Requiem

- Никто, кроме призраков не может жить вне земли.

Унылый город
безнадежной отрешенности
растворил мои мысли
в неоновом свете
ночных огней,
и тени
чужих миражей,
смешавшись
с толпами прохожих
волчьей стеной одиночества
преградили путь
в долину отчаянья,
страха
и надежды.
Что есть человек,
Что я помню его?
И сын человеческий,
что я думаю о нем?
Материя и дух.
Кровь и вода.
Прошлое,
пребывающее в настоящем,
и будущее,
подмененное прошлым.
Нереализуемы возможности
и реализация
невозможного.
Страдание и блаженство.
Радость и ожидание.
И вечная боль.
Господи,
скоро все переменится,
скоро
все станет другим,
скоро
все завершится.
И две тысячи лет
между мигом и вечностью
перечеркнет
четверть века
между
между жизнью и смертью.
Грядущее
сотрется из памяти,
и не бывшее
займет свое место
на кругах возвращения.
И этот
унылый город,
мой город отрешенности,
на исходе зимы
в преддверии
какой-нибудь круглой даты
соберет меня
и все свои жертвы
под крылья ночи
и сгинет,
спасаясь от плена,
в высохших водах
порожденного бредом озера.

- Мир всем обретшим дорогу.
- И тем, кто ищет покой.
- Только свободный увидит свет.

Переплелись
и жизнь,
и миг,
и час,
Неотделим прорыв
от страха возвращенья.
Обычный день,
но может
В первый раз
Не потому, что должен
я прошу прощенья.
Такая пустота
и в мире,
и во мне,
такое зло –
предательства химера,
и правды сон,
и горечь в этом сне
для всех
бездарных просьб
единственная мера.

- Лишь тот, кто светел,  увидит свободу.

Мне было легко, когда я имел надежду. И просто, когда не боялся верить. И чисто, когда я умел любить.
Для чего же все закончилось так, а не иначе? Почему все так быстро прошло? Я не знаю. Я только вижу, что все завершилось так же незаметно и тихо, как началось, не оставив даже вчерашнего пепла.
Но если это должно было быть, пусть станет мой крик угодной и светлой жертвой на алтаре всесожжения дней.

«И будет в последние дни, гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы. И пойдут многие народы, и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева, и научит Он нас Своим путям; и будем ходить по стезям его. Ибо от Сиона выйдет закон, и слово Господне – из Иерусалима. И будет Он судить народы, и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала и копья свои – на серпы; не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать.

                И вязь письма, и адрес на конверте
                Глухой тоской рассеяны как дым,
                И я все чаще думаю о смерти,
                Все меньше говорю о ней другим.

                Все чаще я смотрю за грани круга
                Где в пустоте – сомненье и свобода,
                И липкая подавленность недуга,
                И боль от невозможности ухода,

                И эта злость от жалкого сознанья,
                Что в прошлом ничего не изменить….
                И в целом существе – одно желанье,
                Один лишь крик – слепая жажда быть.

«И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, видел светлый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом; и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.
И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны. И сказал мне: свершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном.

                Раздать себя и стать себе чужим
                Измерив море каплей вдохновенья.
                Но только тот способен быть другим,
                Кто начал жизнь с последнего мгновенья.

«Истинно, истинно говорю вам: вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас. И в тот день вы не спросите меня ни о чем».

Благословляю Тебя, Чье имя мне неизвестно и в Чьем существовании я не могу быть уверен до конца, за данную мне жизнь, которой я не умею пользоваться и которую верну Тебе – без тени отчаянья.

Когда человек
стоит  на пороге смерти,
он не хочет верить
в реальность происходящего,
как бы ни готовился он
к наступлению
этого мига.
Он удивлен,
он не верит,
что все
может быть
так просто,
банально
и быстро.
Недомогание,
сердечная недостаточность,
лишающая тебя воздуха,
вынуждающая дышать
подобно
брошенной на берег рыбе
и вслушиваться
в каждый
тяжелый удар
до того незаметного сердца.
Или слабость,
медленной паутиной
опутывающая тело
в горячей,
вязкой
и какой-то
нереально-бездонной пустоте.
Или что-то иное,
Столь же
Мало впечатляющее.
Он раздавлен
такой банальностью,
он не может
смириться с ней.
И тогда
он изобретает
тысячи поводов,
которые
помогли бы ему
оттянуть неизбежное.
Он вспоминает
все
не осуществившиеся предсказания
уличных гадалок
и доморощенных пророков,
чтобы сказать:
«Раз то,
что положено мне
еще не свершилось,
значит
мой час
не пробил,
значит
я буду жить».
Он долго
навязчиво,
часто
и всегда невпопад
говорит окружающим
о скорой своей кончине
с единственной целью –
услышать:
«ты
слишком молод,
ты еще
не промучился
сколько ты должен,
так было бы
слишком легко»…

Благословляю Тебя, Чье имя мне неизвестно, но Чью близость случалось чувствовать даже в безмерном Твоем отдалении, за каждый данный мне день, за срок, отмеренный мне, за надежду на новый рассвет.

Когда человек
стоит на пороге смерти,
он понимает,
что привело его
к последней черте,
но он не хочет
в это поверить,
он ищет
тысячи
посторонних причин
из тех,
на которые он
в силах бы повлиять,
которые
он властен уничтожить.
Он видит
все,
сотворенное им
и как же он рвется
хоть что-нибудь изменить
в том, что ушло безвозвратно.
И нет ничего
возвышеннее
и безнадежнее
этой обреченности,
этой
жажды исправить,
этого
желания оставаться,
этого
стремления быть.
Он дает
клятвенные обещания
стать лучше,
воздать,
отплатить
лишь бы
пусть только на миг
задержать
занесенный
над головою меч.
И нет
ничего честней
такой жертвы.
И жаль,
что истина смерти
для жизни –
пустая ложь.

Ты , Чье имя мне неизвестно и Чьи промыслы неисповедимы и ужасны в своей неизменности, очисти меня от всех ожиданий, и да свершится то, что свершится – во мне и со мной.

Когда человек
стоит на пороге смерти,
он не в силах противиться
безумному желанию
излить перед миром
всю свою душу,
поведать другим
свою жизнь,
как если бы в этом –
спасение,
как будто бы
став достояньем чужих,
он сохраняет себя
в их времени
и пространстве.
Но заблуждается тот,
кто думает,
что перед лицом смерти
человек
не способен лгать.
Напротив,
смерть
если она
не приходит внезапно,
а тянется
как липкий
июльский полдень,
обнажает
самые худшие
стороны человека,
всю его низость,
скрытую
от постороннего взора
возвышенной маской
страдания….
Но может быть это –
путь очищения,
который
проходит душа
для того,
чтобы наследовать
вечность?

Еще вчера мне казалось, что я могу перешагнуть любую черту, и как же я ждал приближения горизонта.
Так почему, когда это случилось, я чувствую только страх, только боль, только горечь протеста? Не знаю.
Но если все происходит как должно, пусть исчезнуть барьеры, пусть сотрутся границы, пусть будет простор.

- Лишь тот, кто не ждет, достоин смотреть.
- И видеть.

- Лишь тот, кто не знает, достоин покоя.

- И веры.

- Лишь тот, кто был в мире, достоин наследовать мир.

Воистину,
нет ничего призрачнее
живущего реальностью
человека.
Когда
проходит земля,
все превращается
в золу
не отгоревших костров.
Когда
отступает ужас
в душе
не остается ничего,
кроме пустоты.
Что-то раздавленное
шевелится
внутри моего естества
и просится
к свету дня.
И мне
уже не понять,
это
рождается жизнь
или я умираю?