Вадим Сыромясский. Литерный поезд

“Горе должно высекать искры, а не источать влагу”.  Айрис Мердок

Один раз в неделю на станцию прибывал литерный ростовский поезд. От обычного он отличался тем, что в хвосте у него были прицеплены два пассажирских вагона, оборудованные для перевозки заключенных. На окнах этих вагонов были прилажены решетки из металлических прутьев, через окна можно было увидеть, что все купе тоже были зарешечены такими же прутьями. С первого взгляда можно было подумать, что это передвижной зверинец. Соединяющий вагоны тамбур был таким же образом зарешечен.
Когда состав останавливался, тюремные вагоны оказывались за пределами станционной посадочной площадки и располагались напротив спортивной площадки привокзального парка. Сразу после остановки вокруг вагонов занимал свои места взвод оцепления местных внутренних войск.
Толпа прибывших из района родственников заключенных, а также любопытствующих граждан, теснилась в пределах спортплощадки, соблюдая дистанцию от оцепления. Одни надеялись увидеть знакомый силуэт при перемещении заключенных внутри вагона и пытались захватить удобную позицию для наблюдения Другие пришли попрощаться с теми, кого сегодня будут отправлять из местной тюрьмы. Иные оказались невольными свидетелями происходящего события. У многих в руках были небольшие свертки и узелки, которые они надеялись чудом передать своим близким. Но практически это удастся очень немногим.
Лязгнули затворы, открылась дверь одного из вагонов, и на ступеньках появился офицер – распорядитель мероприятия. На крайних площадках вагонов заняли свои места солдатики – узбеки из дорожной охраны, вышколенные служаки в добротном обмундировании с чистыми подворотничками и надраенными сапогами. Прижимая свои блестящие автоматы, они пытались изобразить отрешенность от всего происходящего и одновременно свою неприступность. Но временами они поднимали  блестящие как у скворцов на ветках темные раскосые глаза и с интересом поглядывали в сторону волнующейся толпы. Их торжествующая молодость, ухоженность и беззаботность воспринимались как-то вызывающе противоестественно на фоне всеобщей угнетенности и безнадежности.
Задним ходом к вагонам подъехал черный ворон, из него высадили группу осужденных. Они сгруппировались в тесный круг, который взяли под ружье охранники. В подготовленной к отправке группе была преимущественно молодежь, и, несмотря на всю безнадежность их ближайшего будущего, на их лицах не видно было ни раскаяния, ни обреченности. Их вызывали по одному. Названный со своим узелком бежал трусцой до ступенек вагона, и как только он скрывался за дверью, вызывали следующего. В толпе раздались причитания и рыдания матерей. Громко выкрикивал и буянил находящийся среди людей умалишенный, но на него не обращали внимания ни охрана, ни окружающие. Это был прилично одетый, плотно сложенный моложавый мужчина, которого можно было принять за учителя, агронома или колхозного бухгалтера. Вся его внешность говорила о том, что еще недавно он был нормальным здоровым человеком.
Машина исправительной системы работала четко и неумолимо. Через щель в тамбуре, соединяющем два вагона, было видно, как бегают с бумагами из одного вагона в другой люди в офицерской форме – это поездная бригада принимала по акту от отправителя его живой груз. Наконец, все формальности были окончены, шумно закрылись двери вагонов, лязгнули запоры, и отошло в сторону оцепление. И в самый последний момент в окне вагона мелькнул профиль кого-то из одесских заключенных, которого узнали терпеливо ожидающие этого момента родственники. Толпа непроизвольно подалась к вагону, но поезд уже отходил от перрона, и все, кому не повезло, обречено и обескуражено смотрели ему в след.
После некоторого замешательства люди спохватились и торопливой массой потянулись через аллею станционного парка в город к своим отходящим автобусам. Толпа обтекала бегущего с ними сумасшедшего. Возбужденный общим оживлением он орал, ужасно выл от боли, размахивал кулаками и громовым речитативом кого-то проклинал и от чего-то предостерегал. Но жалкие со своими узелками и передачами, обиженные и озлобленные на все на свете люди уже были не способны видеть чужую беду.


љ›