ними делать.
Аристид сразу воспротивился разборке или продаже хеландий. На общем совете он даже перешёл на крик, убеждая нас, что нельзя совершать такое преступление, уничтожая столь совершенное творение рук человеческих. Несмотря на его несдержанность в споре, никто из нас и не подумал обижаться. Нам тоже было не безразлично, что станется с кораблями, которые служили нам верой и правдой и ни разу не подвели. В принципе, на море, лучших судов, наверно и не было, поэтому было решено разделиться и следовать к намеченной цели двумя путями.
Половина дружины оставалась на хеландиях, и с нею оставались Аристид, Родомысл, Рогдай, Болек и Владимир, которые должны были прийти в устье Днепра. Другая половина уходила на дракарах и шнеках, а с нею оставались: я, Мстислав, Вольга, Кувалда, Добронрав, Ратибор, Птах, Чандраванди, Борислав, Богумил, Мирослав и Венед, - то есть все остальные.
Однако, прежде чем расстаться, пришлось два месяца хорошенько потрудиться.
Во-первых, на все корабли нас уже не хватало, следовало добрать команды. Во-вторых, дракары нуждались в небольшом ремонте и хорошей доработке, в плане парусов и вооружения.
С косыми парусами разобрались быстро, с мачтами, вантами и штагами тоже, а вот катапульты не вписались в дракары, не говоря о шнеках. Пришлось изобретать «на ходу» новые камнеметные машины, принципиально отличавшиеся от всех известных здесь, да и вообще средневековых метательных машин.
Вернее не изобретать, а создавать заново что-то среднее между пушкой и минометом. Целую неделю потратил на металл для ствола миномета, ещё два дня рассчитывал толщину стенок трубы. Создать петарду с начинкой, высверлить отверстия для фитиля и для петарды, изготовить выкидную пружину с поршнем не представляло труда. Пропорции толщины стенок и избыточного давления от заряда петард, определились математическим путем. Но, расчеты расчетами, а испытания я решил провести, сначала на суше, затем на кораблях.
Для испытаний уехали подальше от посторонних глаз, выбрав большую площадку в горной местности. Трубу установили в станину на мощном треножники, закрепив её толстым стержнем, просунутым в отверстие пятки, состоящей из сплошного чугуна. Получилось средневековое безоткатное орудие, стреляющее каменными ядрами, выталкивающей силой которых служили петарды, встроенные в ядро. Выстрел происходил следующим образом: ядро с петардой и фитилем закладывалось в трубу. Жесткий фитиль, по высверленной канавке, высовывался наружу и поджигался. Сгорая, фитиль поджигал петарду, которая по третьему закону Ньютона, которого могло и не оказаться в этом мире, вылетала из трубы вместе с камнем, несясь к цели. Начальная скорость вылета, по моим расчетам, должна была составлять 250 м/с, что давало возможность поражать цели на расстоянии 100-150 метров.
Поэтому щит, размерами два на три метра, я велел поставить на дистанцию 120 шагов. Намереваясь провести полноценные испытания, мы захватили двадцать ядер и четыре щита, толщина каждого из которых составляла 4-5 сантиметров, чуть меньше толщины борта корабля.
Первые два выстрела, именно, выстрела, ушли «в молоко», основательно, мягко говоря, удивив моих друзей своим свистом, зато, третье ядро попало в цель. Камень, весом всего два килограмма, разнес щит на мелкие кусочки. Кувалда, Мстислав, Ратибор, Тимор, Борислав, Чандраванди, - были в восторге.
Второй щит я попросил поставить дальше, третий, - через тридцать шагов за первым. В запасе остался только один щит, который я приготовил на особый случай. Стрельба продолжалась. Ближний щит удалось уничтожить вторым ядром, на следующий щит мы потратили ещё три снаряда. Правда, третий щит не разлетелся, но был пробит насквозь, что тоже было отличным результатом.
Настала очередь четвертого, последнего испытания. Предварительно осмотрев трубу, я убедился, что с ней всё в порядке, и велел отнести щит на двести пятьдесят шагов, что по прикидкам равнялось 180-185 метрам.
Я уже начал привыкать к орудию и его капризам, поэтому, за счет задней ножки треножника, чуть изменил наклон трубы, градусов на пять, не больше. Первый же выстрел показал, что мои расчеты оказались верными, камень попал в щит. Тот не устоял, но и не был пробит.
Тогда, подняв, мы укрепили его подпорками, чтобы не ходить к нему после каждого выстрела.
Второй выстрел и, промах, зато, третий, снова попал в цель. Но понадобилось ещё три ядра, чтобы щит разломился, именно, разломился, а не разлетелся или был пробит.
Испытания подошли к концу. Я чувствовал удовлетворение, остальные, - восторг. После этого дела пошли в ускоренном ритме. Для каждого из дракаров я изготовил по четыре орудия, для шнек, - по два. Всего получилось двадцать восемь орудий, что для того времени делало наши корабли практически неуязвимыми для врагов.
На хеландии орудия я ставить не стал, там хватало, и катапульт, и скорпионов, были и носовые тараны. К тому же, Средиземное море, от Корсики до Кипра находилось в руках халифата, у которого флот исчислялся сотнями боевых кораблей. И риск захвата четырех хеландий был значительно выше нашего, где, конечно, сновали корабли викингов, варягов и прочих шведов, но никогда не наблюдалось крупных объединенных флотов. А от десятка «коней дороги китов», как любовно викинги называли свои дракары, мы могли легко отбиться.
Сложнее, оказалось, набрать команды, но, в конце концов, разрешилась и эта проблема. С Аристидом, Родомыслом, Рогдаем, Владимиром и Болеком ушли четыреста пятьдесят человек, - триста пятьдесят моряков-воинов старых экипажей и сто – новобранцев. Все они, скорее всего, были временными людьми, но я не беспокоился, потому что, дойдя до Генуи и далее, ребята могли с лихвой пополнить людские резервы. Я тоже рассчитывал добрать команды в Галлии, Нормандии, Фризии, на пути к острову Руяну и Новогороду. Перед расставанием мы договорились о встрече на днепровских порогах через три месяца.
Прошло уже два с половиной, следовало спешить, чтобы не заставлять ждать и волноваться своих. По словам местных ушкуйников и купцов, до порогов мы успевали к сроку, к тому же, наши корабли превосходили другие в скорости. Вольга успел столковаться в городе с опытным лоцманом, о котором отзывались с уважением, даже его завистники. Цену он назвал не малую, но и лишнего не запросил.
Оставшийся день, мы посвятили подготовке к походу. Сборы проводились, вроде и не спеша, но под руководством Кувалды и Добронрава к вечеру того же дня всё было готово. Отдохнув ночь, рано поутру погрузились на корабли, и те помчались по Волхову, стремительно рассекая речную гладь.
Пролетев на полных парусах и веслах мимо Новогорода, мы всё же навели там переполох, одним своим неожиданным появлением ввиду его стен и открытых настежь ворот. Торговый люд и стража забегали, засуетились, справедливо опасаясь нападения и грабежа, но, поняв, что корабли проходят мимо, немного успокоились и, даже с интересом провожали нас взглядами. Кто-то из местных даже узнал дракар, на котором мы появлялись в городе, помахав нам рукой. Впрочем, не прошло и пятнадцати минут, как стены «оплота средневековой демократии» скрылись из виду. Мы беспрепятственно продолжали скользить по водному руслу Волхова, которое к вечеру вынесло нас в озеро Ильмень.
Наш проводник и лоцман находился на судне Кувалды, остальные корабли шли в его фарватере. Так, вытянувшись в цепочку, дракары пересекли озеро и вошли в русло реки Ловать. Темнело, поэтому, чтобы не искушать судьбу, мы пристали к берегу и на ночь по всем правилам и законам военного времени, разбили лагерь. На утро наше путешествие продолжилось.
За два следующих дня мы миновали часть Ловати, затем свернули в её приток, реку Кунья, дойдя до её истоков, откуда нам предстоял «волок». Лоцман, откликающийся на имя Зимород, успокоил нас, что волочить корабли нам «не далече», всего-то версты две-три, да и дорога накатана.
«Не вы первые, не вы последние, скоро сами всё увидите», - хекнув, подбодрил всех Зимород.
Наш маршрут, мы оговорили в самом начале, но я помнил, что из Куньи в Двину, если и был «волок», то довольно длинный, несколько десятков километров. Так было в моём времени. В этом же мире эти две речки почти смыкались друг с дружкой, как, впрочем, и Двина с Днепром.
На перетаскивание кораблей ушёл целый день. Дело для нас было непривычное, многие устали, кто-то отдавил ногу, кому-то прищемило катком руку. Правда, всё для нас обошлось вполне благополучно, а ушибы, да вывихи, - дело привычное. Спустив на воду дракары, мы сами заночевали на суше, где наши врачи смазали и вправили всё, что было ушиблено, поранено или выбито.
Пройдя Двину и следующий «волок», мы к концу третьего дня оказались в водах Днепра. Договор с Зимородом мы заключили до Киева, поэтому наш лоцман предупредил нас, что осложнения с проходом по реке могут быть только в Смоленске, где «зверствует» местный воевода Хорь, да его новоявленный зятек, Онежко.
«Ух, мздоимцы, проклятые!» - проворчал Зимород. – Пошлину дерут, и на товар, и подорожную, и с пешего, и с конного. Водный путь перегородили, ни в зад, ни вперед беспошлинно не пущают. Все от них стонут, а поделать ничего нельзя. Это их вотчина, их Правда, их воля. Покона не рушат, потому к ним и не подступишься. Жаловались наши старшие князю Ярополку, да и тот только руками развел, дескать, рад бы помочь, да не в моих это силах».
«Ну, коль сам Великий князь ничего поделать не смог, то и мы заплатим, не переживай, чай, мы не голь перекатная», - успокоил я не на шутку разворчавшегося лоцмана.
Часа в три дня, по моим биологическим часам, показались окрестности Смоленска, где нас остановила первая застава. Река была перегорожена рядами бревен, сцепленных крючьями, которые мы, конечно, могли бы разбить и прорваться, но ссориться со смоленчанами не хотелось. Дракары остановились, и начался «базар». С берега спрашивали, с головного корабля им отвечал наш проводник. Наконец, переговоры закончились, бревна расцепили, и мы проследовали дальше, но не намного. В виду городских стен, нас встречал уже сам воевода, предупрежденный первой стражей о появлении пяти военных судов. Конечно, он был не один и, даже не с отрядом привратников, а с сотней конной дружины.
Воевода Хорь был уже в годах, наверно, под пятьдесят, но гляделся ещё орлом. Заправляя делами в городе, так и не оброс жирком. Был поджар, даже худощав. Узкое строгое лицо с прямым без горбинки носом, ладная стриженая бородка, длинные руки. В стременах держался молодцевато, но без юношеского щенячьего задора. Этот русин был опытным воином и знал себе цену. Хорошо он разбирался и в чужой силе, сразу почувствовав, что перед ним не просто варяги или викинги, желающие наняться на службу к киевскому князю, а мощная, хорошо вооруженная, сплоченная дружина, с единым военачальником. Поэтому его первый вопрос сразу отсек дополнительные расспросы.
«Кто главный?»
Пришлось признаваться. Чтобы не драть глотку, я велел приблизиться к берегу. Стали в двадцати метрах, напротив воеводы с дружиной. Выйдя из под защиты бортовых щитов, я не одел шлема и брони, чем сразу успокоил воеводу, который справедливо приготовился к наихудшему варианту, а именно, к возможному бою. Показавшись ему не защищенным, я дал понять, что прибыл с миром.
«Кто таков, витязь?» - спросил меня Хорь, немного присмотревшись.
«Я свободный ярл из южных морей, известный в Киеве под именем Никиты Кожемяки, год был на службе у князя Ярополка, из него, полгода на заставе у сотника Вышаты, затем уехал на родину, в Корсунь. Там собрал дружину, долго бороздил Понт, ходил и в Константинополь. Всё это время со мною были дети киян болярских. Головным дракаром воеводит Кувалда, сын думского болярина Мирослава, по прозвищу Копыто, а со мной рядом стоит десятник Мстислав, сын болярина Рогдая Полоцкого».
«Знаю таких, особенно Вышату. Так вы свои, что ли? А чего ж с севера, из Новогорода идёте?»
«Долго рассказывать, воевода, скажу только, что не враги мы Великому князю. Он нас знает, сам отпускал по добру по здорову».
Однако у Хоря ещё оставались сомнения, он, было, хотел ещё что-то спросить, но рядом с ним молодой воин, вдруг наклонился к нему и произнес, я его слова отчетливо услышал:
«Разреши я спрошу витязя, ты сразу поймешь о чем».
«Ну, спроси», - разрешил ему Хорь.
Дружинник посмотрел на меня и спросил:
«Коли ты на самом деле Никита, то должен помнить один случай в лесу, года три назад».
Мне этот парень уже давно кого-то напоминал, но переговоры с воеводой не давали сосредоточиться и вспомнить, откуда мне знакомо его лицо, а сейчас я сразу же вспомнил лес, костер, шестерку вятичей, оборотней. Вспомнил старшего Радима, младшего Веньку и Онежко, у которого в зазнобах была дочь воеводы смоленского, Хоря.
«Онежко, ты ли это? А как там Радим, Венька?»
«Никита, всё-таки довелось нам вновь встретиться. С Радимом всё впорядке, чё ему старому дубку подеется! А Венька, вырос, окреп, у старшин весь откупил, хозяином общины заделался».
«Так и у тебя, помниться, зазноба в Смоленске была! Значит, ты уже отец семейства?»
«А то! Два сына погодка, а их дед, вот он, рядом со мной».
Видимо в дружине многие знали эту историю, люди с обеих сторон расслабились, послышались смешки и подначки. Хорь тоже сразу изменился, и в лице, и в голосе:
«Так это тебе, Никита, я обязан спасением этого балбеса, который мою дочку окрутил?» - усмехаясь, уточнил воевода.
«А, что, не надо было?» - весело подыграл я.
«Да, как тебе сказать?! Дочь, вроде, не жалуется пока».
Дружинники весело заржали.
«Дозволь, воевода, на землю сойти, обнять своего крестника», - попросил я.
«Валяй! Чего уж там!» - благодушно разрешил Хорь.
Дракар вплотную к берегу подойти не мог, пришлось спускать лодку. Встретившись, обнялись с Онежко, поручковались и с его тестем, присели поговорить. Очень коротко рассказав о своем пребывании в Новогороде, я предупредил, что Владимир князь Новогородский, Ладожский и Изборский, готовиться к походу на своего брата. Рассказал и о клятве его перед новогородцами. Онежко вспомнил волхва и расстроился, что тот стоит на стороне Владимира.
«А не слышал, как воевать собирается князь-то?» - полюбопытствовал воевода.
«Ты спрашиваешь, куда он сначала пойдет?»
«Именно!»
«По моим сведениям, на Полоцк, на Рогволода».
«Хитер, Владимир! А упредить Рогволода мы успеем?»
«Думаю, что уже нет», - жестко ответил я. – Думаю, что новогородцы уже на пути к Полоцку, может быть, даже на подходе».
«Так только новогородцы идут на город? Тогда им не взять его. Рогволод сильный князь, с сильной дружиной, город хорошо укреплен. Его и более сильные супостаты не могли захватить приступом, а новогородскому ополчению и подавно не сладить».
«Но князь не ждёт нападения. А внезапность играет на руку напавшему».
«Князь всегда должон быть готов к нападению!» - безапелляционно заявил Хорь.
В принципе, его слова были аксиомой. Действительно, взял власть, держи её и будь готов отстоять, иначе, зачем же её брать?!
Однако я, зная ту, свою историю, помнил, что Владимир захватил Полоцк, при защите которого погиб, и сам Рогволод, и оба его сына: Роальд и Турольд, - так, кажется, их звали, если память не изменяла. Потешился князь Новогородский и с его дочерью, Рогнедью, сделав её своей наложницей.
Кстати, я спросил Хоря, как зовут сыновей Рогволода. Он мне назвал совсем другие имена: Рутен и Торвальд. Правда, Рогнедь осталась Рогнедой, как в известном мне историческом мире.
После этого у меня даже появилась гипотеза параллельных миров, - повторяются только хорошо известные имена, предшествующих, более ранних миров. Все остальные, либо только похожи на имена малоизвестных исторических персонажей, либо в корне отличаются от оных. Во всяком случае, так выходило между моим и этим континуумом.
Проговорили мы часа два, вспомнили и рассказали о многом. Точнее, Хорь больше молчал, Онежко, изложив все, что знал об общих знакомых и о своем житье-бытье, тоже примолк. Дальше говорил только я, а воевода со своим зятем, раскрыв рты слушали, затаив дыхание. Нет, не подумайте, что я подробно, как Волхву, поведал о всех приключениях, что произошли со мной, но, даже излагая отдельные эпизоды, выходило, - вот полюбуйтесь я каков!
Если своему волхву я рассказывал и знал, что тот поймёт меня и порадуется, не воспринимая мои успехи, как похвальбу, то здесь со мной сидели далекие по духу от меня люди, которых одолевали свои заботы и хлопоты, но, сейчас, посиживая на бережку, с удовольствием слушали необыкновенные приключения ромея на Руси. Для них мои чувства, мои переживания, преобразовывались в их сознании в балладу о Ланселоте, в былины о Муромце. Почувствовал я это, как-то сразу, словно меня обухом по голове вдарило! Что со мной? Чего это я соловьем разливаюсь? Куда это меня понесло?
Мне так за себя стало неловко, что я замолк на полуслове, будто вспомнил, что-то очень важное, резко поднялся и в своё оправдание произнес:
«Извини, воевода и ты, Онежко, но за дружеской беседой (скорее монологом, подумал про себя) забыл о главном. Время тревожное и мне необходимо спешить в Киев, предупредить Великого князя о грядущих бедах. Было бы спокойно на Руси, остался бы погостить в Смоленске, но не в праве я сейчас предаваться своим желаниям и делать то, что хочу».
«Вот, Онежко, учись, - одобрительно прогудел Хорь, - Вот как должно поступать в лихую годину!»
Онежко смутился, как будто был в чем виноват, и его поймали за руку, и пробормотал:
«Нешто я не понимаю, такое дело, оно, конечно, не терпит».
«Ну и лады, - проговорил я в манере Волхва, - говори воевода сумму подорожной, да и пропускай мои дракары».
«Я, Никита, никогда не нарушал порядков, не нарушу и сейчас, а по сему, пропускаю твои корабли беспошлинно, поскольку дело у тебя государево, а не личное».
Онежко засиял от гордости и благодарности к своему справедливому тестю и воеводе, а я проговорил:
«Спасибо тебе воевода смоленский за поддержку и понимание. Желаю тебе и вверенному в твои руки городу пережить достойно смутные времена. Будь на стороже, глядишь, ещё свидимся!»
«И тебе того же, витязь! Спеши, на твоих крылатых дракарах ты быстро доберешься до стольного града, дня три ходу».
Я, обнявшись с Онежко и, обменявшись крепким рукопожатием с Хорем, вскочил в лодку и поднялся на борт корабля. Тем временем, воевода дал команду убрать преграду, и дракары, распустив паруса, вышли на середину Днепра.
Всю дорогу, которую мы прошли от Новогорода, нам в паруса дул попутный ветер. Не подвел он и сейчас, словно подтверждая важность нашего посольства. Чтобы придать кораблям большую начальную скорость, дружина села на весла.
Уже на исходе второго дня, миновав Любеч, мы достигли Вышгорода, от которого было подать рукой и до Киева. Там нас ждали, постарался Хорь, послав нарочного, чтобы никто нам не чинил препятствий. Но спешить мы не стали, не гоже появляться перед Великим князем на ночь, глядя, решили прибыть в город утром, с шиком и во всей красе.
В Вышгороде нам сказали, что князь в столице и знает, где мы находимся. Для моих ребят ночь оказалась бессонной, для них Киев был родным городом, где жили их родители, сестры, братья, друзья, знакомые; где были их дома и с младенческих лет знакомые места. Мы с Чандраванди хорошо понимали их состояние, их радостное волнение, потому что волновались бы также, в предвкушении встречи с родными и близкими. Для меня, правда, Киев тоже не был чужим городом. Там жил кузнец Ракита с семьей, Ватажка, Никос, да и с самим Великим князем я был знаком не понаслышке. Только для моего индийского друга, да старого «морского волка», Тимора, Киев оставался очередным городом русов. Им оставалось радоваться только за своих обретенных друзей, наконец-то попавшим на Родину. Остатная дружина тоже не осталась в стороне, радуясь за своего вожака, Кувалду и его друзей. Однако отметить их возвращение в отчий дом, было решено в самом городе.
Утро очередного дня встретило нас чистым майским небом и теплыми лучами солнца. И, если на севере, где мы были всего полторы недели назад, погода капризничала, а ночами ещё подмораживало, то здесь, на Южной Руси, конец весны, уже больше походил на лето. И, хотя травень, то есть июнь, мог ещё преподнести сюрпризы, природа, уже насытившись влагой и теплом, буйно утверждала, что очередная спячка окончилась. Даже самые сонные из деревьев, - дубы, уже проснулись и распустили свои листы. Гудели пчелы, кусались комары, порхали бабочки. Жизнь кипела и бурлила повсюду: в небе, на земле, в воде.
Но с радостным осознанием прекрасных моментов жизни, я не забывал, что предстоит встреча с Ярополком и серьезный разговор, что надо успеть в срок встретить своих на порогах, что мне осталось два месяца до решающего поединка с самим собой, который решит, что же я такое, в конце-то концов, черное или белое?
Пять мощных дракаров медленно подходили к пристаням Киева на малых веслах. Почти вся дружина в полном вооружении, за исключением гребцов, выстроилась на палубах кораблей. От блеска начищенных шеломов и броней, казалось, палубы горят солнечным огнем. Во главе сотен каждого судна, стояли мои ученики: Кувалда, Мстислав, Добронрав, Вольга, Ратибор, Птах. Эти шесть витязей гляделись былинными героями, о которых и должно было слагать сказания, потому что никто, более чем они не заслужил таких почестей. Гордость распирала меня и радость. И было её так много, что ею заразились, стоящие рядом со мной мои друзья и соратники: Тимор, Чандраванди, Борислав, Богумил, Мирослав и Венед. Впрочем, шестеро витязей для них были не меньшей гордостью, чем для меня. Их мастерство и умение, их воля и чувство чести, явились большим подспорьем для совершенствования характеров всей десятки киевских богатырей.
На берегу нас встречали. Пока мы медленно подбирались к причалам, нам освободили достаточно места, чтобы корабли смогли встать рядом друг с другом, не касаясь бортами. Я сразу узнал человека, который с дружинниками, расчищал для нас причал.
Это был Ватажка, уважаемый мной Ватажка, мой друг и боевой соратник. За причалами собралась большая толпа, в которой я увидел и Никоса.
Последний раз, затормаживая дракары, ударились о воду весла, и суда дружно замерли. От нас к причалу перекинулись мостки и первыми на берег вышли те, кого здесь так долго и больше всех ждали, мои ученики. Сразу выделились семьи всех шестерых парней, впереди которых стояли их отцы, большие киевские люди, не уступавшие в родовитости Рюриковичам.
Сыны степенно подошли, каждый к своему отцу, и отвесили низкий поклон. Но традицию нарушил Мстислав, который после поклона, порывисто шагнул к родителю и крепко его обнял. Тот не стал сопротивляться, только после непродолжительного объятия, отстранил от себя сына, пристально вгляделся в него и, на сей раз, уже сам обнял своё дитё. Я заметил, что под впечатлением встречи, стоявший слева от меня Тимор, украдкой смахнул слезу.
«Да, - подумал я, - капитан, стареешь, становишься сантиментальным!»
Вслед за Мстиславом, Кувалда тоже облапил своего папашу, который, чуть не задохнулся в его объятиях. Обнимались, целовались, проливали слезы радости и другие семьи, встретившие сыновей. Но иные стояли, пригорюнившись, и я понял, что это родные Родомысла, Владимира, Рогдая и Болека, - которые не знали, что и подумать о своих сыновьях, но терпеливо ждали разъяснений, давая порадоваться родственникам вернувшихся.
Я моментально кинул «глаз» к устью Днепра и немного поднялся вверх по течению, где сразу же увидел четыре наших хеландии, ходко, рассекавших воды реки. Все были живы и здоровы, выглядели бодрыми и веселыми. Поэтому, шагнув с корабля и крепко обнявшись с Ватажкой и Никосом, я извинился перед ними, и поспешил к тем, кого хотел успокоить.
«Будьте здоровы, уважаемые! Пусть день сегодняшний оказался для вас не столь радостным, как для иных, но и ваши сыновья, во главе своих кораблей, скоро прибудут в Киев. Мы сейчас пришли с севера, а Родомысл, Владимир, Рогдай и Болек шли через Царьград и Понт. Сейчас они уже на Днепре. Я встречу их у порогов».
Стоявший сзади и слушавший меня Ватажка сказал:
«А ты знаешь, что на порогах всё ещё сидит тот самый, - Куря? Он опасен».
Никос молча кивал головой. Родственники заволновались.
«Спокойно, про старого Курю я знаю всё, даже больше, чем он знает о себе. Сегодня он уже не опасен, сегодня его орда села на земли, дарованные им Великим князем Ярополком. Но даже, если бы он и захотел что-нибудь выкинуть, то горько бы потом раскаивался за свою оплошность. Витязи имеют на кораблях дружину, которая ни в чем не уступает Святославовой. К тому же, если в малой дружине Святослава было триста уставших, голодных и израненных воинов, а он, не зная о других ордах, не испугался отряда Кури, то с молодыми витязями дружина в четыреста копий, а каган сейчас только со своим родом. И я же сказал, что встречу их».
«Так что дня через четыре готовьтесь и на вашей улице будет праздник», - вновь обратился я к взволнованным родственникам отсутствующих моих учеников.
«Спасибо на добром слове, Кожемяка, ведь это ты пестовал наших сыновей?»
«Да, и воистину горжусь этим, не меньше вашего. Они все для меня за место моих неродившихся сыновей. Вы видели, каковы витязи! – указал я на Кувалду и остальных, - Уверяю, ваши нисколько не уступают другим!»
Лица родных посветлели. Отцы семейств расправили, было, опущенные плечи, и уже по иному, не исподлобья, начали всматриваться в прибывших чужих сыновей.
Ватажку и Никоса я перезнакомил со всеми старшими воинами своей дружины. Сразу появились свои симпатии. Никос охотно вступил в беседу с Тимором и Чандраванди, а Ватажка, вспомнив братьев, начал выспрашивать их о Новогороде.
Воспользовавшись временной свободой, я попытался определить «на глаз», сколько по времени будут добираться хеландии до порогов. Получалось, что в запасе у меня два дня, поскольку до встречи с Родомыслом и остальными ребятами, я собирался наведаться к Куре. Оглядел и его стоянку, которая разместилась далеко от Днепра, но заметил, что дозоры печенегов пристально бдят водный путь и готовы немедленно дать сигнал вспомогательным или основным силам орды, в зависимости от размера замеченной жертвы.
Во вспомогательном отряде, находившимся в километре от реки, числилась сотня, всего же, по моим примеркам, у кагана сейчас насчитывалось не более пяти сотен. Я слышал, что в лучшие времена, Куря, имел родовую дружину в полторы тысячи воинов, а всего мог собрать до пяти тысяч бойцов. Сейчас, толи он ослаб, толи часть его орды находилась на дальних пастбищах.
Но проверять пастбища я не собирался, да к тому же почувствовал, что кто-то теребит меня за рукав.
Теребящим оказался Ватажка, который вспомнил, что-то важное и собирался рассказать мне об этом. В состоянии частичной прострации он видел меня впервые, поэтому, скорее всего, решил, что я о чем-то там глубоко задумался. Борислав и остальные, несколько лучше разбирающиеся в моих способностях, поняли сразу, что я куда-то «отлетал». Кстати, такой термин ввел в наш разговорный обиход, Вольга, чтобы остальные не зацикливались на моей персоне. И, действительно, это слово помогло быстро привыкнуть не посвященным в такие таинства воинам, которые, уже недели через две, перестали обращать на мои «отлеты» внимание.
«Слушай, Никита, князь Ярополк ждёт тебя сегодня к вечеру у себя в тереме. Не забыл дорогу-то?»
«Да нет, вроде бы. Я, правда, не думал, что Великий князь так быстро захочет меня увидеть, поэтому собирался успеть навестить кузнеца Ракиту».
«Ещё не вечер, успеешь!»
«Нет, не хочу наспех. Я с уважением отношусь и к мастеру, а потому беседа наша станет продолжительной. У меня есть, что ему поведать».
«Что сейчас делать собираешься?» - поинтересовался Ватажка.
«Сейчас надо заняться дружиной, устроить куда-нибудь».
«У тебя этим заняться больше некому?»
«Всем, кому есть, вот они, перед тобой, с родней милуются. Правда, Тимор, да Борислав с братьями тоже смогут, но не хочу нарушать сложившиеся отношения, поэтому придется самому. Впрочем, я быстро. Если есть время, подожди немного и тогда, вместе пойдем в тот самый шинок, да и Никоса прихватим, может, и ещё кого?»
«Времени достаточно. Мне князь велел при тебе быть и самолично привести тебя пред его светлые очи. А с размещением твоих воев помогу. Я уже повелел освободить два постоялых двора, неподалеку от пристаней, чтоб твоя дружина могла, и отдохнуть, и службу нести исправно».
«Вот, сразу узнаю хватку моего бывшего сотника!» - с неподдельным восхищением воскликнул я. – «Пойду скажу ребятам, что на два дня они могут оставаться со своими домашними».
Когда приблизился к чадам и домочадцам, меня заметили, крики и восклицания стали замолкать. От семей отделились главы, убеленные и не убеленные сединами, и склонили свои благородные выи.
Да, передо мной, склонились головы отцов благороднейших родов, не только Киева, но и многих арийских племен. Я понимал, что это признание моих способностей, как воспитателя их детей, но сильно ошибся. Оказалось, что такие люди намного прозорливее, чем наши «отцы» государства.
Чтобы не прослыть невеждой, поклонился им в ответ и я, при чем равным поклоном.
После взаимных приветствий и выказанного уважения, вперед выступил отец Кувалды и произнес:
«Дозволь нам, вольный ярл, Никита, пригласить тебя в гости от имени каждого здесь стоящего, чтобы ты смог почувствовать насколько дороги нам наши сыновья, и насколько важно нам то, что ты смог сотворить с ними. Мы отдавали тебе в руки мальчишек, а ты нам возвращаешь витязей».
«Уважаемые люди Киева, вы своими делами добились и достигли того, что сейчас вы принадлежите к первым боярам стольного града. Доверив своих сыновей, вы оказали мне честь, не погнушавшись моим иноземным происхождением и худородностью. Разве мог я обмануть ваши ожидания? К тому же, сыновья ваши, уродились в отцов своих. Но плох тот отец, который не мечтает увидеть сына своего, более славным и успешным, чем он сам!
А за приглашение благодарю! Это ещё одна честь и один мой долг перед вами, который я должен буду со временем погасить, но не сейчас. Не обессудьте! Грядут грозные дни для Руси, для Киева, для Великого князя и для тех, кто останется верен ему. Ваши сыны вам всё расскажут за два дня, что проведут дома. Но затем им придется вернуться к своей дружине, к своим сотням, к своим кораблям».
Копыто, отец Кувалды, тихим голосом спросил:
«Что, действительно, всё так серьёзно, как ты глаголешь?»
«Да, - ответил я ему, - в ближайшие седмицы может решиться вопрос, а какой быть Руси дальше?»
Ответ мой услышали и остальные главы семейств. Я, тем временем, сделал знак своим парням, которые быстро подошли ко мне.
«Кувалда, Мстислав, Вольга, Добронрав, Птах, Ратибор, уводите своих с пристани, расходитесь по домам, отдыхайте, но обязательно доведите до сознания своих отцов, что опасность велика и не минует Киева. На всё про всё даю вам два дня. После этого вы возвращаетесь к дружине. Меня в это время уже не будет в городе, но о дальнейших действиях вам расскажут. Не спрашивайте сейчас, кто это будет, пока сам не знаю, но кто-нибудь из хорошо вам знакомых людей».
Я протянул вперед руку ладонью вверх, и сверху упало шесть мужских богатырских дланей.
Закончив расквартировывать сотни, отдав все необходимые распоряжения по дежурствам на дракарах, не забыл предупредить и особо горячие головы о правилах поведения в Киеве. Только после всего этого Ватажка, Никос, я, Борислав, Мирослав, Богумил и Венед отправились в корчму ( а не в шинок ). Чандраванди с Тимором с нами не пошли, у них наметились свои планы.
В общем, часам к четырем, семеро крутых мужей ввалились в едально-питейное заведение с одной целью, как следует отметить встречу. Правда, питейщики из меня, Ватажки и Никоса, сегодня были не очень, поскольку вечером ожидалось рандеву с князем. А Борислав с братьями никогда крепче пива вообще не употребляли, из принципа.
Налегли на еду, чтобы не казаться голодными на приеме.
За едой, пивом, да разговорами время пролетело незаметно.
Три года тому назад я также стоял перед детинцем, правда, один, весь в сомнениях и ожиданиях. Сегодня многое изменилось, но сомнения и ожидания остались. Конечно, во многом они уже претерпели изменения, но в главном!..
Тогда, правда, я подошёл к княжеской крепости один, сейчас нас было семеро. О многом мы успели переговорить там, за столом, но ещё больше осталось недосказанным. Как и в тот раз бросилось в глаза, что врата крепости плохо охраняются. Видимо, тишь, гладь, да Божья благодать, отвратительно сказывались на военной дисциплине киевской дружины. Несколько лет назад Сфенальд правил здесь своей твердой рукой, но даже при нем привратники вели себя кое-как. Сейчас, по словам Ватажки, всем верховодил воевода Блуд, хотя верхним воеводой числился Волчий Хвост.
Этого служаку я лично не знал, в те поры он находился в Вышгороде и в Киеве не появлялся, потому что очень не ладил со Сфенальдом, которого был моложе лет на десять. Именно он со старым Претичем, когда в Киеве не было Святослава, смог отогнать от стен города орду печенегов. Но в отличии от Претича, он не стал перекрещиваться в новую веру, а потому не любил бывать при княжеском дворе. Христианский Ярополков двор его тоже не жаловал, потому Вышгород для Волчьего Хвоста стал настоящей вотчиной, где он отводил душу с такими же, как он сам, воинами-язычниками.
Он и сейчас, появившись на два дня в столице, ускакал со своими преданными кметами, воинами Святослава, снова в Вышгород, оставив распоряжаться здесь Блуда, который при любых интригах и религиозных раскладах чувствовал себя, как рыба в воде. Этого воеводу я хорошо помнил, ещё по заставе! Теперь понимал, что встречи не миновать, но, чтобы особенно тяготился ею, не скажу, испытывал даже, что-то, вроде интереса.
«Насколько ж ты преуспел, Блуд, при дворе за прошедшие два года?»
И, конечно, первый, кто нам повстречался, оказался, именно, этот хмырь. Я сразу понял, что Блуд всё прекрасно помнит, но со стороны могло показаться, что этот человек добродушен и рад нашей новой встрече.
«Сколько лет, сколько зим! Давненько не виделись, Никита-Кожемяка!» - расплывшись в улыбке, произнес тысяцкий. Я даже приостановился, почудилось, что Блуд, сейчас кинется ко мне с объятиями. Но тот сдержался, почуял меру приветливости. Я, конечно, не стал так радоваться, но отвечал без видимого недоброжелательства:
«Будь здрав, воевода! Три года как минуло с нашей последней встречи, а ты ничуть не изменился».
Я специально не стал уточнять, в чем он не изменился, потому что прекрасно помнил, не пройдет и двух месяцев, как этот дядя предаст своего князя, хотя сейчас в его мыслях не было даже намека на неверность Ярополку. Передо мной стоял верный пес великокняжеского трона, который позволял себе иногда недружественно обходиться, только с нижестоящими людьми.
И всё-таки, Блуд не пользовался уважением военной братии. Волки не любят собак, даже если эти собаки с виду не празднуют труса. Вот и Ватажка сказал мне как-то о нем:
«Странный этот, Блуд, вроде бы и воин справный, и перед дружиной не задается, и попусту не придирается, а не уважаю я его. Как будто не нашего он роду племени, не боец, то есть. Чуется в нем червоточинка, а почему, не пойму».
Тогда, не зная Блуда, но, вспомнив историю, я ответил:
«У рожденных воинами, есть одна способность чувствовать в другом стержень, который не позволяет такому человеку подставить товарища, изменить делу, предать своих. Видимо, в Блуде нет такого стержня?»
Тогда, на мои слова, Ватажка ничего не сказал, но призадумался. Да и сейчас он сопел сзади, но помалкивал.
Блуд принял мои слова за комплимент, расплылся в улыбке ещё больше и тоже расшаркался:
«Да, но за два года, ты, Никита, далече шагнул. Был ты лихим десятником, а стал предводителем сильной дружины. Глядишь, и князем станешь?»
«Не стану, воевода, не стану. На роду мне писано быть свободным ярлом и водить свободных витязей, повязанных кровью и словом крепким промеж себя».
«Что ж, вольному воля, а нам сирым службу служить надобно. Проходи, вольный ярл, Никита-Кожемяка, тебя ждёт Великий князь Киевский, Ярополк Святославич».
От такого приглашения отказаться было трудно, да и мои желания совпадали с ним, поэтому я быстро прошёл в терем. Дорога к думной горнице мне была хорошо известна, и я, не ожидая Блуда и остальных, направился именно туда. И не ошибся! Ярополк не изменил своим привычкам.
Князь сидел за мощным столом и читал фолиант, скорее всего, библию или труд какого-нибудь святого, но, услышав, что кто-то вошёл, поднял голову. Лицо его показалось мне озабоченным, встревоженным. Князь повзрослел, возмужал, но осунулся, чувствовалось, что заботы одолели.
Он сразу узнал меня, он ждал меня, в его глазах отразилась надежда, как будто я мог ему чем-то помочь. Как знать, пока это было неизвестно и мне, но «надежда умирает последней».
Ярополк встал, такой чести удостаивался, наверно, только Сфенальд, да и то не всегда. Но, когда этот молодой повелитель пошёл мне навстречу, я не на шутку встревожился.
«Привет тебе, Никита, наконец-то ты в Киеве!» - воскликнул князь.
За мной уже стояли Блуд, Ватажка, Никос, Борислав с Богумилом, Мирославом и Венедом. Я коротко оглянулся назад и заметил, что Блуд находится в шоке, Ватажка весь из себя смурной, Никос – невозмутим, а ребята насторожены, словно ожидают подвоха.
«Будь здрав, светлый князь, вот, прибыл по писаному тобой последнему наказу!» - бойко проговорил я.
«Хорошо, хорошо! Давай-ка присядем, Никита, поговорим. А вы, витязи и ты, воевода, - обратился Ярополк к остальным, - оставьте нас на время. Будет нужда, позову».
Ватажка с Никосом, кивнув, быстро вышли. Блуд, поколебавшись, тоже удалился. Братья стояли на месте, словно и не слышали указания хозяина. Я кивнул ребятам, и те испарились. Ярополк, усмехнувшись, заметил:
«Хороши у тебя вои, Никита, мне б таких».
«Они не просто вои, князь, они мои друзья и побратимы, вот в чем дело!»
«И много таких у тебя побратимов?»
«Да, почитай, вся дружина, Великий князь. Иначе нельзя. У нас, ведь, каждый день что-нибудь, да приключается. Мне, как их предводителю, нужна уверенность в каждом из бойцов. Как и тебе, кстати».
«Помню, помню, говорил ты мне об этом, когда уезжал, да только я тебя не послушал, вот и расплачиваюсь сейчас».
«Это можно исправить?»
«Поздно, Никита, - отрезал Ярополк. – Владимир взял Полоцк, убил Рогволода и его сыновей, обесчестил Рагнедь. Город пожёг наполовину, а сейчас движется к Киеву. Он уже на подходе к Белгороду, а в моих войсках смута и брожение. Только Волчий Хвост со старшей дружиной мне верны, но их мало, дай Бог, чтобы остановить викингов, нанятых Владимиром!»
Я призадумался, у меня имелись несколько иные сведения о расстановке сил.
«От кого у тебя такие новости, Великий князь?»
«От Блуда, от бояр, от доглядчиков, от гостей наших, да иноземных, которые из Новогорода прибывают».
«Князь, всё не совсем так, как тебя пытаются уверить!»
«Ты хочешь сказать, что Владимир не разорил Полоцк?»
«То, что Владимир первым делом ринется на этот город и, воспользовавшись внезапностью, возьмет его, я был уверен. Это правда, но то, что он уже под Белгородом, это слухи, пущенные его людьми. Я сам седмицу назад находился в Смоленске, когда о взятии Полоцка ещё и речи быть не могло. Кстати, в Смоленске стоят верные тебе люди, а Владимир никогда не рискнет пойти на Киев, оставив у себя за спиной враждебный ему Смоленск».
«Значит, всё брехня!»
«Нет не всё. Не кидайся в крайности, князь. Давай попытаемся сейчас отделить плевелы от злаков.
Первое, правда, что Владимир взял Полоцк, правда, что у него полторы тысячи наемных викингов, правда, что он послал их вперед себя и новогородского ополчения, правда, что он перетянул на свою сторону волхвов, поклявшись защитить веру предков.
Второе, брехня, то, что Владимир с новогородцами и наемниками уже под Белгородом, брехня, что твоя опора только старшая дружина, потому что есть Смоленск, есть Родень, есть Вышгород и Белгород. И, наконец, есть Киев, население которого больше, чем всех воинов с той и другой стороны вместе взятых. К тому же, у тебя есть печенеги и поддержка Византии».
«Но кияне не поддерживают меня! Византия поддерживает только на словах, а Куря сидит на подаренных ему мной землях и не желает ввязываться в междоусобицу».
«Начнем с киян. Надо настроить их на отпор Владимиру. Пусть твои люди распустят слухи, что Владимир снюхался с ляхами, которые уже начали разорять и захватывать исконные земли Киевской Руси. Кияне ляхов терпеть не могут, такого они не потерпят, что и настроит их против твоего брата.
Теперь, волхвы. Эти поумней киян будут, им нужны заверения и обещания иного рода. Они радеют за веру, так пообещай им клятвенно, что не станешь трогать древних богов и их идолов. Владыка киевских волхвов, Богой, тебя знает и цену твоим словам знает. Ведает он и о Владимире, понимает, что твое слово вернее. Позови его к себе, поговори с ним, пусть он поможет тебе и с настроениями киян.
Тем временем, дай Волчьему Хвосту право собирать войско на Владимира, а сам займись городами, да боярами. Созови их на думу, не уподобляйся императорам Византии, выслушай их внимательно, пожури кого-нибудь за забывчивость старых обычаев, напомни им о Поконе, по которому младший брат не смел оспаривать власть у старшего. Поведай своим старшим людям, что именно бояре всегда были хранителями родового Покона. Не уговаривай их, а стыди, не проси их, а требуй исполнения. Разбуди своих думщиков!
А я займусь печенегами. Куря, умный каган, осторожный, сейчас ему нужен сильный князь в Киеве, потому что сам он ослаб, устал, постарел. Если ты сделаешь всё, что я тебе сейчас посоветовал, то у меня будут очень хорошие... (тут я замялся, подыскивая необходимое слово: аргументы, козыри, доводы) причины, для того, чтобы убедить Курю принять твою сторону. И, если он не пойдет в бой сам, то обязательно выставит своих сыновей».
Пока излагал, я всё время наблюдал за Ярополком и с радостью отмечал, что его глаза разгораются, а лицо начинает полыхать от возбуждения. Я чувствовал, слышал, что в нем просыпается решимость и приходит уверенность в своих силах.
Но, памятуя того парня, которого когда-то знал, я одновременно думал, а насколько хватит его характера.
И ещё я понимал, что Ярополк обязательно начнет советоваться с женой и святыми отцами. Но против жены князя и его духовных наставников что-либо говорить мне было не можно. В этом-то и состоял весь изъян моей стройной концепции! Потому что, именно, две этих силы могли разрушить всё, что я собирался предпринять.
Зачем я вообще что-то собирался?.. Хотел ли я переделать историю в отдельно взятом континууме?
И нет, и да, хотя так далеко не заглядывал. Просто, мне нравился совестливый христианин, - «подкаблучник» Ярополк и совсем не нравился деятельный и предприимчивый, но подлый, развратный и ни во что не верящий Владимир.
Странно, казалось, с чего бы эта симпатия? И почему это я до сих пор цацкаюсь с тем и другим? И тому, и другому, при желании, можно свернуть шеи за минуту, вот сейчас Ярополку, а, перенесясь севернее, и Владимиру. Кто меня остановит, кто, вообще, поймет, что произошло?
Но желания не было. Хотелось почему-то, чтобы люди сами стали кузнецами своего счастья. И, чтобы зло было наказано.
Наверное, сейчас, во мне говорил кто-то из моих предков идеалистов-утопистов, может и Потусторонние постарались, заложив что-то там в программу. А, скорее всего, я уже столько раз пользовался своими суперсверхвозможностями, что хотелось, просто, побыть в шкуре человека, но что-то суметь сделать, не рядовое, а такое, чем можно гордиться всю оставшуюся жизнь, да ещё и друзьям хвастать за чаркой:
«Так вот.., На чем я остановился? Ах, да! Взял я этого паршивого князька за шкирку и посадил на трон... Ну, а Русь, там, с тех пор относится к цивилизованным государствам».
Были и такие мысли, грешен! Но превалировало чувство личной симпатии, ему я и доверился.
Но политика и бизнес не строятся на чувствах!!!
Я это понял уже к вечеру следующего дня, который я провел с мастером Ракитой и его семьей. Там я по настоящему расслабился, забылся и только, подходя к детинцу, почувствовал беду. В воротах столкнулся с разъяренными волхвами, которых возглавлял старый Богой. Старик шёл прямой, будто лом проглотил, с высоко поднятой головой и шептал, шептал, шептал, призывая проклятья на головы мерзких ромеев, одурманивших князя чуждой верой.
Останавливать волхвов я не стал, потому что следовало разобраться сначала в княжеском тереме.
Я влетел туда мухой, разбросав каких-то стражников, которые пытались заступить мне дорогу. Ярополк с духовными наставниками и женой наличествовали в полном составе. Один из монахов возмущенно ораторствовал перед князем о варварских жрецах, прислуживающих демонам, о мече, который принес Господь на землю, чтобы покарать язычников.
Ярополк увидел меня первым, он встал со смущенным лицом и развел руки, дескать, извини, консенсуса не получилось. Монах тоже обернулся, а я от удивления, чуть не вскрикнул.
Боже! Как они похожи! Конечно, не внешне, но духовно! Глаза монаха-ромея светились таким же гневным огнем, как и очи Богоя. Эти два жреца истово трудились на благо своей веры.
О каком перемирии могла идти речь между ними? И тому, и другому было глубоко наплевать на «текущий момент» истории, их волновали интересы их Церквей.
«Этот витязь, Никита, из Херсонеса. Он ромей, христианин, - примирительным голосом представил меня Ярополк.
«Тогда он должен понять меня! – воскликнул монах. – Ты видел, воин, как отсюда вышла толпа языческих жрецов, которые посмели требовать от Великого князя восстановить идолов их демонов. Это святотатство! Они все сгорят в гиене огненной!»
«Святой отец, - елейным голосом прервал я монаха, чтобы тот не забрызгал меня своей слюной, - Ответьте мне, святой отец, вы давно уже на Руси, в Киеве?»
«Уже минуло десять лет, сын мой».
«А много ли было верующих во Христа и церквей, возведенных во славу Господа нашего Иисуса на Руси тогда».
«Нет, сын мой. В Киеве тогда был один единственный храм, возведенный благочестивой Еленой, принявшей истинную веру в самом Константинополе».
«А много ли сейчас христианских храмов в городе?» - поинтересовался я.
«Не так уж много, но благодаря неустанной заботе Великого князя Ярополка и его княгине, на сегодня в Киеве построено пятнадцать храмов, посвященных...»
«Значит, благодаря заботе и деньгам Великого князя и христиан Киева, византийская Церковь смогла построить пятнадцать храмов во славу Господа и многих святых?»
«Да, сын мой».
«А о каком самом страшном грехе упоминает священная книга, не о гордыне ли? И к чему призывает христиан Сын Божий, не к кротости ли?»
«Так, сын мой, суть глаголешь».
«Так вот, святой отец, только что, здесь, ты преступил заповедь Господню. Возгордился, вознес свою Церковь и веру над другой, тем самым, нанеся вред благодетелю своему и государю.
А это уже грех Иуды! Ты проявил нетерпение и неуважение к своим собратьям, жрецам. Ты отверг их, а Господь завещал: «Возлюби ближнего своего...» Но ты сам занялся злопыхательством и возвел во зло других, когда бы мог кротостью и терпением достичь большего. И после всего этого ты можешь продолжать говорить от имени Христа? Остынь, монах, иди замаливать грехи, если сможешь».
Однако мой оппонент сделал попытку возразить мне, тогда я сказал последнюю фразу, которая лишила его дара речи.
«Я слышал, что Иуда повесился?»
Княгиня громко охнула, остальные монахи начали осенять себя крестным знамением и быстро, быстро стали покидать горницу.
Раздавленный «грехами» поплелся им вослед.
«Зачем ты так жестоко с ним? – спросил меня Ярополк. – Богой, действительно, запросил слишком много, будто специально напрашивался на ссору».
«А кто его, этого монаха, вообще просил лезть в разговор? Зачем ты, князь, пригласил их всех сюда? Увидев твоих духовных наставников, своих противников, Богой стал дерзить от раздражения. Он же пришел по твоей просьбе, он умен, он понимает, что ты нуждаешься в нем. Но он пришёл к тебе сразу, и что увидел?»
«Да, плохо получилось. Но княгиня посоветовала пригласить монахов, чтобы волхвы меня совсем не заклевали».
«Да, хотелось, как лучше, а вышло, как всегда», - пробормотал я, усмехнувшись.
«Пойду, попытаю счастья, вдруг, да удастся сменить гнев волхвов на милость».
«Попытайся, Никита, ну а не повезет, знать судьба моя такая».
Из детинца я выходил степенно, но, как только вышел за ворота, сразу же перешёл в сверхтемп и догнал Владыку со товарищи у Ляшских ворот. Чего его туда понесло, мне спрашивать было некогда, но выглядел он уже слегка поостывшим, что, на первый взгляд, показалось хорошим предзнаменованием. Но Богой оказался, действительно, человеком упертым. Подстать ему были и его коллеги. А ведь Владимир на них не потратил и грошика!
Я нарисовался на пути у волхвов, как бы из ниоткуда, но это их не обескуражило, наоборот, они сразу поняли с кем имеют дело. И пошло, поехало. На меня обрушился целый шквал проклятий и угроз за то, что это я, якобы, подставил их с попами, что сам ошивался, хрен знает с кем, хрен знает где, а их выставил на поругание и посмешище. Я даже не возражал на такую явную несправедливость. Внутренне я надрывался от смеха, но стоял с покорно склоненной главой и ждал удобного момента, чтобы перейти в контрнаступление.
И дождался. Поток брани иссяк. А Богой, наконец-то спросил:
«И чего прибег?»
«Не прибег, а прилетел, - возразил я, - чтобы понять из-за чего такой базар приключился».
«Что, понял?»
«А то, я понятливый, только от кого-кого, а от вас волхвы я такого не ожидал. Умные, обеленные сединой жрецы веры, которая старше народившейся христианской, чуть ли не на несколько тысячелетий, повели себя, как дети малые.
Обиделись, разозлились, на кого? На своего же князя. Что он вам плохого сделал, прогоняет, притесняет, лютует? Может он, какое капище осквернил или идола, какого изрубил и сжег? Может он запрещает праздники стародавние или требы богам? Что этот князь-христианин вам лично, плохого сделал?»
«Он вынес из своего терема всех наших богов», - произнес кто-то из толпы волхвов.
«Но он вынес из своего терема ваших богов. Он не издал указ, чтобы все кияне выносили из домов ваших богов?»
«Нет», - тихо ответил все тот же голос.
«И, что он с ними сделал?»
«Вынес и оставил их у стены».
«И?»
«И теперь дворовые, кто придерживается веры прадедов, устроили там капище».
«А князь, что же, гоняет дворовых, не дозволяет им разговаривать с богами?»
«Да нет, никто не жаловался».
«Так в чем же дело, чем Ярополк вам так не угоден?»
«Он подает плохой пример другим. Если князь отказывается от богов предков, то и другим захочется того же».
«Вы это серьёзно? Это вы так разуверились в своих богах, что, считаете, за вами могут последовать и остальные?»
«Ты, случаем, не ученик Сократа? – поинтересовался Богой.
«А кто это?» - наивно удивился я, чем разрядил окончательно напряженную ситуацию. Волхвы, вдруг, дружно рассмеялись.
«Лады, - произнес Богой, - пойдем потолкуем, не здесь же стоять, да языками чесать. Я наслышан о тебе, Никита, от одного Хранителя, догадываешься о ком я?»
«Конечно, я его две седмицы тому назад видел в Новогороде, когда он с Владимира клятву брал».
«Так ты там был? И что скажешь?»
«Хорошего ничего. Да и Хранитель убедился, что этому князю доверять не след, извернется ужом, продаст и обманет».
«Ну, это они все такие!»
«Не все, Ярополк не такой».
«Ой, да что он может! Как княгиня скажет, так он и сделает».
«А вы на что?»
«Мы не той веры, нам ходы закрыты, да и слушать нас никто не станет, мы варвары, язычники».
«Варвары Рим разрушили, а ты прибедняешься».
«Ну, вот ежели что-нибудь разрушить!»
«Послушай меня, Богой. Разговаривай со мной напрямик, не надо юродствовать, скоморошничать. Ты же не считаешь меня недоумком? Нет? И я тебя не считаю. Поэтому предлагаю говорить откровенно, нам обоим легче будет».
«Ой, ли?»
«Поверь, на этот раз только открытый разговор сможет помочь, и волхвам, и боярам, и князю, и Руси».
«Я не русич и не русин, никогда таковым не был и не буду. А потому мне глубоко наплевать, на так называемую Русь. Я муж черниговский, из племени северов, из рода Турова. А северы, да будет тебе ведомо, ведут свою родословную от антского корня, произрастающего из самого Коринфа!»
«Видишь, снова тебя повело на родословную. Что ты ею передо мной, худородным, кичишься. Конечно, я не могу позволить себе на неё наплевать, как ты только что на зарождающуюся Русь, но, поверь, будь ты хоть сыном Геракла или Гомера, Словена или Гота, я судил о тебе по делам бы твоим, а не по тому, чей ты сын. Для людей важно действие, а не пустые слова».
«Ты прав, но русы, - это вообще не племя, не род. Русы, - это самоназвание сословия всадников, это братство воинов, которые уже века не ведают, чьих они кровей, но точно знают, что они русы. Нельзя называть государство по имени ордена варягов!»
«Хорошо, давай назовем все земли от Карпат до Ладоги, Словенией».
«Нет, нельзя. Кияне и мы, северы, никогда не станем называть свои земли Словенией».
«Пусть будет Полония».
«Нет, такого не допустят вятичи, радимичи, словене, да и остальные».
«А станут ли люди называть себя дрягвой, древлянами? Может, мурмянами или вятичами? Тоже нет? А, вот, подыскал, родовлянами. Все племена склоняются к Роду, несут ему требы. Любое племя состоит из родов. Слово привычное для всех, уважаемое всеми. С этим словом родятся, им называют детей, его защищают, с последней мыслью о нем умирают! Опять нет! Почему?»
«Потому что мы потомки Сварога и внуки Даждь-бога. Именно они наши боги! Род, - он стоит отдельно, он начало и конец. Он одновременно близок каждому, но и бесконечно далек».
«Получается, что большинство племен, которые сейчас заселили земли от Киева до Ладоги, Свароговы потомки?»
«Именно!»
«Хорошо, давай плясать от Сварога! Свароги, Вароги, Рароги, Роги, Руги, Ругены, Рутены. Я слышал, было такое племя? А если Рутены, то, почему не Русены, Русины, Русы, Росы, а? Вот и получается, от чего ушли, к тому и пришли. Получается, всадники, те, кто придумал название ордену, далеко вперед заглядывали, нет?»
Богой выглядел ошалевшим, он никак не ожидал, что наш спор закончится таким выводом. Видимо, прокручивая в голове наш диалог, он никак не мог понять, как же это он сам подтолкнул меня к слову Русь. Но я, не давая ему сосредоточиться, продолжал нанизывать один факт на другой:
«Кстати, уже издревле на этих землях протекают реки под названиями Рось, Руса, Русава, Рута. И уже многие племена называют себя чужеземцам, русами, а те, в свою очередь, уже и не хотят иного названия, потому что оно легко произносимо, многим народам знакомо, например, армянам, которые считают себя потомками государства Урарту. А там были, аж два царя с именами Руса. Становление Рима проходило под водительством этрусков, поэтому в Европе хорошо известен корень, - рус. Здорово звучит, по боевому коротко. Нет, что не говори, а всадники умело увязали, и предков, и веру в одно слово».
«Ну, ты и словоплет! Ну, нагородил! Да я такого отродясь не слыхивал!»
«Теперь услышал. И попробуй возрази! Вот, даже тебе умудренному волхву, не под силу возражать слету. Надо покопаться в летописях, посоветоваться с Хранителями, почитать Велесовы записи племен и родов. А на это ты потратишь год, может, боле. И, может быть, тогда ты сможешь, что-то возразить и доказать, а, может так статься, что, как раз, убедишься в правильности моих слов».
«Некогда мне копаться в вивлиофиках, когда вера рушится!»
«Да где ты видишь, что она рушится? Христиан и других иноверцев, даже в Киеве, горсточка. Но, если ты и твои собратья сейчас не помогут князю Ярополку, а встанут на сторону Владимира, то поверь мне, Богой, через десять лет этот младшенький Святославич, сплавит по Днепру всех твоих древних богов, ни одного не останется. По всем городам Руси будет стон стоять и слёзы литься, но сил не будет защитить».
«А чем Ярополк лучше? Вон он, за несколько лет, сколько христианских храмов понастроил!»
«А сколько он капищ разорил?»
«Да хто ж ему такое святотатство позволит?»
«А Владимиру ты сам и дозволишь. Да и Ярополку бы дозволил, если бы он был под стать младшенькому».
«Ярополк христианин, нет ему моей веры, нет и поддержки».
После такого ответа мне очень захотелось свернуть шею старому козлу и всем его коллегам, которые согласно кивали. Матерясь, про себя, на чем свет стоит, я, не церемонясь, вскрыл их мысли и обомлел.
Эта толпа жрецов, участвуя в разговоре, поддакивая и кивая, думала о жратве и ни о чем другом. Матерное слово застряло у меня в горле, запутавшись в голосовых связках, настолько, вдруг, мне стало всё противно. Я ещё раз взглянул на этих ребят, повернулся и ушёл.
Удаляясь от волхвов, я поймал себе во след, только одну короткую мысль Богоя: «Боги! Что же сейчас свершилось?» Но тут же, главарь жрецов успокоил себя: «Авось, утро вечера мудренее, а на голодный желудок мозги не варят».
Всё, я проиграл этот бой. Конечно, можно посворачивать им шеи, можно каждого превратить в зомби и заложить в их уста фразу: «Голосуйте за Ярополка!» Но свой разум, свою душу мне так и не удалось в них вложить. Может быть, в другое время, в иной ситуации, они оказались бы и восприимчивей, кто знает...
Не хватало времени для анализа, не хватало информации и опыта политических интриг и приемов. Попытка договориться по-простому, по-человечески, - провалилась. Что-то обещать им от имени князя я не смог, язык не повернулся, а логика, оказалась бессильной. Весь диалог свелся к одной фразе: «Веришь, - не веришь».
«В Россию можно только верить!»
Но такие слова дозволительны для красного словца, нельзя же их воспринимать всерьёз?!
А, если поэт – провидец, и весь его гений умещается в этой единственной фразе?
Нет, только не это!
Неожиданно я почувствовал тревогу. Нет, никому из моих учеников, побратимов и друзей ничего не грозило. Я вспомнил, что заканчивается мой второй день пребывания в столице, а, значит, мне необходимо перемещаться на пороги.
Не выходя из подпространства, огляделся. Вход в шатер кагана находился в шаге от меня, но с боков располагалась стража, которая подняла бы переполох в лагере, заметив чью-то тень, промелькнувшую к их хозяину. Но, поскольку визит мой, на дипломатическом языке, назывался неофициальным, то и шум поднимать не стоило. Пришлось оболванивать охрану, а, зайдя внутрь, создать силовое поле, «на всякий пожарный».
Куря, спал. Один. Но сон старого вождя чуток и непродолжителен. Толи от моего взгляда, толи от какого предчувствия, толи от присутствия чужого у себя в доме, но вождь проснулся и первым делом схватился за верную саблю. Я, наблюдая за ним, не шелохнулся, хотя понял, что каган видит в темноте, как кошка.
«Кто ты? – тихо произнес Куря. – Зачем пришёл, я тебя не звал».
Не зная, на каком языке прозвучал вопрос, я на том же и ответил:
«А меня все зовут самозванцем».
«Это твоё имя», - усмехнувшись, прокомментировал Куря.
«Хм, а ты смелый, каган. Испугался, но виду не подаешь, даже пытаешься язвить. Приятно разговаривать с такими людьми».
«Ты тоже не трус. Явился ко мне в шатер, один, не испугавшись моих богатуров. Кстати, как тебе это удалось?»
«Всё настолько просто, что об этом не стоит рассказывать. Я пришёл к тебе, каган, по более важному вопросу».
«Давай-ка я зажгу факел, а то в темноте разговаривать с человеком по важному делу, не годится».
Я не стал возражать, хозяином здесь был он. К тому же, что с огнем, что без огня, мне было всё едино. Каган поджег факел, и шатер наполнился чадным дымом.
«Вижу, по одеждам ты рус, но по лицу смахиваешь на ромея, кто ж ты на самом деле? Я теряюсь в догадках о целях твоего появления здесь».
Старый вождь, действительно, был, смел и умен. Но более всего, он был любопытен. Он сразу смекнул, что к нему прибыл не простой посол и звать на помощь или махать саблей, которая находилась в его руке, бесполезно или преждевременно. Не стал он и чваниться перед незнакомцем, потому что мгновенно «прокачал» важность информации, которую он мог получить от меня.
Да, Куря по достоинству, владел ордой и, видимо, не зря выбрали, именно его, противником Святослава. Потому до сих пор и владел он его черепом.
Дав, как следует разглядеть себя, я начал говорить:
«Думаю, что не столь уж и важно, кто я на самом-то деле. Все мы когда-то были близкой родней. Сейчас важнее иное, грядут великие перемены на Руси, а какими они будут, зависит и от тебя, и твоего рода. По здравому разумению, а не по слабости, князь Ярополк подарил тебе и твоему роду эти доходные земли и выход к порогам Днепра. Если ты скажешь мне, что и ранее, без его дозволения, владел ими, я возражу и скажу, что ты лукавишь и понимаешь разницу между набегом и полноправным владением».
Куря, только коротко кивнул, а я продолжил:
«Сейчас князь Ярополк, в сложной ситуации. Против него ополчился его сводный брат, Владимир, рожденный от рабыни. Он умен, хитер, быстр, властолюбив и любвеобилен. Не пропустит ни одну смазливую девку или бабу, чьей бы она не была. Понимаю, для тебя, все, что я только что сказал, - это сплошные достоинства. Могу добавить, что он подл и жесток, почти идеальный князь, не в пример Ярополку, которого сами же кияне зовут бабьим «подкаблучником». Но...»
Я сделал паузу, чтобы Куря проникся мыслью, что все его достоинства сейчас померкнут перед его недостатками, и сказал:
«Но, главное его достоинство, как правителя, заключается в том, что он не держит слово. Даже поклявшись прилюдно, через какое-то время, Владимир, откажется ото всего».
Каган довольно долго молчал, обдумывая и выстраивая свою ответную речь, но, наконец, заговорил:
«По твоим словам, я понял, что ты знаешь о посещении моего становья, доверенными людьми Владимира. Конечно, они приезжали, чтобы уговорить меня выступить на его стороне, но я отказался. Тогда они попросили меня не выступать, хотя бы на стороне Ярополка, и я согласился.
Приезжали ко мне и от киевского князя Ярополка, принудить меня повести свою орду против Владимира. Я им ответил, что в родственную распрю ввязываться не стану, потому что обещал князю защищать границы Руси, а слово своё держу крепко.
А теперь скажу тебе, потому что ты приехал убедить меня принять сторону Киева. Ты не сможешь убедить меня, потому что я и так склонен поддержать Ярополка, и мне очень не нравятся правители, которые не держат своего слова. Но, увы, посол самозваный, я не в силах помочь князю. Поверь, мне трудно признаваться в этом, но я сам нахожусь сейчас, почти в том же положении, что и Ярополк. Все мои силы здесь, у меня слабые союзники, а враги, один сильнее другого. Пока я ещё каган, но, если я ввяжусь в свару братьев, то потеряю не только власть, но и свой род. И зачем тогда мне нужны эти земли? За последние два года у нас умерло от голода и болезней много женщин и детей. В постоянных сражениях, убито ещё больше мужчин. Есть и такие, которые ушли к моим врагам, но род жив и возродиться, если дать ему передышку. Расплодятся табуны, часть рода займется земледелием, мы породнимся с другими, женщины народят нам сыновей и лет через десять я, или мой старший сын, вновь будем непобедимы и опасны для своих врагов».
Я знал, что Куря не врет и понимал, что и здесь у меня полный «облом». Надо быть сумасшедшим, в его ситуации, чтобы ввязываться сейчас в «русские разборки».
«Спасибо, каган, за откровенность. Конечно, бросать своих людей в битву, равносильно самоубийству, а при невмешательстве, ещё есть шанс выжить и свершить задуманное. Только учти, если верх возьмет Владимир, то этот шанс станет зыбким и призрачным, к тому же, он тебе ничего не обещал».
«Не обещал, но это даже и к лучшему, не дает расслабляться».
«Кстати, хан Алкандар, был твоим человеком?»
«Скорее наоборот... Так это ты его уничтожил?»
«Разве я похож на сказочного багатура, которому под силу истребить отряд в тысячу сабель?»
«Да, похож», - ответил Куря.
Я не нашёлся, что сказать, только пожелал ему свершения его планов и, выйдя из шатра, проник в подпространство, откуда снял силовое поле вокруг шатра и «ступор» с охранников.
Моё перемещение было коротким. Через мгновение, я оказался на берегу Днепра, где собирался встретить хеландии со своими ребятами.
Корабли тихо и настороженно подходили на веслах к берегу, прикрывшись щитами. Рассветало, поэтому одинокую фигуру воина на судах заметили сразу. Секунд десять стояла тишина, слышался только шум нижнего порога, а, затем, из-за борта поднялась знакомая фигура Болека, и раздался его голос:
«Здорово, Учитель, а мы надеялись опередить ваши дракары!»
«Так оно и есть! Я встречаю вас один, остальные в Киеве».
«Что-нибудь случилось?» - послышался встревоженный голос Родомысла.
«Нет, нет, всё впорядке! – поспешил я успокоить всех. – Однако скрывать не стану, на Руси не спокойно, началась великая распря между Ярополком и Владимиром, Киевом и Новогородом».
Хеландии уткнулись носами в пологий песчаный берег, пригодный для вытягивания кораблей на сушу и постановки их на катки.
Катков, правда, не было, леса тоже. Надо было придумать, как такие суда перекинуть через пороги. Пока же, стало не до раздумий, потому что с хеландий посыпался народ, кинувшийся ко мне с объятиями. Пришлось «отбиваться», а то задушили бы и растоптали.
Слегка помятый, я всматривался в каждого из верных друзей и соратников. В первую очередь, в своих ребят.
Заматерели, настоящие зубры, да и остальные поглядывали орлами, даже бывшие ветераны-инвалиды ничуть не состарились, а как мореные дубы, пропитавшись влагой, стали крепкими, прочными, не поддающимися никакой червоточине.
Аристид, вообще, выглядел, как легендарный ахейский герой, этакий белокурый Одиссей в кожаных штанах и безрукавке, делающей его похожим на настоящего пирата. Впрочем, и тогда герои становились пиратами, а пираты – героями.
Я коротко доложил, что на противоположном берегу находятся печенеги, которые, скорее всего не нападут, но...
Воины поняли меня правильно, расположив хеландии бортами к высокому берегу, выставив охрану и наблюдателей. Выставили и фланговые дозоры. Только после этого разбили лагерь. Показавшиеся разъезды печенегов, быстро исчезли из вида. В тот день нас больше никто не беспокоил, что позволило и мне и ребятам рассказать о приключениях, которые произошли с момента нашего разделения по маршрутам.
Приятно удивил Юсуф, ставший нашим летописцем. Торжественно, под одобрительными взглядами десятков ветеранов отряда, он вручил мне фолиант, двухлетний труд историка и писателя. Аристид тоже преподнес сюрприз, продемонстрировав нововведение, - главную капитанскую книгу и три малых.
Я поинтересовался, где приобрели столько бумаги и кожи для книг. Юсуф смущенно ответил, что эти сокровища, почти совсем задаром, удалось достать у проплывавших мимо арабских купцов. У Юсуфа был настолько невинный вид, что все, сидевшие рядом, не выдержали и стали ржать, как лошади, пытаясь, что-то сказать, указывая на Юсуфа, но каждый раз, видя его физиономию, заходились в смехе ещё больше.
Наконец, Владимиру удалось сладить с собой, он утер слезы и пояснил, что перед самым Босфором и Дарданеллами, на хеландии, толи с дуру, толи с перепугу, напали шесть арабских судов, которые, конечно, круто поплатились за свою несдержанность.
Особенно досталось команде, на которой Юсуф, по ему одному ведомым признакам, учуял кожи и бумагу. Он рванулся в бой и стал рубить направо и налево всех, кто попадался ему на пути. Даже своим несколько раз пришлось шарахаться в стороны, чтобы не попасть под удары своего товарища.
Все захваченные суда, вместе с оставшимися в живых хозяевами и экипажами, были проданы в порту Синопа. Часть денег потратили на изготовление книг, которых теперь насчитывалось, аж, десять штук. Четыре из них использовали по назначению, а шесть поместили в запасники. Оставшуюся кожу и бумагу Юсуф хранил в специальных коробах, часто вытаскивал для проветривания, но исключительно внутри корабля, чтобы соленый морской воздух не попортил его сокровище.
За разговорами не заметили, как наступила ночь.
Утром я объяснил, что хеландии придется волочить вдоль берега, против течения, на вервях. Для этого, специально надо было отобрать команды, которые запрягутся в них. Ещё требовались команды, которые останутся на кораблях, чтобы следить за порогами и глубиной под килем и команды, которые останутся охранять суда, ожидающие своей очереди переброски за пороги.
По моим расчетам вся процедура с перемещением хеландий должна была занять по времени – два дня.
Конечно, я никому не сказал, что собираюсь приподнять корабли, чтобы они скользили над поверхностью Днепра. Однако за исключением этого, всё остальное должно было происходить по настоящему. Поэтому, заранее, были посланы люди, которые сделали промеры прибрежных глубин вдоль первых двух порогов. Сведения, полученные от промерщиков, обнадёживали. Глубины позволяли везде протаскивать хеландии, не задевая дна, правда, коридор глубин был очень узок, и опасность попасть на мель или камни, была вполне реальной.
Как я и рассчитывал, все семь порогов мы прошли за день, и к вечеру два корабля уже покачивались на якорях в спокойных водах реки. Путь, пройденный «бурлаками», составил, не много, не мало, одиннадцать километров. Команда в пятьдесят дружинников, которая шла для охраны двухсот своих товарищей, тянувших суда, расположилась на палубах хеландий, чтобы завтра с утра заступить на их охрану, пока остальные приволокут два других корабля.
Рано поутру, оставив охранение, мы вернулись назад. В этот момент, на противоположном берегу, появились печенеги. Это была сотня, которая использовалась каганом, на «мелкую рыбешку». Нам она, конечно, была не опасна, но действовала на нервы. Кто-то даже предложил пугануть их как следует, чтобы не глазели «на мученья наши». Однако я сразу оборвал это намерение, сказав, что они вправе наблюдать за нами, поскольку тот берег граница их земель.
Весь путь от первого порога, до последнего, сотня следовала параллельным курсом. Когда же мы заякорили притащенные суда, сотник, подняв вверх своё копьё, потряс им, и весь его отряд, с визгом и свистом развернулся и ускакал в степь.
На следующий день, погрузившись на корабли, воины взялись за весла и сильно стали выгребать против течения. При попутном ветре, медленном встречном потоке и распущенных парусах, грести стало не трудно, но скорость перемещения, все равно, оставляла желать лучшего, и была не более пяти узлов в час. Таким «макаром» до Киева пришлось бы добираться неделю, а то и более. Это меня не устраивало, потому что события под Киевом стали развиваться слишком быстро и не в пользу Ярополка. Могло статься, что через неделю его власть падет и киевский трон достанется Владимиру.
А случилось вот что. Волчий Хвост распорядился о месте встречи киевского ополчения со своей дружиной, но не углядели его разведчики викингов, которые шли не только по воде, но и посуху.
Те, кто пёр напролом, первыми и наткнулись на ополчение киян, которые беспечно топали к месту сбора. Эти лопухи, вместе с Блудом, не выставили даже дозорных, ну и, конечно, вляпались по самые «не балуйся».
На трёхтысячный отряд Блуда внезапно обрушились пятьсот отборных наемных скандинавов, которые направо и налево разили своими огромными секирами вконец растерявшихся горожан. Только случай спас отряд от полного истребления. Откуда ни возьмись, появилась сотня смолян, - это были лучшие воины дружины во главе с её воеводой Хорем.
Не раздумывая, Хорь развернул свою сотню в лаву и атаковал. Первым же ударом смоляне пропороли, сбили и растоптали полторы сотни викингов, которые успели собраться, чтобы сдержать нападавших. Но, затем, дружинники завязли, боясь растоптать и своих, чем не преминули воспользоваться опытные наемники. Численное преимущество было на их стороне, и, накинувшись со всех сторон на застывших конных, викинги стали одолевать.
Однако такой поворот битвы, отвлек наемников от избиения ополченцев, и дал возможность тем оторваться и немного придти в себя. Однако растерзанные и подавленные кияне уже ничем не могли помочь своим спасителям. Единственно правильное решение, которое принял Блуд, уводить горожан с места боя, как можно дальше, пока викинги полностью переключились на избиение смолян.
Несмотря на трёхкратное превосходство, изрубить сотню отважных и умелых воинов, не так-то просто. Наемникам понадобилось три часа, чтобы добиться победы над русинами. Потери с той и другой стороны были равными. Хорь пал одним из первых, но двум десяткам конных смолян удалось-таки прорваться сквозь ряды скандинавов. Правда, они были сильно изранены и их лошади тоже, поэтому пешие преследователи не отставали от них.
Я увидел, что с одного из убегавших свалился шлем и узнал в нем своего вятича, Онежко, зятя воеводы Хоря. Тот еле держался в седле, а его огромными прыжками нагонял рыжий детина, который был вместе с Олафом в Новогороде. Кстати, недалеко находился и сам Олаф, у которого на губах пенилась слюна берсерка. Это и предрешило мои последующие действия. До этого я, относительно спокойно наблюдавший за гибелью сотен киян, смертью Хоря и его смолян, не выдержал.
Неожиданно для самого себя я оказался напротив рыжего викинга, перегородив ему дорогу. Он сразу узнал меня, и радостно ощетинившись с глухим урчанием вурдалака, ринулся в бой. Я не стал церемониться, выбирать стиль и способ ведения боя, а, просто, пронизав пространство и время, срубил наемника и ринулся на Олафа. Тот находился уже в таком состоянии, что никто и ничто не могло его испугать. Поэтому, увидев меня, он даже не узнал, а просто почувствовал, что перед ним враг и попытался убить, но в последний момент враг пропал, а голова самого Олафа покатилась в кусты.
Увидев гибель своих товарищей, сразу несколько викингов напали на меня, но через секунду с ними было покончено. Однако желающих испытать себя со мной в бою не убавилось, и пришлось убивать, убивать, убивать...
Уже все, кто преследовал смолян, забыли о них, сосредоточившись только на моей персоне, поэтому дружинники благополучно добрались до леса и скрылись. Я же продолжил свою работу. Во мне не было той пожирающей ненависти, которую я когда-то испытал высоко в горах Кавказа. Сейчас я испытывал холодную ярость к врагу, который упорно пытался меня убить. Я бы даже ярости не испытывал, если бы эти уроды не заставляли меня убивать себя. Чтобы убавить её, принялся считать: один, два, три, четыре... двадцать четыре... сорок. Когда мой счет дошел до семидесяти восьми, враги закончились. В этот раз мой акинак вдоволь насытился кровью, а я - энергией убиенных. Но оставались ещё враги, которые не принимали участия в битве, но и не уходили, не убегали с поля сражения.
И я, в одиночку, попёр на оставшихся. Их было сто пятьдесят, сто шестьдесят человек, но мне на всё стало начхать, хотелось сражаться и убивать. Однако иного мнения, оказывается, придерживался предводитель отряда наемников. Он вышел вперед и поднял руку, давая понять, что желает переговоров, но желание убивать и сражаться пересилило, и я продолжал идти.
«Остановись, герой! Мы не хотим убивать тебя!»
«А я хочу убивать вас, - подумал я в ответ, - и первым убью тебя через секунду».
«Ты только что доказал, что достоин жить. Ты и твои товарищи».
«Какие ещё товарищи?» - мелькнула мысль, и я очнулся. Товарищей я почуял за своей спиной, метрах в тридцати. Коротко оглянувшись, я увидел Онежко и остальных, которые со смешанным чувством ужаса и восторга смотрели на меня, забыв о своих ранах и усталости.
«Заключим перемирие и похороним павших?! Мы славно сегодня позвенели оружием во имя Одина, теперь надо позаботиться и о тех, кто должен попасть в Вальхаллу».
Я медленно приходил в себя, во мне ещё не умерла жажда сражаться, но пропало желание убивать. Сзади подошли смоляне, Онежко произнес:
«Я должен привезти тело Хоря его дочери, мы должны проводить в последний путь своих товарищей. Соглашайся, Никита, хватит крови».
От его последних слов стало не по себе, поэтому, не глядя на вятича, молча кивнул, давая ему продолжить переговоры о перемирии.
Разговоры оказались не долгими, и, оставшиеся в живых, стали собирать тела своих мертвых соратников и друзей. Викинги подобрали всех своих, поинтересовавшись у меня о голове Олафа, смоляне сложили тела своих погибших. Отдельно, для дальней дороги, было приготовлено тело Хоря. Только до ополченцев никому не было дела, поэтому сотни их мертвых тел, так и остались лежать под открытым небом.
Вечером вспыхнули два больших костра, - это возносились в Ирей и Вальхаллу те, о ком после смерти позаботились их товарищи. Я всё это время сидел и наблюдал, не принимая участия в похоронных командах. Даже не наблюдал, а думал, что не так давно мне бы и в голову не пришло сражаться и убивать, а сейчас это стало уже привычным, даже приносило удовлетворение. Я вспомнил Перуна, который сейчас, наверное, упивался кровью тех, кого я убил, а его плащ, сотканный из кожи погибших воинов, верно, сильно удлинился всего за один день.
Пришло понимание и того, что мне теперь всегда будет одиноко, потому что моё превосходство станет пугать, даже самых близких людей, особенно, в том далеком, моем, мире. Я осознал, что моё одиночество продлится до тех пор, пока кто-нибудь не достигнет тех же самых вершин. Или пока я сам не подтяну до своего уровня кого-нибудь, кто станет понимать, что знания и сверхвозможности, - это не благо, а крест, и для того, кто ими обладает, и для окружающих.
Посмотрев, как догорают крады смолян и викингов, я произнес:
«Онежко, и вы доблестные вои, забирайте тело Хоря и уходите в темноте, я вас прикрою. Сейчас они не замышляют ничего дурного, но поутру, кто знает...»
Дружинники послушались меня беспрекословно, собрались и ушли, а я окрест окинул взглядом местность. Не было засад, не было движения, всё спало, чтоб проснуться и возрадоваться дню новому.
Но в моей душе радость не проснулась и с рассветом. Викинги, увидев меня одного, не удивились и не обрадовались. Их предводитель снова подошёл ко мне для переговоров, но я не дал сказать ему и слова.
«Уходите, я вас не трону, не заставляйте меня перебить вас всех, хоронить уже будет некому. Когда вы уйдете, я позабочусь о киянах, кого похороню по христиански, кого предам огню. Я знаю, вам следует спешить, но счастья и богатства вы не найдете в Киеве, Владимир вас обманет».
«Послушай, кто ты? Уж не сам ли Локки, иль он в тебя вселился?»
«Не гадай, твой Локки поселяется в берсерках, а для меня и сотня таковых, что лист стряхнуть с плеча. Ты видел все своими глазами. Уходите, вы мне мешаете».
Викинги ушли, не оглядываясь, словно от этого зависело их будущее. Я же медленно стал обходить тела ополченцев. Христиан, у всех на груди я нашел крестики, оказалось не много, сто тридцать семь человек, остальные, - пятьсот шестьдесят девять, по всей видимости, придерживались старой веры.
Первых я похоронил в братской могиле, вторых, навалив лесин, сжег на пяти огромных кострах. Затем, вошёл в лес и перенесся на хеландию Родомысла.
Там уже начинали беспокоиться, но с моим возвращением, все занялись привычными делами. Только Родомысл заметил мой хмурый мордель и подошёл узнать, что случилось. Я рассказал ему все, не скрываясь.
«И ты один убил восемьдесят викингов?»
Я кивнул.
«И после этого ты переживаешь?»
Я кивнул.
«А ты помнишь, Учитель, рассказ Борислава о мастере, который изрубил тридцать нурманов. Думаю, что он совсем не переживал по этому поводу. Мало того, что он проявил чудесное владение мечом, благодаря нему, остались живы десятки беззащитных людей».
«Вот видишь! Там он защищал беззащитных, а я вмешался в сражение воинов, зная заранее результат своего вмешательства. Это похоже на чистое убийство, преднамеренное».
«Значит, ты стыдишься того, что спас остатки смолян?»
«Нет, ты не понял. Мне стыдно, что я убивал людей, зная, что победа за мной».
«А когда викинги использовали момент внезапности, когда они по три на одного набросились на смолян, разве они не знали заранее о том, что победят?»
«Знали, но никто из них не знал, в отдельности, останется он жив в этом бою или нет».
«А почему ты так уверен, что тебе когда-нибудь не встретиться человек равный по силам? Кстати, их нападение на ополченцев было равноценным твоему на них самих. Так почему я должен жалеть нурманов? И почему ты должен мучиться из-за того, что избавил мир от таких плохих людей?»
Немного пораскинув мозгами, я нашел доводы моего ученика не лишенными основания и решил успокоиться. Так и сделал. Лег на палубу, расслабился и «выпал».
«Да, парень, тебе осталось совсем немного, один шажочек и ты уже никогда не сможешь вернуться к себе самому», - раздался уже знакомый голос.
«Здоровеньки буллы, Кровавый! Никогда не говори никогда!»
«Ба, какие умные фразы! Эдак, ты и в философию ударишься, и что ж тогда нам сирым делать-то?»
«Во-первых, сидеть, раскрывши рот и слушать умных людей. Во-вторых, бабушка надвое говорила по поводу последних шажков. И в третьих, ты не сирый, а черно-красный. К тому же, став тем, кем ты хочешь меня увидеть, я все равно не достанусь тебе, не достанусь и твоему сопернику Кощею...»
«О, какая осведомленность! Может, ты и ещё что-нибудь знаешь?»
«Ящер, вот кто ждёт моего превращения. Ему и только ему достанется Черный Волот, а вы с Кощеем останетесь с носом».
При упоминании Ящера, Перун вздрогнул, но быстро собрался.
«Шалишь, Идущий, мы тоже не лыком шиты! Это ещё посмотрим, кто окажется удачливее».
«Брось, не хорохорься, ты дрожишь при одном упоминании его имени, а при его виде ты в штаны наложишь».
«Не хами, Никита! Ты с Богом разговариваешь!»
«Мне Боги не указ, понял, - сдерживая ярость, тихо произнес я. – Для меня нет сейчас указчиков, вообще. Я могу погибнуть, могу и разнести здесь всё к той матери, но не ты, Перун, тот, кто станет мне указывать, как поступить».
Кровавый от моих слов кривил свою рожу, белел и краснел, но не смел, не мог и боялся, что-либо предпринять против меня.
«Что, Бог Войны, уже слабо тебе перебрасывать меня с места на место? Ты сейчас даже пальцем пошевелить не можешь, да нет, чтой-то я говорю, даже извилиной в своем мозгу не можешь управлять, потому что я так хочу. Но я не стану бахвалиться перед тобой своей мощью, мне этого не нужно. Уходи Перун и больше не появляйся, даже в астрале, иначе я тебе ничего не гарантирую. Кстати, увидишь своего соперника, ему тоже скажи, чтобы под ногами у меня не путался, потому что он мне тоже уже не страшен».
«Но тогда ты останешься один на один с этим чудовищем. И пока никому ещё из смертных не удавалось противостоять ему».
«Добавь туда же ещё и множество бессмертных. Но ведь есть же и такие, которые ему не по зубам. Ящер не всесилен и не всемогущ, и я постараюсь это доказать».
«Попутного тебе ветра, Идущий» - донесся до меня удаляющийся голос Перуна.
Однако я почувствовал присутствие иной силы, не враждебной, но такой, что пригибает и расплющивает. Я подумал, что на сцену вышли основные игроки, но ошибся. В астрале появились проекции персонажей, которые проявили простое любопытство. Я даже не понял кто они такие, потому что, заглянув в около земной астрал, как в соседнюю комнату, на громкие споры, и убедившись, что до драки дело не дошло, тут же прикрыли за собой двери.
Их появление длилось мгновение, но произвело на меня сильное впечатление по двум причинам: своей мощью и... Я даже не знаю, как выразить словами то, что я почувствовал.
Можно назвать это безразличием или холодным любопытством, но это всё звучит очень по человечески, что могло относиться к Роду, к Ящеру, к Велесу или Макоши, о которых я достаточно узнал, общаясь с Духом Тибета, а здесь ничего человеческого не присутствовало. Был холод и мрак космоса, и бесконечный, безвременной «пофигизм». Я мог поклясться, что не сталкивался с такими существами, явлениями, субстанциями, цивилизациями? Мало того, я даже представить себе не мог, что такое существует!
Может, на шум заглянул космический разум, эдакий сгусток энергии? Или сразу несколько сгустков? Фантастика, да и только! Хотя, всё, что со мной происходило последние три года, разве не было фантастикой!
Впрочем, особо долго размышлять над таким событием, мне не дали, а сильным пинком вышвырнули из астрала. Вылетая из него, я знал, что удостоился внимания самого Сварога!
«Пробудился» я, несмотря на все перипетии, в хорошем настроении. Как же, удостоился! Затем, рассмеялся над самим собой, - надо же, насколько натура человеческая парадоксальна, жаждет свободы, независимости, но млеет даже от пинков властьпридержащих.
Неужели холуйство во мне настолько укоренилось, что, став, практически вровень, с самыми самыми, приятно ощущать их «обостренное» внимание?!
Правда, хотелось воспринимать произошедшее, как дружеское участие, помощь, если хотите, молодому и неопытному сподвижнику, соратнику, способному ученику, и продолжателю, от опытного и умудренного Учителя. Просто времени не было объяснять, что грозит опасность и надо бежать, а не раздумывать.
Пока я «отсутствовал», ничего существенного на хеландиях не произошло. Корабли шли ходко и, прикинув «глазом» расстояние, я понял, что через два дня они достигнут Роденя, а ещё через день и Киева. Заглянул и на дракары, - всё пока было спокойно. Однако меня насторожило отсутствие на них Мстислава, Кувалды, Добронрава, Птаха, Вольги и Ратибора. Я кинулся разыскивать их по домам. Там их тоже не было, не было и коней. На месте не оказалось Ярополка и Ватажки. Тогда я метнулся за городские стены, в направлении Белгорода и увидел, что войска киевского князя встретились с новгородцами и викингами Владимира, и готовятся к битве. Князя с Ватажкой и Никосом и ребят я отыскал быстро. Все они стояли во главе охранной сотни Ярополка и молча наблюдали, как строится противник, хмурились, изредка поглядывали на Волчьего Хвоста, который уверенно распоряжался подчиненными ему войсками.
На глаз, силы и той, и другой стороны были равны, да и вооружение было одинаковым. В армии Владимира выделялись викинги, в армии Ярополка, его конная дружина. При равенстве сил всё решало умение воеводы и воинский дух войска. История, известная мне, похоже, повторялась. Чтобы убедиться в этом, осталось дождаться результата сражения.
Что битва будет кровавой, сомневаться не приходилось, потому что над полем предстоящего сражения, уже появился Перун. На его лице блуждала кровожадная ухмылка, в предвкушении крупной поживы.
Я оценил численность каждой из сторон в тысяч семь воинов, из которых по полторы тысячи, составляли отборные вояки. Но сегодня не они решали исход битвы, всё должно было решить ополчение. «Глазом», даже снабженным микрофоном, трудно оценить моральный дух людей, не говоря уже о мыслях, с которыми каждый, будь то новгородец или киянин, пришёл сюда сражаться. В принципе идея, и у тех, и у других присутствовала. Новгородцы пришли наказать киян и их князя за обиды и притеснения, которые те им чинили, не давая чистого выхода к Византии. У киян тоже была причина, чтобы подраться и проучить зарвавшихся словен, чудинов и мерю, осмелившихся прийти с оружием в руках на их исконные земли. Но существовала и ещё причина, которая перевешивала первые. И те, и другие пришли со своими князьями, новгородцы, - поставить нового, кияне, - отстоять права старшего, законного. А вот кто к кому испытывает больше симпатии и верности, здесь и сейчас, я сказать затруднялся. Я ещё не мог на таком расстоянии проникать в головы стольких масс народа, не хватало умения и сил.
Я позвал Родомысла и Юсуфа и сказал, что вижу, как сходятся для битвы войска Ярополка и Владимира. Услышав это, Родомысл охнул: «Не успели! А ребята?»
«Все там», - сквозь зубы ответил я. А у самого в мозгу крутилось, - Как же так всё быстро произошло? Только вчера я сам убивал викингов, а сегодня уже мои парни рискуют своими жизнями за Ярополка. Зачем они ввязались в эту смертельную свару?»
И сам же себя одернул:
«А как же иначе, они воины, их отцы первые люди в Киеве, на службе у Ярополка. Они не смогли остаться в стороне. У Мстислава два брата в старшей дружине князя. Вот и Родомысл стоит рядом и переживает, что опоздал к сражению. И я бы не стал запрещать, потому что в этом случае каждый воин решал сам, сражаться или нет, и на чьей стороне».
Продолжая наблюдать за тем, как противники стали сходиться, я сказал Родомыслу:
«Возможно, я в какой-то момент исчезну, если придет необходимость вмешаться, не беспокойся и объясни Юсуфу и остальным, что иногда со мной такое происходит. Скажешь, что этому я научился у Симеона-мага».
«Хорошо, Учитель! А, что ты сейчас видишь?»
«Вижу, как в бой вступили стрелки. И с той, и с другой стороны летят стрелы, но вяло и не точно. Так себе воины, наши смерды на заставе уже положили бы их всех и принялись за главные силы. А, вот, в бой ринулись викинги, а Волчий Хвост бросил против них киевскую дружину. Сошлись, рубятся, лихо. Первые ряды викингов смяты и опрокинуты, но... Нет, даже дружине с ходу не прорубиться сквозь ряды берсерков. Много, много крови! Так двинулись крылья ополченцев, центр стоит на месте. Крылья сошлись, ударили в копья, в щиты, начали рубиться. Вот, наконец, двинулись и центральные полки. Не понятно, что происходит на левом крыле... Ага, теперь все рубятся, и на крыльях, и в центре. Но, что-то происходит на левом крыле... У Волчьего Хвоста в запасе две сотни конных, правильно, придерживай до последнего, у Владимира тоже есть резерв.
Черт, что же происходит на левом... Всё левое крыло киян отступает, бросай резерв, воевода, иначе отступление превратится в бегство, тогда уже их не остановишь. Воевода!
Молодец, вовремя. А как дела там, у дружинников с викингами? Завязли. И у тех, и у других большие потери, но никто не собирается уступать. Ярополк вводи в бой сотню, переламывай викингов, только ты ещё сможешь спасти киян от поражения. Медлит, медлит князь, а Владимир уже бросил на левое крыло свой резерв. Ну, князь, прояви дерзость и решительность, напади на викингов, сомни их свежей сотней, опрокинь правое крыло новогородцев, пока ещё держится твоё левое крыло. Правильно Ватажка, объясни ему, что сейчас решается его судьба и участь народившейся Руси. Ну же, Ярополк!
Да, князь, нерешительность всегда была твоим слабым местом.
Всё, Родомысл, левый фланг киян отступает... Уже бежит! Владимир победил. Поздно, Ярополк, куда ты повел свою сотню, опомнись, князь!»
Я увидел, что сотня рванула за своим предводителем на левое крыло, спасая киевских ополченцев от истребления. Я понял, что Ярополк устремился на Владимира, чтобы встретиться с ним в поединке, но дело было в том, что сам Владимир уже вышел из битвы. Порыв Великого Князя оборачивался для него и моих ребят, самопожертвованием, но ради чего? Во имя его нерешительности? Такого я допустить не мог.
Я проявился на левом крыле киевлян, точно перед конем, потерявшим всадника, и успел схватить его под уздцы. Прихватил его так крепко, что он не шелохнулся. Вскочил на него и врезал по бокам с такой силой, что бедное животное вздыбилось от боли и рвануло со злости на людей в гущу сражения. На коне я держался только ногами, посылая издалека стрелу за стрелой. Я прекрасно разбирал, где свои и чужие, и мои стрелы все нашли свою цель. Но колчан быстро опустел, поэтому, выхватив свои мечи, врубился в конные ряды врагов.
Почувствовав первую кровь, мой акинак возликовал, и загуляла сила.
Не так далеко рубились, оставшиеся в живых, воевода и полсотни его дружинников. С другой стороны большую часть дружины Владимира, атаковала сотня Ярополка.
Завидев князя, многие витязи противника решили попытать счастья добыть его голову. Но первые охотники мгновенно пали под ударами Ватажки, Никоса и моих ребят. Эта восьмерка настолько надежно прикрыла Ярополка, что остальным приходилось немного скучать. Правда, длилось это не долго. На каждого из охраны князя, приходилось по четыре дружинника Владимира.
Правда, я немного уменьшил это соотношение и пробился к воеводе.
«Там князь, пробиваемся к нему и выводим его из боя!»
Волчий Хвост услышал меня и, отразив очередной удар, кивнул, что понял. Тогда я, чтобы дать ему возможность собрать кулак для прорыва, из оставшихся дружинников, стал так яростно и быстро уничтожать владимирских воев, что на какое-то время образовалось чистое пространство от всадников врага. Метались только десятки лошадей, заслоняя от тех, кто стремился нас уничтожить.
Это дало возможность воеводе собрать тридцать дружинников, перестроиться клином и ринуться на помощь Ярополку. Наша атака была стремительной и неожиданной и пришлась в спины, нападавших на князя. Мы сильно проредили число атакующих, а я, подскочив к нему, молча и яростно развернул его коня и так влепил тому по бабкам, что тот, не раздумывая, в момент вынес Ярополка из боя. Увидев мои действия, Ватажка бросился за князем, мои ребята тоже развернули коней и стали выходить вместе с сотней из сражения. Воевода последовал их примеру, и только… Никос не повернул назад.
Я понял, что случилась беда, а, подскакав к нему, убедился, что прав. Доспехи его были порублены в нескольких местах, сильно кровоточили раны, он уже не мог сопротивляться и даже спасаться бегством, ослабев от потери крови.
Подхватив под уздцы его коня, я стал выбираться вслед воеводе. Но сделать это оказалось не так просто, потому что нас атаковали сразу трое врагов. Пришлось прикрывать Никоса, отражая нападение. Так я проделал несколько раз, пока Волчий Хвост не прислал мне на помощь двух воев, которые и вывезли обеспамятевшего Никоса, пока я разбирался с настырными преследователями.
В отличие от левого крыла, центр и правое крыло сражались стойко, но, понимая, что могут оказаться под ударом с фланга, стали медленно отступать, сильно огрызаясь. Их отступление не переросло в бегство, но показало, что сегодня киевляне потерпели поражение.
Потери с обеих сторон оказались большими, поэтому воеводы Владимира остановили новгородцев, что дало возможность киевлянам разорвать дистанцию с противником и более менее достойно вернуться в свой лагерь. Дружина князя нанесла огромный урон наемникам-нурманам, перебив, почти всех берсерков, но и сама сильно поредела. Наступил вечер, и, заключив перемирие, в поле вышли похоронные команды. Полночи пылали погребальные костры, хоронили в братских могилах христиан.
Владимир готовился к завтрашнему сражению, понимая, что теперь имеет превосходство, и в численности, и в том, что его новгородцы окрылены сегодняшней победой.
В стане киевлян царило уныние, потому что многие недосчитались своих друзей и родных. В шатре князя шёл военный совет, принимать завтра сражение или скрытно уйти и запереться в городе. Волчий Хвост ратовал, конечно, за бой, Блуд помалкивал, отмалчивались и остальные. Ярополк решил битву не возобновлять. Под утро, всё войско должно было сняться и спешно скрыться за городскими стенами.
За всё время боя мне не удалось перекинуться даже парой фраз с кем-нибудь из ребят. Не удалось сделать этого и после, потому что они охраняли шатер князя, а я старался вернуть к жизни Никоса, который умер, как только его сняли с коня. Я подскочил к его телу минуты через четыре после того, как его сердце остановилось, но оказалось, что его мозг перестал получать кровь значительно раньше.
Воскрешение не состоялось. Я похоронил Никоса отдельно, на холмике под березой, завернув его тело в свой плащ с бархатистой подстежкой. Земля ему досталась мягкая и сухая.
Сварганил и подобие креста.
Итак, начались потери хорошо знакомых и близких мне людей, Никос оказался первым, но я чувствовал, что он не последний.
За ночь я успел слетать и предупредить всех на хеландиях, что в Киев сейчас соваться не след. Пообещал, что о родных позабочусь, и велел, чтобы меня ждали у Роденя во все оружие. Предупредил и настоял, чтобы лагерь у города был оборудован по всем законам войны, потому что в округе бродят крупные шайки наемных нурман, которым не важно кто и за кого. У них свои цели и задачи, они убивают и грабят, грабят и убивают.
Только Аристид отнесся к моим предупреждениям со всей серьезностью. Ребятам было не до моих наставлений, они всеми своими мыслями находились в Киеве, рядом с отцами и матерями. Поэтому я при всех отдал приказ, что за старшего, в моё отсутствие, остается Аристид, и не подчинение ему будет караться смертью.
Через два часа, убедившись в исполнении моего приказа, вернулся на дракары, где Тимор, Чандраванди с Бориславом, Мирославом, Богумилом и Венедом изготовились к войне. Увидев меня, многие вздохнули с облегчением, но я их не стал успокаивать, наоборот, предупредил, чтобы отошли на середину Днепра, а на берегу оставили только две лодки под усиленной охраной.
Повелел заложить огненные шары и держать самострелы на изготовке, а также удвоить дозоры и охрану. Здесь я нашел полное понимание и успокоенным вернулся в лагерь Ярополка, который уже начал сниматься и перекочевывать в Киев.
Только под утро, мне удалось увидеть своих ребят и Ватажку, которые продолжали охранять князя. Я не стал заходить в шатер к Ярополку, хотя мог бы свободно пройти и набить ему морду за нерешительность и глупую браваду. Я подошёл к ребятам и сказал им, чтобы они немедленно уходили и позаботились о своих родных. Я объяснил, что их семьи ждут на дракарах, где те будут в безопасности, потому что в Киеве не надежно. Когда же Добронрав попытался мне возразить, я наорал на него, обозвав мальчишкой и недоумком, и пообещал отхлестать всех плетьми, если они промедлят, хотя бы минуту.
Парни не шелохнулись, а до меня дошло, что я своим поведением унижаю их. Ватажка тоже смотрел на меня с удивлением и укоризной. Тогда я взял себя в руки и успокоился. И командирским голосом объяснил, что все они, пока, являются сотниками моей дружины, а не княжеской. И, что в данный момент, их можно считать дезертирами, которые в военную годину бросили своих товарищей по оружию. Мало того, они не выполнили мой приказ об обеспечении безопасности своих родных, чтобы не сковывать себя думами о них.
На этот раз меня поддержал и Ватажка, сказав, что они не смогут полноценно отдаться сражению, если их мысли постоянно будут заняты судьбой своих близких.
Тогда я повернулся к Ватажке и заявил ему, что все сражения князей, уже закончены и не пристало витязям, принесшим клятву верности одним, бросать своих воев и сломя голову кидаться в чужую битву, не поставив в известность своего предводителя.
Покорившись логике, но в обиде на меня, парни покинули лагерь. Я искоса посмотрел на Ватажку и заметил, что тот как-то по-новому воспринимает меня. Тогда я повернулся к нему и спросил:
«Что, осуждаешь?»
«Да нет, - сразу же ответил он, - Просто не ожидал, что они так тебе дороги».
«Я сам от себя не ожидал такого. Сколько раз приходилось биться бок о бок с ними, но никогда я не чувствовал такую опасность для моих учеников. А я их всех выпестовал, создал, именно для такого момента, но теперь понимаю, что бросить своих парней в княжескую мясорубку, свыше моих сил! Они стали мне сыновьями, и я не могу пожертвовать ими ради Ярополка, несмотря на моё расположение к нему.
Это чувство родилось вчера, в момент сражения, когда князь, благодаря своей нерешительности, проиграл битву. Я знаю, ты говорил ему, убеждал его ударить на нурманов, переломить именно там исход сражения, но Ярополк не послушал и бросился в бой, подставляя себя и всех своих дружинников, потому что его помощь уже ничего не могла решить.
Вот тогда во мне и родился страх, нет, не за себя, за своих учеников, которые ещё не всё понимают в этой жизни, которые не осознали, когда и за кого можно погибнуть. Казалось, что я обучил их всему, но так только казалось. Я не научил их самому главному, жизненным приоритетам. Ах, да, тебе это слово не знакомо, проще сказать, что есть истинные цели в жизни».
«А, что есть истинная цель, Никита?»
«Это сама жизнь, Ватажка! Это твоя жизнь, жизнь твоих родных, твоих настоящих друзей. Это любовь к женщине, любовь к своим детям. Но уж, если так случается, что приходится выбирать, погибнуть или победить, то следует понять, ради чего или кого?»
«Значит, ты считаешь, что отдавать свою жизнь за князя, не стоит?»
«Да, Ватажка, я так считаю. Несмотря на то, что я на стороне Ярополка, я не соглашусь жертвовать собой, ради него».
«А ради ребят?»
«Да, не сомневайся! Ради каждого в отдельности и ради всех, - скопом. Ради Тимора и Аристида, ради Борислава и его братьев, ради тебя, Ватажка и ради своего брата, Анестиса и его семьи. Я не Бог, друг мой, я не научился ещё воскрешать мертвых, я не вездесущ, поэтому я боюсь, что меня не окажется рядом в нужную минуту, а когда я поспею, моя помощь окажется уже не нужной. Я не смог помочь Никосу, как не пытался, потому что опоздал, всего ничего, но этого хватило, чтобы Марена забрала его в свои чертоги».
«Он же, был христианин!»
«Какая хрен, разница, Ватажка, кем он был?! Важно то, что его уже нет! А я, я, я, ничего не смог сделать, чтобы спасти его!» - крик мой всполошил воинов, привел в замешательство Ватажку, заставил князя выйти из шатра, где он слушал мои откровения.
При его появлении Ватажка вскочил и поклонился, я же остался сидеть, словно не замечая появление Ярополка. Вся сотня застыла в ожидании распоряжений, однако князь не спешил, он подошёл ко мне и сказал:
«Я всё слышал, Никита. Я знаю, что ты не скрывал своих мыслей и говорил то, что ты думаешь и чувствуешь открыто. Мне жаль, что я не принадлежу к тем избранным, ради которых ты можешь отдать свою жизнь. Впрочем, я ни от кого не требую этого, тем более от тех, кто не приносил мне присягу в верности. Но у нас так уж заведено, что муж, давший слово, обязан его держать, иначе он обесчестит себя, своих родных и потомков. Знаю, что среди иных многих народов уже нет такой традиции, но на Руси она существует. Я не волен отменить закон чести, потому что не мне отменять то, что существует века и тысячелетия. Твои ученики и друзья дороги тебе, но они не твоя собственность, они не твои рабы, поэтому ты не вправе навязывать им свою волю».
«Да, Ярополк, я понимаю, но я постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы они в этой сваре уцелели. Мне, по большому счету, наплевать на власть, свою личную и твою, но мне бесконечно дороги мои единомышленники и друзья. Я уверен в одном, что власть призрачна и тяжка для любого умного и порядочного человека. Она гнетет и тебя, но такова твоя доля от рождения, которую тебе не позволяют менять. Мало того, если бы ты, сейчас, отказался бы от своих прав на Киевский стол, Владимир все равно умертвил бы тебя, не желая иметь даже призрачного соперника. Потому что твой сводный брат, - законченный мерзавец. Но в том-то и парадокс, что в силу своей мерзости, он имеет больше прав на княжение! Ты, понимаешь, о чем я говорю?»
«К сожалению, да, Никита, понимаю. Этим самым пониманием и объясняется моя нерешительность в битве. Мне показалось, что я не вправе вмешиваться в провидение, что это не моё сражение. Моё, - немного впереди».
«Но не затем же ты бросился в бой на левое крыло?»
«Конечно, нет! Просто я не смог остаться в стороне, когда на моих глазах стали резать киян. Я поступил так, как поступил бы любой на моем месте, стал спасать жизни моих подданных и соплеменников».
«Поверь мне, Ярополк, что ни один настоящий князь, или каган, или воевода, не поступил бы так. Твой бы отец бросил сотню туда, куда тебе советовал Ватажка. Так бы поступили и твой дед, Игорь и Олег Вещий, и прадед Рюрик, и Владимир.
Ты же кинулся спасать людей, чисто по-человечески, туда, где в этом больше всего нуждались, но вопреки мышлению полководца, стремящегося к победе любой ценой».
«А ты слышал о Пирровой победе, Никита?»
«Да, Ярополк, именно о таких, как Пирр я и говорил. Твой противник, именно таков, он пожертвует всеми, но добьётся своего. У тебя же присутствует совесть, поэтому ты обречен».
«Значит, ты меня уже приговорил к смерти?»
«Не я, просто таков твой путь. Родившись старшим, чтобы править, боги забыли обделить тебя совестью, и, тем самым, обрекли на погибель. Даже Сфенальд не смог переломить тебя! Смог уговорить, обмануть, настоять, но не переубедить. Ведь ты до сих пор считаешь себя убийцей Олега, так?»
«А, разве нет?»
«И да, и нет. Я не могу ответить однозначно. Олег погиб в бою, ты его, лично, не убивал, не подсылал убийц, не давал указаний умертвить брата. Но ты винишь себя в его гибели.
Кстати, об этом хорошо известно Владимиру, который распустил слухи о тебе, как о братоубийце. Ты знаешь. И все задумались, а и, правда, Олег погиб, потому что Ярополк послал дружину наказать Олега за строптивость и отказ платить дани-выходы. Но ты, зная об этом, не сделал ничего, чтобы развеять эти слухи, потому что сам считаешь, что так и было. И кияне поверили, князь молчит, значит, Владимир говорит правду.
А другой бы, на твоем месте, повернул бы всё так, что будто не ты, а Владимир подослал убийц к Олегу, а, затем, испугавшись содеянного, скрылся от правосудия».
«Но это же навет!»
«Когда это исходит из уст купца, ремесленника, смерда, - это навет, когда же такая большая ложь распространяется от имени государя, - это становится истиной и записывается в анналах».
«Я так не могу и не хочу!» - прошептал Ярополк.
«Поэтому близкие тебе люди, уважают Ярополка-человека, но видят слабость Ярополка-князя».
«Пусть так, пусть я погибну, но не предам самого себя!»
«Ты волен поступать, как заблагорассудится, но я не хочу, чтобы мои друзья погибли во имя твоей чести, князь».
«Если нам и суждено погибнуть, то мы погибнем во имя своей чести, Никита», - произнес спокойно Ватажка.
Ярополк гордо вскинул голову, а я повернулся к своему другу и ответил:
«Я приложу все свои силы и способности, Ватажка, и постараюсь, чтобы с моими друзьями подобного не случилось, ни во имя чести Великого Князя, ни во имя их личной. Ты, извини меня, но я сделаю по-своему, вопреки вашим понятиям, соотносясь только со своими».
Попрощавшись с князем коротким кивком, подошёл к Ватажке, крепко обнял его и, не оглядываясь, скрылся из виду.
Материализовался уже в Киеве, в районе Подола. Я был в ярости, и на Ярополка, и на себя самого. Казалось, попадись мне сейчас кто-нибудь из той братии, которая заслала меня сюда, удавил бы собственными руками. Свербила мысль:
«Ну почему, почему я не смог объяснить, убедить тех, кому сочувствую, тех, кто мне дорог, что нельзя покоряться провидению, нельзя всё и вся подчинять совести и чести.
С бессовестными и бесчестными следует обходиться так, как они того заслуживают, а не моргать глазами и принимать своё бездействие за провидение. Конечно, можно принять позицию Ватажки, «дал слово, - крепись», но и то с большой оговоркой.
Князь-то, тоже давал слово своим дружинникам вести их к расцвету и победам. Но, поскольку он уже не способен побеждать, и по христианским обычаям, покорился судьбе, выходит, и дружина не обязана держать своё слово и вместе с ним плыть по течению в тартарары.
Хорошо, положим, что у Ватажки есть веские причины твердо держать сторону Киевского князя. Одно то, что он знает цену Владимиру и не приемлет его, не то что, как государя, но и как мужа, уже определяет его позицию. Но, а этим-то мальчишкам, что надо? Владимира они не знают, Ярополка тоже, ему не присягали, ничем с ним не связаны...
Вот как, как же ничем не связаны? А их отцы, братья? Кровные узы, родовые обязательства.
К черту родовые обязательства, мало ли что ль примеров, когда бояре отъезжали от своего князя к другому. Отец Мстислава поменял же хозяина! Так почему сейчас они не желают присягнуть новому? Тем более, Владимир тоже Святославич. Что их удерживает или пугает в претенденте на трон? Его характер, - ерунда!
Его происхождение! Сын рабыни, - вот ключ к разгадке. Родовитая спесивость не позволяет им самим признать во Владимире князя. А новгородцам на это наплевать, они даже рады утереть нос гордецам из Киева. Потому, и в ремесленных, и в торговых местах Киева нет однозначного отрицания робича. Они знают, что их-то Владимир не тронет, а бояре понимают, что сын рабыни будет мстить им за свои детские унижения.
Вот в чем «собака-то порылась», но при чем здесь мои парни? Они-то к обидам Владимира не имеют никакого отношения! Почему эти талантливые и умнейшие молодые люди должны отвечать за своих отцов?
Не допущу. Если надо, то порешу всех здесь, кто станет на моем пути, но не дам пропасть росткам моей парадигмы, которая должна преобразовать этот дикий и необузданный мир.
С этими мыслями я переместился на дракары и предупредил, что через какое-то время следует ожидать прибытия ребят с их семьями, которых спешно надо отправить в Родень. Борислава и братьев отрядил за родственниками Родомысла, Болека, Рогдая и Владимира, наказав доставить их обязательно. Сам занялся наблюдением, выискивая в предрассветных сумерках отряды викингов и новгородцев, которые, наверняка, были отправлены Владимиром с целью перехвата гонцов и мелких отрядов киевлян, спешащих за подмогой.
Действительно, в округе мой «глаз» то и дело натыкался на людей с оружием, но понять, кто есть, кто было трудно. Выделялись нурманы, которые двумя отрядами, по сотни в лице, направлялись к Остеру. Новгородцев же от киевлян отличить было невозможно, а прислушиваться к каждому слову, не хватало времени. Единственное, что удалось приметить, так это чёткую направленность одних и метания других. По этому признаку я предположил, что необходимо проследить за, хотя бы одним, отрядом, который четко знал куда направляется.
Зависнув над таким, я услышал разговор, который привел меня в уныние и расстройство.
«Слышь, Панас, а чавой-то мы топаем на Вышгород, когда Велемир говорил, сам слыхал, что в Киеве нам готовы открыть ворота».
«Потому и топаем, шоб никто из ентого Киева сбечь не смог. Владимир на Остер, послал нурманов, а нас на Вышгород, другие отряды перекроють дороги к Роденю, вот и будет тогда каюк всем болярам и их князю, когда наши люди откроють ворота киевские. Побегуть они, а бечь-то, некуда!»
«Да, хитер, Владимир-то! А как он с нами запросто поговорил, будто с ровней, какой. Хорошего князя сажаем в Киеве, вот только, без боляр-то он не сдюжит».
«А он своих боляр уже поставил, тот же Велемир, если ему башку не проломят».
«Иди ты! Велемир и болярин, ну дяла! Эдак и ты, Панас, глядишь, туды же взберёсси».
«А што! Чем я хуже Велемира, али рожей не вышел?»
«Вышел, вышел! Рожа, што надо, щёки, вон, из-за спины видать, да и пузцо сытинькое. Быть табе болярином, Панас».
«Значит, не все войска участвовали в битве, много отрядов ещё раньше ушли на захват ближайших городов. Вышгород и Остер, точно падут, там защитников не найдется, а Родень им с ходу не взять, там дружина крепкая и многочисленная, - думал я, делая выводы из подслушанного разговора. – Но каковы киевляне! Ждут, не дождутся Владимира. Какие же ворота откроются первыми: на Оболони, Подоле, Предградье? А, может, все сразу? Молодец, Богой, большую работу провел с населением и оперативно. В общем, Ярополку в Киеве сидеть осталось дня два, не больше, а то и меньше. От нетерпения, радостно встречающее своего избавителя население, может распахнуть ворота и раньше срока».
Наступил полдень, на корабли стали перевозить родственников Родомысла и Владимира, когда на берегу появились Венед с Богумилом, одни. Я поспешил им навстречу. Братья выглядели чернее тучи.
«Наотрез отказались, - произнес Венед, - чуть не побили. Они там, в Ляшском конце, решили биться с Владимиром, все, как один, даже бабы. Ну и, понятно, что родня Болека тоже настроена воевать».
«Так, а Рогдаевы что?»
«А Рогдаевы, оказывается, уже давно обитаются в Чернигове. Уже год как съехали», - ответил Богумил.
«Ну, хоть здесь все, слава Богу» - подумал я. – «Надо будет вызвать Болека, чтобы он уговорил своих образумиться».
«Вот что, бойцы, я сейчас слётаю за Болеком, а вы заступайте на охрану и ждите остальных ребят с семьями. Думаю, что скоро на дракарах станет тесновато».
Шагнул и оказался на хеландии. Она стояла на якоре, в виду Роденя, но к берегу не подходила. Первым, кого я увидел, оказался Болек.
«Собирайся, бросай всё, кроме оружия и брони и лети к своим. Они отказались от моей помощи и собираются вместе со всем Ляшским концом сражаться против Владимира».
Болек понятливо закивал и неожиданно улыбнулся:
«Они у меня такие. Гордые и боевые».
«Но разве они не понимают, что погибнут, что не в силах противостоять воинам Владимира. Тем более, я уверен, что он пошлет на них нурман. Ты представляешь, что там случится!»
«Представляю, поэтому обязательно попаду в Киев. Ты не печалуйся, Учитель, всё обойдётся как-нибудь. Спасибо тебе за науку и заботу и прощай, на всякий случай».
«Ну, уж, хрен-то! Станет туго, дай знать, знаешь как. Приду, разворочу весь город вместе с нурманами, новогородцами и киянами, понял?»
«Хорошо, Учитель, не волнуйся ты так. Кто, как не ты учил нас всех сражаться и побеждать, кто, как не ты говорил нам, что все мы смертны?»
«Говорил и от слов этих не отказываюсь, только рановато тебе о смерти думать. Ты даже не успел испытать любви, не поцеловал любимую, не родил детей».
«Да не собираюсь я погибать, Учитель! Будем жить!»
Таким вот и остался у меня в памяти мой Болек-Огонёк. Тогда он неловко подошёл ко мне и обнял, обнял крепко, но спокойно. Я прижал к себе своего мальчика, словно пытаясь защитить его, уже чувствуя, что больше не увижу живым.
До сих пор для меня остается секретом, почему он не позвал меня на помощь, сражаясь один против десяти, среди которых было шестеро нурман. Переоценил свои силы?..
Я нашел его тело рядом с его домом, пустым домом, без хозяев, но не ограбленным. Во дворе валялось четверо новгородцев и шестеро нурман, но, видимо, были там во время боя и другие воины врага, явно не нурманы. Те не оставили бы своих. Они смогли подкрасться сзади и пронзить горло Болека стрелой. Вторая вошла в легкие, третья в сердце. Что остановило убийц от разграбления дома, скорее, всего страх, что Болек сможет преодолеть свои раны и отомстить.
Все эти жуткие дни, пронеслись передо мной, как мгновение слитое во едино. Я метался от одних к другим, пытаясь помочь, защитить своих ребят и не успевал. То есть, физически я успевал повсюду, но расстояния были таковы, что я не чувствовал опасности, грозящей моим ученикам, и опаздывал.
К тому же, я никак не мог пробиться сквозь вежливое непонимание или нежелание понять. Все мои доводы вязли, тонули или отскакивали от многих разумных людей. Все разумное отдалилось, закуклилось, а на поверхности плавало одно, - бесчестие страшнее смерти. Но самое жуткое для меня оказалось то, что все мои ребята в мгновение заразились этой болезнью. И я оказался бессилен, со всеми своими суперпупервозможностями.
Перебросив Болека в Киев, я сообщил Родомыслу и Владимиру о благополучной погрузке их семей на корабли, а Рогдаю о новом местонахождении его родных.
Перенесясь на дракары, выслушал доклад Чандраванди о том, что больше пока никто из парней не появлялся, хотя по времени пора бы. Я сразу забеспокоился и бросился к домам ребят выяснять, что случилось.
Первый дом, который попался мне на пути, оказался родовой берлогой Кувалды. Во дворе была суета, но о сборах никто и не помышлял. Я спросил о хозяевах, мне махнули рукой на дом, и я направился туда. Мне навстречу вышел сам глава рода, он узнал меня и радостно приветствовал, но я не стал рассусоливать, а сразу же спросил о Кувалде.
«Так он же с князем, на поле боя».
«Бой уже закончился, боярин, Ярополк проиграл. Скоро его отряды прибудут в Киев, но ребят я отослал в город по домам намного раньше, чтобы они погрузили вас на дракары».
«А зачем нам грузиться на дракары?»
«А, затем, что Владимир захватит Киев завтра».
«Ну, шалишь! Киев ему не взять во век!»
«Да, если ему не откроют сразу все ворота».
«Измена?!» - взревел Копыто.
«Да, боярин, измена. Вам надобно собираться и уходить в Родень, хотя путь туда уже опасен, потому что Владимир разослал множество отрядов для перехвата всех, кто побежит из города».
«Поэтому ты предлагаешь переселиться на дракары?»
«Именно так, но меня заботит другое, где могут быть сейчас эти шестеро витязей?»
«А кто ж их знает, парни они горячие, не объезженные. Могли в драчку, какую сунуться, могли ещё куда податься...»
«Боярин, пошли своих людей к остальным семьям, пусть сбираются и идут к Днепру, и сам сбирайся. Там вас ждут. А я пойду ребят разыскивать, что-то не нравится мне всё это, ох не нравиться».
«Да что ты себя изводишь, что с такими бугаями может случиться. Давай-ка посидим, пивка попьём, глядишь и Кувалда мой заявится».
«Боярин, как ты можешь быть таким спокойным, когда кругом враги, а твой сын неизвестно где».
«Как это неизвестно где? Ты же сказал, что они все здесь под Киевом где-то».
Мне стало понятно, что Копыто ничем не проймешь, и, напомнив ему ещё раз, что на Днепре его ждут, отбыл на поиски ребят.
Нашёл я их только через два часа.
В первый момент показалось, что они все мертвы. Витязи лежали вкружочек, а вокруг них было нагромождение тел врагов, человек восемьдесят. Я материализовался точно в центр круга, за который не проник ни один враг. Мстислав, Птах и Добронрав были уже давно мертвы. Их холодные тела, утыканные стрелами, лежали рядом.
Чуть в стороне находилось тело Ратибора, которое ещё не остыло, потому что витязь умер совсем недавно, но и ему уже поздно было помогать. Кувалда тоже был при смерти, но я знал, что спасу этого парня. Поглядев на Вольгу, понял, что меньше всего пострадал он.
Всё, о чем я сейчас рассказываю, там, на месте боя, мной отмечалось мимолетом, рационально, но я чувствовал, что ещё немного и «слечу с катушек». Самым ужасным было то, что я сам, своими руками отправил их на гибель.
Вдохнув энергию в Кувалду и залечив кровоточащие раны, я немного помог и Вольге. Тот сразу очнулся и, увидев меня, попытался встать. Я прижал его к земле и попросил рассказать, что случилось. У Вольги было сломано два ребра, одно из которых пропороло легкое, но его организм справился с внутренним кровотечением, а я аккуратно заделал переломы. Однако говорить ему было трудно и больно, поэтому его рассказ часто и надолго прерывался.
«Когда ты, Учитель, приказал нам отправиться в город, чтобы позаботиться о своих семьях, мы оседлали коней и поскакали в Киев. На подъезде к нему Мстислав заметил отряд, который двигался параллельно нам...
Сначала мы подумали, что это кияне, но Ратибор сразу определил, новогородцев. Они были пеши, поэтому, чтобы проследить за ними, Птах с Ратибором спешились тоже.
Через какое-то время, прибежал Ратибор, и срывающимся шепотом поведал, что отряд встретился с человеком, который сговаривался с ними об открытии ворот города...
Мы сразу поняли, что затевается измена и то, что в городе никто не ожидает нападения...
Сотня должна была захватить ворота и держать их открытыми до подхода главных сил. Надежда у киян была только на нас, и мы все дружно решили принять бой...
У нас было преимущество во внезапности, поэтому по нашим расчетам атака должна была увенчаться успехом...»
«Однако вы не подумали, что такой отряд набирается из лихих рубак. Туда набираются лучше из лучших».
«Ну, до лучших им далеко, но нам хватило...
Нападения они, действительно, не ожидали, но очень, очень быстро опомнились. К тому времени мы успели завалить десяток, не более. И началось...»
«Вас завертели, закружили и окружили. Вы стали в круг и начали методично их истреблять».
«Да, Учитель, но они быстро поняли, что таким образом скоро мы сравняемся в численности и стали осыпать нас стрелами и метать ножи. Первым погиб Птах, за ним Добронрав.
Птаха утыкали стрелами, а Добронраву, что-то попало прямо в висок, он покачнулся и высунулся из под защиты щита, и сразу же ему в глаз угодила стрела. Когда он падал, уронив щит, ещё три стрелы попали в него...»
Пока Вольга рассказывал, понемногу моя заторможенность пропадала, и приходило осознание произошедшего. Я стал реально видеть картину боя, как упал пронзенный Птах, как помутилось сознание Добронрава от удара в висок, и он непроизвольно подставился под стрелы. Я понимал, что оба погибли, почти мгновенно, но ощущал испытанный ими ужас секундного безмолвия и безвременья. Я, наконец, осознал, что погибли не кто-нибудь, а мои ученики!
«Они все были у меня за спиной, и я только краем глаза видел, как гибнут ребята, один за другим. Я не мог придти им на помощь, потому что сам еле успевал отражать удары и стрелы, летевшие в меня. Всем было тяжело, но более всего доставалось Кувалде, потому что он чаще нас убивал и тем самым сильнее злил врага...
Кстати он жив?»
«Он жив, Вольга и ты. Остальные мертвы».
«И Ратибор?»
«Да и он. Я опоздал. Я слишком долго вас безуспешно искал».
«Третьим погиб Мстислав...»
При упоминании о Мстиславе, во мне все оборвалось. Вольга говорил, а я вместе с Мстишей сражался и получал раны, истекал кровью и получал новые. Раны болели, но не сильно, Мстислав, как и другие, умел спокойно переносить их, но с потерей крови, наступала слабость, и защищаться становилось всё труднее, а времени унять её не оставалось. Смерти Мстиша не почувствовал, наступила тишина и опустилась темнота. Две стрелы одновременно ударили моего, теперь я в этом не боялся сознаться, любимого мальчика. Одна вошла сзади в затылок, другая попала прямо в сердце.
«Мы остались втроем... – донеслось до меня издалека, потому что я находился в предобморочном состоянии.
«Но и новогородцев становилось всё меньше и меньше...
Человек двадцать продолжало упорно сражаться с нами. Мы все получили достаточно много ран, но они не казались нам серьёзными...
Мы сумели убить пятерых, когда у меня раскололся щит, тогда я бросил меч и выхватил из-за спины две сабли, которые мне достались после сражения с арабами. Но слева услышал, как застонал Ратибор...»
«Да, - подумал я, - Что же это была за рана такая, чтобы Ратибор застонал?»
Я поглядел на его тело и увидел на животе страшный резаный удар, след от секиры. После такого его кишки должны были вывалиться наружу, но он смог собраться и не позволил такому случиться.
«Я не видел, что за рану он получил, но понял, что она очень серьёзная, если не смертельная, иначе Ратибор не застонал бы...»
«Как же вы хорошо знали друг друга ребятки и любили! Я подозревал, что это так, но только сейчас понял это окончательно».
«Мы с Кувалдой, как могли, стали прикрывать его, но полностью обезопасить не получилось. Среди новогородцев остались самые ловкие и умелые бойцы. Однако Ратибор успел убить одного, но получил два сильных удара по шлему и упал...
К тому времени осталось двенадцать новогородцев. Они тоже устали, поэтому держались на дистанции и береглись наших ударов. Мы даже успели немного перевести дух и вовремя, потому что через секунду началась такая чехарда, которой я никогда не видел...
Нет, вру, видел в Херсонесе, в гимнасиях, но это я вспомнил сейчас, а тогда, от неожиданности, растерялся. Тоже ощущал и Кувалда, потому что я услышал, как он сказал: «Чегой-то они?»
Я не успел ответить, получив мощный удар по ребрам ногами. Успели среагировать только мои сабли, потому что ударивший остался без ног. Кровь из него хлестанула фонтаном. Он ещё с минуту, наверно, кричал дурным голосом, затем затих...
Кувалда тоже кого-то приложил или убил, но, вдруг, упал на колено. Я успел услышать: «Меня подсекли, берегись!»
И всё. Что-то ударило меня в затылок, я успел взмахнуть по привычке саблями...
Больше ничего не помню. Но, если мы живы, то только благодаря Кувалде».
К концу рассказа очнулся и Кувалда. Он посмотрел на меня виноватым взглядом, перевел его на Мстишу и заплакал, молча, содрогаясь всем своим мощным телом. Чтобы не впасть в истерику и не завыть вместе с ним, я отвернулся и зашептал молитву:
«Иже еси на небеси, Да приидит царствие твоё, Да свершиться воля твоя!»
Нет, не то, не то, не то, а что? Что мне делать? Кого мне просить о помощи: дьявола, Ящера, Рода, Сварога, Перуна. Разве они смогут помочь, разве им под силу воскресить этих юношей, цвет Руси!
Я резко повернулся к Кувалде:
«Кто-нибудь из этих, остался жив?»
«Да, - ответили его глаза.
«В какую сторону они ушли?»
Молчаливый кивок за мою спину, дескать, в том направлении.
«Ждите меня здесь, я скоро вернусь», - жестко проговорил я и взял след. Запахами врага был пропитан воздух вокруг, след был достаточно свежим для меня, поэтому мне не приходилось останавливаться и рыскать по сторонам.
Я нагнал их через час и покрошил всех, но перед тем, как убить последнего, долго пытал того, вытягивая из него жилы. Он рассказал мне всё. Они не были новогородцами, этот отряд состоял из наемников всех мастей и национальностей, специально обученных для диверсионной работы. Они называли себя «воинами Перуна». В принципе, они были подготовлены не хуже ниндзя, но обучали их какие-то греки и албаны, которые знали древнее искусство убийц.
Обучали их в монастыре, во Фракии, откуда их вывез Владимир, заплатив уйму денег хозяевам центра и им самим. Сам же центр содержался на деньги сект, подобных секте «богумилов». И послали их не для захвата ворот, а для убийства Ярополка.
Подобных отрядов у Владимира в войске больше не было, а он последний из отряда.
Я произнес только одну фразу: «Как же эта сраная Фракия меня достала!»
Затем я изрубил диверсанта так мелко, что никакая современная экспертиза не смогла бы определить, кто был этот человек.
Шагнув назад, вновь очутился на поляне, где оставались Кувалда с Вольгой, - живые и мертвые: Мстислав, Добронрав, Птах и Ратибор.
Я собрал их тела, счистил кровь, прикрыл раны, привел всех коней, которые стояли привязанными к деревьям. Посадил каждого на его лошадь и отправился в Киев.
Увидев нашу процессию, нам приоткрыли ворота. Смотрели с сочувствием, а я шёл черным вестником к домам своих ребят, и сердце моё обливалось кровью. Однако родовые гнезда уже опустели, и нам пришлось ехать через весь город к Днепру, где ожидали нас дракары.
Я не стану рассказывать, как рыдали и выли матери, как у отцов заострились носы и лица, как отплыли мы вниз по Днепру к Роденю, где и придали убиенных героев, кого земле, кого костру.
После тризны я исчез на пару часов, а во Фракии, один из монастырей превратился в мавзолей, где остались непогребенными полторы сотни тел. Были ли среди тех, кого я убивал, женщины и дети, я не заметил. В Содоме и Гоморре женщин и детей, верно, было больше?
Скорее всего, это место стало считаться проклятым, и люди стали обходить его стороной.
Впрочем, это только мои предположения...
В моем распоряжении оставалось две недели, но я так и не понял, что же должно произойти, когда наступит день превращения. Начнет ли меня колотить в лихоманке, и на глазах у всех я стану чернеть и вырастать до гигантских размеров?
Во всяком случае, я ничего не ощущал, кроме горя и разочарования, которое не оставляло меня с потерей моих учеников.
Когда же до меня дошла весть о гибели и Болека, и я побывал там, мрачное настроение не покидало меня даже во снах. Владимир стоял под стенами города, осадив его по всем правилам средневековой военной науки. Ярополк отсиживался за стенами Роденя, а две реки, Днепр и Рось, сливались во едино и неслись в безумной любовной страсти в Понт.
Вся моя дружина находилась на дракарах и хеландиях, на Днепре, но Владимир ни разу не сделал попытки, даже узнать, чьи это суда. Этот парень точно знал, кого трогать можно, а кого нет. Кто-то, знающий меня, подсказал ему, что лучше не трогать медведя в берлоге, потому что мгновенно охотник мог превратиться в жертву. И нас не трогали, правда, не трогали и Родень.
Прошла неделя, прошла свою середину вторая. Штурма города не было, велись тайные переговоры, причем, без участия Ярополка.
Я не участвовал в них, по понятной причине, киевский князь, скорее, теперь просто Великий князь, не участвовал, потому что не был нужен. Его прекрасно заменил Блуд, который с легкостью сдавал всех, чтобы заслужить место под солнцем.
Конечно, одним из первых был сдан Ярополк, затем бояре, которые оставались верными князю, старшие кметы, среди которых прозвучало имя Ватажки.
Блуд рассказал, что в Родене трудности с водой, много раненных, но дружина крепкая и сдаваться не собирается. Владимир объяснил, что его, Блуда, задание, как раз и заключается в том, чтобы уговорить Ярополка явиться на переговоры, а остальное не его дело.
«Но дружинники не позволят ему выходить за стены города, они не верят тебе, Владимир. Особенно против тебя настроен Ватажка, который, говорит, что знает тебя с детства. Он и остальных подговаривает пробиваться из Роденя в Чернигов или Перемышль, где сейчас правят ляхи во главе с Мешко Первым».
«Ватажка, говоришь! Как же, помню я этого вятича. У Сфенальда в любимчиках всегда ходил», - процедил сквозь зубы, Владимир.
«А сейчас он в любимчиках у твоего братца», - поддакнул Блуд.
«Вот и хорошо, обоих и ...», - начал, было, Владимир, но не договорил, потому что в его походный шатер вошёл Волхв.
Давно уже Хранитель не появлялся на сцене. И его прибытие в стан Владимира могло означать только одно, наступает момент решительных действий.
Одежды Ария не изменились с новгородского суда, будто он и не снимал их с того самого памятного дня. Вошёл Хранитель, как к себе домой, нисколько не смутившись присутствием Блуда, вернее, не обратив на того никакого внимания.
«Что, Владимир, как идут переговоры с Ярополком? Когда прекратишь лить кровь?»
«Что ты говоришь, Хранитель, я сразу же начал вести переговоры, приглашая Ярополка к миру. Но тот не хочет со мной говорить, прислал своего тысяцкого, Блуда», - с неподдельным возмущением вскричал тот.
«Тогда утихомирь своих викингов, не то к моменту, когда вам с Ярополком удастся встретиться, вокруг Киева не останется ни одной веси, ни одного смерда», - сурово наказал Арий.
«Я уже призывал Ингельда прекратить разорять селения, но по договору я не в праве запрещать ему распоряжаться добычей, захваченной с боя», - тихо произнес Владимир.
«Какого боя, князь? Опомнись! С кем это воюет Ингельд, с уже твоими смердами?»
«Ещё не моими, но он уже обещал мне, что будет нападать на веси, принадлежащие боярам, верными Ярополку. Может это скорее заставит противную сторону быть более сговорчивыми».
«Да вам всем наср... наплевать на селян», - зло произнес Арий.
«Ну не стоять же здесь, у Роденя, вечность?!» - воскликнул князь. – «А по иному, не вижу способа, вот, сам, поговори с Блудом».
«А о чем мне с ним разговаривать? Вы и так, вижу, обо всем договорились».
Блуд молчал, не смея поднять глаз на Волхва. А презрительный взгляд Ария ещё больше заставил того опустить голову. Владимир наслаждался сценой, видимо, не питая даже жалости к Блуду. Этот подонок, оказывается, тоже не любил предателей. Арий вновь обратил свой гневный взор на князя, и тому пришлось стереть улыбку с лица и разыгрывать светского повелителя, покоряющегося верховной волховской власти.
Арий прекрасно видел и понимал, что Владимир уже готов выйти из под его влияния, но я-то знал, что князь никогда и не был под его или чьим бы то ни было контролем. Он сам всегда всех использовал, поэтому ложь, жестокость и хитрость всегда сопутствовали этому человеку в его делах.
Однако Хранитель был ему нужен, поэтому в планы князя не входило ссориться с Волхвом, но и хранить клятвенное слово, данное в Новгороде, Владимир не собирался. Скорее всего, у него уже был план, каким образом, убив Ярополка, обелить себя и подставить кого-нибудь из своего окружения.
Но то, что задумал этот змееныш я и представить себе не мог, даже в кошмарном сне.
«Послушай, Хранитель, а если воспользоваться тем, что ты находишься сейчас здесь и в твоем присутствии мы, два князя, станем вести переговоры друг с другом. Сами переговоры проведем на ничейной территории, на середине пути от Роденя до моего стана, а ты выступишь третейским судьей. К тому же, присутствие Хранителя, убедит любого недоверчивого из советников Ярополка, что моему брату на переговорах ничего не грозит».
Для всех, то, что предложил сейчас Владимир, это, действительно, было выходом. Арий задумался.
Но я-то точно знал, что младшенький обязательно убьёт старшенького, если не на переговорах, то до или после. Главная задача, которая стояла перед Владимиром, выманить Ярополка из Роденя, остальное было «делом техники».
Арий думал долго. Зная его башковитость, я был уверен, что он сейчас просчитывает варианты. Однако просчитать всё до мелочей и случайностей оказалось невозможным, даже для него. Думаю, он понимал это, но пошёл на риск, потому что не захотел увидеть иного, более простого и действенного, - поставить на Ярополка.
Как в Античные века, при смене веры, ведуны Руси, как и их римские коллеги, ставили не на того правителя. Мне даже показалось, что эту ошибку делают одни и те же люди, потому что не могут смириться с поражением, которое потерпели много веков назад.
Наконец, Хранитель решился. Он поднял глаза на Владимира и сказал:
«Лады, пусть Блуд передаст Великому князю Ярополку Святославичу, что я, согласно провозглашенным клятвам его младшего брата, князя Владимира Святославича, данным принародно в Новогороде, заверяю его в искреннем желании последнего вести переговоры без злого умысла».
«Ты слышал, Блуд?» - спросил Владимир.
«Да, князь. Я запомнил всё дословно и передан это Великому князю Ярополку и всем его ближним людям», - с готовностью согласился тысяцкий.
«Иди, Блуд, не медли. Мы и так потеряли слишком много времени на противостояние, пришла пора к действию», - патетично произнес Владимир.
Арий дождался пока Блуд уйдет и оставит их с князем один на один. Немного помолчав, Хранитель, глядя в глаза князю, спросил:
«Значит, ты всё-таки решил убить Ярополка?»
Владимир артистично закатил глаза и с возмущением сказал:
«Ну почему, почему ты мне так не веришь, Хранитель?! Чем я заслужил такое отношение к себе? Разве мало той клятвы, разве мало того, что Ярополк до сих пор жив, хотя представлялось много возможностей покончить с ним ещё в битве. Много времени было порешить его и в Киеве. При чем, заметь, я был бы совсем не причастен к его смерти. Но он, как видишь, жив! Почему же сейчас, когда я сам, лично, стану встречаться с братом, его должны убить. Разве мне выгодно, чтобы потом обо мне говорили, как о братоубийце?»
«Видишь, ты уже подготовил себе оправдание, довольно стройное и правдивое, которое сможет убедить большинство, но только не меня. Я поверю в правдивость твоих слов, только, если, действительно, Ярополк придет на суд Хранителей, живым».
Владимир с каким-то сожалением посмотрел на Ария, но промолчал. Я счел этот его взгляд, за подтверждение правильности выводов Волхва, но тогда получалось, что Хранитель и иже с ним, готовы и к такому исходу. То есть, Ярополку оставалось, либо умереть, либо... умереть.
«Разыгрывается карта, которая уже бита, - подумалось мне, - хорошую же партеючку разыгрывают ребята! А я-то такой чистенький, такой невинненький, нейтральненький, аш, удавиться хочется.
Чего я жду? Почему не передавлю всех этих «крыс», которые захватили «замок»? Может, взять волшебную дудочку и утопить их всех? Воды много, Днепр полноводная река, всем хватит.
Боюсь? Боюсь, страшно, а вдруг не сумею остановиться, вдруг Ящер как раз и ждет, что я от пролитой мной чужой крови пойду вразнос. Тогда всё, капец! Был Никита, нет Никиты. Был, - Идущий, стал, - Черный Волот.
Ой, ли! А не обманываешь ли ты себя? Ящер, по сравнению с Потусторонними, тьфу на постном масле! Просто, я очень хочу вернуться в свой мир, а потому боюсь, что, вмешавшись, прогневаю всесильненьких и добреньких, которые разочаруются во мне и осудят в трех словах:
«Испытания не прошёл!»
Может, даже и вернут домой, но уже не Идущим, а тем «сирым» и слабым, каким я был три года назад. А мне не хочется уже быть слабым, отвык.
Эта подруга напоследок, ведь как мне сказала: «Они всем там живые, Никита!»
Они-то живые, а мои ребята, - мертвые. Конечно, не лично Владимир убил их. Исполнители наказаны, ребята отмщены, даже уничтожен центр подготовки киллеров. Я и так уже пролил много чужой крови, но...
Нет, не обманывай себя, вся кровь тех ублюдков, не стоит и капли крови моего Мстиши, Добронрава, Болека, Птаха, Ратибора.
Мстиша, самый близкий мне человек, который чувствовал меня на расстоянии, считывая мысли, упреждая мои повеления и поступки. Человек, который не убил ни единого воина просто потому, что в бою следует убивать. Если была хоть малейшая возможность сохранить жизнь противнику, Мстислав не убивал. Талантливый во всем, добрый, отзывчивый, даже с малознакомыми людьми! Разве его можно поставить рядом с кем-нибудь?
А Птах? Гениальный сочинитель и певец, который своими словами мог унять гнев воинов, или заставить задуматься даже самых отъявленных головорезов. Он мог заставить рыдать и смеяться равнодушных!
Добронрав, - спокойный и рассудительный, умеющий найти подход к любому, не пользуясь своим преимуществом силы, а только словом. Молодой мудрец и прирожденный дипломат, который, даже в разговоре со смердом, проявлял уважение к его личности. А здесь это высоко ценилось!
Самые гордые и непокорные, Болек-Огонек и Ратибор, по своим душевным качествам, были близки к идеальным рыцарским понятиям чести.
Какие князья или жрецы, хоть мало-мальски напомнили бы мне тех, кого я считал своими Учениками, но главное, которые считали меня своим Учителем.
И что, после гибели таких Человеков, я должен продолжать считаться с кем-то? Почему я должен уважать факты истории, которые изобилуют Иудами и Иродами?
С кем поговорить, с кем посоветоваться? Я в тупике, я не могу принять правильного решения. Родомысл, Владимир, Рогдай, Кувалда и Вольга смотрят на меня, как на Бога, потому что не понимают моих сомнений, потому что они из этого времени, как и четверо братьев, которые рвутся в бой.
Как мне не хватает сейчас Мстиши!
С Арием я говорить не хотел, его позиция была ясна, он поставил на Владимира, и будет идти до конца, пока не обломается. Может быть, Ридгар, который всегда поражал меня своей логикой и рассудительностью, выдержкой и умением принимать мужественные решения?
Только необходимо предупредить Ватажку с Ярополком, чтобы не торопились верить посредничеству Ария, на время моего отсутствия».
Сказав Родомыслу, что в течение дня меня не будет, я шагнул и очутился в горнице Ярополка, где проходил малый совет. Там находились Волчий Хвост, Ватажка, Юлия, жена князя, его духовные наставники. Там же находились Рогдай Полоцкий, отец Мстиши, боярин Копыто, отец Кувалды и отец Добронрава, боярин Микула.
Блуд, видимо, только что доложил о переговорах, потому, как стоял посреди горницы и молчал. Молчали и остальные. Мое появление пока осталось незамеченным, поэтому я не стал спешить кого-то оповещать о своем прибытии. Решил послушать.
Тишину прервал один из духовников:
«Светлый Князь, сейчас я выскажусь не как служитель веры, а как человек, который знает законы борьбы за власть не по наслышке. Твой противник, в отличии от тебя, прошёл хорошую выучку в Константинополе, и понимает, что пока ты жив, все его победы эфемерны. Поэтому все заверения одного из ваших старших волхвов кажутся мне лживыми. Охранитель, как его назвал тысяцкий Блуд, появившись в стане Владимира, не пожелал придти сюда, чтобы разговаривать с тобой лично. Он, явно, на стороне твоего младшего брата. Поэтому, может, даже не желая твоей смерти, он готов смириться с ней, чтобы дело пришло к единому концу».
«Как же ты прав, поп, - подумал я, - насколько же изощрен твой разум, если ты не слыша беседы в шатре Владимира, смог так точно изложить позицию противников».
Тем временем, слово взял Волчий Хвост:
«Я обещаниям Хранителя верю, они не врут, но я не верю Владимиру. Этот змееныш, прости, Светлый Князь, что я позволяю себе так говорить о твоем сводном брате, но он, действительно, прошёл хорошую выучку в Византии, и для него нет ничего святого.
Блуд здесь говорил о его клятве Хранителям при новогородцах, так пускай волхвы и верят ему, но не ты, Светлый Князь. Я против переговоров, даже на срединном месте».
Неожиданно для всех заговорила «ночная кукушка», как её прозвали при дворе. Юлия, изредка присутствуя, всегда молчала на советах, где собирались приближенные к князю мужи, но сейчас сердце её не выдержало, и она решилась:
«Милый мой, не ходи на встречу с Владимиром, я чувствую, что он задумал недоброе. Только твоя погибель даст ему возможность провозгласить себя Великим Князем и не оглядываться на возможных претендентов на Киевский стол. Ярополк, твой соперник очень плохой человек, у него нет ни совести, ни чести, к тому же, он ненавидит тебя, потому что все свои отроческие годы завидовал тебе. Завидовал, что ты старший, завидовал, что ты рожден не от рабыни, завидовал, что, именно тебе твой отец оставил киевский стол ещё при своей жизни.
Верно, есть и какие-то личные обиды между вами, что не делает его дружелюбнее к тебе. Не ходи, князь мой, не оставляй меня ему на поругание и бесчестие. Я уверена, что даже в случае твоей смерти, он станет мстить тебе, унижая и издеваясь над твоими близкими и друзьями».
Такая длинная и проникновенная речь удивила всех, даже князя, который хотел успокоить свою княгиню, но ему не дал этого сделать Ватажка:
«Князь, ты слышал всех, кто во истину желает тебе добра и долгих лет жизни. От меня ты слышал не раз тоже самое, наконец, и от других тебе довелось услышать, чтобы ты не шёл ни на какие переговоры с робичем.
Я очень тебя прошу, князь, пойдем на прорыв, пока ещё воины не оголодали и в силах держать оружие. Мы пробьемся из Роденя, либо в Чернигов, либо на Червленую Русь. Там ляшский князь Мешко поддержит тебя, и Владимир не посмеет требовать твоей выдачи».
Несколько секунд длилось молчание, а, затем, начал говорить Ярополк:
«Ты помнишь, Ватажка, как Никита обвинял меня в нерешительности, там, когда мы проиграли битву. Тогда я ответил, что моё сражение немного впереди. Сейчас пришёл час моего поединка с братом, озлобленным и мстительным, завистливым и властолюбивым. Я много раз задавался вопросом, зачем я родился первым из братьев, чтобы править Русью? Нет, мне не дано такое право, потому что власть всегда меня тяготила, не давала свободно дышать, любить, думать. Поэтому я с благодарностью доверялся Сфенальду, и своим боярам, которые умели, знали, хотели. Однако и здесь я не нашел утешения, потому что приходилось окорачивать одних и уговаривать других, наказывать третьих и изгонять четвертых.
Такое всегда доставляло боль и разочарование, потому что я доверялся этим людям, а они меня обманывали, подставляли, предавали. За восемь лет моего правления все, от мала до велика, что-то от меня просили, хотели, требовали, а когда я не мог дать им этого или не смел, то обижались, озлоблялись, становились моими недоброжелателями или врагами.
Я устал, устал быть игрушкой в руках своих подданных, устал от призрачности власти и дружбы. Я устал от одиночества, потому что мои духовные отцы не поддерживали мой дух, а требовали от меня веры, которой я и так наполнен и даже моя единственная возлюбленная и жена не понимала меня, требуя от меня действий и поступков, противных моей душе.
Молчите! Молчите все!
Я не обвиняю, а только сожалею, что не родился младшим в семье, но такова моя судьба, а потому грешно роптать.
Мною уже принято решение идти на переговоры, хотя я знаю, что живым мне оттуда не уйти. Так ведь, Блуд? Только не делай вида, что не договорился за моей спиной с Владимиром. И знаешь, самое интересное, что я тебя не осуждаю за предательство, я понимаю, что толкнуло киевского тысяцкого в объятия моего недруга. Прощаю тебя, а Бог рассудит.
Жаль, что нет сейчас многих старших моих друзей, которые были моими бессменными советчиками и помощниками. Иных уж нет, а те далече.
Вот, Блуд, можешь идти и договариваться о дне и часе. Да, и не возвращайся, не надо, пусть Владимир пришлет гонца с известием. Уходи».
Блуд, не вымолвив ни слова, опустив голову, как провинившийся пёс, направился к выходу из горницы и… шарахнулся в сторону, увидев меня. Другие тоже заметили моё присутствие, поэтому я, не взглянув на «Иуду», прошёл в залу. Блуд бочком шмыгнул за порог и растворился.
«Будь здрав, Светлый Князь, многие тебе лета!»
«И тебе того же, Никита, с чем пожаловал? – спросил Ярополк, не раздражаясь и не повышая голоса. В нем чувствовалась обида отверженной мной дружбы, но он умел уважать людей за откровенность.
«Надо сказать, что я уже здесь давно и многое из ваших разговоров слышал. К советам мне добавить нечего, да и новость о предательстве Блуда тебе уже известна. Мне непонятно твое стремление к самопожертвованию, но спорить на эту тему я с тобой, князь, не стану. Пожалуй, обращусь с просьбой, если ты позволишь».
«Позволяю», - с безнадегой в голосе произнес Ярополк.
«Прошу тебя, Великий Князь, не давать согласия на переговоры, пока я не вернусь. Мне тут надобно кое с кем посоветоваться, так ты подожди, не спеши совать голову под топор, авось, что-нибудь, да придумаем!»
«Обещать ничего не стану, а то ты меня и на том свете начнешь укорять, если не сдержу слова, но, сколько моих сил хватит, потяну время».
«Дай Бог, князь, чтобы твоих сил хватило растянуть время до моего возвращения. Ты уж, постарайся, это не сложно».
«Хорошо, ты останешься перекусить на дорожку?»
«Благодарствую, Светлый Князь, не останусь, спешу. Дело не терпит, когда речь идет о твоей жизни и смерти», - с этими словами я повернулся и вышел из горницы, чтобы уже, никого не пугая, сделать «шаг» к заставе.
Реализовавшись у закрытых ворот крепости, я громко окликнул стражу, которая всполошилась от голоса нежданного гостя. Наконец, разобравшись, что я один, кто-то из охраны спросил:
«Чего надобно?»
«Мне вашего старшего надобно, воеводу Вышату. Скажите ему, что кличет его давний знакомый, Никита. Ну, а, ежели по какой причине, воевода отсутствует, то передайте, то же самое, кому-нибудь из десятников: Фарлафу, Ратмиру, Любомиру, Ридгару. Если у вас на заставе прижился младший сын булгарского хана, Аспарух, то и он, надеюсь, вспомнит обо мне».
Тут на стене показалась фигура Аспаруха, и раздался его голос:
«Вспомнит, вспомнит! Аспарух всё помнит! Ну-ка, ребятки, отпирайте ворота, встречайте желанного гостя. Думаю, вы сами его сразу признаете, когда разглядите».
Ворота, действительно, растворились, и мне навстречу выбежал ханский сын с улыбкой во весь рот и раскрытыми объятиями. Привлеченные шумом и восклицаниями, на погляд пришли и многие вои заставы, которые тоже сразу признали меня. И пошла череда рукопожатий, похлопываний по плечам, по спине. В общем, в считанные минуты основательно побитый, я вступил на территорию заставы, где на меня набросились остальные дружинники, которые не подоспели к воротам.
Парни всё делали от полной богатырской души, поэтому мне пришлось облачиться в «защитную рубашку» и очень вовремя, потому что в следующее мгновение, я, чуть не задохнулся в объятиях Вышаты.
«Никитушка, приехал, ах ты ж, молодец. Вот так порадовал, вот так нежданно-негаданно, на ночь глядя. Чем же тебя накормить, напоить. Впрочем, напоить, - это не вопрос. Но ты с дороги, наверно, проголодался, а у нас ничего не готово».
«Вышата, дорогой ты мой, не беспокойся. Я сыт и ничего не хочу, тем более, на ночь глядя».
Но Вышата уже отдавал наказы, воины ринулись накрывать столы, выкатывали бочки. Мы с Вышатой и Аспарухом присели в сторонке, и я поинтересовался о Ридгаре и остальных.
«Все живы и здоровы, - сразу же успокоил меня Вышата, - только они у меня теперь не десятники, а сотники, как и Аспарух».
Я удивился, а Вышата радостно продолжил:
«Да, с твоей легкой руки, мы продолжили обучение смердов, так многие из них проявили такие воинские способности, что повидавшие виды вои, только диву давались!
В веси потянулся народ, а за два года подросли и молодые парни, которых когда-то обучали твои ребята. Вот так, понемногу и набралось пять сотен отменных бойцов. И на соседних заставах народу прибавилось, потому теперь дорога в Киев здесь на крепком замке».
«Здорово, Вышата! Просто не ожидал, что так ладно всё обернется. Видишь, как из малого, при упорстве и желании, можно достичь многого!»
«Это всё Ридгар с Аспарухом, да Любомиром. Это они не позволили похерить дело. Правда и мы не сопротивлялись сильно. Ратмир, к примеру, настолько увлекся, что создал специальный отряд лучников, который может за минуту в чистом поле уничтожить три сотни врагов. Любомир из своей дозорной сотни, выделил полный десяток, который в степи выследит и уничтожит любого печенега или другого степняка.
Он разбил этот «десяток» на три пятерки, и обучил их приемам и владению оружием, наподобие твоих четырех братьев. Выбирал из лучших, а сделал из них совершенных воев, даже Ридгар и тот не рискует тягаться с парнями Любомира».
«Ну, уж? – не поверил я.
«Ну, ладно, приврал немного, но уж точно, только Любомир и Ридгар способны с ними соперничать, вот и Аспарух подтвердит».
Я поглядел на булгарина, тот молча согласился. Краем глаза я замечал, что Аспарух рассматривает меня, как будто не узнает или нашел что-то странное, чего раньше во мне не было.
«Ты что-то хочешь спросить?» - обратился я к нему.
«Ты чем-то сильно озабочен, Никита, тебя что-то гнетет?»
«Да, друже, вы слышали, что творится на Руси», - спросил я, обращаясь к обоим.
«До нас приезжали с седмицу назад какие-то люди, требовали, чтобы мы присягнули новому Великому Князю, Владимиру».
«А вы?»
«А, что мы? Мы уже присягали князю Ярополку, а о Владимире, знать, не знаем, самозванец какой-то. А крикунов мы повесили, затем похоронили, потому, как христианами оказались».
«Сурово вы с ними?!» - восхитился я.
«А иначе нельзя, тут застава, мы не в бирюльки играем», - спокойно возразил Вышата.
«А свеи или нурманы сюда не забредали?»
«Не, здесь уже давно никто не появлялся, акромя гонцов».
«А псиглавцы?»
«Ха, а ты откуда об их знаешь? Погодь, погодь, а не ты ли напоследок набедокурил у Малюты? Не ты?»
Вышата хитро прищурился, дескать, знаем, знаем, нам всё про тебя ведомо. Но я стоял на своем, «я не я и хата не моя».
«Да ладно, Никита, - произнес Аспарух, - нам же всё про тебя и твоих братанов сами псиглавцы и рассказали. Они, правда, вас поименно не называли, но так живописали, что мы сразу поняли о ком речь».
«Да мало ли народу по лесам, да по степи шастает. С чего вдруг мне сталось помогать псиглавцам?»
«А с того, друг ты наш сердешный, что рассказали мы тебе о беде, случившейся с нашими охотниками», - раздался лающий голос из темноты. – «Сам-то ты не принимал участия, но твои ребята сильно нам подмогли».
Я сидел онемевшим, а Вышата с Аспарухом покатились со смеху.
«Ой, не могу, - почти кричал Вышата, - Вы посмотрите на его рожу, словно лягуху проглотил».
Аспарух тоже утирал слезы со смеха, а из темноты появился старый знакомый вожак псиглавцев и произнес:
«Что, не ожидал меня тут увидеть, витязь Никита?»
«Не ожидал, вы же так опасались людей, что так изменило ваше отношение к нам, к людям?»
«Ты и изменил. Мы стали умнее, научились различать с кем можно, а с кем нельзя водить дружбу».
«Всего-то! Так это и так лежало на поверхности, при чем здесь я?»
«Это для тебя было очевидным, а для племени, которое было на грани вымирания, кстати, по вине людей, все вы представляли опасность».
«Мы и сейчас представляем опасность, и не только для вас, но и для самих себя. Между людьми сейчас идет большая смута, поостерегитесь, как бы, ненароком, и вас не задели».
«Так, что же случилось?» - спросил Вышата.
«Тех, кого вы повесили, присылал к вам, действительно, князь Владимир, младший брат Ярополка, который сжег Полоцк, убил Рогволода и его сыновей, а Рогнедь, его дочь сделал своей наложницей. Захватил Белгород и Вышгород, Остер и Ловать и много иных городков и весей. Разбил в сражении под столицей Ярополка, и Киев открыл перед ним и новогородцами, которые пришли с князем, свои ворота».
«Не может быть! Как же так! Он же нарушил Покон и Правду», - вскричал Вышата.
«Не имать брату младшему стола брата старшего?» - спросил я.
«Не только, варяжские каноны запрещают поднимать оружие на своих братьев, такой поступок карается изгнанием и смертью».
«Вот как, а убийство Олегом Дира и Аскольда?»
«А что, разве кто-нибудь из этих двоих был варягом, русом?»
«Я слышал, вроде бы, Аскольд, нет?»
«Конечно, нет! Дир, так вообще был жрецом Даждь-бога, а Аскольд не был даже русом или россом».
«А кем же он был, какому племени принадлежал?»
«Скольд, а точнее Скальд, был, свей, вольный ярл, который по договоренности с волхвами, во главе с Диром, перехватили власть в Киеве».
«Вот это поворот! – изумился я, - Считалось, что оба они принадлежали к варягам».
«Глупость и невежество. Олег бы тогда никогда не поднял меча супротив Киева. Да и Рюрик не послал бы его в этот поход».
«Значит, Владимир сам не посмеет убить Ярополка?»
«Если посмеет, то пожалеет об этом, потому что каждый из варягов станет ему врагом и кровным мстителем».
«А, если по его наказу кто-то другой убьёт Ярополка?»
«Если вина Владимира о подсыле будет доказана двумя свидетелями русами, то его ожидает участь, о которой я уже говорил. Ежели нет, то нет».
«Наверняка, этот подонок всё прекрасно знает, потому что пестуном у него был Добрыня, его родной дядя и новогородский наместник».
«О, этот боец всегда славился своей рассудительностью и обстоятельностью. Хитрости и ума ему не занимать, поэтому, думаю, что Владимир понимает, что к смерти Ярополка он не должен иметь отношения. Правда, Добрыня не рус, а русин, но варяг и сведущий во многих делах».
«Итак, на переговорах, которые состоятся на днях или раньше появится наемный убийца. Скорее всего, он уже есть, и знает о нем только Владимир, потому что мне его имя не известно».
«А приближенный круг?» - предположил Аспарух.
«Нет, когда такую тайну знает несколько человек, она перестает быть тайной. Во всяком случае, я об убийце уже знал бы всё».
«У тебя, что, при Владимире свой человек?»
«Да».
Неожиданно раздались голоса у ворот.
«Что-то сегодня гости зачастили», - проворчал Вышата.
«Это мои охотники», - заявил вожак псиглавцев.
«Что-то случилось?» - забеспокоился Аспарух.
«Сейчас узнаем», - проговорил Вышата.
Мне ничего не нужно было узнавать, потому что я уже почувствовал, что на заставу готовится нападение викингов, и враг близко. Пока Вышата шёл к воротам, я объяснил Аспаруху в трёх словах, кто, куда и зачем. Его реакция была молниеносной, потому что один из воев вскочил на уже оседланного коня и одновременно с открытием ворот выехал из крепости. Другие воины бросились занимать места согласно боевому расписанию.
Мы с Аспарухом остались одни посреди двора, и он, вдруг, поинтересовался:
«А где же твой Ворон?»
«Жив и здоров, зверюга, но его пришлось оставить у брата в Херсонесе. Они с ним, говорят, подружились».
«Что, так оба в один голос и утверждают?»
«Ну да, особенно, Ворон», - поддакнул я.
«Сколько этих нурманов?»
«Сотни три, не меньше, в большинстве свеи, но человек пятьдесят, - нурманы. Они самые опасные».
«Почему, берсерки что ли?»
«Есть три берсерка, но не менее опасны и остальные. Очень сильны и умелы, к тому же, знакомы с магическими приемами боя».
«А, что, есть и такие?»
«Чего только нет на белом свете, друг мой. Но пусть тебя это не беспокоит, их я беру на себя, а, вот с остальными придется разбираться тебе и твоим ребятам».
«Разберемся, как-нибудь», - озабоченно проговорил Аспарух.
Тем временем, враг приблизился на полет стрелы. В темноте его пока было не видно, и он думал, что нападение станет внезапным. Однако всё обстояло, как раз, наоборот. Именно, скандинавов ожидал неприятный сюрприз.
Я видел, что нурманы отделились от остальных и стали обходить заставу с другой стороны, чтобы, воспользовавшись суматохой и неразберихой в крепости, на которую они рассчитывали при внезапном нападении основных сил отряда, проникнуть сюда с другой стороны и уничтожить защитников. В принципе, план был хорошим, и удался бы, если бы… в общем, бы, бы, бы, да кабы…
Я выпросил себе в помощь пятерых булгар с луками, и повелел им взять по три колчана стрел, потому что боялся не поспеть всюду, где начнут пролезать нурманы. Со мной сунулся, было и Вышата, но я его попросил помочь Аспаруху у ворот.
Прошло с полчаса, но атака почему-то задерживалась. Я видел, что гонец, посланный с заставы, уже достиг лагеря, где располагались три сотни пограничников, и там подняли тревогу. Значит, на помощь можно было рассчитывать, примерно через час.
Чего стоят бойцы заставы, мне предстояло увидеть воочию, через несколько минут, но я ошибся, потому что атака началась через несколько секунд. С моей стороны нападения следовало ждать позже, когда бой будет в самом разгаре.
Но, у нападавших с самого начала всё пошло не так, как было задумано. Первые ряды атакующих были истреблены нашими лучниками, сильно проредились и более дальние ряды врага.
Однако, понеся ощутимые потери, викинги не спасовали, не откатились назад, в темноту ночи. Сплотив ряды и прикрывшись щитами, они подступили к воротам и стали разбивать их своими секирами. Другие приставили три лестницы, а особо удалые, из-за спин и щитов своих товарищей, попытались с помощью трехметровых шестов перепрыгнуть за стены крепости. Последних лучники заставы били влет, как гусей. Двоим молодцам, удалось перепрыгнуть, но приземлились они уже мертвыми, утыканные стрелами.
Не лучше сложились дела и у тех, кто попытался влезть на стены по лестницам, но свеи, столпившиеся у ворот, представляли опасность. Могучие секиры медленно, но одолевали крепко сколоченные ворота.
В этот момент началась и моя работа. Сразу пять «кошек» впились в деревянные стены крепости. Я видел, как ловко и быстро взбираются по веревкам нурманы…
Я почувствовал нетерпение своего акинака и стал закипать яростью сражения, будто сотни воинов закричали во мне, требуя крови врагов. Первым пятерым я срубил головы, пробежавшись вдоль стены, но к последнему, из второй пятерки, не успел, меня подстраховали лучники.
А, затем, нурманы полезли, как тараканы из щелей, и я потерял счёт убитым врагам. Я опомнился, когда передо мной никого не стало, но, оказалось, что десятку скандинавов удалось перебраться внутрь крепости в другом месте, и они устремились к воротам. Двоих сняли лучники, остальным я успел загородить дорогу.
Понимая, что перед ними стоит незаурядный боец, нурманы попытались применить магию, но в ответ получили такую порцию «скандала», что сразу же отказались от этой затеи и ринулись в бой, по-простому, по-человечески. Атаковали по трое, а двое попытались зайти мне за спину, но тут же поплатились, получив порции стрел.
Но две тройки, сменяя друг друга, продолжали атаковать. Правда, длилось это не долго, я не собирался выпендриваться и сражаться на равных, не до того было. Поэтому на уничтожение первой тройки я потратил девять секунд, а на вторую, - шесть. Полсотни нурманов отправились к своему Одину или в царство Божье, в зависимости от веры, а мне предстояло помочь защитникам ворот.
Там находился Вышата и ещё двадцать воинов, которые приготовились дорого продать свои жизни. Однако я отогнал их подальше, потребовав, чтобы они построились клином у меня за спиной, прикрывшись щитами и ощетинившись копьями. Вышату я поставил во главу клина.
Ворота уже трещали и шатались в петлях, ещё минута, две, и враг должен был ворваться на заставу, но грянул гром, потом ещё и ещё. О воротах забыли, а я, воспарив «оком», увидел сотни блестящих витязей, которые, как косой, прошлись по полю боя. Я не стал наблюдать за преследованием свеев, понимая, что совсем немногим удастся уйти от заслуженной кары.
Вышата, распахнув ворота, встал перед ними со своим «клином», составленным из двадцати воев, словно воевода, принимающий парад дружины, после боевых учений.
И сотни, действительно, прошли парадом перед ним, молодцевато гарцуя на конях, будто и не было сумасшедшей скачки в ночи и сражения с сильным врагом.
Я стоял на стене, вместе с Аспарухом, и на сердце у меня было светло и радостно, словно это не я только что убил сорок или пятьдесят человек и готовился убивать ещё. Во главе сотен я сразу же увидел Ридгара, Ратмира и Фарлафа. Любомира, как всегда не было, он до самозабвения любил границу между лесом и степью, пропадая там и раньше днями и ночами. К тому же, кто-то должен был оставаться на охране внешних рубежей.
Подмигнув Аспаруху, я скрытно возник за «клином» бойцов и осторожно стал пробираться в голову треугольника, предупреждая воинов, чтобы не выдавали меня раньше времени. Три сотника спешились и оказались перед Вышатой, ещё не остывшие от боя и преследования. По-братски обнялись, на что дружина отреагировала криком: «Слава!»
«Спасибо, братцы, что так быстро появились, теперь знаю, сколько мы должны сражаться на заставе до подхода основных сил», - начал, было, начальник заставы, - «Но сегодня, думаю, мы смогли бы обойтись и без вас», - вдруг задиристо заявил Вышата.
Ребята переглянулись, Фарлаф уже готов был обидеться, Ратмир не знал, как отреагировать, а Ридгар, что-то заподозрил. Все их чувства были так ясно написаны у них на лицах, что я не выдержал и выскочил из рядов бойцов.
Первым среагировал Ридгар, который мгновенно оказался рядом со мной и крепко, по-мужски обнял меня. Молча, без радостных криков и пустых слов, типа: «Сколько лет, сколько зим!» Опомнились и другие, набросившиеся на меня слева и справа.
До утра мы все, старые «заставщики» сидели и делились событиями, произошедшими за то время, пока мы не виделись. Когда я рассказал, что половина моих учеников погибла по моей вине, никто не стал меня успокаивать, прекрасно понимая, что словами горю не поможешь.
Только Вышата произнес выстраданные им слова:
«На войне, как на войне. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. А горше всего бывает старшему над другими, который отвечает за жизни своих товарищей. Он всегда виноват, даже, когда боги или случай вмешивается в жизнь и смерть его подопечных и друзей».
Молча выпили за помин душ, снова наполнили чарки.
«А, что у тебя?» - поинтересовался Ридгар.
«Ничего, осталось день-два, а я даже и не чувствую какого-то приближения беды, да и не это меня сейчас заботит. Я, ведь, приехал посоветоваться с извечным вопросом людей, живущих на этих землях: «Что делать?»
«Тебя заботит, вмешиваться в спор братьев или нет? А, если вмешиваться, то, как глубоко?»
«Вот именно! Гложут сомнения, уже начал разговаривать сам с собой, а всё никак не решу, - смею ли я что-либо предпринимать, вопреки сложившимся обстоятельствам?»
«Ты не забывайся, говори проще, а то не всё понятно. Что означает «сложившимся обстоятельствам»?»
«Ну, тому, что случилось».
«А случилось то, что Владимир уже примеряет Великокняжескую шапку, только живой Ярополк не позволяет?»
«Даже, если позволит, то живой он все равно не нужен Владимиру. Кстати и его ближайшее окружение тоже».
«То есть, бояре и их семьи?»
«Точно, но семьи моих ребят уже под моей защитой. Этих я не дам на растерзание, а вот, что делать с Ярополком?»
«И его не отдавай».
«Я попытаюсь объяснить тебе, почему с ним так всё сложно. Во-первых, он заметная личность в истории, он записан в главных анналах всех летописей, всех миров».
«Каких миров?»
«Видишь ли, Ридгар, кроме вот этой Земли, существует ещё огромное множество Земель, где существуют идентичные, то есть, один в один, человеческие существа, с такими же или схожими именами и судьбами. Есть там и свои Ридгары, и Никиты, и Вышаты, и Владимиры, и Ярополки. Но, чем значительнее, заметнее личность, тем больше вероятность того, что она существует на всех иных Землях. Во всяком случае, на всех из них были, или есть, или будут Святославы, Рюрики, Игори, Олеги, Владимиры. И обязательно их жизни, и смерти повторятся, если только, кто-то, знающий об их судьбе, не помешает им или их врагам повторить всё то, что с ними уже было на других Землях. Это понятно?»
«Нет, не понятно. Где эти Земли? Почему обязательно повторяются знаменательные события?»
«Это очень сложно объяснить, ещё сложнее понять и поверить, но ты просто поверь, как веришь в Перуна или Рода. Так вот, на одной из точно таких же Земель, но на которой всё это произошло значительно раньше, Владимир с помощью наемного убийцы погубил Ярополка и стал полноправным правителем Руси.
Поэтому история той Руси потекла в том русле, в каком определялись его помыслы и поступки. Наш Владимир, как две капли воды похож на того, в том мире. Ярополк тоже похож.
Если ничего не менять в судьбах главных героев, то история нашей Руси, скорее всего, повториться, но, если убить Владимира и спасти Ярополка, то я думаю, что многое здесь в дальнейшем измениться, а хуже будет или лучше, не знаю.
Я ещё очень мало знаю, Ридгар, а Боги не хотят или не могут помочь мне».
«Ну, если Боги не могут помочь тебе, то, что же ты хочешь от меня?! Погоди-ка, ты знаешь историю той Земли?»
«Да, достаточно хорошо».
«Ну, так и решай! Если та история устраивает тебя, то оставь всё, как есть, ну, а, если считаешь, что той Руси нет места в нашем мире, корчуй ты её к той матери, не жалей!»
После его слов, во мне что-то распрямилось, и я знал, что решение моё вызрело и его уже ничто не изменит. Я благодарно пожал руки Ридгара, тот только смущенно улыбнулся.
Свидетели разговора, большинство из которых ничего не поняли из нашего с Ридгаром диалога, тоже облегченно вздохнули… А, может, все всё поняли?..
На посошок мы «хряпнули» ещё по чарке, и я заспешил. Никто меня не задерживал, чувствуя, что мои дела не могут ждать. Уже в воротах, на меня и провожавших наехал гонец, который, соскочив с коня, произнес: «Печенеги!»
Вышата с досады плюнул: «Да, что за напасть, столько лет была тишь да благодать, а тут, вражины, как тараканы изо всех дыр полезли».
«Вот вам и объяснение, почему нас ночью атаковали викинги», - пояснил я.
«То есть, ты хочешь сказать, что наша застава у них, как кость в горле?» - прорычал Вышата.
«Не у них, а у Владимира», - подсказал Ридгар.
«Сколько печенегов?» - спросил Аспарух у гонца.
«Тьма, не меньше», - ответил воин.
Я с сомнением посмотрел на друзей. Ридгар первым отреагировал на мой взгляд.
«И не думай, исполняй свой долг, а мы исполним свой. Ничего, выдюжим!»
«Да, не боись, Никита, таперя не то, что было давеча. Нас тогда было много меньше, мы были слабее, но победили. Неужто сейчас не одолеем?!»
«Если, что, позовите, просто позовите меня по имени. Я услышу, поверьте! Хватит потерь, хватит жертв! Мне нужны живые друзья».
Молча обнялись, и я, как учил меня Отшельник, потрусил к лесу, набирая и набирая темп. Скрывшись из виду, я шагнул в Родень, прямо с горницу князя.
С первого взгляда, комната показалась пустой, но нет, в темном уголочке, прижавшись к стене, подобрав ноги и уткнувшись лицом в колени, сидела на лавке Юлия, Великая княгиня. Она была настолько отрешена от мира, что не услышала, как я подошёл к ней.
Осторожно дотронувшись до её плеча, я подождал, пока она очухается и поднимет голову. Только после этого я спокойно произнес свой вопрос:
«Где князь?»
«Он ушёл, туда…», - она неопределенно махнула рукой в пространство, - «К нему… На смерть»
Княгиня не выдержала и зарыдала. Успокаивать её, я понимал, времени не было, потому спросил:
«Давно?»
Из её невразумительного ответа, прерывавшимся плачем, я понял, что Ярополк ушёл на переговоры с полчаса назад, не дождавшись моего возвращения. Исчезая из горницы, я услышал во след: «Он так ждал тебя, так ждал, а ты всё не шёл, не появлялся!»
«Не шёл, не появлялся! А ему невтерпеж на смерть шагать?! Что, ещё полдня не мог потянуть, даже день, нет, ему с утра помирать приспичило!» - ворчал я полный досады и раздражения на всех: на князя, на княгиню, на их вельмож и этих дерьмовых духовников. А больше всего злился на самого себя, - опять не успел, просрал, протянул.
Но сегодня, видимо, настал мой час, когда дела и следствия были отданы мне на откуп. Ровно посредине, между городом и станом Владимира, возвышался походный шатер, в котором уже, во всю, шли переговоры.
Такую картину я увидел из подпространства, сначала издалека. В следующее мгновение, картинка приблизилась, но материализовываться я не спешил. На переговоры, внутрь походного сооружения, мною был запущен «глаз», который представил идиллическую сценку беседы двух кровных братьев и сопровождающих их лиц.
До нырка в шатер, я бегло осмотрел «глазом» окрестности, но ничего подозрительного вокруг не заметил. Следовательно, оставалось предположить, что главные события развернутся во время переговоров.
Так вот, о действующих лицах, помимо Ярополка и Владимира. С Великим князем пришли Ватажка, Рогдай Полоцкий и боярин Микула, отец Добронрава. Увидев обоих бояр, которые должны были быть сейчас на дракарах, я заскрежетал зубами. Рядом с Ватажкой стояли два брата Мстиши.
«Смерти ищут, пришли отомстить за своих сыновей и брата!» - это первое, что мне пришло на ум. – «Хрена ж, вам! Решать, мстить или нет, буду только я, и никто другой. То есть, мстить – дело решенное, а умирать погодим».
Со стороны Владимира также насчитывалось пять человек. Один выделялся особенно, - огромного роста и, явно, недюжинной силы. Остальные тоже не казались увальнями.
Обе стороны явились на переговоры, видимо, по обоюдному согласию, без оружия.
В нейтральной полосе, то есть, по краям стола, напротив друг друга, восседали Арий и Блуд, как сторонние наблюдатели.
Стол был широким и длинным, но сидели только князья, да наблюдатели, остальные стояли.
Все молчали, но по лицам собравшихся людей, я легко определил, что первые предложения, очевидно, со стороны Владимира, уже высказаны. Теперь все ждали, что ответит Ярополк. Однако Великий князь молчал и смотрел на Владимира, который под взглядом своего старшего брата начал проявлять первые признаки раздражения.
«Прости, брат», - проговорил Владимир, - «ты пришёл молча поглядеть на меня, или вести со мной переговоры?»
«Да», - наконец, произнес первое слово Ярополк. – «Я пришел переговорить с тобой, но увидел тебя и подумал. Как же долго мы с тобой не виделись! Как время меняет людей! Я помню вечно раздраженного мальчишку, готового бросаться с кулаками на любого. А сейчас передо мной сидит человек, который владеет собой и тысячами людей, который претендует на Киевский стол и Великое княжение. И уже, в общем-то, достиг желаемого. Дело за малым, устранить своего старшего брата?»
«Вы все, как сговорились», - поморщился Владимир, - «так и норовите подтолкнуть меня на убийство! Я не жажду твоей крови, брат! Всё, что мне нужно, я изложил тебе только что. Если ты готов согласиться со всеми моими требованиями, давай подпишем грамоту и дело с концом. Если у тебя есть возражения, выскажи их, начнем обсуждать».
«Хорошо, я соглашусь на твои требования, если ты ответишь мне на один вопрос».
Владимир скривился, но взял себя в руки и сказал:
«Задавай свой вопрос, я постараюсь утолить твоё любопытство».
«Мой вопрос прост, - что нового ты собираешься привнести на Русь?»
«Я так и думал, что ты спросишь меня об этом».
«Тем лучше. Значит, ты готов ответить?!»
«Да, ответ очевиден, единовластие. Не станет на Руси равнозначных князей, которые смогут повелевать городами, как своими. Они уже не будут володетельными князьями, не смогут передавать власть над ними по наследству, а станут получать всякий раз эту власть из моих рук, или рук моих детей».
«И много у тебя детей, брат мой?»
«Это уже второй вопрос! Я ответил тебе на первый?»
«Нет, потому что это не новость. К тому же, ты не сказал, как ты этого достигнешь? Мечом и огнем? Олег Вещий уже пытался, но не достиг желаемого, потому что Даждь-боговы внуки не могут признать себя покоренными. Покон и Правда не допускают задуманного тобой.
Значит, станешь менять веру? Христианская или мусульманская вера призывают, именно, к тому, чего ты хочешь. Правда, у тебя «связаны руки» клятвой, которую пришлось принести в Новогороде…
Кроме того, при твоем любвеобилии, наплодится столько наследников, что после тебя, они растащат Русь по кусочкам.
Я не вижу твоих путей к наследному единовластию, может, подскажешь?»
«Нет, не подскажу!» - задиристо заявил Владимир.
«Потому что не знаешь или не можешь? Я понял, что ты менее меня подготовлен к Великому княжению. К тому же, твой путь более кровавый и хаотичный», - с сожалением заметил Ярополк.
«Зато, более быстрый! Давно пора менять привычки и устои этой земли и племен. По иному не получится, затянет в трясину. Только сразу и вдруг, иначе нельзя».
«Экий, ты быстрый, братец. Ни одно дело сразу и вдруг не сладится, спроси у мастеров, сколько им приходится ждать, чтобы изготовить хороший лук, или меч «кладенец»? Понимаешь, Владимир, просто ждать, пока подсохнет клей или вылежится булат. А сколько времени они тратят на то, чтобы постичь состав клея или булата! А ты хочешь одним махом разрушить тысячелетний Покон племен?! Подмять под себя всех разом?
Не сомневаюсь, разрушить ты сможешь, и погубить многих не согласных с тобой, сможешь. Но какое государство ты будешь строить и с кем? Вот с этими, которые стоят позади тебя? Робич, с такими же, как он сам, дружками, сможет создать только государство рабов!»
Я заметил, как злобно ощерились, и Владимир, и его дружки, а Ярополк, словно, не замечая этого, продолжал говорить.
«Ты-то, Хранитель, - обратился Великий князь к Арию, - как же ты не понимаешь, что это будет самое страшное государство, где и правители и подвластные им люди, сплошь будут рабами. Как ты-то не можешь понять, что нельзя ломать народы, потому что это аукнется потомкам, которые превратятся в уродов, не верящих ни во что, или верящих во всё сразу.
Какой же ты Хранитель, если не можешь осознать такой простой вещи, как мироощущения человека. Как они важны для каждого, от князя до смерда. И ты, вместе с моим безумным братом, пришёл требовать от меня, чтобы я согласился добровольно отдать на растерзание все племена, живущие на этой земле?
Может, ты чувствуешь приближение своей смерти, поэтому спешишь увидеть рождение могучей Руси? Так могучей Руси не будет, родится Уродец, награжденный «падучей» болезнью».
Арий, всё ниже и ниже опускал голову, понимая правоту слов Ярополка. Однако моё внимание было приковано к Владимиру и его соратникам. В шатре чувствовалось предгрозовое напряжение, после которого начинают сверкать молнии и греметь гром.
Но послышался голос Ария:
«А, что можешь предложить ты, Ярополк?»
«Все мои предложения очевидны, они на поверхности. Неужели некто зашорил вам всем глаза, что вы не видите того, что уже было сделано? Нет? Хорошо, я подскажу.
Первое, я принял веру в Единого Бога, чтобы стать примером своим подданным. Заметь, примером, но не насильником.
Я никого не заставляю менять веру предков, как и наши деды и отцы проявляли терпимость к иноверцам, и разрешали ставить им своих богов рядом с нашими капищами. Тебе известны плоды такой терпимости, потому что большинство чужаков, со временем, начинали молиться и нашим богам.
Второе, я женат на гречанке, которая станет матерью моих детей, чьи кровные узы не будут вызывать ни у кого сомнений. Наследие во всех государствах передается по мужской линии. Старший сын принимает власть от отца, второй сын, если он будет, подспорье для старшего и в случае смерти, болезни первого, приемник власти. Остальные дети, - это источник добрых соседских отношений, особенно девочки.
Третье, благодаря моему прадеду, деду и отцу под моей рукой находились города, почти всей Руси, где сидели наместники, кроме Полоцка, где твердо стоял Рогволод.
Даже непокорный и обиженный Новогород, терпеливо нес бремя моей власти. Правда, этот город, - отдельная моя забота, потому что это город Рюрика, наша родовая вотчина.
Четвертое, чтобы обезопасить Русь от Дикого поля, стал приручать печенегов к земле. Пришлось даже, подарить землю убийце нашего отца, кагану Куре, который принес присягу верности и обещался защищать границу Руси. Думал и о других влиятельных ханах степняков, за спиной которых мы могли бы строить города и укреплять их, торговать и плодиться, любить и воспитывать детей».
«Весомо, убедительно, зрело, мудро», - сказал Арий, - «Мне жаль, что такой разговор у нас не состоялся раньше. Но лучше поздно, чем никогда!»
Однако Владимир вмешался в их разговор:
«Если всё так здорово и мудро, то почему всё так легко развалилось от моего слабого толчка?»
Ярополк хотел ответить, но Арий остановил его и принял роль ответчика на себя:
«Ломать, не строить, князь! Сам посуди, сколько времени тебе понадобиться, чтобы разорвать рыбацкую сеть? А, чтобы её связать?
Ярополк только успел наметить пути развития Руси, едва начал подготавливать души и разум людей к предстоящим переменам, как появился его брат, который заявил, что перемен не будет.
Любое живое существо не терпит перемен и старается сохранить привычные условия жизни. В новом выборе, всегда таится тревога, опасность, а вдруг, станет хуже?
Тебе, Владимир, это хорошо известно! Ты, за год своих скитаний, прошёл великолепную выучку управления толпой, и вовремя воспользовался этим. Зачем же задавать вопрос, ответ на который очевиден. Или ты считаешь, что здесь перед тобой разношерстная толпа зевак?»
«Я так не думаю, но мне кажется, что ты, Хранитель, очень часто меняешь свой выбор…»
«Нет, Владимир, не часто, но меняю. К тому же, мне довелось услышать вас обоих, и замыслы Ярополка убедили меня в правильности его пути. А потому заявляю…»
Однако Арий не успел закончить свой монолог. Едва уловимым движением один из соратников Владимира метнул в него нож. Я был уверен, что Отшельник готов к такой развязке и не позволит себя убить. Уж кто-кто, а я-то знал, что может этот человек…
Но он не смог, а, может быть, не захотел?..
Я увидел, как рукоятка ножа торчит из его груди, и в том месте начинает расплываться красное пятно. И, вот тут-то, я окончательно потерял контроль над собой.
В яростном отчаянии я проявился в шатре рядом с Волхвом, забыв обо всем, лишь бы успеть вздохнуть жизненную энергию в этого мудрого и дорогого мне человека. Мои действия были столь быстрыми, что никто из его врагов не успел среагировать на них. Поэтому отвратить от него смерть я успел.
Впервые за последние недели успел!
Неожиданно громко заорал Ватажка: «Берегись!»
Я понял, что предупреждение относится ко мне. Успел ещё отметить про себя, его великолепную реакцию. Затем, замедлив время, оглянулся и увидел, что на меня прёт с мечом, тот самый бугай, который метнул нож в Ария.
Делать было нечего, пришлось вырвать оружие, и им же порешить его обладателя. Своих мечей не доставал, только поразился, как я мог не заметить оружия у противника.
Ещё раз оглянулся, за спиной у меня стоял бледный, как полотно, Ярополк и Ватажка, готовый защищать князя голыми руками. Глянул вправо, влево. Справа увидел беспамятного Волхва, слева стоял Блуд и ещё кто-то, здоровенный и очень опасный.
Сразу понял, медлить нельзя. С криком «Держи!» перебросил реквизированный мною меч, Ватажке.
Сразу же, услышал звон стали, за спиной, там Ватажка уже вступил в сражение с одним из сподвижников Владимира. Краем глаза углядел, что до Ярополка никто ещё не добрался.
Увидел, как оба боярина опрокинули стол, а братья Мстиши ухватились за лавку и приложили ею Блуда, который попытался напасть сбоку на Ватажку. Приложили основательно. От удара, Иуда отлетел к стенке шатра и больше не поднялся.
Я крикнул:
«Ватажка, уводи Ярополка, хоть силой, я вас прикрою. Парни, возьмите Хранителя, он жив».
Слева от себя увидел движение, это Владимир пытался разрезать ножом полотно и вырваться из шатра, а на меня нападал тот самый громила, которого я приметил ещё из подпространства. Но остановить меня уже не смог бы и Перун с Кощеем.
Отшвырнув богатыря, я ринулся, было за Владимиром, но вовремя заметил опасность, грозящую Рогдаю Полоцкому, и перехватил очередного дружка Владимира, и начисто оторвал тому голову.
Шатер опустел. На земле лежало обезглавленное тело боярина Микулы. Рядом с его телом, валялись трупы Иуды Блуда и трёх подручных Владимира. Самого Владимира, громилы и ещё одного, из его сопровождения, в шатре не было.
«Оком» обозрел пространство вокруг шатра. От него, в противоположные друг другу стороны, разбегались две группы людей. Трое, во главе с Владимиром спешили в свой лагерь. Вторая группа спешила к городу. Князь Ярополк и Ватажка шли впереди, за ними следовали сыновья Рогдая Полоцкого с телом Хранителя, за жизнь которого я уже не беспокоился.
Мы с боярином остались в шатре одни. Я посмотрел в глаза отцу Мстиши и произнес:
«Простимся, боярин, потому что ты меня больше не увидишь. Я чую, настал мой час. Извинений тебе не приношу, мне нет прощения, только знай, что Мстишу я любил, как сына. Думаю, и для тебя, и для меня он был, как свет в окошке».
Я чувствовал, что Рогдай не держит на меня зла и понимает, что каждое мое слово – правда.
«Исполни мою последнюю просьбу, Рогдай, передай всем моим ученикам, оставшимся в живых, и дружине, что я их всех буду помнить до последнего мига моей жизни. Передай мою веру в их разум и братство. Я знаю, что и без меня они примут правильное решение и проживут свои жизни достойно. А мне пора уходить, прощай».
Я протянул руку боярину, но тот, сделав шаг, кратко обнял меня и быстро вышел из шатра. Я вышел вслед за ним и долго смотрел, как Рогдай удаляется в сторону Роденя.
Затем, повернулся к нему спиной, выхватил свои родимые мечи и направился к стану Владимира, постепенно набирая темп.
Владимир и его шатия-братия были обречены. Я приговорил их и сейчас шёл приводить приговор в исполнение.
«Не будет у этой Руси князя «Красно Солнышко». Не будет у этой Руси и святого Владимира, первокрестителя. Некому станет насильно загонять людей в иную веру», - прошептал я, уже набрав темп, готовый убить каждого, кто осмелится поднять на меня оружие.
В лагерь новгородцев я ворвался как ураган. Мало кто решился обнажить против меня оружие. Кто посмел, те погибли. Убивал бы и ещё, но во мне прозвучал голос:
«Что же ты делаешь, Никита?!»
«А, что такого?!» - наивно поинтересовался я. Голос показался знакомым, но я, так и не вспомнил его обладателя. Однако опомнился и прокричал:
«Владимир, выходи! Я знаю, ты рядом и прячешься за спинами воев. Выходи и умри, как подобает князю, иначе я зарежу тебя, как дворовую шавку».
Мой громоподобный голос разнесся по всему лагерю. Его услышали все новгородцы, и Владимир уже не мог не ответить на оскорбление. Если бы он не вышел ко мне, наплевав на правила чести, то стал бы политическим покойником, что для него было равносильно физической гибели.
И он вышел, правда, надеясь отбрехаться.
«Кто ты такой, чтобы вызывать меня на поединок? Ты, безродный полукровок, а я князь».
«Князь? – насмешливо переспросил я. – Ты такой же полукровок, как и я, только я вольный человек, а ты – Робич, потому что Святослав забыл дать вольную твоей матери. Господа вольные новогородцы не знают об этом, им забыли сказать. Так, что не тебе похваляться предо мной своей родовитостью, сын рабыни».
Новгородцы заволновались, не пристало на Руси выбирать в князья сына рабыни. Правда и Покон не позволяли делать такого. И Владимир понял, что придется драться.
Никто не огораживал нам ристалища, места для боя хватало, потому что никто не решался подступиться ко мне ближе, чем на двадцать шагов.
Владимир обнажил меч, прикрылся щитом и изготовился к поединку. Я посмотрел в его глаза, желая узнать, понимает ли он, что сейчас погибнет. И не увидел там страха. Князь, как самурай, отрешился от всего земного. Перед ним, сейчас, существовал только противник, которого следовало победить. Смерть и жизнь остались за границами его рассудка.
«Лады, умрешь ты достойно, - молча пообещал я Владимиру. – А, ведь, мог и в живых остаться, если бы не трогал моих учеников и друзей. Но тебе было на всех наплевать, ты рвался к власти. Ты разрушил и мой мир, сложившийся, созданный мной здесь за три года. И сейчас я разрушу твой. Сейчас ты поймешь, что такое боль и смерть».
За то время, пока я мысленно произносил свой монолог, Владимир продвинулся на три шага, подбираясь ближе, чтобы начать атаку. Я предвидел всё, что собирался сделать мой противник, потому стоял и ждал. Моя неподвижность настораживала и пугала не только князя, но и новгородцев. Поэтому от напряжения, казалось, что звенит сама тишина, которая установилась вокруг ристалища. Ожидание первой атаки, затягивалось, потому все, словно, боялись пропустить её начало, как будто знали, что судьба поединка решится, именно в ней.
Наконец, Владимир решился и сделал быстрый выпад. Он всё исполнил, как его учили, технично и правильно. Но учили-то его люди, и учили биться с людьми…
Мне же хватило того мгновения, когда при выпаде он раскрылся, и его щит в левой руке ушёл немного назад, в то время как правая рука с мечом, устремилась вперед, ко мне. Резко отбив вверх и в сторону самурайским мечом, который находился у меня в левой руке, меч противника, я пронзил акинаком горло князя.
«Больно, Владимир? Моим ребятам тоже было больно. И сотням других, которых убивали, в угоду твоей гордыни, было больно», - проговорил я, наблюдая за его стекленеющими глазами. Когда жизни в этом взгляде уже не осталось, выдернул из его горла акинак и произнес: «Прощай, Робич!»
Это было последнее, что я успел сказать, потому что почувствовал, что начинаю проваливаться куда-то.
Проявившись на острове во плоти, я оказался рядом с шатром, который видел три месяца назад, посетив остров Руян. Без колебаний, откинув его полог, я вошёл в него, и увидел огромного семиликого Руевита.
Это был живой, но застывший богатырь. Мои глаза, обежав его лица, обращенные ко мне, не зацепились ни за какой изъян, но остановились на том, что было в его руке.
Это был священный меч! Он сверкал даже в полумраке шатра. Его мощь и красота были настолько притягательны, что моя рука непроизвольно дернулась коснуться этого чуда...
Но я превозмог соблазн, не потому что моя воля переборола его, совсем не из-за этого. Во мне возник страх, непреодолимый страх чего-то непоправимого, чего-то ужасного, которое уже невозможно будет даже создать вновь, будь я стократ Богоравным.
Но иная сила во мне требовала забрать «кладенец» и чей-то голос произнес:
«Что тебе до этих раздолбаев, что тебе до всего этого мирка, пусть себе разбираются сами со своими делишками. У тебя впереди вечность, ты способен решать задачи, которые не под силу земным богам. Оставь мысли об этих смертных, которые сами не могут и главное не хотят ничего видеть, слышать, делать. Их мир переполнен эмоциями, они безнадежно тупы и самонадеянны. Их возможности бесконечно ограничены и не позволяют им высовываться дальше своих страстей, которыми они живут.
Но они не понимают и этого, они хотят быть счастливыми и богатыми, стремятся править миром и любить, но не знают, что быть одновременно, и тем, и другим, - невозможно.
И это я говорю о лучших представителях человечества. Остальные, вообще, не достойны внимания. Зависть, их хобби, лень, - их кредо. Каждому непереносима мысль о том, что, а вдруг, он больше пошевелит своей атрофированной извилиной, чем его сосед, а в результате получит меньше.
А если всё же находятся такие, которые хотят из этого болота вылезти, то зависть остальных бездельников и дармоедов, которым только бы брюхо своё набить, да нажраться до свинячьего визга нахаляву, убивает или заставляет эти единицы, осмелившихся, самостоятельно мыслить, отступать или покидать родные края.
Их выбор достоин презрения! Ты посмотри, кого они себе выбирают в князья, – это же сплошь развратники и властолюбцы, захребетники и казнокрады. А ведь выбирают по себе!
Потом ругают, клянут, на чем свет стоит, а, в конце концов, оправдывают. А почему, да потому что сами же такие. А чуть кто захочет что-то изменить, криком изойдут «Не тронь! Нам и так хорошо, смотри, какие мы здесь пузыри можем пускать».
Кстати, племена, о которых ты так радеешь, худшие из ныне существующих. А ты жалеешь их? Да это же сорняки на теле Земли, которые надо выкорчевывать и уничтожать безжалостно, чтобы даже их случайное семя не попало в почву, иначе они прорастут везде и всюду, и наступит крах всему.
Не веришь? Тебе нужны примеры, факты, изволь.
Много ли ты знаешь богатырей и героев? Прикинь, в среднем получается один на каждое столетие.
Их суть бытия, - это скатерть самобранка или бездонный кувшин с кашей.
А у этих, так называемых славян - Емеля на печи?
Три богатыря - это не иносказания, не надо здесь усматривать какой-то подоплеки или обобщений. Не хватало у сказителей ума на обобщения и иносказания. Слагали то, что думали, о чем мечтали, чтобы кто-нибудь пришёл да сделал за них всё: защитил, накормил, обогрел, напоил.
Тебе известно далекое будущее, и, что в нем уж так изменилось в потомках этих никчемных племен? Разве они чему-нибудь научились за века? Только жестокости и презрению к чужой жизни…
Они так и не переняли чести и достоинства, умению уважать более достойных, чем они, независимо от их положения в обществе. Что же ты молчишь, возрази или бери меч! Ты можешь всё исправить, возьми меч!»
Я нашел возражения, но меня опередили.
Всё вокруг застонало, завизжало, закрутилось, завихрилось. Затем стало тихо и темно, и в голове, и на сердце. Мрак поглотил меня.
Злобный смех, пришедший откуда-то из неописуемого небытия, зазвучал мощно и победно. Смех стал приближаться, стал звучать вокруг меня, а, затем, во мне. Мрак поглощал меня, смех подавлял меня.
Застигнутый врасплох, я растворялся во тьме, смех превращал меня в ничто, но я ничего не мог сделать, да и не хотел. Моя воля, моё сознание угасло, а к подсознанию я забыл дорогу, не мог пробиться, забыл, что нужно пробиваться. Неожиданно я раздвоился.
В одной из ипостасей, я был равнодушным зрителем, который взирал, как его двойник, превращается в орудие Хаоса, отрицающего всё живое и разумное, не принадлежащее Мировому Океану.
Однако, не смотря на своё бессилие, мне каким-то образом всё же удавалось понимать, что это ещё не конец, что он, то есть я, ещё не до конца побеждён. Я понимал, что раз моё подсознание ещё не затронуто, то есть надежда к самостоятельному мироощущению. Это понимал и мой двойник.
Но ни у него, ни у меня уже не было сил продолжать борьбу. На мгновение установилось зыбкое равновесие.
А затем, с новой силой, раздался злобный раскатистый смех. Одновременно обе мои ипостаси почувствовали, что вот сейчас, в эту секунду, окончательно всё решится в пользу Хаоса.
И та ипостась, которая ещё оставалась моим «эго», скачком, рывком отчаяния вспомнила и пробилась к безусловным рефлексам защиты того, в ком теплились остатки существа, противоречащего космической энтропии.
Всё сразу же изменилось. Ментальный удар невообразимой мощи потряс основы небытия. Смех заткнулся на всхрипе «Ха!» Яркий свет разрезал мрак, словно разряд молнии на чёрном грозовом небе. И пришло осмысление происходящего.
Я, огромный и непобедимый, словно легендарный Титан богоборец, стоял на острове Рюген, и держал в руке меч семиликого Руевита. И не просто держал, но победно потрясал им.
Удивительно, но не смотря на свои действительно гигантские размеры и ощущение космической мощи, я не чувствовал себя Прометеем, а, скорее, сторуким и стоглавым, ужасным порождением Урана и Геи. Я содрогнулся от отвращения к себе. Мне захотелось кричать от страха и безысходности, из-за того, что я не смог превозмочь в себе искушение вырвать оружие у заколдованного богатыря, не смог подавить чувства превосходства и эгоизма, обрекая десятки племен на гибель и забвение. В отчаянии мне, в который раз за три года, захотелось лишить себя жизни, бросившись на тот же самый меч, который был у меня в руке.
И, вдруг, где-то, толи с небес, толи внутри меня раздался голос:
«Не глупи, ты победил! Ты смог перебороть свой мрак и накопленное в тебе зло. Ты смог остаться человеком, потому что сейчас ты чувствуешь страх и отчаяние, но главное, раскаяние и стыд. Никто в этом подлунном мире, кроме человека, не может испытывать подобных чувств. Ты защитил в себе человека, ты победил!»
«Какая же это победа? Это Пиррова победа! Зачем мне такая победа, когда священный меч находится в моих руках, когда племена обречены на исчезновение. Разве ты не понимаешь, что это непоправимо!»
«Всё в этом мире поправимо. Конечно, то, что погиб Владимир, и меч был вырван из рук Руевита, не пройдёт бесследно для этих северных племен. Их история начнет свой, несколько иной путь, который ни ты, никто другой предсказать не может.
На какое-то время на этих землях воцарится заметня, но... Помрачение пройдёт, как прошло оно и у тебя.
Тебе говорили, и я напомню ещё раз, что нет судьбы, есть судьбоносные решения. Человек волен в своих решениях и поступках, а значит, он сам вершит свою судьбу.
Что касается меча, то это просто символ, который может оказать влияние, если об этом кто-нибудь, когда-нибудь узнает. Но кто узнает-то?
Стоит тебе протянуть меч к руке Руевита, как его деревянная длань вновь примет священное оружие».
«Что так просто?»
«Самое гениальное – это самое простое. Не ищи сложных путей, запутаешься сам, запутаешь других».
«Значит, племена этого мира не обречены? Значит, и здесь Русь будет существовать?»
«Никто, даже боги, не могут предугадать того, что будет через тысячи лет.
Я дал людям свободу выбора. Я вдохнул в человека целый мир, самого себя. Я лишил Ваши Миры предначертанной судьбы. Ищите и обрящете!»
«Боже! Что же будет дальше?»
«В этом временном континууме твой Квест закончен, но... отсюда только продолжится Путь Командора».
«Куда?» – хотел спросить я, но почувствовал пустоту. Это означало, что контакт закончен. Свобода выбора была за мной.
(конец первой книги) 20.10.2004 г.
Начало пути продолжение и окончание
© Copyright: Сергей Столтидис, 2004
Свидетельство о публикации №204111700025
Свидетельство о публикации №204111700025
Рецензии