Моя Александрия

[...“Когда мне говорят: “Александрия”, //я вижу белые стены дома, //небольшой сад с грядкой левкоев, //бледное солнце осеннего вечера //и слышу звуки далеких флейт…”]

Выбор в буфете оказался печальным и убогим: чипсы с сыром, со сметаной и укропом, кола местного разлива, одноразовые стаканчики и – салфетки: ребята шиковали. В соответствии с меню приходилось отрываться по полной. Столами служили перетащенные из соседних аудиторий парты. Стульев не хватало: все перекочевали в “кинозал”. Серый постоял в дверях – спиной к скачущим и верещащим картинкам на экране, лицом к парте под клеенчатой скатеркой, на которой лежала горка снеди – и решил, что от хлеба ему будет не так плохо, как от зрелищ. Раза три он прошерстил предметы на витрине, потом вернул за рукав из дверного проема парнишку-продавца, не слишком добросовестно отыгрывавшего свою роль, и протянул ему десятку. Пацан, не глядя, вытащил из коробки под столом первое, что попалось под руку: колу и три салфетки, -  вручил все это покупателю и вернулся в дверной проем. Света в коридоре сразу стало меньше: только иногда через его голову перескакивали не в меру концентрированные цветовые кляксы: наверное, по сюжету что-нибудь взрывалось или кто-то озарялся. Скорее всего – попеременно. Иногда на экране полыхали пожары, но коридор на все это безобразие реагировал лишь легким румянцем серовато-зеленых стен, потерявших к вечеру почти всю свою зелень.
Сережка сполз по стене, удобно устроившись неподалеку от витрины и начал пиршество, открыв банку колы.
- Ваше здоровье, дамы-господа – он махнул банкой в сторону зала. Зал ответил чем-то банальным, типа “всех не перевешаешь”, и снова открыл огонь по неприятелю. Потом разбили кучу стекла, и снова что-то рвануло. Парнишка-продавец оторвался от одного косяка, чтобы вцепиться в другой.
За окном кипешил раскрашенный город, оттуда тоже периодически долетали звуки и свет. "Похоже, я знаю,  на что похож двуногий – на герметично упакованную порцию отходов, отправляемую нашими славными героями – космонавтами на самостоятельное покорение безвоздушного пространства. Интересно, а это все там гниет или так и сохраняется для потомков и братьев по разуму?..."
В зале вспыхнул свет. Даже Серому по глазам резануло. Что испытали зрители, он представлять не хотел. Продавец мигом вернулся на рабочее место и начал обслуживать толпу голодных и затекших ценителей искусства. Пару раз на Серого пытались сослепу наступить, но он не давался, и попытки эти сошли на нет.
"Я гнил вчера, буду гнить завтра. Мне противно все, что рождается в моей голове, но я не могу остановить это тление…"
-Ой, а можно у вас салфеточку одолжить – вам все равно много.
Серый протянул в вышину  салфетки. Проситель, не постеснявшись, вместо одной рванул все – рука не сопротивлялась: ее жизнь стала чуть проще и приятнее.
"Мне противно раскрывать рот, потому что все, что я смогу произнести – только плесень, пробивающаяся на поверхность моей некачественной упаковки. Жаль чужого времени, да и своего, наверное, - тоже."
Кто-то плюхнулся рядом, треща чипсами и челюстями, судя по запаху, на лоток высыпали новины: от соседа несло какими-то копченостями. Серый начал его бесцеремонно разглядывать: на таком расстоянии прекрасно обозревалось правое ухо, светлые спутанные патлы почти до плеч и рукав свитера. По мнению Серого такие вещи следовало держать распятыми в шкафу, чтобы путем их демонстрации пугать злейших врагов. Иногда показывался нос и рука с пакетом чипсов, иногда  - исключительно затылок: человек старательно делил время между едой и собеседником: все увиденное, также как и чипсы, стремилось быть переваренным и усвоенным, т.е. требовало обсуждения и оценки. – Ну да… а самое прикольное – это когда черному мозги на вылет, и кровавые джипсы по всему экрану…
В дверях появились хозяева-организаторы и предложили вернуться всем в зал для завершения просмотра. Толпа вздохнула, закинув в рот последние капли и крошки, и потекла обратно. Замыкал шествие начинающий коммерсант, вновь закупоривший собой вход-выход.
Можно было бы пожалеть себя-несчастного, но это  уже - прошедшая стадия: завершилась она давно и довольно бесславно. Короче, вспоминать не хотелось. Теперь все чаще после подобных унылых сентенций Серегу тянуло курить. Вполне возможно, что здесь это было запрещено. По крайней мере, в дневной жизни за это могли отправить мыть Голгофу. Но дневная жизнь была вчера и, возможно, случится завтра. Сейчас же весь существующий мир смотрел, как добро, сидя верхом на зле, упорно колошматит его прикладом автомата по башке. Поэтому Серый закурил, параллельно разглядывая собственные руки: тонкая привычная кожура, под которую напихано столько гадости, что даже у него самого (хотя, у него самого – в первую очередь) периодически перехватывает дыхание. "…и сотворил по образу и подобию своему…" Жизнь сдохла и стала похожей на картинку, какие Серега нон-стопом малевал на всех доступных бумажных носителях. Сделать порезче тени, пустить легкий неназойливый фон, текстовочку: “Зачем? Не знаю… Так я хотя бы иногда чувствую себя нужным etc, etc”... Он заходит слева, удар, противник отлетает к домам на противоположной стороне улицы: благо в средневековых населенных пунктах бульварами не баловались. Господи, как серо и статично. Ладно, тогда… ну нет, хватит – похоже, он мычал и трепался сам с собой уже здесь, в общей с кинозалом реальности, потому что парнишка на секунду даже обернулся. Грубоватое освещение, брошенное наскоро из-за спины, разрезало лицо на несколько плоскостей и залило в триколор: черный-серый-рыжий… Гори-гори-ясно-чтобы-не-погасло! Серый заткнулся и намалевал на роже улыбку. Пацан отвернулся. "Это все бред. Я – уродец, неполадка, осечка. Господи, когда же, наконец, работа над ошибками? И эта мысль, и эта, и следующая, и еще не рожденная – яд. Я травлю себя трупным ядом. Главное, чтобы оболочка выдержала."
Он так и просидел до конца фильма в коридоре, сложившись втрое. Голова полоскалась чуть выше паркета – наплевать. Главное, - успеть увернуться, когда в очередной раз попробуют растоптать. В финале из зала выползли Макс с Таней и принялись отскребать его от поверхностей.
- Слушай, не мог дождаться, когда до меня доедем – там бы уже и нажирался. Тебя кто щас тащить будет – я, да?!
- Мы, да?! - Таня вторила, лучезарно при этом улыбаясь, абсолютно невпопад
Оба еле держались на ногах, поэтому композиция в целом  с трудом натягивала на троечку. Мимо них с шумом проползла полупустая коробка, гордо поименованная “Русский размер”, в которой лежали оставшиеся салфетки. Парты поспешно задвигались в аудитории: ни о каких рядах не было и речи: хаос, как высшая форма порядка. Аля вышла из зала  чуть ли не самой последней. Она помахивала своим стареньким калькулятором, что-то на ходу втолковывая коммерсанту. Тот пересчитывал выручку столбиком на клочке салфетки. Потом он бросился вдогонку за “Русским размером”, а  Аля вернулась к троице. Вернулась, высвободила Серого из пьяных объятий Макса с Таней (хотя сама, похоже, тоже шагала чуть выше пола) и даже попыталась поставить его параллельно стенам: на самом деле вцепилась в него, лишая равновесия.
-Сереж, правда, ну зачем ты, а? Поздно ведь, ехать далеко…
Тепло, жарко даже: надышали-наговорили.
"Знаешь, чего хочется? Ну? Я понимаю: по-детски, смешно, глупо и нелепо: свернуться клубком, забиться в самый дальний угол безвоздушного пространства и, забыв про все, просто выплакать всю отраву. Может, меня простят, все зарастет травой и видно ничего не будет? Ни яда, ни ожогов, ничего, а? Как думаешь? Думаю? Пить не надо было. У тебя почти истерика. Это абсолютно неинтересно. Все пройдет завтра утром, будет обычная головная боль, тошнота,  а у тебя – еще и твои “муки совести”, за то, что опять раскрыл рот и наплел всякой чуши. Прости, действительно: лучше заткнуться и развести вас по домам. Ваше здравомыслие мне сегодня не по карману."
Картинка: зима, ночной город, светлячки рекламы: подмигивают и язык показывают. Алька – спичка, каблучки, колючая на морозе шубка и помада. Танька – темный клубок меха, Макс – еще один фонарный столб на автобусной остановке: он спит с открытыми глазами. Идет снег. Забавная ночь: скользит и постоянно грозит сорваться в утро. Серый делает вид, что действительно надеется увидеть выворачивающий из-за поворота автобус и – курит. Десятиминутная передышка. Правильно: и весь мир подождет.
"Молчание. Так тихо. Так хорошо, так вкусно дышать и видеть."
 –Ладно, хорош, будем вас по маршруткам распихивать.
Они проснулись, встрепенулись, засеменили по асфальту. Как будто ветер их подхватил.
Повезло: Альку посадили сразу: та даже лишний раз вдохнуть – выдохнуть не успела, пришлось почти на руках занести и усадить к окошку: любуйся на чужую ночную жизнь. Она попыталась рыпаться, вялыми пальцами в черной кожаной перчатке схватила Сережку за руку, что-то там бормотала. Потом – прилипла к оконной картинке: очередное кино, и – совершенно бесплатно, ибо за проезд пришлось платить Серому: Аля так и не смогла вспомнить, куда именно засунула деньги.
С неразлучной парочкой общались чуть дольше: зато можно было не думать. В итоге ему, как самого “невменяемому”,  достался супер-приз: пешая прогулка до хаты.
"Пустой, совершенно пустой город. Все умерло. Мне придется хоронить и оплакивать их, я даже глотку себе перепилить не могу: не должен, не должен. Это… как-то не по-товарищески. Смешно." Картинка: абсолютно белые от снега волосы и обязательно – длинное черное пальто. Играем в контрасты – играем в контракты, в компромиссы: им так нравится. Персонажу не обязательно оставлять следы на снегу: редко кто волнуется по таким мелочам; но Серый всегда прорисовывает их: это его собственный прикол. Мягкие синеватые хлопья, голубиные крылья.
"Все это звучит смешно, но я же не виноват, что слова давно затерты до дыр: и правда, со стороны – забавно слушать…"
Картинка, еще картинка, цепочка кадров, отщелканная пленка, цепочка следов – все равно к утру закроет снегом.
Захлебнуться чужим теплом, случайно опрокинувшимся на тебя - прохожего из распахнутой форточки и прилежно брести дальше… Прилежно брести дальше : )