Рыбные дни на Саре

Всю мою сознательную жизнь меня сопровождает пыль. Пыль летом в Городе, в котором я родился, была ежедневной и постоянной, и, может быть, даже любимой, посколько ее исчезновение, даже на несколько дней, было плохим признаком - значит на город наползала моряна, влажная и душная жара, нагоняемая ленивым ветерком, горячим, пропитанным влагой моря и слабым запахом вечной нефти... И серые асфальтовые улицы темнели, обманывая глаз, вызывая в памятии долгожданный и так давно невиданный дождь.

Пыль не отстает от меня и сейчас, в уютном приморском городе, отстоящем от первого на тысячи километров, и так напоминающем мне тот, мой родной Город. И когда я углубляюсь в свою память, я совсем не удивляюсь тому, что все мои воспоминания пересыпаны пылью, белой или серой, сухой, раскаленной на солнце пылью... Она умудрилась просочиться в , казалось бы, совершенно невозможное место - в воспоминания о рыбе. Я хотел написать - о рыбной ловле, но остановился, напуганный отсутствием термина к тому действу, которое я совершал... Правильнее было бы назвать это собиранием рыбы, как ни странно это звучит...

Я шел в серых клубах и, наклоняясь каждые несколько шагов, цепко хватал пыльную, отчаянно бьющуюся в руке рыбку,и перекидывал ее в ведро. Когда наполнялось ведро, болтающееся в моей другой руке, я дожидался нашу машину и высыпал это пыльное счастье в кузов. Они попали мне в руки сами, почти без усилий с моей стороны, совсем небольшие - сантиметров двадцать - двадцать пять - воблюшки, трепыхающиеся беглецы из кузова впереди прыгающего грузовика, идущего на рыбзавод. Меня раздирали два совершенно противоречивых ощущения - мне их было дико жаль, но и в то же самое время меня колотил охотничий азарт, хотелось и дальше бежать за этой рыбосеялкой и собирать, собирать, собирать...

Населенный пункт, куда я так торжественно вошел, в сопровождении экскорта из полукрытого грузовика, и предваряемый грохотом впереди трясущегося самосвала, из которого ручьем сыпалась живая вобла, представлялся мне весьма таинственным местом. Я знал , а точнее, был пропитан знанием, что здесь, в рыбацком поселке СарА, живет старинный папин друг, рыбак и браконер Санька Китай. И что мы, наконец-то, едем к нему в гости. Многочисленные отцовские рассказы уже давно создали у меня в воображении образ этакого старого морского волка, с чуть хриплым голосом и огромными жесткими ладоням, пропахшими рыбой. Но самой интригующей частью биографии было конечно его браконьерство. Мое неокрепшее юношеское сознание видело в этом некий протест, противопоставление себя властям, что невольно вызывало мой интерес и даже уважение, поскольку я уже был в том возрасте, когда у меня возникли определенные вопросы как и к учителям, так и к родной комсомольской огранизации.

Но что-то в этот день не сложилось, телефонов-то не было, и оказалось, что Китай со всей семьей умотал в близраспложеную Ленкорань, и вернется только завтра. Всей этой информацей поделилась с нами изнывающая от любопытства тетка у соседней калитки, она же, с радостью и удовольствием, узнав, что мы хорошие знакомые ее соседа, помогла решить наши продовольственные проблемы, продав огромный кусок балыка. То ли солнце нас нагрело, то ли устали с дороги, но не распробовали мы как следует тот балык... В нем собрались , наверное, слезы всех рыбьих матерей по их безвременно выловленным детям, и просолили его так, что есть его в первозданном виде было просто невозможно.

Грузовик стоял на полоске земли, отделяющей море от какого-то заливчика шириной метров двадцать, с неглубокой и очень прозрачной водой, в кастрюле на костре томился злополучный балык, превращая хорошую пресную воду в невероятной крепости соляной рассол, а я, напялив плавки, полез в море. Для объективности и понимания ситации следует заметить, что я никогда не боялся воды, и бурное море меня никак не пугало, но мордобой и пинки по ребрам полученные от сердитого в тот день Каспия, направили мои мысли в более спокойное русло , благо заливчик, по сравнению с серо-зеленым, мутным и хмуро ревущем агрессивным Хазаром выглядел, как тихий и законопослушный искусственный водоем. И я, явно ощущая некоторую недовершенность водных процедур, не долго думая, полез в воду. Мягкий песок слегка щекотал мои ступни, прозрачная, чуть теплая вода весело расступалась под моими ногами, я беззаботно крутил головой, наблюдая как приближаются камыши, шуршащие на противоположном бережку, и вдруг...

Мне показалось, что по всему позвоночнику у меня выросли ледяные ежиные иголки, причем какие-то неправильные иголки, потому что они росли во внутрь моего тела, затем ощутил как с шорохом поднимается моя шевелюра на затылке, а дальше был полет... Я не могу ручаться, что я побил мировой рекорд, но и принижать свои достоинства тоже не позволю, поэтому давайте остановимся на том, что при зачете результата этого прыжка, "мастера спорта" я получил бы несомненно. При этом прошу зафиксировать, что прыжок призводился из позиции "одна нога в воздухе" и стоя спиной к берегу, до которого надо было долететь... Стоя на берегу, и унимая нервную дрожь, я увидел, как из облачка мути, поднятой моими ногами увереннно и спокойно поднялась змеиная голова, и, значит, мне не привиделась длинная темная лента под опускающейся ногой. Более того, через несколько секунд я увидел еще парочку змеек, внимательно разглядывающих меня. Самая маленькая была около полуметра, а та, которая подвигла меня к рекордам, когда я на нее чуть не наступил , была полуторометровая. Осмотревшись получше и обнаружив еще пару десятков змей , змеек и змеищь, в этом воистину Змеином заливчике, мы быстренько подхватили свежевываренный, и оттого значительно посвежевший балык, и рванули искать другое место ночевки, поскольку ночевать в компании со всеми этими пресмыкающимися ну никак не хотелось....

А следущим вечером, был пир. Огромный осетр, вытащенный несколько часов назад, был торжественно вспорот, из него вывалили черное, а точнее сероватое множество икринок, и тут же стали доводить их до нужного состояния. Я не знал куда глядеть - на одном столе шло Священодействие разделки осетра и превращение его в заготовку для шашлыка, а в другом углу двора вершилось Таинство превращения серой и неприглядной пока икры осетра в Черную Икру. Я все-таки предпочел наблюдать Таинство, и как оказалось, не прогадал, потому что Священодествие я еще не раз еще видел, да и сам неоднократно потом совершал, а Таинство было в моей жизни единожды... И огромный, многокилограммовый таз с "мамалыгой", как без особого пиетета называли рыбаки свежеприготовленную икру, тоже был один раз в моей жизни. И в памяти остались не сочные, пахнущие опасностью и рыбой, истории о выходах в море, побегах от пограничников и рыбнадзора, о многокилометровых заплывах до дома из потопленных вертолетом лодок, о потерянных, страшно дорогих снастях и многом другом, а стол, заваленный ломтями шашлыка из осетра, огромный таз, из которого ложками лопали еще теплую, даже не черную еще, а серо-стальную икру и вибрирующий в ночной тишине голос старого морского волка: "Ешь, сынок, ешь, детям будешь рассказывать, как когда-то икру ел..."

И как он был прав, ведь действительно рассказываю, и не все даже верят. Одно хорошо, наверное, что с тех пор я к черной икре я совершенно оравнодушел, и в щедрых бакинских застольях, игнорируя большие емкости с черной икрой, всегда грустно шарил глазами по столу и радостно хватался за маленькие розеточки с красной, кетовой....