Потерявшийся отрывок

Что скажешь ты о жидких стенах?
о черном Солнце и гранитных облаках?
о боге, бьющемся в силках?
о книжнике, взошедшем на арену?


   Он осознал себя лежащим ничком на твердой, теплой, шероховатой поверхности. Не ощутил, не почувствовал, а именно осознал. Мысль заработала совершенно четко одновременно с восприятием, не было ни секунды смутных ощущений. Он сразу понял, что под ним не земля, живая и плодоносная, а мертвый, переплавленный дробленый камень с добавлением смолистых веществ. В следующее мгновение он открыл глаза и приподнял голову. Ночь распласталась над узким ущельем, удушливая летняя ночь, без единого намека на тоненькую струйку прохлады. Он заставил свое тело принять сидячее положение. Тело подчинилось легко, только слегка закружилось голова. То, что он, было, принял за отвесные стены ущелья, оказалось искусственными сооружениями, назначение которых он пока определить затруднялся. Кажется, ему никогда прежде не приходилось видеть таких построек: их размеры были довольно внушительны, но при этом они создавали впечатление чего-то жалкого и унылого. Кое-где за стеклами мелькал слабый отблеск голубоватого свечения. Свет был неровным, он все время подергивался, меняя интенсивность. Стекла вмурованы в стены, их было много – небольших, расположенных близко друг от друга. Проход между сооружениями не освещен, мрак тут сконцентрировался так плотно – протяни руку и пощупай.
   К счастью (или нет), он хорошо видел в темноте. Видел облезшие стены, с которых осыпался слой наружного покрытия, скопления каких-то предметов у металлических ящиков, осколки материала, послужившего основой постройки, у стертых ступеней напротив того места, где он сидел. Первым вопросом, который он задал себе, было не «Где я?», а «Кто я?». На него он не смог дать никакого ответа, впрочем, ему также было неизвестно, как и где он очутился.
   Он встал на ноги и, не торопясь, пошел вдоль одной из стен, звук его шагов нарушил тяжелую тишину этого места. Чуть дальше, в проеме между двумя стенами на одной стороне «ущелья» приметил груду тряпок, бумаг и ящиков. Из этого скопления на него глянули чьи-то глаза, потом показалась лохматая голова. Существо из груды довольно громко сказало совершенно непонятную фразу, но если слова и были незнакомы, тон не оставлял сомнений: его явно обругали за нарушение покоя. Однако продолжения не последовало, и голова скрылась так быстро, что он даже не успел разглядеть, что это было за существо. Он не стал останавливаться. Возможно, его собственный вид был для этого существа настолько странен, что отбил у того охоту к дальнейшим объяснениям.
   Минут через пять он увидел впереди светильник на высоком металлическом столбе, заливавший мертвенно желтым светом перекресток двух «ущелий». Он подумал, что не мешало бы взглянуть на себя со стороны, чтобы при встрече с обитателями этой Грани он мог судить, насколько отличается от них. Ему показалось, что возмутившееся существо передвигалось на четырех конечностях, а голова находилась где-то на уровне его коленей. Или оно просто не захотело подняться? Секунд двадцать он рассматривал свое отражение в одном из темных стекол рядом со светильником. Электричество, мельком отметил он, запоминая черты своего лица. Несомненно, собственная внешность была ему хорошо знакома, он не то чтобы вспомнил, а как-то понял, что чаще всего так и выглядел, но не всегда. Это «не всегда» не удивило, но озадачило его. Иногда он мог быть совсем другим, вот только каким и почему? Сейчас у него были две руки, две ноги, торс, голова; ему казалось, что иногда ничего этого у него не было: не было костей, мышц, кожи, волос, сердца, перекачивающего кровь, и самой крови… И тем не менее он был. Был кем?
   Сверху раздались голоса, звон стеклянных сосудов, хриплый смех и притворно испуганный визг. Он поспешил покинуть освещенное место. По-видимому, кто-то обитал в этих безликих строениях. У людей нечто подобное, только намного меньших размеров, обычно называлось домами, а известное скопление построек – городом. Но это бесспорное знание не подкреплялось никакими конкретными воспоминаниями. Он не мог объяснить себе, что за люди жили в маленьких домах и где жил он сам.
   Вскоре ему попался еще один светильник, потом другой, третий. Стекла в домах, окна – вдруг пришло на ум их название – во многих местах были до середины подняты вверх, их прямоугольники все чаще оказывались ярко освещенными изнутри. Несколько раз он слышал шаги где-то за углом, впереди или позади себя. Он трижды отметил где-то вдалеке приближающийся и удаляющийся гул неизвестно чего, судя по звуку, это что-то двигалось с очень приличной скоростью.
   Небольшая группа существ направлялась в его сторону, он уже достаточно сориентировался в принципах застройки города, по крайней мере, этой его части, чтобы высчитать: они находятся приблизительно в трех перекрестках от него. Он поднялся по шести ступенькам и скрылся в глубине черного зева, ведущего внутрь части дома. У дома напротив горел светильник. Если они пройдут мимо, он сможет рассмотреть их достаточно хорошо. Существа не изменили направления движения и вскоре попали в его поле зрения. Они громко разговаривали и жестикулировали, все были возбуждены (естественно или неестественно, ему пока судить было тяжело), смеялись и толкали друг друга. Один стукнул другого по затылку, очевидно не сильно, второй бросился за ним, первый же побежал, петляя вокруг остальных. У большинства из них была темная кожа, у кого едва не черная, у кого – светлее. Один был почти таким же светлокожим, как и скрывающийся в дверном проеме наблюдатель. Внешнее различие между его лицом и лицами этих существ, несомненно, присутствовало, но оно было несущественным: форма черепа, губ, цвет кожи. К счастью, у них не оказалось трех глаз или шести рук, что сделало бы затруднительным его контакт с ними.
   Неожиданно в шуточной потасовке прозвучал резкий окрик, на него ответили не менее грубо, двое повздорили всерьез и как-то скоропалительно, так что окружающие не сразу хватились их растаскивать. Со своего места наблюдатель заметил вспышку света на выскочившем из рукоятки лезвии, сотая доля секунды, и лезвие вошло в грудь темнокожего лопоухого существа. Светлокожий, а лезвие принадлежало именно ему, судорожно отдернул руку и ошеломленно уставился на окровавленную сталь. Десять существ замерли, как пригвожденные к месту, а одиннадцатый упал на спину лицом вверх, никто даже не сделал попытки подхватить его. Парализовавший их ужас был настолько велик, что они не двинулись с места, когда между ними возник незнакомец в длиннополой одежде и склонился над мертвым. Лезвие вошло в сердце, поэтому лопоухий даже не вскрикнул, теперь он лежал с открытыми глазами, отражавшими свет уличного фонаря. Незнакомец встал над ним на одно колено, он не стал щупать пульс или заглядывать в зрачки, как сделал бы врач, констатируя смерть. Он возложил свою руку на область ранения, секунд тридцать продержал так раскрытую ладонь, а потом с силой нажал на грудную клетку. «Труп» заморгал глазами, что-то бессвязно пробормотал. Длиннополый поднялся и молча зашагал прочь, за спиной он услышал сдавленный крик «Иисусе!», неясный шум и топот убегающих ног.
   Он понимал, что сделал что-то невероятное с точки зрения этих существ, и сам не знал, откуда при виде убийства у него возникла уверенность в том, что он может оживить жертву. Он мог, вот и все. Он совершенно не представлял, за кого его приняли, возможно, за того, кто он есть, или за кого-то другого. Выяснять он этого не собирался.
   Из своих наблюдений он сделал заключение, что одет не по местному фасону: на существах были плотно облегающие штаны из грубой ткани и совершенно примитивные рубахи без рукавов или с короткими рукавами и без ворота. Это не значило, что абсолютно все их собратья одеваются именно так, но его голубой, расшитый жемчугом балахон, из-под которого выглядывали только носки башмаков, видимо, был несколько не к месту. Не хотелось бы сразу привлекать к себе внимание большого числа обитателей этого города, кто знает, как они в целом относятся к странно одетым незнакомцам, не понимающим их языка. Под балахоном на нем оказались белые штаны на широком, плотно облегающем талию поясе и белая же рубашка со свободным рукавом ниже локтя и стоячим воротом, переходящим спереди в треугольный вырез на груди. На шее висела платиновая цепь с медальоном в форме ромба – золотая основа с платиновой отделкой и сапфиром посередине. Чем бы ни было это украшение, он так ничего о нем и не вспомнил. Скинув балахон, случайный спаситель вытер о него окровавленную ладонь, свернул пятном внутрь и повесил на руку. Теперь можно было идти дальше.
   Понятия всплывали одно за другим, теперь он знал, что идет по улице, очевидно двигаясь от окраины к центру города. Силуэты домов вздымались все выше в звездное безлунное небо, улицы становились шире и освещеннее, появилось множество неоновых надписей в основном над первыми этажами. Сами дома уже не выглядели так обшарпано и запущенно, как в месте, где он очнулся, улицы были выметены и, кажется, недавно политы: он чувствовал запах свежеиспарившейся воды. Все чаще навстречу ему попадались люди. После встречи с подростками он перестал называть обитателей города существами, он точно знал, что они – люди, хотя, по-видимому, никогда прежде не видел темнокожих людей. Вскоре он убедился, что в этом мире попадаются и белые люди, внешне вполне похожие на него самого. Так что вопреки опасениям (если таковые у него действительно имелись) прохожие особого внимания на него не обращали: скользнут взглядом по высокой длинноволосой фигуре в белом и спешат или не спешат своей дорогой.
   Люди шли по обочинам улиц, а по центру проносились гудящие не-существа с горящими, как глаза дракона светильниками, вид этих не-существ, очевидно, был для людей привычен, никто не поворачивался в их сторону, только если нужно было пересечь улицу. На перекрестках появились тройные разноцветные светильнки, их огни располагались вертикально один над другим: зеленый, желтый, красный – они загорались по очереди с определенными промежутками. Стены первых этажей стали почти полностью стеклянными, в помещениях за ними скопилось множество разнообразных вещей: одежда, обувь, книги и какие-то непонятные предметы, напоминающие белые или черные ящики, либо вообще не похожие ни на что, чему он мог бы подобрать название.
   Чем дальше он шел, тем больше его удивляли окружающие люди: они настолько разнились между собой цветом кожи, чертами лица, прическами, одеждой, что невозможно было понять, что здесь считается обычным, а что выходящим за общепринятые рамки. Например, длина волос, как у мужчин, так и у женщин варьировалась от выскобленного черепа до спускающейся до пояса гривы, между этими крайностями располагался бесконечный ряд стрижек и причесок. Тоже можно было сказать и об одежде: облегающая и свободная, короткая и длинная, цветная, белая, черная… словом, никаких особых предпочтений. Встретив двух черных как уголь Закра-Драгатера кучерявых молодца, облаченных в белые балахоны, пусть не до пят, но, как минимум, до колена, он окончательно убедился, что жителей этого города не так то легко поразить неординарной внешностью. С одной стороны, это его более чем устраивало, а с другой, вызывало какое-то смутное беспокойство - было что-то неправильное в такой всеобщей толерантности.
   Кроме того, он ясно расслышал звучание разноязыкой речи. Пока он не понимал этих языков, но уловил, что один, безусловно, превалирует над другими. Бесполезно было пытаться вникнуть в структуру языка, основываясь на обрывках брошенных на ходу фраз. Но, как и где можно спокойно прослушать правильно построенную речь, понять в этот ночной час было нельзя даже предположительно. Кто знает, куда и зачем идут эти люди, группами и по одиночке, спеша или, напротив, не торопясь. Может быть, это была праздничная ночь? Люди не стремились в какое-нибудь одно место, они двигались во всех возможных направлениях, заходили в разные двери, спускались куда-то под землю, забирались внутрь не-существ и отправлялись в неведомые дали в их темном чреве.
   Его ноги уже не один час измеряли длину бесконечных улиц, а город все рос и рос вверх. Дома из хрупкого искусственного камня окончательно сменились стеклянными башнями заоблачной высоты, от множества электрических огней померкли звезды. Он задавал себе вопрос: кто создал этот гигантский город? В поте лица своего люди строят дома, сооружают мосты, взращивают злаки. Он знал это. Но сколько пота должно было быть пролито, чтобы выстроить все это? До сих пор он не видел никого, занятого работой, если он вообще имеет хоть какое-то представление о трудах человеческих. Или же не имеет? Пожалуй, все-таки имеет. Только сам он никогда ничего такого не делал: не строил жилищ, не добывал пищу, не торговал… он знал. Что же он знал?
   Он заметил, что стоит на месте, когда его толкнули сзади, похоже, что остановился он совершенно неожиданно для идущего следом за ним человека. Прохожий, невысокого роста плотный крепыш, ткнулся носом ему в спину, возмущенно выкрикнул несколько слов и, покрутив пальцем у виска в ответ на его недоуменный взгляд, пошел дальше. Он решил поискать спокойное место, чтобы обдумать свои впечатления и сложившееся положение. Поплутав между башнями, он к немалому своему удивлению наткнулся на небольшой лес. Отчего-то он был уверен, что лес посреди города – это ненормально, город посреди леса – еще куда ни шло, только здесь все было наоборот. Лес этот был, конечно, не настоящий. То есть в нем росли живые деревья, кусты и травы, но все свидетельствовало о постоянном присутствии человека. Прямые просеки, посыпанные песком, скамьи, какие-то маленькие домики, крохотные по сравнению с соседствующими башнями, светильники…
   Некоторые скамьи были заняты. Он углубился в лес и, наконец, сумел устроиться в достаточно уединенном месте, где над головой не маячил назойливый светильник. Итак, он был среди людей. Кое-что он уже знал о них и об их городе. Какие бы эмоции ни испытывали встретившиеся на его пути люди в момент этой самой встречи: радость, надежду, уныние, злость, предвкушение успеха, безразличие к окружающему – все они отличались крайним внутренним беспокойством. Эта глубинная раздерганность нервной системы присутствовала в качестве постоянного фона, на который лишь поверхностно наслаивалось настроение момента, иногда дня или «последнего времени». В какой-то мере в этом повинен был город – его размеры предполагали чудовищное скопище людей – существ с широчайшим эмоциональным спектром, в большинстве своем не способных контролировать выброс этого вида энергии. Сконцентрировавшееся над городом поле содержало почти угрожающий отрицательный потенциал. Он вполне допускал, что люди сами сумели построить все, что он видел и, может быть, что-то еще более грандиозное и впечатляющее – они проникли во многие тайны материи, однако, это не исключало возможности того, что кому-то это могло быть выгодно. Ему самому не было бы до этого никакого дела, если бы их эмоции не перехлестывали его барьер чувствительности. Полностью отгородиться от них ему не удавалось в основном потому, что людей было слишком много. Кто-то, он не знал кто, мог потреблять эту энергию, в этом он был уверен. Правда, с той же вероятностью никакого Некто могло и не быть. Наивно было бы полагать, что, обнаружив и научившись по-своему использовать тепловую, электрическую, возможно, и другие виды энергии, они не замечали, насколько вреден для них стал воздух их города, хотя бы в смысле его химического состава. Он пытался вспомнить что-то о людях вообще, что-то присущее им везде и всегда, именно эта ускользающая из его памяти деталь как-то должна была объяснить их беспечность. Нельзя же было назвать их неразумными, но они сами могли ввергнуть себя в кошмар, в котором здесь жили, могли даже отдавать себе полный отчет в этом.
   Хуже всего, именно то, что их кошмар причиняет ему неудобство, ведь он не зависит от людей… Почему он должен зависеть или не зависеть от людей? Пусть он и не зависит, есть те, кто зависят? Кто они? И кто он? – вот главный вопрос. Он задал его себе уже семьсот шестьдесят восемь тысяч четыреста двадцать три раза. Мысль о том, что у него амнезия, заставила его невесело рассмеяться. Амнезия. У него? Это действительно было смешно. Он прекрасно представлял себе механизм расстройства памяти, называемого амнезией, он точно мог заставить человека и не только человека вспомнить все, что когда-либо попадало в поле действия органов чувств или случайно мелькало в мыслях существа хоть сколько-нибудь разумного. И вот теперь он не мог привести в порядок работу собственного мозга. С этим приходилось мириться.
   Когда он шел по городу, он даже не попытался прослушать чей-нибудь внутренний монолог, а ведь этого было бы достаточно, чтобы овладеть языком местных жителей. Поступать так нелепо можно было лишь в состоянии сильного мозгового расстройства. Что было делать ему, потерявшему себя в этом мире… В мире, к которому так и напрашивалось определение «безумный»? Почему? Его разорванная в клочья память не давала ответов. Может быть, это было лишь первое и случайное впечатление. Он спрашивал себя, свойственно ли людям убивать друг друга? Ответ был однозначен. Зачем он воскресил того лопоухого подростка? В этом действии был только один смысл: убедиться, что он на это способен. Ведь это было просто. Небольшая регенерация тканей и слабый электрический импульс, вот и все. И все же впредь не следует торопиться выступать в роли спасителя, ему это не нужно. Или нужно? Скорее нет, чем да. Он плохо знает людей? Наверное, плохо. Отчего же ему показалось, что здесь все не так, как должно быть. Он знал каких-то других людей, и в их жизни было нечто для них важное, более важное, чем вещи. Что же это было? Знания? Жители этого города обладают большими знаниями. Что же еще делают люди?
   Выскочившая откуда-то фраза показалась ему лишенной смысла: люди поклоняются богам. Кто такие боги? Почему и зачем им следует поклоняться? Опять область полного провала. С этим можно разобраться потом. А теперь…
   Теперь следует положиться на «память» тела, автоматизм моторики укоренен гораздо глубже высших функций разума. Он резко поднялся и перестал думать…

   Солнце вынырнуло у него за спиной, он шел по воде залива к берегу.





.