А стал ли белым закат?

            
Tantaen animis caelestibus irae?               
(Ужели столько гнева в душах богов? )                Вергилий "Энеида" I,11


     Всякий раз, когда я заканчиваю работу над каким-нибудь сложным случаем, я наполняюсь до краев сумеречным туманом размышлений, суть которых лежит в осмыслении закона Воздаяния, действие которого мне было в очередной раз продемонстрировано. Сейчас об этом говорят многие, особенно те, кто оказывается бессильным перед болезнью или каким-нибудь людским горем. За этими разговорами нередко мелькает не только отсутствие какого-либо понятия по данному вопросу, но и простое равнодушие - "Твоя болезнь - это карма, а посему ступай умирать".
     Собственно, глубокое понимание Законов причинности начинается тогда, когда человек перестает верить в случайности, когда для него становится очевидным, что случай есть имя закона, который не распознан. Я перестал верить в случайности давным-давно, еще в раннем детстве и это обстоятельство разбудило во мне мистическое видение мира. Сегодня, коль скоро разговор зашел об этом, я бы хотел рассказать одну историю, произошедшую давно и  закончившуюся весьма странно, иногда возбуждая во мне всякого рода сомнения.
     Было так, что я собирался пуститься в плавание за травами по какой-то малоизвестной карельской реке, и соответственно, все мое время было занято подготовкой, наполняющей предпоходную жизнь любого путешественника.
     Она позвонила как раз тогда, когда до отъезда оставалось тринадцать дней. Мистический смысл числа тринадцать всплыл, понятно, несколько позже, когда я, собственно, и вынужден был столкнуться с тайной жизни и смерти.
     Позвонив, она тут же потребовала отложить все дела и помочь ей немедленно. Ее приятель, который, естественно, самый хороший человек, вдруг ни с того ни с сего попал в психиатрическую клинику, и уже неделю лежит без диагноза. Предполагают шизофрению. Я осведомился о том, как ей видится моя роль в этой истории. Она ответила, что я, должен немедленно составить гороскоп и выяснить что происходит.
     Признаться, я стараюсь не лезть в психиатрию. Половина людей, находящихся на излечении кажется мне вовсе не больными, а просто неординарными, а ставить под сомнение диагноз профессионалов мне кажется неэтичным.
     Собственно, эти соображения  я ей и высказал, однако она настаивала на том, что здесь совсем другое дело и неэтичным является как раз мой отказ в участии. Я не отказывался, но сообщил, что скоро должен уехать и поэтому предложил перенести разговор на момент моего возвращения. Нет, она была решительно против, она требовала немедленных действий сегодня же и сейчас же. Что ж, я не возражал. Пусть выговориться, а там посмотрим.
Она назвала его дату и время рождения, рассказала о себе, помню, у нее еще была немножко смешная фамилия, нет, не помню какая именно. Она рассказала, что в последнюю неделю ее друг был страшно занят, не звонил, даже ночевал на работе и это, собственно, и подорвало его здоровье, так она считала.
     Вскоре я повесил трубку, в надежде поскорее вернуться к своей предпоходной суете. Но все было значительно сложнее. В первые же часы после разговора я понял, что это не просто случай и мир не даст мне уехать, пока я не сделаю выбор. В тот же вечер я позвонил ей снова, и наш разговор был уже всерьез. Меня интересовало все, что касалось его жизни, особенно в последнее время. Меня интересовали его предки и те места, где они жили, меня интересовало все. Однако она ничего не знала, и чувствовалось, что ей очень неудобно. Почти на каждый мой вопрос она отвечала тихо и как-то грустно: "Извините, мы об этом не говорили", - или - «Вы знаете, он мне ничего такого не рассказывал". Однако я понял, что вообще-то он родом из России, но здесь живет уже долго, наверное, лет пять или семь.
     На следующий день мы договорились навестить его в клинике. Нас пустили без особых церемоний, и более того – даже провели длинными лабиринтами угрюмых желтых коридоров, наполненных до краев грустью и похожих иногда на гигантские трубы городского коллектора. Почему, попадая в больницу, всегда хочется умереть? Почему больничная грусть так агрессивна? Она липнет, проникает сквозь одежду, разъедает ноздри несъедобными запахами кухни, делает руки брезгливыми к дверным ручкам, а ноги стыдливыми на псевдочистых полах: "Не наследить бы!.." Стыдно, но не сострадание стучится в твоих висках, а противная, эгоистичная мысль: "Не приведи, Господи!"
     Мы ступили за дверь иного иллюзорного мира, который был, наверное, счастливее нашего. Точнее, здесь было шесть таких миров, спокойных и загадочных, не проявляющих к нам ни малейшего интереса.
     - Вот он, - сказала женщина, кивнув головой, хотя я интуитивно и так догадался. Это был вполне средний человек, наверное, умный, с хорошим добрым лицом, еще не тронутым безумием.
     - Что ты ищешь? - спросила она.
     - Та шаблю вкралы.
     Он метался в поисках неизвестно чего, переворачивая матрац, заглядывая во все углы, под кровать, уже, наверное, в пятый раз отодвигая тумбочку.
     - Какую саблю?
     - Да шаблю мою. Ще учора була, а вночи хтось вкрав. Вже все перешукав. То, мабудь, жид-шинкар мене напоив, а потим вкрав...
     - Ваня, что ты говоришь?
     - А ты хто, панночко?
Взгляд его начал мутнеть и рассредотачиваться. Неожиданно он затянул какую-то украинскую песню.
     - Пойдемте, - сказал я, поскольку было уже все ясно и нужно было еще поговорить с врачами.
     Доктор нас встретил очень любезно, разговаривал долго и терпеливо. Из его рассказа я понял, что здесь налицо, безусловно, шизофрения с выраженной психопатической продукцией и бредовыми интерпретациями, суть которых состоит в том, что больной воображает себя, судя по всему, запорожским казаком.
Он часто поет казацкие песни, рассказывает о битвах с турками и тому подобное. Интересно, кстати, что его рассказы отличаются очень высокой исторической точностью. Кто-то из аспирантов заинтересовался и проверил то, о чем говорил Иван. Так вот совпадали не только даты, но даже и имена некоторых казацких предводителей, известные даже не всем специалистам. "Что ж, в человеке много загадочного", - подытожил доктор.
     Там же, в больнице, мы сумели раздобыть адрес работы Ивана, с которой, по словам врача, он был доставлен в состоянии глубочайшей нервной и психической астении. С ним долго возились, перепробовали все лекарства, но все-таки результат тяжелейшего истощения не заставил себя ждать.
Что же произошло? Что могло привести его к столь глубокому истощению? На эти вопросы доктор ответить не мог, пожимал плечами - говорят, у него была какая-то большая и очень срочная работа, он мало спал в этот период.

    Теперь мой путь лежал туда, где Иван работал в последнее время, и где непонятно из-за чего подорвал здоровье. Я очень надеялся на откровенность его прежнего начальства, поскольку дальше, не имея картины происходящего, я двигаться не мог. По крайней мере, вряд ли кто-то еще был  связан с той таинственной срочной работой, и мог что-то рассказать. Правда, я еще не знал, как их разговорить.

     Это было довольно заурядное МП, каких сейчас тысячи, с каким-то безликим названием. Как и все малые предприятия, оно походило на помещение ЖЭКа ,но наполненное компьютерами и снующими туда-сюда людьми в кожаных куртках и турецких  рубашках.
     Я постучал в дверь с надписью "Директор". Услыхав традиционное "да-да," я вошел, напоминая сам себе самолет, влетающий в облако. Дышать было нечем, поскольку окна в этой комнате не открывались отродясь, и табачный дым залегал от потолка до пола "культурными слоями". Шеф увидел меня не сразу и когда я подошел к столу, он приветливо протянул руку и предложил сесть.
     - Чем могу?
     - Видите ли, - я задумался, как лучше представиться, - я друг Ивана. Он сейчас очень болен, очень высокая степень нервного и психического истощения. Для того, чтобы ему помочь, мне нужно знать, из-за чего это произошло.
     Директору явно говорить не хотелось, он нес какую-то околесицу вроде того, что такое со всяким может случиться, что Ваня немного отдохнет и придет в норму. Мне ничего не оставалось делать... Комната поплыла, и разговор приобрел совершенно новое качество:
     - Да здесь-то, собственно и говорить нечего – совершенно идиотская история. Приходит ко мне человек и делает сказочное предложение: в течение десяти дней сделать компьютерную программу. Задача так себе - средней руки, платит в пять-шесть раз больше, чем я бы заломил спьяну да набравшись наглости. И что больше всего меня добило - платит зелеными. Я тоже не мальчик, сейчас таких орлов ходит сколько угодно, - директор глубоко затянулся и выпустил очередную струю дыма под потолок. - Разобрался с его документами – все нормально. Потребовал половину предоплаты - дал тут же и в наличке. Я по сей день ищу зацепку - в чем их интерес - и, веришь, не знаю...
     Он замолчал, раздавил в пепельнице выкуренную наполовину сигарету и затем продолжил:
     - Так вот я и посадил Ваньку за эту тему. Единственным их условием было то, что задача должна быть сделана за 10 дней. День позже - работа не принимается. Ну, хоть программка-то и средняя, а Ванька, чтоб поспеть торчал здесь в полном смысле и день и ночь. Я даже подозреваю, что все эти девять дней он вообще не спал, а  держался на кофе и коньяке.
     - Почему девять?
     - Потому что, когда я пришел на десятый день, он спал прямо мордой на кнопках, и добудиться его было невозможно. Ребята отвезли его домой, а дальше я узнал, что он попал в больницу.
     - А заказчик?
     - То-то и оно. Он так и не показался. Я пытался найти его, но в инфоцентре мне сказали, что такой фирмы не существует. Я плюнул и стал искать по своим каналам, там ребята знают вообще всех, однако, и там пусто... Нет,  такой конторы не существует - это точно...
     Я еще какое-то время посидел в отделе кадров, разбираясь с личным делом моего подопечного, переписывая все маршруты его миграций, а носило Ивана по свету весьма изрядно. Однако теперь я знал все, и можно было делать следующие шаги, которые, впрочем, виделись мне вовсе не в розовой гамме. Я уже построил его карту и был почти уверен, что здесь какая-то проблема с предками и парень, скорее всего, отдувается за их грехи, а раз так, то вряд ли мне удастся что-то изменить. Тем не менее, судить - это тем более не мое дело, я должен был сделать все, а там  - как  Бог даст.
     Несколько дней я продолжал готовиться к походу, правда, теперь мой маршрут был иным. Я должен был попасть в деревню Свиридовку, что где-то на берегу реки Полисть, среди озер и стариц, бесчисленных проток и островов, затерянная в этом гигантском болотном царстве. Именно туда, как мне удалось выяснить, уходили корни генеалогического дерева моего
пациента. Теперь задачей номер один было разыскать кого-нибудь из его родственников с тем, чтобы понять эту самую карму рода. Черная Луна в Овне в 4-м поле... Неправильные, чересчур активные действия, продиктованные "кармой рода"... Так представилялась мне его карта. Квадратура к Луне – возможность потери разума... Индусы считают, что Черная Луна в Овне указывает на карму жестокости, в данном случае, возможно, предположил я тогда, это намек на какое-то прошлое убийство или что-то в этом роде.

     Плыть пришлось долго, продираясь через необозначенные протоки, теряя уйму времени на поиски коренного русла.  Река казалась мертвой. За все время плаванья я не встретил ни одного человека. Два раза на моем пути встречались деревни, которые в обоих случаях оказывались брошенными. Я плыл в глухой тишине, упиваясь одиночеством и гулом сосновых крон. Мир принял меня почти сразу и я, просто-таки блаженствовал от неописуемого обилия свободы и безграничного счастья.
     Прошла неделя от начала моего путешествия, и уже, судя по карте, я должен был бы повстречать Свиридовку. К вечеру, уже в поисках ночлега, я обнаружил на одном из островов несколько бревенчатых домов, по крайней мере, один из которых был явно обитаем, хотя и изрядно обшарпан. Высадившись на берегу, я решил разведать обстановку, и если повезет, запастись продуктами и напроситься на ночлег. На этом маленьком хуторе, примыкавшем задами к пашне, жила одна единственная, совершенно древняя старуха. Я поздоровался и для пущей важности отвесил до земли поклон. Бабка не ответила. Она стояла молча, согнувшись почти перпендикулярно и опираясь на отполированную до блеска многолетним трением суковатую палку. Иногда мне казалось, что не только бабка, но и множество невидимых существ разглядывают меня. Это было странное чувство, которое, наверное, можно было бы испытать только лишь попав на предметный столик микроскопа.
     Солнце уже клонилось к закату, и я решил попытать счастья, попросившись переночевать на сеновале. Мои объяснения были долгими и подробными, бабка совершенно не понимала значения слова "турист". Как потом выяснилось, для нее любой человек, ушедший от своего хозяйства, а таковым, по ее мнению обладали все люди земли, и при этом праздношатающийся,  может быть только бандитом. Тогда я попытался ее задобрить:
     - А у меня прянички для вас есть и халва. Я знал, что даже столь примитивных деликатесов она не видывала уж не менее тридцати лет. Бабка изо всех сил сохраняла  хладнокровие, но когда я достал из рюкзака кулек с пряниками, в ее глазах что-то вспыхнуло, хотя лицо оставалось неподвижным. Я протянул кулек.
     - Кушайте на здоровьице! 
Бабка недоверчиво взяла кулек и стала, перебирая узловатыми пальцами, рассматривать содержимое.
    - Так, может, пустите странника переночевать? Чайку попьем...
    - Ладно, будь по-твоему.
Старуха повернулась и пошла в  избу, бормоча что-то вроде того, что, мол, мир перевернулся, и разбойники теперь раздают пряники.
     Я вытащил лодку, взял рюкзак и направился в избу. Бабка сидела на лавке возле двери. "Разбитого корыта не хватает" - мелькнуло в голове.
     - Так где сеновал-то? - спросил я, стараясь быть как можно более непринужденным.
     - Да пошто те? Иди в избу, места хватит, на лавке ляжешь. Я вошел в дом, и, поставив рюкзак на земляной пол, стал оглядываться, куда бы получше умоститься на ночь. Между печкой и стеной был довольно длинный, и, видимо, удобный деревянный настил,  который, видимо, бабка и назвала лавкой. Во всяком случае, ничего более подходящего для спанья, кроме огромной русской печи, видно не было. Расстелив на лавке спальник и затем, взяв мыло и полотенце, я отправился на берег. Вернувшись, я застал как раз тот особый момент сумерек, когда вот сейчас уже газету не прочтешь, а пять минут назад это было еще возможно. Наступило привычное дремотное настроение, когда ни идти, ни плыть уже никуда не хочется, а самое милое сердцу что есть на земле - это свет и тепло костра.
Я открыл было рот, чтобы предложить бабке выпить чаю, но тут внезапно небо вспыхнуло кроваво-красным заревом и стало как-то светлее, но мир сделался странным и чужим, в нем не было теней и все стало статичным и неподвижным. Даже кроны деревьев походили на гигантскую фотографию, запечатлевшую последний вздох ветра. Старуха молчала и, жуя губами, глядела куда-то в землю.
     - Горит, никак что? - спросил я.
     - Да нет, здесь всегда так, ужо, почитай, восьмой десяток, я ышо девкой малой была.
     - А что, случилось тогда чего?
     - Ага, был тут один мужик. Как звали его, ужо и не припомню. Дак вот, не поделили оне с сынком ейным чего-то, то ли оне остров распахать хотели, то ли чего еще, ужо никто не скажет, однако в запале убил он сына, лишил жизни кровинушку родную, зарубил топором. С тех пор и закаты здесь кровавые.
     - Чего, весь год что ли?
     - Да нет, он его среди лета погубил, вот где-то с месяц и полыхает.
     - А что с мужиком стало?
     - А мужик-то раскаялся, да и подался в монастырь, там, говорят, и смерть встретил. Но прежде, чем уйти, поставил он на том месте, где кровушку сыновью пролил, часовенку. Она, поди, и щас тама стоит, крепкую он ее
срубил.
     - А где это место?
     - Да что ты, - махнула на меня бабка, - я ужо, почитай, третий десяток, как никуда отседа не вылезаю. Откель мне помнить-то? Да, вот ышо, сказывали, будто прежде, чем в монастырь уйти, мужик тот ходил к старцу-затворнику за советом. Старец тот жил где-то на острове в ските, и почитали его, поди, как святого, а может, он и был святой, кто тепереча разберет? Дак вот, старец тот сказывал ему, что за грех тот будет и он платить, а может даже и внукам придется. Он же и посоветовал часовню поставить, и еще говорил, что тогда, мол, грех сей с твоего рода сымется, когда закаты станут белыми, обыкновенными.
     Старуха помолчала немного, будто собираясь с мыслями, и затем продолжила:
     - Да вот, милок, с  тех пор и горит небо,  хотя, это и не небо, видать, а геенна огненная подымается и ищет мужика того, чтобы забрать его. Так сказывали.
     Не знаю почему, но я тогда твердо уверовал, что Иван, мой подопечный, и есть потомок того самого мужика. Это было внутреннее знание, которое приходит в моменты силы, а бабка, чем я был поначалу поражен была проводником этой силы. Это было очевидно, и сразу пришло понимание, зачем я здесь и зачем она. Старуха, которая даже толком не могла сказать, как ее зовут, помнила до подробностей все, что касалось тех далеких событий, выдавая порой такую информацию, и высказывая такие суждения, от которых становилось не по себе.
       Наутро встав и позавтракав, я решил отправиться на поиски часовни, а если повезет, то и отыскать скит старца. Однако с чего начать я пока не представлял, поскольку старуха не помнила место нахождения ни того ни
другого. Единственным возможным выходом в данной ситуации было прибегнуть к силе духа острова, который обязательно должен был быть связан с моей странной хозяйкой, иначе каким образом она бы здесь вообще выжила, находясь в полной изоляции уже более тридцати лет. Я решил побродить по острову в поисках особого места, без которого контакт с духом острова был бы невозможен.
     Остров был большой, и я истратил более чем полдня, но так ничего и не нашел. Мне попадались более или менее сильные пятна, но к духу острова они явно отношения не имели. Время шло, и солнце уже начало свой спуск к горизонту. Почувствовав голод, я решил вернуться к избе и пообедать. Подойдя к дому, я стал звать бабку, чтобы предложить пообедать вместе, но она куда-то запропастилась. Без нее я не мог начать готовку, поскольку не знал можно ли мне готовить в печи или же следует уйти в лес и там сделать костер. Решив обождать, пока она появиться, я плюхнулся на лавку возле дома, на которой старуха проводила почти все свое время. Странные чувства нахлынули на меня. Это были какие-то приливы внимания и теплоты, ассоциировавшейся почему-то с коричневым цветом. Лавка была местом силы духа острова! Старуха была с ним не просто связана, она с ним контактировала целыми днями. Вероятно,  он ее подзаряжал, что и давало ей возможность поддерживать свои скудные запасы жизненной силы.
     Я остановил мысли. Все поплыло, и наступил мрак. Затем пришел фиолетовый цвет, а через какое-то время я увидел мгновенно и полностью всю местность, реку и старухины огороды. Затем опять все исчезло в фиолетовом тумане, и вскоре появился совершенно иной ландшафт, никогда доселе невиданный. Это было нечто вроде пустыни или солончака
буровато-красного цвета, посреди которого стоял мужчина и что-то говорил. Он был похож на лектора, с той разницей, что у него не было ни трибуны, ни доски, ни диаграмм. Он просто вещал, слегка размахивая рукой, и было впечатление, что перед ним аудитория, а я в нее заглянул, как заглядывают в щелку опоздавшие студенты. Однако, в следующее мгновение я понял, что он говорит, обращаясь персонально ко мне, и что он меня уже давно ждал для того, чтобы высказать все это. Главное в таких ситуациях не теряться, не испытывать страха и не привязывать взгляд в одну точку, в противном случае можно вообще не выйти обратно. Я стал слушать и одновременно разглядывать окрестности. Из его речи я понял,  что мир призвал меня на этот остров не случайно и что мне предстоит очень серьезная работа. "Ты сам знаешь, - говорил он, - зачем ты здесь.  И ты здесь не один, тебе помогут. Но главное, возьми у старухи вот эту тетрадь, - он выставил перед собой книгу, подобную амбарной, но довольно толстую и в красном бархатном переплете. - Книга эта от старца осталась и хранится у старухи. Теперь она твоя. Действуй! - он развернулся и пошел, удаляясь от меня, все больше и больше сливаясь с серой землей пустыни. Я попытался выйти в обычное состояние, но мысли не возвращались.  Чтобы не испугаться и не остаться в мире островного духа навсегда, я стал пытаться мычать какой-то мотив. Затем появились слова... Постепенно его мир стал уходить, появился фиолетовый свет, затем темнота и я открыл глаза.
     Встреча с духом острова многое дала. Теперь я точно знал, что старуха не просто проводник силы, она еще носитель вполне материальных следов старца. Видения могли оказаться вполне прямолинейными, и, я боялся спугнуть удачу, надеясь отыскать какие-то записи или дневники, оставленные тем никем не замеченным святым, посвятившим свою жизнь достижению единства с Богом и достигшим-таки больших высот... Я долго бродил по окрестностям, размышляя как подступиться к бабке. Мне она казалась совершенно неприступной, и я абсолютно не представлял с какой стороны начать разговор. Ай, - махнул я рукой, -  будь как будет. Если Богу угодно,  чтобы эта история когда-нибудь возымела свое окончание,  то решение придет и очень скоро. Кроме того, встреча с островным духом явно обнадеживала. Я сел на пень, свесив ноги с обрыва над рекой. Опершись локтями о колени, я засмотрелся на воду, и  мысли поплыли вслед за волнами. Взгляд рассредоточился и в висках появился пульс. На меня явно шла посылка. Мысли притихли, и гладь реки привиделась большим блестящим полем наподобие ледового стадиона и вдоль него, почти посередине шла красная полоса. Старуха вплыла в поле зрения не сразу, и я даже не сразу понял, что это она. Женщина явно что-то искала, но всякий раз натыкалась на полосу и тотчас же отбегала. Мне стало не по себе, я почувствовал, что подглядываю в замочную скважину, и попытался вернуть диалог. Однако это оказалось непросто. Меня прямо-таки кто-то заставлял созерцать эту сцену и где-то в глубине я увидел тень ощущения, будто ко мне обращаются. Это, скорее всего опять-таки был дух острова, он обращался очень настойчиво, как будто просил: "Ну пойми, наконец, что все это значит. Это очень важно!" Разумеется, обращался он не словами, а ощущениями, которые затем разворачивались в информацию. Очень скоро я понял, что дух острова заставил меня войти в "тело желаний" старухи с тем, чтобы осмыслить нечто очень важное, связанное с ее личной историей. Главное ее желание было каким-то образом связано с этой полосой. Мне не очень-то нравилось, что все полученное знание было непрямым, и лишь содержало смутные намеки, запутанные и двусмысленные. Я всегда ухожу от подобных ребусов, поскольку ничего хорошего они не несут.
     Очень быстро я вернулся к избе. Старуха стояла посреди огорода и глядела куда-то на другой берег реки.
     - Может помочь чего? - спросил я несколько развязно.
     Старуха смерила меня взглядом и отвернулась, снова разглядывая нечто на том берегу.
     - Бабуля, а покажите-ка мне ту тетрадочку красненького бархату, что старец позабыл.
     Старуха медленно повернулась ко мне, совершенно меняясь в лице. У нее тряслась губа, и накатили слезы.
     - Батюшки, да неужто дождались?
Я был ошарашен. Честно  говоря, я знал, что старуха тетрадь отдаст, иначе, зачем все эти мои поиски, но чтобы так... Конечно, я тогда не предполагал, что к такой неадекватной реакции имело прямое отношение то, что я увидел в ее теле желаний. Старуха почти бегом пересекла огород, заскочила в избу и почти сразу выскочила. Я едва за ней поспевал.
     - Держи, батюшка, дай тебе Господь силы и удачи в руки. А меня, может, он, наконец, уж к себе заберет, тяжко мне на этом свете.
     Тут на меня, как гром обрушился смысл того видения с полем и полосой. Бедная женщина не могла умереть, не передав кому-нибудь, на кого укажет островной дух, знания о старце и его тетрадь. Я взял бархатную, слегка сыроватую книгу и удалился в избу, где, затопив печь, поставил вариться обед.
     Ветер нагнал тучи, стало темно и вскоре начал сеяться мелкий северный дождь.
     - Поди, на неделю зарядит, - проворчала старуха, входя в дом.
     - Откушаете со мной, бабушка? - спросил я.
     - Поглядим сперва, чего ты тама наваришь.
Обед получился  хороший, старуха чмокала и хвалила, рассказывала по ходу дела всякие истории из своей жизни, а после, наевшись, полезла на печь и заснула. Ополоснув посуду и расставив все по местам, я тоже улегся на лавке и стал изучать тетрадь. В ней было что-то около полтораста листов, исписанных корявым почерком. Пляшущие и прыгающие в разные стороны разнокалиберные буквы вызывали перед глазами образы то и дело выскакивающего из узловатых пальцев карандашного огрызка. Сама тетрадь пахла сыростью и в нескольких местах была тронута плесенью. Она содержала в основном, размышления старца о Боге, человеческой природе и тому подобное. Некоторые места попросту представляли собою его дневник, являя описания наиболее запомнившихся событий, как, например, приезд какой-то княгини, решившей посетить чудотворца с целью излечения. По этому поводу было написано так:
     "...Бог долго не давал силы мне, дабы разогнать тучи, ходившие у ней над головой. Всякий знает, что тучи те суть болезни человечьи. Молился я долго о ней, а после велел пойти исповедаться и причаститься. Выполнив сие, великая перемена с ней приключилась, словно кто с нее скорлупу снял. И услышал я глас Божий, что покаялась дщерь та в грехах содеянных, и пришло прощение к ней мое через тебя. Сгони хворь с нее во имя Отца нашего. Убрал я, разогнал тучки те и пошла она здоровая, сама пошла, а дотоле приносили ее ко мне. Вот ведь как милостив Господь к грешникам!"
     Таких историй было весьма много, кто только не приходил к нему за советом и излечением, и для всякого у старца находилось слово. А вот и то, что интересовало меня непосредственно:
     "...Приходил ко мне сегодня человек. Грех он совершил великий, сына жизни лишив. Велико его раскаяние, но и грех велик. Обратился я с молитвой к Господу, чтобы научил человека, как быть дальше. И сказал Господь мне, что покаяться человек должен, и в посте и молитве провести остаток дней своих, в уединении размышляя о содеянном и творя дела добрые. Весь род его должен задуматься и содрогнуться, видя грех сей великий. Кто же не убоится гнева Господня, в ком не будет молитвенного и постного усердия, того вновь дьявол совратит на грехопадение и тогда судьба его да будет страшнее доли сына того невинно убиенного. Разум у того отымется и много силы уйдет, дабы отмолить вину ту. А в назидание потомкам, пускай вечера в том месте будут подобны крови и станут оне вновь белыми, обыкновенными, когда последний грешник из рода сего прощен будет. Аминь".
     Вновь небо вспыхнуло красным. Капли стекали по стеклу,  оставляя зловещие кровоподтеки. Мир опять остановился, стал статичным, заполненным глухой тишиной, разбавленной мелким, почти щекочущим постукиванием дождевых капель. Я задремал,  а когда проснулся, было уже темно. На печи оглушительно храпела старуха. Я разогрел чайник, заварил чаю и стал размышлять о том, что же мне делать дальше. По всему выходило, что Иван, мой несчастный подопечный, только сам, лично должен был покаяться и молитвой изменить свою судьбу. Что он там натворил, я не знаю и это неважно. Важно, что его час пробил и в этот час пришел "черный человек" и сделал свой роковой заказ. Расчет был прост, как всегда, и, как всегда, у человека жадного до денег нет путей к отступлению, ибо "черный человек" всегда делает свое предложение чуть-чуть более привлекательным и заманчивым, чем хватает фантазии у того по чью душу, он пришел. А дальше... Дальше раскручивается маховик судьбы. Истощившись до последнего предела, Иван упал на девятый день - девять есть символ одного из лиц черной ипостаси Луны. А они только этого и ждали. Его тонкое тело, все эти дни влачимое надорванным мозгом, ушло слишком далеко, заряжая свои оскудевшие запасы. Оно находилось в столь глубоком отдалении слишком долго, и за это время была нарушена связь и подсажен одержатель, в качестве которого был избран дух какого-то запорожского казака, весьма далекого от того романтического образа, который обыкновенно возникает у нас перед глазами при упоминании, например, о Тарасе Бульбе.
   Все, что я мог - это попытаться вытащить одержателя и хоть немного восстановить нарушенные связи внутри тела. Сейчас же я видел перед собой одну задачу - отыскать среди огромного массива островов ту самую часовню, что построил мужик, стараясь отмыть себя и род свой. Это место мне было крайне необходимо, но как его найти я пока не знал.
     Я вышел во двор. Дождь прекратился, но его сменил довольно сильный ветер, который разорвал облака и в этих разрывах виделись большие, как пуговицы, звезды. Я сел на лавку, и на меня нахлынули те же ощущения, и я установил внутреннее молчание, не закрывая глаз. Взгляд рассредоточился и через какое-то время я уже "летел" над избой, ведомый духом острова. Несмотря на кромешную тьму, я видел все отчетливо. Я видел протоки и острова, лес на них и отдельные деревья. "Смотри вперед", - услышал я голос, идущий откуда-то сзади. Острова и протоки проносились перед глазами все быстрее и быстрее. "Стой, теперь направо", - вновь как будто прозвучал тот же голос. Я повиновался и вскоре на одном из островов в гуще леса, на небольшом облысевшем пригорке, я увидел маленькую деревянную церковь. Запомнив место, я стал возвращаться. Приблизившись к избе, я увидел себя сидящим в той же позе, и через несколько мгновений ко мне уже вернулись мысли, и я, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, встал, и, постояв некоторое время, вернулся в избу.
     Шел шестой день Луны, который я решил переждать, дождавшись седьмого. Для меня этот день сопровождался всяческими удачами, и я решил не торопиться, а бить наверняка. Дождавшись седьмого дня, я стал готовиться к действиям. Теперь я понимал, что главное - это заставить место силы этого несчастного рода принять хотя бы часть кармических долгов на себя, иначе зачем тогда вообще тот мужик ставил часовню, и, кстати, не по своей инициативе, а по совету старца, а тот уж конечно знал, что говорит. Определенно, меня сюда принесло для работы с местом, с этой старенькой неказистой часовней. Приближался вечер и я стал собираться. Усевшись в лодку, я принялся искать ту заветную протоку, что указал мне дух острова, однако, увиденное сверху было совсем иным, и я ничего не мог вспомнить. Вот река разделилась на два рукава, а я решительно не помнил, какого следовало держаться. Я уж было решил остановиться и провести разведку, но тут в левой протоке раздался гогот и стая уток, с шумом поднявшись, полетела над водой. Это был знак, и я двинулся в левую протоку. Она была изрядно забита потонувшими бревнами и ветками, и посему продвижение было медленным и небезопасным. Вскоре мне повстречалась группа островов и какой-то странный рукав, уходящий почти перпендикулярно. Я было подумал, что, может быть, следовало бы плыть туда, но сильным течением меня в считанные секунды отнесло за крайний остров и о возвращении уже не могло быть и речи. Это тоже был знак. Примерно минут через сорок, я, наконец,  увидел заветный остров. Я узнал его сразу по переднему наносному мысу, имевшему в задней части форму улитки. Пристав к берегу, и вытянув лодку, я двинулся в глубь острова.
     Дверь часовни со скрипом отворилась. Внутри было сыро и пусто. Там обосновалось множество птиц, и мое появление нисколько не напугало их, они лишь слегка ворчали сидя в своих гнездах, переваливаясь и даже не открывая глаз. Икон нигде не было, они, как видно, были украдены какими-то залетными туристами или "рожденными бурей" воинствующими атеистами-комсомольцами. Впрочем, может, их никогда и не было.
     Время сумерек наступило, я сел лицом на северо-запад и начал сосредоточение. Мысли отошли, и наступила ночь разума. Вскоре пришло долгое видение, и я почему-то сразу увидел часовню со стороны. Времени было очень мало и следовало поспешить. Я настроился увидеть то место, где сейчас находился Иван, и почти тотчас увидел клинику какбы сверху и немного сбоку. Затем, я увидел и самого Ивана. Странно, но и он увидел меня! Увидел и испугался. Сестра, делавшая ему укол стала успокаивать, мол, сейчас все пройдет, но он, бедняга, метался, прижимаясь к спинке кровати. Я подошел ближе и положил руку ему на плечо. Впрочем, такое высказывание не совсем точно, ибо в том состоянии человек не чувствует конечностей, равно, как и всех остальных своих частей по отдельности. Он чувствует себя целиком, поэтому, я мог только имитировать положение руки на плечо, физически не ощущая его, и одновременно ощущая всем существом, что я сделал такой жест.
     Иван немного успокоился, но глаза его были испуганными.
     - Где он, -  спросил я, имея в виду теперь уже нашего общего врага.
     - Он скоро вернется, он иногда куда-то уходит, а когда возвращается, мне становиться совсем плохо. Помоги мне! Я не знаю, кто ты, но если можешь - помоги!
     Это была огромная удача, что я попал во время отсутствия одержателя. Не представляю, куда он может уходить, но все равно - это удача.
     - Я постараюсь помочь, но имей в виду, что дальнейшая твоя судьба будет зависеть только от тебя. Ты не так давно совершил что-то нехорошее. Если же ты не покаешься, если не отмоешь грех тысячей добрых дел, то тогда враг вернется, и уже не будет на земле такой силы, которая его одолеет. Ты понял меня?
     - Да, я знаю, я виноват перед ней...-  и он заплакал.
     - Не надо, исповедуйся Богу. Я стоял около него и говорил, что следует делать, а он все плакал и обещал выполнять мои наставления в точности. Внезапно я ощутил движение за правым плечом. Резко повернувшись, я увидел нечто темное, как бы просачивающееся из стены.
     -Это он! - закричал Иван. Из стены наконец появилось неказистое существо, производившее впечатление вдрызг пьяного человечка, каких можно встретить множество где-нибудь на вокзале или под гастрономом, с той разницей, что для большинства, этот не был виден.
     Меня он увидел и замер, не зная, что делать. Я  же набросил "сеть", и, удерживая его в своем сознани, стал удаляться
     Иван бросился к окну, но я уже не был там.
Все в томже состоянии, я словно бы сбросил свою ношу посреди часовни, я стал ее "облетать", освящая углы. Когда работа была закончена, я подошел к нему.
     - Скажи на прощание, куда и зачем ты уходил?
     - Дак вин же нэ пье, а тут недалеко шинок. От я й ходыв туды. Бува посыдыш биля пьянычкы та й наче сам выпыв.
     "Вот ведь, сатана! - подумал я, - и тут ему неймется!"
     - А чего же сразу к пьянычке не присосался?
     - А з ных сылы мало, та й не выбырав я. Такэ дило, сам маеш знати.
     - Теперь здесь твой дом будет. Останешься ты тут навеки, грехи замаливать. И те, что в сечи натворил, и про нынешние не забудь.
     Он захихикал. Я сел в последней молитве, обращаясь к Господу, чтобы дал он силы грешнику Ивану, рабу своему,  для покаяния, поста и молитвы, и чтобы часовня сия, место силы рода его, взяла на себя хоть бы часть груза Иванова...
     Я очнулся от ощущения, что моя кожа горела от сильного жара. Открыв глаза, я ужаснулся, – часовня пылала. Сорвавшись с места, я едва успел выскочить, и уже снаружи услыхал, как рухнули сверху какие-то доски. Часовня горела, как порох, быстро и совершенно непонятно отчего: возможно, в нее ударила молния. И тогда я понял, что партия окончена, и все могут расходиться...
     Вернувшись на остров, когда было уже светло, я решил уехать тотчас же, но когда я вошел в избу, мои планы рухнули, – старуха умерла. Я положил ее на столе, поставив в головах икону, а сам принялся за подготовку похорон.  Кое-как сбил гроб, выкопал неподалеку могилу и сделал из бревна крест. Когда все было закончено, я направился к дому, ухмыляясь своим мыслям о том, что ежели кого-нибудь когда-нибудь занесет в эту глухомань, и он наткнется на устроенную мною могилу, так и оставшуюся безымянной, то он себе, вероятно, нафантазирует какую-нибудь историю, или же ужасную или сопливую от романтизма, но никогда,
никакая даже самая бурная фантазия не приблизится в своих творениях к тем событиям, которые здесь произошли. Да я и сам не перестаю удивляться тому, что мир всегда оказывается и сложнее и проще наших представлений о нем, и уж куда фантастичнее самых смелых фантазий.
     Наутро, когда еще не взошло солнце, я уже был в пути. Вот, собственно и все, что было связано с событиями того необыкновенного лета.
     Вы спрашиваете, что было дальше? А дальше ничего не было, я благополучно добрался домой, но, честно говоря, я ожидал от вас другого вопроса:
     "А стал ли белым закат?"



                Харьков - Екатеринбург
                май - ноябрь 1992