Странный человек

 

   — К вам посетитель.
   — Я занят!
   — Он настаивает. Говорит, вы вместе служили. Его зовут Павел Приходько.
   Паша? Быть не может! Он же погиб! А погиб ли? Никто не знает, что именно тогда произошло.

* * *

   Да, Паша служил вместе со мной. И пусть мне вырвут язык, если он не был самым странным человеком в части. Был он образцовым солдатом. Всегда опрятен, всегда подтянут, всегда готов. Но им всегда были недовольны. Всегда искали, к чему придраться. И уж если находили, доставалось ему по полной программе. Хотя, если не находили, то же наказывали (за наглую физиономию). А все за мировоззрение. Ему было до лампочки, как с ним обращаются. Он чуть ли не с удовольствием чистил сортир и сидел на губе.
   Зато всегда был рад помочь сослуживцам. И был убежденным пацифистом. Паша здорово умел драться, но демонстрировал это только на соревнованиях. Хотя, нет. Один раз он увидел, как один дородный детина выбивает курево из какого-то хиляка. Он окликнул его (что б не нападать со спины) и одним ударом послал бедолагу в нокаут. В последствии выяснилось, что у того было среднее сотрясение мозга и вывихнута челюсть.
   При выяснении обстоятельств мы все в один голос утверждали, что он споткнулся и упал. Однако он твердо шагнул вперед и сказал, что мы все лжем(!), что это он ударил его, и притом напал первым. После губы я спросил его, зачем он так поступил. Паша ответил, что человеческое достоинство превыше всего. Он напал на человека и должен был понести наказание, кроме того, он не терпел вранья. Он был перед выбором: пострадает ли его честь, или тело. И он с огромным удовольствием поступил бы иначе, если бы только мог.
   Я был в шоке. Он бросился на защиту более слабого человека. Это, конечно, благородный поступок, но не столь необычный. Но он защитил его, зная, что после этого сядет в карцер! Более того, собираясь туда сесть!

   Все шло нормально, пока не началась война. Нас подняли ночью по тревоге. Потом погрузили в машины и уже там обрисовали ситуацию. Точнее, сказали, что нас ждет. Они сказали, что недалеко обнаружили отряд врага (что было в высшей мере странно: войны, на сколько мы знали, не было), и мы вступим в сражение в течение часа. На вопросы не отвечали. Создавалось впечатление, что они сами не знают ничего больше.
   Тут я вспомнил, что рядом со мной сидит Паша, и подумал, что же он собирается делать. Я спросил его об этом.
   — Я не собираюсь никого убивать, — он говорил так спокойно, как будто мы едем домой и я спросил, сколько времени.
   — Но тогда тебя убьют!
   — Не исключаю.
   — Послушай, это же враги! Они, считай не люди! Они не достойны жить!
   Он так на меня глянул, что у меня мурашки по спине побежали, но голос остался таким же спокойным:
   — А ты знаешь, кто это? — спросил он с издевкой (никогда он так не говорил), —  И даже если бы знал, кто ты такой, что бы лишать человека жизни?
   — Все люди — сволочи! — вспылил я, — Все, до единого!
   — А ты? — спросил он и полез за пазуху, — Ты достоин жить?
   Я вспотел от страха и приготовился защищаться. Но он достал всего лишь сигарету и закурил. Больше не было сказано ни слова. С виду он был спокойным, как скала. Но я знал, что он боится, или волнуется. Ну, не знал, но догадывался. Точнее, предполагал, не имея никаких оснований. Но он должен был волноваться! Должен! А должен ли? Но ведь он — человек! Хм-м...
   Мы остановились. Нас выгрузили, и грузовики уехали. И тут начался ад. Уже светало, но видно было все еще плохо. Враги, казалось, были повсюду. Вон, группа вышла из леса. Вон, еще одна перебежками движется по полю. Солдаты рядом со мной падали один за другим. Мне было страшно.
   Но тут я забыл обо всем. Паша воткнул автомат стволом в землю и, не пригибаясь, неспешным шагом шел к маленькому леску, что был по левую руку. Посмотреть на него, так можно было подумать, будто он просто прогуливается, наслаждается погодой и пеньем птиц. И дела ему никакого нет, что в двух шагах от него люди валились на землю с пулей в сердце (враги били без промаха). Но его враги как будто не замечали. Он прошел уже метров семьсот, когда я почувствовал острую боль в колене. Я повалился на землю, а когда встал, его уже не было видно. Я решил, что его, все-таки достали.
   Тогда нас разбили на голову. Оставшихся в живых повысили в звании. Еще нам сказали, что то, что мы видели, является тайной, за разглашение которой — трибунал и, вероятно, расстрел. С кем мы сражались, нам так и не сказали.

  * * *
 
   И вот теперь, после стольких лет, он пришел.
   — Хорошо, пусть войдет, — голос мой дрогнул.
   Он вошел, такой, каким я его помнил: подтянутый, аккуратно одетый и причесанный, спокойный, как танк.
   — Привет.
   — Привет, — он пожал протянутую руку и сел на стул.
   Я не знал, что сказать. Тогда заговорил он:
   — Вижу, ты неплохо устроился.
   — Да, живу потихоньку, — ответил я и почувствовал фальшь. Он спросил не то, что хотел, а я ответил не так, как надо. — Где ты был?
   — Путешествовал и искал ответы.
   — Нашел?
   — Да, почти все, но больше не хватает сил.
   — Ты знаешь, с кем мы сражались? — он кивнул, — Скажешь?
   — Нет. Они правы, это не должно всплыть. Я пришел из-за другого. Ты был прав. Все люди, все до единого, достойны смерти.
   Паша полез за пазуху, точно так же, как и много лет назад. На этот раз он достал пистолет. Прежде, чем я успел крикнуть, он выстрелил… себе в голову.