Мои дети

В последние дни ко мне постоянно приходят мои дети.

Я сижу посреди двуспальной кровати с высокой спинкой. Вокруг меня – и за спиной, и под руками – подушки. В воздухе сильно пахнет лекарствами. Иногда чьи-то чужие руки поправляют эти подушки, иногда эти же руки протягивают мне чайные ложечки, из которых доносится резкий, неаппетитный запах.

Но что мне чужие? Изношенное сердце никак не отзывается на их появление. Зато оно начинает биться отчетливее, когда из тумана, которым в последние дни почему-то окутана моя спальня, вдруг появляются щемяще-знакомые, родные лица.

Мои дети.

Вчера здесь была Леночка. Она наклонилась ко мне, и внезапно отчетливо проступили перед моими глазами её глаза – миндалевидные, темные, все время влажные. Глаза Леночкиного отца, Марата.

С Маратом мы познакомились на первом курсе института. Была студенческая вечеринка – одна из тех, где деньги на водку собираются с помощью плывущей по кругу шляпы, а стол в чьей-нибудь освобожденной от родителей квартире накрыт донельзя аскетично.
Марата привела моя однокурсница, Жанка. Не помню, имела ли она на него какие-то виды, не помню, имел ли какие-то виды Марат на неё. К трём часам ночи всё это было уже неважно. Спали вповалку, из коридора тянуло блевотиной – кто-то не успел добраться до ванной. Особо страждущим предоставлялась крошечная спальня – туда ходили по очереди, парами. Групповуха в нашей компании не практиковалась даже при сильном загуле.
Я почти не помню, как это было. Не больно – и на том спасибо. Марат потом несколько раз заезжал за мной после лекций на машине, отвозил в близлежащее кафе. Встречаться в полную силу было негде, да и потребности в этом мы не испытывали. У него была своя жизнь, у меня – своя.
В последний раз я видела его в тот день, когда он завез мне прямо в институт конвертик с деньгами – на аборт. Мне было едва восемнадцать, ему – двадцать три.

И вот теперь я рассматривала склонившуюся надо мной Леночку. Нашу с ним дочь.
Она выросла очень красивая, эта девочка. Красивая и умная, и с легким характером, с насмешливым взглядом. Она сама уже давно была мамой, и даже готовилась стать бабушкой. Невысокая, худощавая, одинаково беспроблемно сосуществующая и с мужем, и с детьми, и с коллегами, и даже с соседской собакой…

Мой первенец, моя гордость. Леночка.


А потом, через какое-то, укутанное туманом, время появился Виталик. Виталик – моя радость и моя боль. Столько лет прошло, а я всё еще помню, какое испытала счастье, узнав о том, что он зародился у меня под сердцем. Я с гордостью гладила пока еще плоский живот и улыбалась старенькой докторше на узи, которая, посмотрев «червячка», убежденно заявила, что глаз у неё наметанный – мальчик.

Мальчик Виталик – в честь папы, с которым мы еще не успели пожениться, но собирались жить долго и счастливо, - выскользнул из моего живота, который так и не успел округлиться, на четырнадцатой неделе.

- Чего ты ревешь? – удивлялась врачиха, подчищавшая меня после выкидыша. В отличие от докторши на узи, она не была ни старенькой, ни добродушной. В этот день я была у нее на столе то ли пятая, то ли шестая. Конвейер. 
- Чего ты ревешь, молодая, здоровая? – повторяла она. – Мужик есть – еще одного быстро заделаете. А потом сквозь зубы добавила:
- Я с мармеладом люблю.
Врачихе за удачно сделанную операцию полагалось дарить конфеты. И действительно, двадцать минут на столе прошли для меня без особых потерь. Всё сократилось быстро и чисто. Можно было пробовать еще раз.

Мне не хотелось ещё. Тогда мне хотелось только Виталика. Сыночка моего маленького, пусть не похожего ни на маму, ни на папу, пусть не пухлого, пусть без перевязочек… Только здорового… Только чтоб был…

Сейчас Виталик, моложавый, подтянутый, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком,  стоял у моей кровати, приветливо улыбался и указательным пальцем поправлял дужку очков. Совсем как Кролик из мультика. Он оказался очень умным – в отца, который в итоге уехал в Америку, в один из университетов, закупавших даровитые русские мозги оптом. Мы так и не поженились. Для него это было к лучшему – никакой волокиты с бумагами. Там, в Америке, он быстро завел семью. Дочь от первого брака жены и два общих сына – кажется, так он писал в одном из последних писем.
Его старший, Виталик, вполне мог приехать к нему в гости и устроиться там, и тоже завести там семью, и работать в университете. В этой, теперешней улыбке нашего умного сына и впрямь было что-то заграничное. Так улыбаются люди с рекламных плакатов. Всё хорошо. О’кей.

И пусть, и ладно. Лишь бы только здоровый, лишь бы только был. Виталик, мой мальчик…

Две смутные тени у изголовья – мне приходится щуриться, чтобы разглядеть их получше. Саша и Вика. Я помню, как мы дурачились с мужем, выбирая им имена, когда узнали, что будет двойня. Всё время хотели подобрать что-то созвучное, в тон, но Саша и Маша казалось нам банальным и смешным, а Маша и Даша – тем более… Я говорила – пусть будут Вика и Ника. Муж думал: а вдруг будет мальчик? Остановились на Саше и Вике – имя девочки от меня, имя мальчика от него. Всё как положено.

Мы подурачились вволю, а потом взяли денег и пошли на аборт. Двух детей наш скромный семейный бюджет еще мог вынести на своих шатких плечах, но вот трёх… Это было так невовремя, так некстати. Я только-только выбралась из затяжного, с больничными, декрета. Муж переживал очередной творческий кризис. К тому же месяц назад умерла его мама, и отцу – инвалиду требовались наши постоянные визиты вкупе с материальной помощью. Жизнь для начала должна была хоть немного наладиться.

Саша и Вика – какими они стали? Это были не близнецы, а двойняшки, а значит, мальчик вполне мог пойти в отца, а девочка – в маму. Все наши с мужем общие фотографии становились предметом веселья друзей. Я – крошечная и безгрудая, с непослушными вихрами в мальчишеской стрижке. Он – высокий и обширный, с пивным брюшком и кудрявыми волосами до плеч. Березка и дуб – говорили друзья. Наши двойняшки, Саша и Вика – они выросли такими же?

Я очень редко вспоминала о них. Но самое стыдное было не это. Тогда, выбирая имена перед тем, как взять деньги и пойти на аборт, мы с мужем искренне ВЕСЕЛИЛИСЬ.

Простите меня, мои маленькие. Саша и Вика.

Последние дни я не могу спать. В комнате, воздух которой состоит из лекарств вперемежку с туманом, мне трудно забыться настолько, чтобы призвать к себе сон. Я постоянно думаю о прошлом и моё прошлое появляется перед глазами в образах моих детей. Та сложилось, что их отцов уже нет на этой земле. Я, правда, не знаю, что стало с Маратом, но он был старше меня, а мужчины, как известно, редко задерживаются на этой земле. Виталика-старшего в Бостоне сбила машина. До этого момента у него всё было о’кей. Мой муж ушел из жизни восемь лет назад. Меня это сильно подкосило, не скрою. Мы прожили долгую жизнь, и оставались так наивны, что до последнего смели надеяться – Господь приберет нас если не вместе, то одного за другим.

И вот прошло уже восемь лет, а я все еще здесь, живая. Я сижу на нашей с ним двуспальной кровати, окруженная подушками, а вокруг меня – лица моих детей.

Сегодня они пришли вместе. Леночка, Виталик, Саша и Вика. Они держатся за руки, улыбаются мне и зовут за собой. Но что-то сжимает мое сердце, что-то не дает мне радоваться. Я еще раз гляжу на них.

Здесь все, кроме одного. Нет только Юры.

Юра был очень желанным – сестра мужа оказалась бесплодна, а я была у родителей одна, поэтому все наши бабушки и дедушки приняли внука как нового самодержца. Насколько хватало денег нашей семьи, Юре никогда и ни в чем не было отказа. У него был музыкальный центр, репетитор по английскому, воскресный абонемент в физкультурный центр с «железом» и водяными горками, поездка с кружком одноклассников в Прагу… Юра рос болезненным, а вырос здоровяком, он унаследовал от мужа его габариты, а от меня – непослушные вихры на темени. Мы млели от него. И все, что он привносил в нашу семью, начиная с дворняги Розетты и заканчивая ранней женою Алисой – всё принималось нами как догма.

С одним я так и не смогла смириться – у нас не было внуков. На смену Алисе явилась Марина, потом Валентина, потом… Потом сын просто перестал нас знакомить. Но настоящей семьи у него так и не было. Была престижная работа. Были деньги. Была собака доберман из какого-то элитного питомника – куда там дворовой Розетте! И были, конечно же, мы. Мы у него были всегда – в этом он мог и не сомневаться.

Я закрываю глаза и словно на фотографии вижу его, своего сына. У Юры пивное брюшко, как у отца, и деда, и высокомерный взгляд за стеклами дорогих очков, и со вкусом подобранные галстуки. Их подбирает секретарша – Анжелика, кажется. Я хорошо знаю её голос: «Юрий Семёныч просили ни с кем не соединя-а-а-ть!».

Мои глаза вновь открыты – все равно сгущающийся туман не причинит им особого вреда. Дети у моей кровати смеются и держатся за руки. Скоро, совсем скоро я легко оттолкнусь от своих подушек, встану и пойду вслед за ними.

Юра, сынок, где ты?