Повешенный

(Аркан ХII)
Памяти О.Луниной

Сюда, значит, приезжают, чтоб жить, я-то думал, здесь умирают.

Р.М. Рильке


Вот уже которую ночь, когда мир погружается в сон, я пробираюсь по этим темным пустынным коридорам, минуя дремлющих дежурных, к лестнице, а затем – на самый верх к той самой заветной двери, за которой, собственно, начинается моя вторая, ночная жизнь, мои поиски возможного решения. Вот уже несколько лет я тщетно пытаюсь найти в мире одного единственного человека, всего лишь для того, чтобы он или она смогли меня выслушать. Я очень верю в свой успех, потому как это, в сущности, единственное мне остается. Дело в том, что когда-то давно, совсем случайно, я прочел в одной умной книге, будто бы проговорить проблему недостаточно, от этого, чаще всего, уходит только ее видимость, верхний слой, так сказать. Сама же проблема может спрятаться еще глубже, и тогда уже ее не достать. Очень важно быть понятым, и не на формальном уровне, как это бывает при общении с докторами, а, если угодно, на уровне человеческой души, понятым искренне и бескорыстно. И тогда, что-то происходит, мир разламывается, и в эту щель стекает та дрянь, которая и скопилась в душе, и от которой необходимо избавиться. Я понимаю – я же не конченый псих – что теория эта настолько экстравагантна, что у меня почти нет никаких шансов, а потому я давно смирился со своим одиночеством и вовсе не собираюсь посвящать в эти тайны кого бы то ни было из моего ближнего, так сказать, формального окружения. Собственно, именно поэтому я и не стал говорить доктору истинную суть дела. Я понимаю, что он не может «умирать» вместе с каждым пациентом, а потому для него вся моя внутренняя борьба будет всего лишь страницей в «истории болезни», а то и просто бредом, недостойным даже строчки. Для меня же, реальность, в которой я нахожусь – это настоящая беда. Что происходит, я не знаю, но собеседники перестают меня слушать почти в самом начале, еще до описания мною всех событий, и я снова и снова остаюсь один со своим монитором.

В общем-то, доктор знает обо мне все, но пока что в моей жизни ничего не меняется, несмотря на пригоршни лекарств, которые мне выписывают.

Вот я добрался до лестничной клетки, и, таким образом, остается не многим более половины пути. Мигом пролетаю несколько пролетов и оказываюсь под самой крышей, где привычная бетонная лестница обрывается и начинается другая – металлическая, выкрашенная в какой-то нелепый желтый цвет. Тишина. Клиника уже спит. Где-то хлопают от сквозняка двери, где-то кашляет старик. По-моему, я его знаю. Знакомый кашель. Это он схоронил лет пять назад свою жену и теперь пытается создать теорию, которая бы оправдала самоубийство христианина. Его самоубийство, конечно же… Я говорил с ним пару раз во время прогулок, но мне показалось, что он как бы сам по себе. Его не интересовали ни мои аргументы, ни предложения подискутировать об этой проблеме вместе. Честно говоря, поначалу я даже подумал извлечь из его философии известную пользу, но потом пришел к выводу, что это касается лишь его одного. Я даже подумал как-то, что, наверное, рано или поздно, мир согласится и простит ему то, к чему он так стремится.

Скрипнула дверь. Я замер. Мне нельзя раскрывать себя. Начнутся унизительные допросы: что, да зачем? И наверняка я не смогу толком ничего объяснить… А после они уже будут стеречь эту комнату в десять глаз.

Я постоял для верности в тени еще несколько минут, не дыша и совершенно не двигаясь, а затем сел на пол и приложил ухо к стене. Я закутался в серое одеяло вовсе не потому, что мне холодно. Холод, голод и боль – это такие пустяки, на которые я давно перестал реагировать. Просто моя нелепая полосатая пижама так предательски выделяется в ночной темноте, а одеяло – какой ни есть камуфляж.
За стеной тихо. Это ординаторская. В это время, медсестры, бывает, пьют чай, и тогда стоит еще подождать. Но нет, за стеной ни звука. Похоже, что они уже улеглись, или же ушли, чтобы еще раз обойти свои посты. Теперь я лег на пол, и, накрывшись одеялом, прополз под окошком ночного дежурного. До цели остается совсем немного. Я уже не встаю, и ползу, огибая квадраты лунного света, поближе к кроватям, чтобы в случае опасности, метнуться туда и затаиться в каком-нибудь дальнем углу в темноте. Слишком уж мне дорог мой шанс, чтобы я отдал его просто так случайно подвернувшемуся санитару.

– Черт! Чуть не перекинул стойку с капельницей. Хорошо, что заметил вовремя.

Нет, все тихо. Похоже, что все обошлось. Оглядываюсь по сторонам – в концах коридора никого. Пробую дверь. Закрыта. Ничего. Достаю пару проволок, найденных на прогулке, вставляю в замок, и … Тихий скрежет – готово… Дверь отворилась. Зашел на цыпочках и привалился к косяку. Что же сегодня? Снова провал? Ничего, дружище. В стране живут миллионы людей, а тебе-то один и нужен. Не может быть, чтобы ни один не согласился тебя выслушать.

Сажусь. Кресло слегка скрипнуло и выдохнуло кожаной обивкой. Нажимаю кнопку, и по экрану бежит абракадабра цифр. Какие-то сообщения, и вот, наконец, экран засветился. Двойной щелчок на иконке с маячком и что-то внутри засвистело, задвигалось, и появилась знакомая страница. Набираю по памяти адрес. Это, надо сказать, довольно противное место, может быть, даже самое противное во всем океане Интернета, но другого я пока что не нашел. Здесь собираются люди, которые хоть бы и на словах, но желают беседовать, общаться, хотя, мне еще не повезло ни разу.

Опять куча всякой ерунды. «Девушка ищет девушку…», «…для серьезных отношений…». Черт! Какие там отношения! Ага, вот – «…для переписки по ICQ или E-mail…» … Поехали…

                        ***

Была ночь. Осенняя лунная ночь. В такие ночи я не могу спать. Я вообще не люблю спать. Я слушала джаз, музыку чистейшей импровизации, и звуки джаза странно сплетались со звуками дождевых капель за окном. Кап-кап о подоконник – монотонные тяжелые капли. Компьютерный экран светился голубым огоньком в полумраке комнаты. Я смотрела в него, в сотый раз изумляясь чуду – волшебной возможности вести разговор с людьми из самых далеких земель, делая далекое близким.

Ну да, – я вообще не понимаю некоторых очевидных явлений, например то, как бежит по проводам электрический ток. В самом деле, ну как он там может «бежать»? Я и физические законы всякий раз стараюсь обратить в метафизические. Особенно тот, где говорится о теле, движущемся со скоростью света. Это же просто метафизическая формула смерти, очень поэтическая к тому же: умирая, человек достигает скорости света, и сам становится светом! Чистая музыка! Ну ладно, не важно, как именно это все происходит, однако сам факт возможности разговаривать с кем-то посредством этой фантастической штуки, еще не значит, что я хочу говорить с кем ни попадя. В самом деле, я не слишком охотно иду на контакт, где-то в глубине меня будто всегда сидит червячок и шепчет:

– А зачем тебе это? А какой в том смысл? Опять ведь нарвешься на какого-то озабоченного психа…

В общем, таков мой червь сомнений. Но смысла действительно почти никогда нет. Чего, как правило, ищут люди в подобных беседах? Чего они желают? Чаще всего это лишь пустая болтовня. А мне хочется чего-то большого и настоящего, а получается… Нудная бытовая суета. И снова все та же беда – слова, слова, слишком много слов. Люди тратят их бездумно, выпускают на воздух, как мыльные пузыри, и они так же быстро лопаются. Слов может быть много, если… Если человек НЕ МОЖЕТ не сказать их. Пожалуй, я определяю для себя это так: слова нужны, только если они жизненно необходимы. Если они смогут помочь, научить, защитить, направить, короче говоря, если без них – никак!

Чего я ищу… И для чего вопреки всему дала то свое объявление? Я ищу человека, которому было бы жизненно необходимо выговориться. Именно мне. И тогда я сказала бы ему свои слова, и они не стали бы обычным словесным сором. Впрочем, я так давно ищу такого человека, скоро, как Сократ буду ходить по улицам с фонарем средь бела дня. Можно сказать, что я почти отчаялась, и все реже хочу вербализировать свои мысли и чувства.

Меня кто-то вызывает на связь. По-видимому, очередной ловец словесных пузырей.

Отвечаю на его приветствие. Разговор складывается как-то не слишком хорошо, впрочем, его всегда трудно начать. Особенно когда и не очень-то хочется. Вот он назвал свое имя – Кирилл.

– Почему не спишь, Кирилл?

Обычно я всегда задаю этот вопрос. Люди отвечают на него всегда по-разному. Кто-то объясняет свое присутствие склонностью не спать по ночам, особенностью биологических ритмов, так сказать. Кто-то говорит, что сейчас дежурит в ночную смену. В общем, причины у всех разные, но… Но я знаю точно, какой ответ нужен мне. Строго говоря, я вообще не понимаю, почему люди так любят спать?

Я видела однажды прекрасный фильм «Спящий брат». Там были удивительные слова о том, что любящий никогда не уснет. Тому, кто любит, не дано уснуть, он навсегда потерял способность и желание спать. Мужчины клянутся женщинам в любви и потом засыпают, забывая во сне о своих клятвах. Тот, кто любит – не уснет. И тот, кто ищет – не уснет, я всегда знала это. И искала того, кто ответит на мой вопрос примерно в этом же ключе… И тут он ответил:
– А я вообще не сплю, Наина.

– Как? – изумилась я.

– У меня, если честно, просто нет времени на сон

Мне кажется, что я даже услышала, как он хмыкнул там, на другом конце провода.

– Никогда не спишь? – спросила я.

– Почти никогда.

– И давно?

– С тех пор, как стал искать, – ответил он.

                        ***

Сегодня народу немного прибавилось. Хм… Наина. Имя-то, какое. Ну да ладно.

– Привет тебе, Наина! Как поживаешь?

Смотри-ка – ответила, и «аська» у нее включена.

– Ничего себе, мерси. Как зовут-то тебя?

– Обыкновенно – Кирилл я. Что поделываешь?

– Да так, всего помаленьку. Посижу порисую, потом продаю. Так и живу. А ты куда плывешь по жизни? И отчего не спишь, Кирилл?

– А я вообще не сплю, Наина.

– Что, вообще никогда?

Ну как ей объяснить? Не могу я так сразу…

– С тех пор как стал искать…

– Чего искать?

– Не чего, а кого. Не знаю, может и тебя.

Черт, я опять загнан. Вот сейчас она спросит что-нибудь про то, есть ли семья или еще какую-то ерунду в таком же роде…

– Ну, что же, тогда вот она я. Выкладывай, зачем искал?

Ладно, я попробую. Если она не поймет даже простого, то чего зря время терять?

– Я ищу того, кто бы помог мне выбраться из прошлого. Давно ищу… Я не знаю, как тебе это объяснить… В общем, мне нужно вернуться в прошлое, чтобы умереть…

Молчание. Похоже, что конец связи. Ан нет, смотри… Опять буквы побежали…

– Что тебе для этого нужно?

– Мне нужно рассказать историю. Но, я должен быть уверен, что ты выдержишь, и выслушаешь до конца. Желательно, не перебивай, только, если очень что-то надо будет спросить. Вот и все, пожалуй, что скажешь?

Ага, опять молчит. Сейчас аккуратненько так спросит, не прикончил ли я кого-нибудь? И опять я в идиотском положении… Впрочем, в их понимании, здесь все в порядке…

– Хорошо, но я все же не знаю… Я обещаю только, что постараюсь. Сам понимаешь…

Что делать? А вдруг получится? Надо же, столько искать собеседника, чтобы теперь не знать с чего начать…

– Знаешь, я немного теряюсь… Я начну с самого-самого начала. Получится немного длинно, но я постараюсь без лишних подробностей. Хорошо?

– Ну, хорошо, хорошо, уже договорились. Что там у тебя такое?

– Когда все это началось, я сказать не могу. Возможно, в тот момент, когда я стал мастером спорта по биатлону, а может, когда впервые напился и влез в драку… Не знаю… Случилась та драка, кстати, накануне какого-то большого чемпионата, и тут я попадаю в милицию и … В общем, тренер поднял все свои связи, и дело замяли. Я тогда очень честно отбегал весь чемпионат, и на 25 километрах взял золото. Причем с таким отрывом, что у газетчиков челюсти поотпадали. В общем, Наина, уверовал я, что мой тренер – бог, а я баловень судьбы у него за пазухой. В институте я появлялся редко, и тоже как-то все катилось себе. Сдал последние экзамены, получил диплом и затем должен был на чемпионат Европы ехать. Собираюсь уже. Сумки пакую. Первый мой выход в загранку. Грудь колесом. Всем своим бабам подарков понаобещал. В общем, настроение – сама понимаешь. А тут – повестка мне из военкомата. Ну, на это нам, я так подумал, наплевать. Тренер отмажет. И гуляю себе. До чемпионата три недели. Тренируюсь потихоньку, форму поддерживаю. А тут – вторая повестка. Звоню я, значит, тренеру, и тут же прям на пол чуть и не сел. Жена его трубку взяла и плачет так – в больнице он со вчерашнего дня, с инфарктом. Ну и дела, думаю. Что же делать-то? Спросил, когда к нему можно будет прийти проведать, а она еще больше плачет. Не знаю, говорит. Очень он в тяжелом состоянии. В реанимации. Ну, думаю, ладно. Надо в военкомат сходить. Объясню как-нибудь, чтоб подождали, а там сочтемся. Так и сделал. Прихожу с повесткой, а военком на меня из-под бровей искры пускает.

– Это, что же вы, гражданин, на повестки не реагируете? Вы, особенный у нас, или как?

Да, нет, говорю, мол. Занят просто был. Чемпионат у меня Европы на носу, вот и забегался.

– От армии, – говорит ,– никакие чемпионаты не освобождают. Так что, подписывай, давай, и завтра – в штаб округа!

Я, к слову сказать, после института своего лейтенантом вышел, потому и штаб округа меня распределить должен был, а военкомат – это так – формальность, скорее.

– Да, нет, ну, товарищ, полковник, – говорю, – ошибочка тут. Я – заслуженный мастер. Честь страны и все такое…

А он снова, давай свое толочь. Я уж не знаю, что мне тогда в голову зашло, какая дурь, но высказался я в том смысле, что видел их армию в известном месте, и что теперь с ним мой тренер говорить будет, который, кстати сказать, тоже полковник. Ой, что тогда сделалось! Заорал он так, что, я аж к земле пригнулся. Прибежало два дежурных – майор и капитан, и встали около двери. Полковник достал бумагу какую-то и говорит. Вот два свидетеля – показывает на тех дежурных. Или ты сейчас подписываешь бумагу, или я тебя спроваживаю под арест, а оттуда под трибунал. Два-три года я тебе обещаю, щенок. Тут я и понял – конец мне. То есть, конечно, я тогда еще не все понял. Я только подумал, что с чемпионатом попрощаться можно, что девки мои без подарков пока погуляют и все такое. Что делать… Беру подписывать, а полкан и спрашивает как бы между прочим:

– А ты, по какому спорту мастер у нас?

Я подумал, что может он проникнется и отпустит, и с гордостью так говорю:

– По биатлону. Вот на «союзе» третий раз золото взял!

А он так заулыбался и майору говорит:

– Ты видишь, кого к нам занесло! В Красный Кут его! Пущай там поостынет!

Майор заржал во всю глотку и выдал: «Так точно!»

Почуял я неладное, но куда уж тут денешься? Дает мне военком приказ подписать, а я ничего понять не могу. Моя специальность военная – ПВО, пусковые комплексы, а тут какая-то Краснокутская учебка войск специального…

– Чего- чего? – говорю, – при чем тут «спецназ»? Я же командир расчета пусковой установки!

– Вы, товарищ лейтенант, военнослужащий теперь. И куда надо будет, туда и поедете. А разговаривать так дома будете. – И уже майору говорит. – Сегодня – на склад его. Одеть, обуть, как положено, и … – смотрит так внимательно на часы, – в 17-00 – на спец рейс. Все!

– Есть,– выпалил майор.– Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

Майор сделал мне знак, кивнув головой к двери, и вышел. Я за ним. Все было так глупо, так нелепо, что казалось каким-то идиотским фильмом, в который меня втянули играть по ошибке. Хотелось встать и уйти, но только что подписанная мной бумага была всамделишная, а потому только и оставалось, что плестись за спиной майора и лупить со всей злости кулаком по стенам. Было что-то около полудня. Часам к четырем, я уже был в форме, и прибыл на доклад к военкому. Паспорта у меня уже не было.

– Вот тебе временное удостоверение, предписание… Вопросы есть?

– Красный Кут – это где?

– Где-то возле Бирухана, что ли… Где надо, в общем…

– Позвонить-то хоть можно?– спросил я.

– Не положено. Оттуда позвонишь.

Тогда я, наверное, и понял, что капкан закрылся окончательно. Было в этом последнем обстоятельстве что-то зловещее. И понеслись у меня в голове какие-то совсем уж мрачные мысли. Спорить было бесполезно, да и отношения, как ты поняла, сложились не в мою пользу.

Привезли меня на военный аэродром, где ждало еще несколько человек, тоже офицеры, и полетели мы на каком-то задрипанном самолетике в Красный Кут. Пару раз садились где-то посреди степи, дозаправлялись, и – снова в путь. Прилетели, наконец, там нас встретили и отвезли в учебку, которая находилась далеко за городом, посреди унылой серой степи, прошитой полынными ветрами.

Все это время я был в полном неведении. Ни куда меня занесло, ни зачем… Потом, правда, побеседовали, растолковали все в подробностях, и тогда жуть меня охватила по-настоящему. Это была учебка, где доучивались и переучивались офицеры-десантники, морские пехотинцы, полковые разведчики, из которых потом формировали небольшие диверсионные группы для засылки в некоторые южные страны… Ну, ты понимаешь меня. Группа, в которую должны были поставить меня, была на каком-то особом счету. Я тогда и не понял даже. Короче говоря, они занимались ликвидацией повстанческих лидеров, и целью моего назначения было заменить недавно погибшего снайпера. Когда я все понял, то даже подумал-было сбежать. Но как! Ведь у меня ни документов, ни денег – так мелочь какая-то. Одни бесполезные, теперь, ключи от квартиры, и больше ничего! Ну, еще носовой платок не первой свежести.

Дали мне койку в двухместной комнате, маленькой, но довольно светлой. Общага располагалась на территории учебки. Это было трех этажное кирпичное здание, такое же унылое и серое, как сама степь, и за проволоку – ни-ни! Казарменное положение, отпуск раз в два месяца. Все!

Я к начальнику строевой, мол, позвонить бы, а тот ухмыляется так и говорит. Звонить здесь неоткуда. Но, ты не переживай. Военком уже твоих успокоил. Сказал где ты и что…

За дверями шаги. Набрасываю одеяло на экран, и тихонько ложусь на пол. Подползаю к двери. Кто-то стоит. Похоже, что двое. Говорят тихо… Сердце стучит, отдаваясь в ушах…Если войдут, спрятаться негде. Рассказывай потом, что ты не верблюд…Похоже, что уходят… Опять тихо… Возвращаюсь на цыпочках к креслу, сажусь… На экране раз пять уже появилось: «Эй! Куда подевался?», «Чего замолчал?»

Тихонько настукиваю:

– Извини, местные сложности. Ты в эфире?

– В эфире, в эфире. Будешь продолжать?

– Дальше началась «веселая жизнь». В те жалкие часы, когда я доползал до общаги, и уже в полудреме падал на кровать, в голове проносилась одна-единственная мысль «ад». Или же что-то подобное, но тоже не очень длинное, поскольку через мгновение я проваливался, и, пролетая первые километры черноты, молился, чтобы сегодня дали тревогу хотя бы не посреди ночи, а где-нибудь под утро, чтобы поспать хотя бы часов пять. Но нет, машина работала исправно. Примерно раз в три дня, в 2-3 часа ночи тревога, бегом до плаца, минуты на получение оружия, снаряжения, минуты бега до аэродрома, посадка в самолет по группам и выброска. Непонятно где, непонятно зачем. Об этом всегда писалось в желтом конверте, который командир группы распечатывал только после приземления, и когда парашюты были сложены и замаскированы. Обычно, все выглядело очень «просто». Нас выбрасывали в пустыне, за 50-70 километров и нужно было вернуться на базу к установленному часу. Времени было мало, и потому почти половину расстояния мы бежали. Это не было похоже на мои прежние тренировки, поскольку здесь на мне были тяжелые ботинки, и за спиной почти двадцать килограммов разного груза.

Постепенно, задачи усложнялись, и нужно было прийти к базе «чисто», то еесть так, чтобы тебя не заметили скрытые наблюдатели. Потом добавлялись всякие другие упражнения. По возвращение на базу, нас добивали сдачей нормативов. Я, в основном, отрабатывал физподготовку и стрельбу. Больше, пожалуй, ничего особенного не требовали, но и этого было достаточно, поскольку одна стрельба – это более двух десятков зачетов. Ладно, это не интересно. Кстати, знаешь, что было там самое трудное? Ни за что не догадаешься. Нужно было сдать норматив – пролежать неподвижно под камуфляжем двое суток. От этого можно было сойти с ума. Спать нельзя, поскольку за это время несколько раз поднимают мишени, и надо успеть выстрелить. Если выстрелить не успел, или же пошевелился – все сначала. Но, конечно же, это все равно не война. Война была впереди.

В общем, настал тот самый день. Его почти ничего не отличало от прочих, разве что вылетели мы под вечер и без парашютов. Летели долго, и приземлились на каком-то полузаброшенном аэродроме, окруженном угрюмыми горами. Там сходу пересели в вертолет и минут пятнадцать тряслись низко-низко, едва не задевая остроконечные бурые хребты. Потом вертолет завис метрах в десяти над землей, и мы на тросах спустились в темноту. Всё.

Для ребят это было не в первый раз, а я тогда-то и понял, что вот оно – началось. Командиром был Витя Павлов, майор. Он достал планшет с картой, и мы сориентировались. Стало ясно, что до места нам топать всего-то километров тридцать. Витя довел нам задание, которое состояло в том, что там, на месте, надо дождаться возврата двух повстанческих групп и ликвидировать их командиров. Он достал из планшета фотографии и протянул мне. Ты знаешь, мне стало нехорошо. Одно дело мишени, а тут… Если бы они хотя бы напали… В общем, не по себе стало. Ребята заметили мое замешательство, но виду особого не подали.

В тот раз мы сделали все как надо, затем отошли к месту эвакуации, и затем нас вернули обратно в Красный Кут. После этого нам впервые дали отдохнуть. Более того, в столовке, нам дали двойные порции и по бутылке водки на троих.

Знаешь, что еще важно было во всей этой истории? Наверное, это странно, но вся наша деятельность считалась, чуть ли не государственной тайной, а потому домой звонить разрешалось, но для близких я был офицером ПВО, а потому все мои переживания всегда оставались со мной.

Так мы выполнили восемь заданий. А на девятом нас накрыли. Сходу в кольцо взяли и стянули быстро…

Черт! Мысль потерял… Говорят, нужно в таких случаях отвлечься… Гляжу в окно. Небо серое стало, значит уже часа четыре…

Как ты думаешь, что является сердцем группы? Командир – это мозг, а вот что такое сердце? Не знаешь. Сердце – это рация. Ее берегут больше всего. Если рация вышла из строя, то шансов вернуться в аварийном случае, у тебя настолько же мало, как у лабораторной крысы защитить диссертацию. Как и полагалось, ее мы припрятали за камни, включили аварийный маяк, а сами лежим в обороне. Место ничего себе. На пригорке. Минут пятнадцать протянуть можно. А больше и не надо, обычно к этому времени два вертолета подлетают, а после того, воевать уже не с кем. В общем, обошлось на этот раз.

Черт, снова шаги… Опять набрасываю одеяло и ложусь. Проходит мимо. Ну и иди себе с богом, не останавливайся.

– Извини, что прервался. Ты жди меня. Здесь иногда проблемы возникают. Если я задумаю выйти, я тебе обязательно скажу. А так, считай, что авария у меня. Ладно?

– Ладно-ладно. Продолжай.

– Так вот, в тот раз все обошлось. Вернулись все. Знаешь, после этого боя, мы настолько близкими стали, даже ближе, чем братья. Я даже сравнить ни с чем не могу… Дали нам тогда по медали «За отвагу». Потом еще пять забросок, и все тоже самое, а на другой раз велели нам их казармы заминировать. Я тогда на задание без винтовки своей пошел, непривычно было так, обыкновенный десантный автомат за спиной, легенький как игрушечный. Да и задача моя состояла, в основном в том, чтобы «на стреме» стоять, а в случае приближения патруля, подать условный сигнал. Но и на тот раз все обошлось. Так было у нас более тридцати забросок, на моем счету – целых двадцать восемь ликвидаций. Ты знаешь, я только теперь задумываюсь о том, что они мне вроде как ничего не сделали, и почему это я должен был их убивать? А тогда, были они и были мы. И весь мир состоял из этих двух лагерей…

Но вот как-то раз получилась такая каша. В тот самый день, группа пробиралась от места выброски к исходному рубежу. Тихо шли, ночь была, и все вроде бы нормально, никакого пижонства. Не курили, ничего такого. Просто, те уже ждали нас. Я уж и не знаю, кто мог навести, но только иначе быть не могло.

Да, вот, что еще важно. В группе есть три предмета, которые считаются общими, а потому несут их всегда по очереди. Это – рация, десятилитровая канистра с водой и две дополнительных коробки для пулемета. Иногда, по необходимости, добавляют гранатомет, но тогда не было. Да, так вот, тот, кто несет рацию – идет всегда сзади. Это место в строю считается самым безопасным. В тот раз была моя очередь рацию нести.

Мы шли уже часа три, и может быть, чуть устали, а, может быть, чего-то не заметили, не знаю. Тропа была узкой. Слева от нас сбегал вниз довольно крутой склон, сплошная сыпуха с небольшими выступами, а справа – тоже почти отвесная скальная стенка. Все ребята уже повернули за небольшой выступ, а я был как бы с другой стороны еще. И тут раздался мощнейший взрыв – фугас, видимо, заложили на тропе. Упал я на спину и головой сильно стукнулся. Это еще помню, а потом, как бы во сне, я нашарил тумблер аварийного маяка, слава богу, рация уцелела, включил и пополз вперед. Извини…

Странно, ведь если я сплю, мне ничего другого не снится. Только та страшная картина… Изуродованные ребята, кругом кровь, дым а снизу и сверху ползут те… А сейчас не могу об этом писать. Руки дрожат… И хорошо, что хоть голос подавать не надо, а то прямо ком в горле…

– В общем, все там остались. Тех, что вверху спускались, я из винтовки мигом снял, их немного оказалось, а вот тех, что снизу, наверное, человек пятьдесят было. Знаешь, я даже не знаю, как все получилось. Меня ведь контузило довольно сильно, видел тогда все в каком-то красно-фиолетовом цвете, не слышал ничего, руки плохо слушались… Вот в таком состоянии, я зарядил пулемет, отер с него Серегину кровь, и пошел поливать из него куда-то вниз. Я не знаю, попадал я или нет, я вообще не помню почти ничего, даже как прилетели вертолеты. Потом, вроде бы кто-то сделал мне укол в плечо и очнулся я уже в госпитале. Подлечили меня маленько, от контузии отошел. И вот с тех пор умираю каждый день вместе с ними со всеми. Доктор говорил, что это пройдет, через полгодика- годик. Но вот уже два года минуло, а ничего не прошло, и я не могу вырваться из этого плена.

Что скажешь, Наина? Страшную сказку я тебе рассказал?

***

Когда же я поняла, что вся превратилась в слух, что сердце мое словно раскрылось, готовое внимать его рассказу? Тогда ли, когда он ответил на мой вопрос о сне, или позже, когда стал рассказывать свою историю, или тогда быть может, когда попросил выслушать его? Я не знаю, да и какая разница? Важно было другое – я поняла, что начинается нечто значимое, может быть какое-то испытание в моей жизни, проверка на что-то, и от того, как я поступлю в данной ситуации, будет зависеть очень многое. С тех пор как, по сути дела, по моей вине погибла Таис, я стала бояться НЕ УГАДАТЬ, не увидеть, не понять, не выдержать экзаменов, которым подвергает нас жизнь. Таковым может обернуться что угодно. Например, вдруг появляется человек, которому плохо, и которому реально нужна помощь, или возникает ситуация, в которой ты должен принять важное и при этом молниеносное решение. Меня нередко подвергают испытаниям на прочность или силу, не суть важно на что именно, но я очень стараюсь быть внутренне готовой к подобным событиям, я боюсь… Ах, как же парадоксально это звучит – струсить в тот самый момент, когда от тебя требуется все на что ты способен, вся твоя вера и воля.

А бывает и так, что ты держишь в руках чью-то судьбу, как в детских сказках – волшебное яйцо, в котором заключена жизненная сила, нет ничего более хрупкого, чем человеческая жизнь, один неверный шаг, ты покачнешься и… Вдруг разобьешь? Я, возможно, слишком поэтично оформляю свои мысли. Однако если уйти от столь экстремальных ситуаций, и рассмотреть те, что попроще, те, что встречаются почти что ежедневно… Все ведь по большей части сводится к тому, чтобы помочь кому-то, поддержать, дать совет в конце концов. Это всегда похоже на испытание, и далеко не всегда очевидно при этом, выдержал ли ты его?.. А если нет, то чего тогда стоят все пройденные тобой пути, твоя слезами и кровью завоеванная империя, сотни прочитанных книг, спрессованных в мировоззрение, чего все это стоит, если ты не сумел помочь одному конкретному человеку?..

И сейчас я будто почувствовала, что разговор с моим виртуальным собеседником возник неспроста, и мир снова испытывает мою душу на «изгиб и кручение».

Слова, слова… Да, слов всегда слишком много, но иногда, хоть и нечасто, они складываются во что-то бесконечно важное. Есть такие моменты и такие встречи, при которых каждое слово становится священным, содержащим в себе имя Бога.

И, быть может, я как раз и молчала так долго, находясь наедине с собой, чтобы однажды превратиться в слух. И я внимала его рассказу, который был неровен и сбивчив, но даже через экран я чувствовала его состояние, и мне казалось, что даже буквы, возникающие на экране, набранные его рукой, были необычными, казалось, они дрожали от напряжения вместе с его голосом, хоть я, понятно и не слышала его. У моего виртуального собеседника, нервы были подобны оголенным проводам, разбрызгивающим жгучие искры, и я чувствовала это. Временами он куда-то исчезал, и я с волнением, ждала появления новых букв, следующих нервных, пронзительных строчек. И по мере того, как я узнавала все больше, я стала испытывать тревогу за этого человека. Казалось, он подошел прямо к самому краю пропасти и смотрит вниз. Может быть, его еще можно оттащить от этого края, а может быть, и нет. И тогда я решила встать на этот край вместе с ним и заглянуть в пропасть, а там… Будь что будет!

                        ***

– Все, Наина! Уже светает. Мне нужно возвращаться. Продолжим завтра, если не возражаешь.

– Ладно, до завтра.

Я погасил экран, и размеренное гудение дисководов убежало куда-то по проводам вниз, словно вода в душевой. Стало совсем тихо. Я встал и двинулся к двери. Теперь главное – выйти незамеченным. Это, пожалуй, самое трудное во всей моей экспедиции, ведь я не вижу ничего, что там за дверью. Обычно, я приоткрываю ее, и в щель смотрю вперед. Видно, примерно, метров на десять, но это все же лучше, чем ничего. Затем делаю щель чуть пошире, и выставляю небольшое зеркальце, которое я стащил у стоматолога во время очередного осмотра.

Сзади вроде бы тоже никого. Делаю щель пошире и убеждаюсь, что коридор пуст. Пустынное черное пространство, заполненное тишиной, и едва слышным звуком неведомо где капающей воды. Выхожу на цыпочках, прикрываю дверь. Замок едва слышно защелкивается. Проползаю мимо ординаторской – там тихо, затем на лестницу… Все, здесь уже никакой опасности. Даже если меня и увидят, я вполне могу сказать, что выходил в туалет. В общем, я дошел до своей комнаты без приключений и лег. Закрываю глаза.

…Желтый унылый пейзаж, пыльная дорога, петляющая между холмов. Я лежу в распадке между больших камней. Вся остальная группа немного поодаль. По дороге проезжает старенький совсем разбитый грузовик без одной дверцы. В кузове человек пять. Кабину видно хорошо. Там два человека. Прицеливаюсь, легко касаюсь спускового крючка. Выстрел, словно тихий хлопок… Крики. Грузовик остановился, люди высыпали из кузова и улеглись прямо на обочине…

Не могу спать. Погасил ненужный теперь свет ночника – рассвело совсем. Что же Наина? Ну рассказал я ей, и что дальше? Правда, говорят, что эффект не приходит сразу. Хорошо бы, чтобы выздоровление началось с возможности снова спать, или хотя бы не видеть те чужие смуглые лица в перекрестье прицела…

                        ***

Прогулки мне тоже изрядно опостылели. Оно и понятно – один и тот же двор. Одни и те же люди. А вот и тот старик-философ. Подхожу поближе, и мы раскланиваемся.

– Как поживаете? – спрашиваю.

– Да ничего, живу вот пока…Как видите, – отвечает он довольно безразлично.

– Как продвигается ваша философия?

– Да, видите ли, молодой человек. Я все время кручусь около тезиса «Просите, и дано вам будет». Однако все не так просто как я думал поначалу. Вот, скажем, прошу я смерти. Уже пять лет слишком прошу и что же?– он поднес ладони к лицу.
– Ну, может быть просить надо как-то по-особенному?– предположил я.

– Просил я по-всякому, и уж отчаялся- было. Думал, что сам тезис слишком фигуральный, не годный к решению узких житейских проблем. А вот теперь я считаю по-другому, – старик замолчал, жуя губами и глядя куда-то вдаль, поверх моего плеча.

– И каково же ваше мнение теперь?

– Нельзя просить у Христа того, что противно Христу. Ведь, по сути дела, я хочу совершить самоубийство его руками. Понимаете? – сказал он тихо.

– И каков же выход? – его идея заинтересовала меня.

– Если бы я знал, молодой человек, выход, я бы с вами тут уже не разговаривал… Я не знаю, что делать, в том-то все и дело. Я понимаю так, что бывает так, что ставят нас в начале тоннеля, двери за спиною закрывают, и идти можно только вперед. Ни назад, ни в сторону выхода нет. Следовательно, не следует терять время на боковые поиски, на попытки открыть дверь у себя за спиной. Нужно напротив – бежать вперед изо всех сил. Что это значит в моем случае, я пока не знаю. Но думаю, вот об этом-то и можно спросить, руководствуясь тезисом «Стучите, и отворят вам».

Старик вдруг сел прямо на траву и обхватил лысую голову руками. Я отошел в сторону. Как просто и ясно. Но что же это может значить в моем случае? Интересно, что скажет на это Наина? Может быть, это значит, что должен вернуться обратно в армию? Да, пожалуй, это и стоит с ней обсудить…

Остаток дня прошел незаметно, и вот уже солнце, поиграв на стенах злобными красноватыми «зайчиками», укатилось за горизонт, унося за собой тяжелый липкий зной уходящего дня. Больница постепенно погрузилась в тишину, а к полуночи уже выкатилась Луна. Накидываю на себя одеяло и осторожно выхожу в коридор. Тишина…

                        ***

Сегодня я села к монитору еще до полуночи. Пожалуй, я даже несколько волновалась – что, если мой ночной собеседник не объявится?

Вдруг эта связь, только начавшись, уже порвалась, и что если прошлой ночью я упустила что-то очень важное, не сумела найти нужные слова, и не смогла помочь ему, что тогда? Где он и что с ним?

Я долго сидела у горевшего экрана, думала о происходящем, временами бросая тревожные взгляды на экран, словно бы пытаясь мысленно вызвать своего ночного знакомца на разговор. И вот, наконец он объявился!

Я вздохнула с облегчением: «Слава богу, с ним ничего не случилось!»

–Привет, Наина!

–Привет! Я уже стала волноваться, куда ты подевался?

–Почему? – спросил он.

–Не знаю. Просто хотелось дослушать до конца твою историю.

–До конца? – на какое-то время он замолчал. – Но я, ведь, уже, в общем-то, все рассказал…

Теперь замолчала я.

–Эй, ты чего молчишь?

–Я здесь, здесь… Интересный поворот! Признаться своими словами ты меня здорово озадачил. Мне кажется, история еще и не начата, толком, а ты говоришь, что рассказал все до конца, это очень странно.

–Наина, я…

–Кирилл, а ты можешь ответить на вопрос: «Что такое «Я»?»

– Странный вопрос…

–Но я не жду от тебя ответа, я просто хочу, чтобы ты ответил на этот вопрос себе сам.

–А что такое «я» для тебя, Наина? – спросил он, выдержав некоторую паузу.

– Хм… забавная манера – отвечать вопросом на вопрос. Ну ладно, попробую ответить, вот только получится ли складно, не знаю. Я – это широкое понятие, Кирилл, неплохо было бы его сузить для большей ясности. Пожалуй я бы сказала, что Я – это ты, мой дорогой, Я – это ветер в липах, Я – это монотонные капли дождя, Я -это свет далеких звезд, Я- это твои погибшие друзья, Я -это те, кто их убил, Я – это тот полковник, пославший тебя в эту мясорубку, Я – это те, кого ты убил, Я – это те, кого ты убиваешь в своем воображении каждую ночь, Я – это миллионы мертвых, и миллионы живых. Может, чем черт не шутит, Я – это и тот, кто спасет тебя. А ты… Ты – то я, Кирилл. Бредовый получается ответ, да? Скажи вообще, Кирилл, могу я быть с тобой откровенна?

–Да, Наина, конечно. Иначе просто нет смысла.

–Ну и хорошо! Я тут подумала, а ты не пробовал отнестись ко всему происходящему, как к какой-то данности, не окрашивая это эмоционально: плохая данность, хорошая. Это же натуральный бред – потому как данность она и в Африке данность, просто случилось именно так, а не иначе. Не пытался ли ты объяснить себе, почему вообще остался в живых, что стоит за этим событием?

А может быть, тебе следует отнестись к своему состоянию, просто как к болезни? Ну знаешь, люди иногда болеют – работал организм, а потом – хоп, пошел вразнос. Не пробовал ты увидеть это именно так? Что об этом думаешь?

–Я пытаюсь понять, как мне жить дальше, как суметь избавиться от своего прошлого.

–А так ли надо это делать, приятель? Подумай.

Наверное, если бы я говорила вслух, голос мой звучал бы жестко и уверенно. Но на самом деле я чувствовала себя канатоходцем, балансирующим на канате, шаг влево, шаг вправо – и все пропало. Я знала, я чувствовала всем своим существом, что то, что происходит – это также и мое испытание, и я… Да, я и сама хотела понять что-то очень важное, и помощь Кирилла была мне также необходима, как и моя ему.

– Своим вопросом ты хочешь сказать, что возможно следует принять его? Я правильно понял тебя, Наина?

– Я рада, что это сказал ты. Я бы еще хотела спросить кое-что: скажи, Кирилл, кто поведал тебе пошлую вещь, что все мы непременно должны быть счастливы? Тебе было послано испытание, стало быть, о тебе помнят, понимаешь? Может, тебе просто попробовать пройти этой отпущенной дорогой, не сворачивая и не уклоняясь в стороны, подставить лицо этому сбивающему с ног ветру? А вдруг, мой друг, в конце пути ты обнаружишь нечто необычное?

– В моем случае, таким испытанием была армия, значит, идти прямым путем, не сворачивая с дороги, означает – вернуться туда?

– Я не знаю, Кирилл, да и откуда мне то это знать? Скажи, а ты сам не думал об этом?

–Думал, Наина, думал, – ответил он немного грустно, как мне тогда показалось.

– Ну так, а в чем тогда проблема? Интересная штука, а вдруг вернувшись туда, ты сможешь найти некую точку, можно называть ее центром, от которого и стали расходиться круги твоего будущего, всех событий, случившихся с тобой.

– А что, если центр находится где-то еще раньше? Да и потом, зачем его искать? Ты ведь сама говоришь, что важно держаться направления, подставив лицо ветру. Что, если центром был мой военком? Зачем мне его искать? Это будто бы дверь, которую закрыли у меня за спиной… Нечего уже туда тарабанить. Там уже пусто… А насчет армии, я даже не знаю. Перед тем как попасть в этот «санаторий», я встретил, было, одного человека. Когда я служил, он был капитан. Сейчас майор. Предлагал вернуться. Обещал устроить инструктором туда же в Краснокутскую учебку. Думаешь, стоит?

– Не знаю, подумай, – ответила я и почему-то почувствовала в душе какую-то необыкновенную легкость, если не феерическое веселье. Это было так странно…

– Странно, но мне почему-то радостно от этого разговора с тобой… Представляешь, я уже много лет не испытывал подобного чувства. Знаешь, Наина, я попробую, если меня возьмут, конечно. Все-таки, много времени прошло. Возможно, придется потрясти наградами.

– Что ж, потряси. На то они и награды.

– Мне пора, Наина! Я должен идти!

–Я бы хотела сказать тебе на прощание одни слова. Кирилл, когда-то они просто пронзили меня:

«Освобождение в оковах, утешение неумолимо», подумай над этими словами, и… Возвращайся! Следующей ночью я обязательно буду ждать тебя.

***

Прошло уже более недели с тех пор, как я ее нашел. И действительно, многое изменилось. Во-первых, вернулся сон. Видимо, что-то во мне все-таки изменилось, поскольку доктор по нескольку раз в день теперь заглядывает мне в глаза, бьет молоточком по коленям, и будто бы с удивлением говорит себе под нос: «Славно-славно». У меня же и впрямь все теперь иначе. Появился какой-то вектор, направление, и я, не колеблясь, определяю, что мне нужно, а что нет. Паша, мой давешний товарищ, хлопотал над моими документами, и теперь уже почти все готово, чтобы снова надеть погоны. Это, наверное, одна из последних моих прогулок в этом больничном дворике. Хорошо сегодня, тепло, весело по-весеннему, хотя и лето, но почему-то не видно старика. Он сегодня приснился мне в каком-то странном балахоне. Подозвал меня пальцем, и сказал шепотом:

– Все очень просто, молодой человек. Все так просто, что даже говорить совестно…
– Что просто? – удивился я.

– А, терзания ваши, да и мои тоже. Все так надумано и замысловато, а между тем, ответ элементарен и давно написан. Однако мы себе вообразили, что достойны чего-то большего. Зауми нам подавай!

– О чем это вы? В чем ответ-то?

– Ответ в том, что каждый из нас должен придерживаться своего пути. И словом нашим в случае согласия должно быть – «да», а в случае несогласия – «нет», а все, что сверх того – то от лукавого. Понятно вам, наконец?

– Да не очень как-то…– ответил я.

– Ну, ничего, мой дорогой. Скоро поймете. Это просто. И с этими словами, он стал не то удаляться, не то растворяться…

Надо бы поискать его. Подхожу к «старшей».

– А где старик этот… Михаил…Черт, отчества не помню…

– Это из пятнадцатой что ли?

– Наверное…

– Так он умер сегодня ночью. Царствие небесное! Он тебе кто?

– Никто. Так, знакомый…

Отхожу ошарашенный. На душе грустно и радостно одновременно. Значит, выход есть, и старик прав, что все должно быть как-то очень просто. Все ответы должны быть рядом с нами, если не внутри нас. Надо бы с ним попрощаться, и я направился к главврачу, спросить разрешения пойти в морг.

***

– Привет, Наина. Сегодня последний день моего пребывания здесь. Страшно и непривычно выходить в мир, после столь долгого перерыва.

Я вот думаю, как начать действовать?

– Какого черта, Кирилл! Тут либо думать, либо действовать! Почему ты вообще вообразил себе, что с тобой происходит что-то исключительное и небывалое? Со своими соплями и стенаниями мы, дорогой, как пылинки в масштабах космической пустоты. И какого черта, ты думаешь, будто твоя беда и эти твои дурацкие переживания значительнее, чем беды других людей? Что ты вообще о себе воображаешь?

– Почему ты так говоришь со мной? Признаться после всех наших разговоров я не ожидал от тебя такого.

– Мне плевать на твои ожидания, Кирилл. Знаешь, я начинаю уставать от тебя. Ты до сих пор не понял слов: «Освобождение в оковах». Может быть, ты боишься, Кирилл? Ты боишься избавиться от своих страхов? Или ты боишься понять и принять на веру, что твои страдания ничуть не значительнее страданий других людей, любых – кого ни возьми, без исключения?

Прости, но ты будто сидишь в лодке, которая идет ко дну, и тупо, как барашек на заклании смотришь на то, как вода все прибывает. Ты боишься броситься в воду, и поплыть. Потому что кто-то сказал тебе однажды, что ты не умеешь плавать. И ты послушно принял это на веру! А ты не думал о том, Кирилл, что возможно ты умеешь плавать, но просто забыл об этом. Что если остается только вспомнить.. Но для этого надо прыгнуть в воду.

–А если я не выплыву, что тогда?

–Ну значит, не судьба! – ответила она спокойно, – Одним утопленником будет больше.

По крайней мере, попытайся это сделать. Да, и вот еще что… Знаешь, больше не вызывай меня на связь, я не вижу больше смысла в наших разговорах. Теперь только ты сам и можешь себе помочь.

Если ты действительно этого хочешь – то, стало быть, ты сможешь сделать это. Один мудрый человек сказал, что любое желание дается нам с энергией на его осуществление.

Только смотри – воды все больше, вряд ли у тебя остается время на раздумья.

Пока, Кирилл! Удачи!

Я разорвала связь, и почувствовала дикую усталость и грусть. Мне стоило больших усилий сказать ему, что наше общение следует прекратить, за это время он стал мне бесконечно дорог. Но я знала, что иначе нельзя, ведь плавать учат только так – бросают в воду, выплывешь – не выплывешь, этакий дзен…

Но я знаю, что буду помнить о тебе, мой дорогой друг, и молиться за тебя, и желать тебе выплыть. И конечно ждать – а вдруг когда-нибудь я получу весточку от тебя? Кто знает…

***

– Привет, моя дорогая Наина. Глупо и странно благодарить за спасение жизни. И всегда подобные благодарности идут в одном флаконе с каким-то неуместным пафосом. Вместо всех слов, я думаю, просто нужно всеми дальнейшими поступками дать понять, что на тебя можно рассчитывать. Ты можешь рассчитывать на меня всегда, подружка. Пока что – это просто слова, но только лишь потому, что я далеко, и поступки мои тебе не видны. Прошел уже год, с тех пор как я познакомился с тобой, и ты спасла меня от неминуемой гибели. Теперь все изменилось. Жизнь течет себе и течет. Я растворяюсь в новых курсантах, тренировках, службе. Счастлив ли я? Не знаю, я теперь не думаю об этом, ибо никто не обещал нам счастья ;-) Я живу себе и все, просто живу. Пожалуй, лет пятнадцать назад, ни в каком кошмарном сне я не смог бы увидеть свою судьбу такой. Но пришло время, и мир перевернулся, а точнее, это меня в нем перевернули… Однако, все относительно, и если мир вокруг тебя переворачивается, то разумнее всего не плакать, а просто встать на голову.

                        Твой Кирилл.

Марсель, 1999
(Весь сборник можно скачать бесплатно здесь, только уберите пробелы:  "https: // www.litres.ru  / taisiy-chernyy / neskolko-kart-iz-cyganskoy-kolody /")