Винт

ВИНТ

Я так и не знаю
Як с тобою жити
Як без тебе жити

Святослав Вакарчук

Они встретились холодным октябрьским утром у входа в метро. Теперь уже никто не помнит, что подумали оба в ту дождливую субботу. Но одно можно сказать точно искра не пробежала между ними и молния не ударила. Они просто улыбнулись друг другу, представились и пошли рядом.
Говорят, она ему понравилась, а может врут? Неважно, ей было не до него. Слишком глубоко увязла в игре с судьбой на любовь другого. Уже тогда она проиграла спор на десять ходов вперед, хотя всем казалось, что выиграла.

Прошла осень, зима, а затем и весна. Спор был окончательно проигран, и хотя решение все же приняла сама на мир она смотрела больными воспаленными глазами.
И они встретились вновь. Ясным солнечным летним днем у входа в метро. Опять легкая улыбка, клевание в щеку, и вперед навстречу ветру.
В тот день она, казалось, впервые заметила его: Улыбку, взгляд, прикосновения. Отныне жизнь будет сталкивать их все чаще и чаще, накаляя нервы, копя во взгляде боль и не пролитые слезы, а в движеньях и жестах суету да отчаяние.

Были ли они похожи? Наверное да. Оба до боли, до скрипа ценили свободу. И оба мечтали подарить ее дельному человеку, нет просто хорошему и любимому. Они боялись ошибиться, отдать бесценный дар недостойному и плохому. Боялись, что свободу растопчут и закуют в тяжелые кандалы.

Она росла болезненным общительным ребенком  с умными глазами. Она цитировала философов Древней Греции и не умела пришивать пуговицы. Она любила шоколад и не выносила боли. Она часами красила глаза и забывала погладить брюки. Из худенькой девочки она превратилась в хрупкую до болезненности девушку в широких брюках и мешковатых рубашках со слишком длинными рукавами. И даже больше солнца и моря любила плакать над глупыми романами и спать поздним утром.
А он? Как мало знала она о нем и как много думала. Она собирала его по крупицам, по кусочкам. Она подбирала осколки чужих слов и бережно склеивала их мечтами. И где была правда, а где dreams она уже и не знала, да и не хотела знать. Точным было лишь имя, но что такое имя – лишь набор звуков и букв.
Казалось он никогда не болел, никогда не говорил о сокровенном, о сердечном и никогда не волновался. Был он аккуратен до педантизма и обаятелен до неприличия.
Мать и женщины называли его Вениамин, друзья величали Венькой, а ему нравилось слово Винт – быстрое, острое и простое.
Во всем, что касалось его она не была уверена наверняка, только если в своих чувствах, да и те были непонятными, непонятыми и многоликими. Он медленно ввинчивался в ее жизнь, в сознание, в сердце, в мозг, в душу. И вместе с собой, с памятью о себе нес мысль о невыносимости, несправедливости мира и всего сущего, доводя до исступления и отчаяния.

Винт видел, что ее тянуло к нему как бабочку к свету. Иногда он даже замечал боль в ее глазах, но боль тут же сменялась смехом, и он убеждал себя, что ошибся. Винт боялся ее, боялся ее глаз, ее улыбки. Он слишком хорошо помнил их первую встречу, свое первое поражение.
Шел дождь и его шум заглушал даже рев машин. Да, она пришла к нему под музыку дождя из стеклянных дверей метро. Она пришла, улыбнулась и навсегда украла его у других женщин. Они стояли у входа в метро и Винт думал лишь об одном: он нашел СВОЕГО человека. И в ту же минуту счастье заполнило его до краев, оно лилось из него, выплескивалось на прохожих, на бездомных собак с грустными глазами, брызги счастья долетали и до бомжа, сидящего прямо на мокром асфальте у мусорного контейнера, счастье долетело и до гнилого яблока, которое ела дряхлая старуха…
Мысли неслись в мозгу Винта с сумасшедшей быстротой: одна сменяла другую, вплеталась в третью, опровергала четвертую. «Я прочитаю все, что она любит, я отвезу ее к лучшим врачам и она никогда не будет болеть, я покажу ей Ялту и камни, на которых так любил сидеть в детстве, я напою ее ромом, чтобы она прочувствовала вкус солнца, что так любит, да-да именно солнца, я посажу ее в машину и буду гнать как сумасшедший по ночному городу, по ночному кольцу, я… »
Мир замер, воздух будто превратился в прозрачный сверкающий хрусталь. И … все раскололось на мелкие осколки, когда Винт заметил на ее плечах чьи-то смуглые руки, чье-то жесткое лицо рядом с ее, чьи-то тонкие губы, целующие ее ухо.

Все стало как и прежде – ведь ничего не случилось, не было сказано ни слова, не было сделано ни жеста. И это самое страшное. Ничего не произошло, просто жизнь, которую Винт уже успел прожить с серебристым облаком напротив раскололась на мириады острых осколков, которые обрушились на нежное сердце, и вот теперь он должен штопать вельветовое сердце колючей проволокой. Больно? Да!

Прошла осень, зима и весна. Сердце было не только заштопано, но и обмотано колючей проволокой, да еще спрятано в тяжелый сейф с толстыми стенами. И почти мир наконец-то пришел в его глаза.
Когда Винт встретил ее вновь, он долго шарил глазами вокруг: он искал мужчину с жесткими чертами или любого другого. Но она была одна. Как и в первый раз она светилась серебристым светом, и если только что-то изменилось во взгляде, хотя он не смог бы сказать наверняка. Она была открыта, светла и грустна. Что-то в ней напоминало картины импрессионистов, которые раскладывали свет и рисовали пятнышками, она тоже состояла из света, пятен и мазков: влажные глаза, тонкие пальцы, соломенная сумка, карамель, серебро в ушах.

Она улыбалась, осторожно обольщала, обещала, манила. Временами ему казалось, что достаточно протянуть руку и она растворится в нем, одно его слово и не будет больше лихорадочного веселья и суетливых движений. Один его взгляд-обещание и она вновь станет серебристым облаком спокойным и светлым. Пройдет агония, апатия в ее глазах и они вновь станут влажными.
Ему было больно за нее, и в то же время он наслаждался ее кабалой, он наслаждался местью и болью.

Винт боялся. Ему было невыносимо страшно, и ночами он грыз подушку при одной мысли о том, что однажды она придет ко входу в метро не одна. По ночам он открывал окно и кричал ее имя тьме, он проклинал день, когда она родилась, он проклинал свое сердце закованное в титан, проклинал ее влажные щенячьи глаза, себя и бесконечные входы в метро.

Они старели и изнашивались с каждой новой встречей как дешевая обувь. Казалось они попали на карусель, что мчится по кругу и им никогда не догнать друг друга, и нет выхода из этого ада.
Они столько раз встречались у входа в метро и не разу у выхода, каждая встреча начиналась с надписи «Выхода нет». Выход был. Но лишь один. Что   стало последней каплей ее заострившееся лицо, ее не пролитые слезы, или его сердце, что тонуло в собственной крови среди кусков колючей проволоки в обломках титана – он не знал.
Он ошибся, он просчитался. Да не смог любить как и хотел. Но боль она умеет взламывать замки, проникать сквозь стены, ей не страшны ни шипы ни пули – она всегда находит жертву.

Винт знал, что смотрит на нее в последний раз, он прощался с каждым сантиметром ее костлявого, изможденного тела, он пил ее и не мог напиться. Он хотел запомнить все и все забыть, он хотел все простить, быть прощенным и отпустить, открыть клетку и выпустить ее на свободу.
На утро он исчез, испарился, растворился в предрассветном тумане и больше она его не видела.

Винт ушел, оставив ее наедине с памятью и миром.
Своим исчезновением он вернул ей что-то уже почти забытое, и почти незнакомое, да унес навсегда кусочек ее самой.

По миллиметрам жизнь возвращалась на круги своя: наконец-то вылились слезы и глаза стали сухими, в движения вернулись спокойствие и точность, боль ушла из сердца и оно стало пустым, а со скул ушел лихорадочный румянец.
Винт прошел как болезнь, как лихорадка. Он вывинтился из ее сердца, правда оставил там дырку, но такие мелочи всегда можно прикрыть ширмой с яркими птицами. Он ушел и в ее жизни вновь появились мужчины с жесткими смуглыми лицами, и вместе с одним из них она состарилась и посидела, вырастила детей располнела, иссохла, высохла и наконец превратилась в прах, что и теперь лежит под тяжелым камнем, под ярким зеленым ковром из сочных трав.

Ее жизнь прошла тенью от слов и снов. В старости она любила перебирать пустые пожелтевшие, как осенняя листва конверты, боялась метро, была крайне забывчива и слаба глазами, была спокойна и почти счастлива. А еще она коллекционировала отвертки. И лишь однажды мимолетная встреча нарушала ее покой. Но она не любила вспоминать об этом. И лишь изредка роняла капельки на мятую фотографию седого старика и никто из ее детей и близких так и не узнал, кто этот старец и что он значил в ее жизни, и почему она так не любила слово «винт».