Проповедь

В одном сельском приходе случилось маленькое событие. поизошло это после бури, посрывавшей главки с наших православных храмов. Настолько это событие было маленьким, что нужно было бы его и не замечать. Русскому человеку свойственно не видеть  крупного, а из какой-нибудь пустяковины он вполне может вывести нечто космическое. Может быть, поэтому Фёдор Михайлович Достоевский предлагал русского человека сузить. А то он, исходя из своего  построения, или всё мироздание попытается объяснить, или придумать новое доказательство бытия Божия. Что нам, Кант, что Ансельм Кентаберийский, что, наконец, незнакомец (очень-то нам знакомый) с Патриарших прудов. Но, быть может, нам бы и не стоило ходить в храмы, если бы за малыми событиями, малыми по нашим маленьким меркам, мы не могли бы видеть Того, Кто не измеряется никакими мерами и мерками, да и, вообще, ничем не измеряется. Взгляните на наши убогие, полуразрушенные храмы, на наших древних старух, слепых, глухих, брошенных, на нашу бедность взгляните… Что тут хорошего? Разве можно найти истину среди этого разгромленного музея? Ибо что это как не музей, ведь сюда ходили уже наши бабушки и прабабушки, когда не было ни электричества, ни всеобщей грамотности. Когда здесь были только грязь и болезни. Когда из нескольких рождённых, всего лишь один доживал до старости, потому что не было прививок, потому что не знали, как лечить элементарные болезни. Но, нет, не музея, а храма. Храма. Потому за этой повседневной убогостью, неустроенностью, как некоторые скажут и отсталостью и стоит Тот, Кто устами апостола Павла сказал: сила наша в немощи совершается.
Так, вот представьте! В таком убогом храме, в алтаре появилась… бабочка. Ну, что ж такого? — рассмеётся зрелый и трезвый человек. Что ж такого — прихлопнуть или выгнать её и дело с концом… А не зрелый и не трезвый: помолиться надо преп. Акакию Мелетинскому и сгинет она, ибо убивать в алтаре запрещено, а преподобный обязательно поможет.И нечего было бы про неё сказать, так как всю осень и начало зимы спала она, сидя на стене, если бы… не поднялась она раз во время зимы (а в храме… надо отметить так ещё одна небольшая чёрточка к пониманию русского человека… в храме-то… в эту зиму практически не топили… и служба совершалась при 4—5 градусах тепла) и не стала выписывать круги вокруг престола во время Херувимской песни. А было это на праздник Крещения, когда непредусмотрительные прихожане, неуспевшие как следует утеплиться, едва не примерзали к полу. Надо же было кому-то их поддержать? Свои короткие проповеди, маленькая бабочка произносила всю долгую зиму, и иногда, устав присаживалась на плечо какому-нибудь утомившемуся и впавшему в уныние молитвеннику. Но, никогда не садилась она на престол или другие священные предметы, и лишь только иногда отдыхала на стенах с осыпавшейся штукатуркой. Такая глупая бабочка. Бессловесная. Пришёл Великий Пост, минула первая седмица, и на праздник Торжества Православия наша бабочка проявила чрезмерную активность, которая в этот день могла быть превратно истолкована инославными, и всеми теми, кого мы безуспешно пытаемся полюбить. Этот праздник  бабочка встретила, можно сказать, широко. Если бы движение можно было перевести в звук, то мы бы услышали, как протодиакон, или даже архидиакон, эдакий Розов или Здиховский (но мы бы с большим удовольствием послушали Андрея Мазура, хоть не Розов, но зато здравствующий) после вечной памяти могучим басом выводит: многая лета, и вот уже переходит к анафемам… Но, виноват, заврался, разве это можно услышать сейчас? Какие анафемы? Бабочка торжествовала, а торжествовали ли мы?
Но разумеется, эти замечания никакого отношения к нашему повествованию не имеют. На Пасху, когда отверзаются Царские врата и горний мир соединяется с дольним, бабочка покинула алтарь и праздновала с народом. Если не рассматривать религиозного оправдания можно сказать, что она просто хулиганила… Да, в общем, вот и всё. Стоило ли рассказывать? Только не знаю, почему я часто вспоминаю эту бабочку на каком-нибудь уроке гомилетики в храме, когда все прихожане изучают как надо, или наоборот, как не надо произносить проповеди. Наверное, потому что хочется, чтобы все люди, говорящие плохо или хорошо, коротко или длинно, научились этой бессловесной проповеди, которая иногда звучит громче и увереннее, чем исходящая из уст.
Всякое дыхание да хвалит Господа!
1999 г.