Осенний призыв иронический триптих с прологом и post scriptum

Пролог.
Дорогой читатель! Опять наступила осень. Это время года, не случайно называемое золотым, имеет огромаднейшее значение для нашей страны. Даже скажу больше – осень - исключительно российское понятие. Мы так хорошо чувствуем Александра нашего всего Сергеевича, потому что наиболее значимые свои произведения он писал в болдинские именно осени, мы так хорошо чувствуем красоту россиянок, потому что живо представляем их, очаровательных, в демисезонных пальто, нейлоновых платках и тонких перчатках, спешащих куда-то и выдыхающих первый морозный пар – такой смеющийся и такой чарующий. Нет, иностранцам никогда не понять, что такое осенняя тяга к земле, когда выкапывается, а потом долго сушится под редкими теплыми лучами грязная картошка, и что такое осенняя тяга к плите на кухне, где стерилизуются банки под последнее в этом году яблочное варенье. А как объяснишь иностранцам таинство доставания из полиэтиленовых пакетов, заброшенных несколько месяцев назад на антресоли и запрятанных в самый верх шкафов, зимних вещей? Откуда им, живущим в постоянном климате западных европ, знать, что такое осенняя депрессия, смена летней резины на шипованную и … осенний призыв.

Часть первая.
Мой друг Вадим, который благополучно закончил медицинский факультет нашего областного университета, чтобы как-то отсрочить свидание с Вооруженными силами Российской Федерации уехал к своей бабке в райцентр и устроился там работать в районную больницу.

- Следующий! – сказал Вадим, по привычке склонившись над старым рукомойником.

Вошел парень, которого Вадим несколько раз видел у клуба и про которого столько раз слышал от соседей – кличка у парня была ни много, ни мало … Кабан! «В общем», - про себя отметил молодой врач, - «погонялово дано точно». Чуть выше среднего роста Кабан был очень широк в плечах, шея практически отсутствовала, а то небольшое мясное пространство между головой и туловищем, которое обычно принято называть шеей, было очень объемным и просто сливалось со спиной и грудью, лицо недружелюбное, подозрительное, с сильно раскрытыми в разные стороны ноздрями, голова венчалась прической а ля «платформа» в наглом стиле депешей середины восьмидесятых.

- Доктор! Помоги! Доктор! - не смотря на грозный вид, жалобно замямлил Кабан.
- Спокойнее, молодой человек, спокойнее. Что случилось-то?
- Вот, Доктор, - посетитель протянул Вадиму промышленным способом напечатанный листок, - Повестка.
- И что?
- Доктор, сделайте что-нибудь! – начал умолять Кабан.
- Что сделать-то? – на дурачка сыграл Вадим.

- Доктор, поймите, мне сейчас в армию ну никак нельзя. Батя это все специально подстроил. Он, гад, хочет меня упечь в армию. Он! Я уйду, а он тут спокойно вздохнет, говорит. Человека, говорит, из тебя армия сделает. А то, видите ли, ему стыдно людям в глаза смотреть. А я, Доктор, как я буду в глаза Аленке смотреть? Обрюхатил и в армию ушел?! За рубь, за двадцать, что ли получается? «Взвейтесь кострами синие ночи», получается? Нет, Доктор, я не из таких. Я ведь, Доктор, ого-го-го какой! Не такой я, как батя, мля, думает, будто я только на мотоцикле гонять умею, самосад курить да самогонку пить. Я ведь жениться собираюсь, а может и в техникум даже. В смысле, в колледж в наш. Нельзя мне, словом, Доктор, в армию, ну, мля, никак нельзя. Помогите, Доктор, - видя, что его слова не сильно находят отклик в душе Вадима, Кабан продолжил, - Я ведь в долгу не останусь, Доктор! Вы ведь Викторовны внук, будете, да? Я ведь, если останусь в районе, то за скотиной за вашей могу посмотреть. А то ведь, если уйду, то не знаю, протянут ли без меня тут телки ваши два года-то, не падут ли. А если Морфлот? Так ведь за три года точно падут, при чем на следующий же день после моего ухода.

- Ты мне давай не угрожай. Нашелся, блин, смотритель за чужой скотиной, - раздражился Вадим, - Тебя как зовут-то?
- А то не знаете, Доктор? - расплылся в улыбке призывник, - Кабан я.
- Да знаю я, знаю про Кабана. Тебе что нравится, что тебя Кабаном называют? С таким погонялом как раз в армию и дорога. Во внутренние войска.
- Ну не особо нравится-то. Я тут прочитал, в словаре, что по-английски Кабан будет Вальд Боар. Так мне-то, это, конечно, больше нравится. Но кто запомнит-то, Доктор? Вальд Боар-то? Пацаны ведь по-иностранному не особо могут.
- А ты, значит, можешь?
- Ну, со словарем… Конечно, могу.
- Если со словарем можешь, то такие «ого-го-го какие» люди в армии точно нужны. Будешь пленных допрашивать…

- Ты меня Доктор, слышь, лучше не обижай.
- Ишь ты! Не обижай! Обиженный! С обиженными в армии знаешь че делают? – молодой врач умудрился показать «то самое» одними глазами, - Во-во! Разговаривать с людьми научись в начале, обиженный!
- Ну, Доктор, ну уж осознал. Нервы с этой повесткой ни к черту. Вспылил, Доктор. Помоги, а?
- По нормальному тебя как зовут? Как батек-то называет?
- Батек-то все «оболтусом» больше, а вот мать-то – Ванечкой.
- Ванечка, блин, - усмехнулся Вадим, - Ты вот подумай, Ваня, как я тебе могу помочь? Я в медкомиссии не состою и друзей у меня там – нет.
- Доктор, ты меня за дятла не держи. Я, чай, все продумал. Надо мной же люди смеяться будут, если я медкомиссию не пройду. Какой ты, скажут, Кабан, если в армию негоден?! Мне бы отсрочечку. Мне бы заболеть бы чем…
- Не понял.

- А чего тут понимать, Доктор?.. Сломайте мне руку!, - быстро выпалил Кабан свою идею, ради которой он, собственно, и пришел к Вадиму.
- Чего???
- Руку мне сломайте, говорю, Доктор. Сам я боюсь, а пацанам доверить нельзя – они же медицине не обучались, могут не там еще сломать, потом ходи всю жизнь инвалидом.
- А я, значит, медицине обучался и сломаю то, что надо?!
- Доктор! Конечно, Вы лучше понимаете, где сломать так, чтобы не совсем серьезно было, но от армии отсрочиться.
- Слушай, Ваня, я ведь все-таки клятву Гиппократа давал…
- Чего?
- А того, что обещал я знания использовать на благо людям, а не руки им ломать.
- Доктор, да забей ты на этого Гиппоклятва. Он тебя тут-то, в деревне нашей, не найдет. Во-первых, он до сюдова не доедет, а если и доедет, то мы тебя схаваем где-нибудь и базар с ним пацаны держать готовы.
- Он умер уже.
- Давно? – Вадим кивнул, - Извини, не знал. Прими мои соболезнования и все такое… Тем более Доктор надо забить на эту клятву... Надо же – клятва! Ты подумай! – Кабан специально долго мигнул молодому врачу, – прям как в книжках.
- Забить я на Гиппократа, конечно, могу, а вот руку тебе сломать – нет! – Вадиму беседа начала уже надоедать.

- Доктор, ну как ты не понимаешь, мне сейчас в армию ну никак нельзя. Я, может, в другое какое время и с удовольствием сходил бы, мля, но сейчас… Ну, просто не могу! Я же говорю – Аленка забрюхатела. Если докажет мне, что мой ребенок, то жениться придется… А если не докажет – убью ее, шалаву тасканную, на хрен! – как бы про себя, но уж очень зловеще сказал Кабан, - Это же батя все подстроил. Он к военкому лично ходил, спрашивал, че на сына повестка не приходит. Вот, блин, пришла! Человека, говорит, из тебя в армии сделают. Да я сам из кого хочешь кого хочешь сделаю! Стыдно ему, видите ли, перед соседями…
- Ваня, мне до твоей армии – с прибором, грубо говоря. Я тут доктором у вас, а не каратистом.
- Доктор, ну ты чего какой тугой, а? Трудно человеку, что ли, руку сломать? Ты же потом можешь хвастать, что самому Кабану руку сломал. Будешь говорить: «Вот этими хилинькими ручонками я сломал Кабану руку»! А? Доктор?!
- Слушай, Ваня, у меня работы много, мне на обход надо. Иди откуда пришел.
- Чего?
- Иди, говорю, Ваня, откуда пришел.
- А! И пойду! Ишь ты, какой гусь важный нашелся. Еще спрашиваете, за что вас, приезжих, не любит никто. А за что вас, городских, любить-то? К нему как к человеку, Христом Богом молю, сломай руку, а он: «Иди, откуда пришел». Вот те, мля, и на! Вот тебе, мля, и разговор! Ты, может, Доктор, жесткий вариант хочешь? Ну, типа, из этого кабинета кто-то выйдет со сломанной рукой…
- Слушай, Кабан, вали-ка ты отсюда, да поживее!
- Доктор, ты чего? Ты давай берега-то не путай! Ты знаешь, кто я такой?
- Вали, вали! – Вадим начал грудью напирать на призывника, выталкивая его за дверь.
- Ты еще, Доктор, пожалеешь за такое отношение, - сказал Кабан и быстро ретировался. А Вадим продолжил прием.

История имела продолжение.

Вечером того же дня Вадима срочно вызвали в больницу. В перевязочной сидел Кабан и стонал от боли сжимая правой рукой левое запястье. Оказалось, выйдя днем из больницы и смирившись с тем, что утром по любому придется ехать в военкомат (иных способов на время «отмазаться» от армии как сломанная рука он не видел), Кабан решил напиться с «пацанами» по поводу скорого отъезда. Во время пьянки Кабан попросил таки своих друзей сломать ему руку … ломом. Все отказались, испугавшись последствий, кроме лучшего друга Кабана – беспредельщика Лысого. Лысый взял лом и со всей своей молодецкой удали долбанул по зажатой между двумя кирпичами руке друга. Страшенейший перелом. Вадим о таких только в учебниках читал. Четверо врачей, дежурный и трое вызванных, кое-как наложили шины и временный гипс и приняли решение отправить утром пациента в областную больницу, а его самого до утра отпустить домой.

Дома Кабана ждал узнавший все от припадочной Алены батя, который, не долго думая, своим кулачищем размером с небольшую урну двинул по лицу сына. Перелом челюсти. Скорая увезла Кабана в облцентр не дожидаясь утра. К Новому году его выписали из больницы, в конце января сыграли свадьбу, в марте Алена родила, и уже 1 апреля военкомат выдал Кабану отсрочку на три года.

А Вадим, уехав из района, поступил в ординатуру, потом в аспирантуру, а потом уж и из призывного возраста вырос.

Часть вторая.
Мой друг Костя Гербер, хоть и говорил всем, что он – немец, но, на самом деле, был евреем. Таким стереотипным еврейчиком из интеллигентной семьи в черт те знает каком поколении. Про немцев Костиного дедушку научил в тридцатые годы его отец. Немцы тогда были в известном фаворе, а имена Адольф, Альберт и Карл встречались также часто как сейчас Данила и Никита. Может такая псевдонеметчинность и помогала временами семейству Герберов, но в нашей компании не было никакого сомнения относительно этнической принадлежности Кости. Костя, повторюсь, был стереотипным евреем, которому были присущи все те черты, за которые мы с таким пиететом и, в тоже время, недоверием относимся к израилевым сынам: остроумие, предприимчивость, граничащая с разумной прижимистостью, легкость знаний и обучаемость, некоторый цинизм и etc. Но хватит о Костиных национальных особенностях, не дай Бог, заподозрит меня читатель в антисемитизме или, наоборот, в соучастие в еврейском заговоре…

Костя в свое время закончил «кулек» по классу «Режиссер культ-массовых мероприятий», сокращенно РКМ. В общем, получил для человека с фамилией Гербер нормальную профессию. Единственно что – в кульке том по непонятной причине отсутствовала военная кафедра. А значит после окончания ВУЗа им, таким взрослым, двадцатидвухлетним, творческим и культурно просветленным, грозило пополнить ряды Вооруженных сил Российской Федерации в качестве рядовых творческих единиц. В данном случае, рядовой является основной составляющей, а творческая единица предполагает постановку новогодних спектаклей в своих воинских частях, и концерты по случаю дня рождения какого-нибудь генерала. Это в лучшем случае. В обычном же предстояло развлекать анекдотами и пантомимой казарменных дедушек. Разумеется, что такая перспектива никого особо не радовала и не прельщала. Все Костины сокурсники побежали по своим родственникам и знакомым, которые могли бы хоть как-то повлиять на временную, а еще лучше на постоянную отсрочку от исполнения конституционного долга. Ну, Вы их понимаете, дорогой читатель…

Костя же решил действовать совершенно по-другому. (По-еврейски, как мы тогда говорили). Костя не стал искать людей, которые могут помочь ему избежать службы. Он был уверен, что отсутствие отметки о службе в армии в трудовой книжке или еще где-нибудь может существенно повлиять на его карьерные планы, которые не ограничивались режиссурой культ-массовых мероприятий, а простирались в нежные часы мечтаний в самые разные направления от Государственной думы до обладания нефтяным бизнесом. Конечно, Косте не хотелось бы, чтобы кто-то в будущем попрекал его всуе за уклонизм. Он решил найти способ отслужить спокойно, с минимальными потерями для своего здоровья, психики и даже свободного времени. У Костиного папы был хороший знакомый - полковник по финансовой части центрального аппарата Министерства обороны, в ГУВБиФе, а у того еще по службе в Чехословакии был друг, тоже полковник, который когда-то служил начальником клуба офицеров, а сейчас возглавил второй отдел второго управления Главного управления воспитательной работы Вооруженных сил Российской Федерации. Проще говоря, возглавлял он обеспечение культурного досуга всей нашей армии. От простого рядового забытой Богом части на Рязанщине до самого министра обороны и его жены, а иногда и до самого Главнокомандующего, но об этом в слух говорить не принято. Полковник этот обещал Костю-то и посмотреть, а если понравится, то есть если адекватно воспримет Костя военную действительность, то оставить его на пару лет гражданским специалистом в своем ведомстве с зачетом службы. Зачет этот проходил путем заочного зачисления призывника специальной директивой начальника Генштаба в один из многочисленных армейских ансамблей песни и пляски.
Костю такой вариант вполне устраивал, и погожим осенним деньком он направился во второй же дом Минобороны, расположенный аккурат за пушкинским музеем, так сказать, на собеседование. Он даже резюме с собой прихватил: родился, окончил школу, немец, работал в театре осветителем, курьером в газете и учился в «кульке».

Полковника звали Иванов Иван Иванович, что Костю очень рассмешило, но вида он, конечно, не подал. Полковник, глядя на Костю взглядом «слуга царю, отец солдатам», прежде всего, поинтересовался, были ли у Кости административные правонарушения, приводы в милицию, проще говоря. Костя покраснел, но соврал, что нет.
- Ну, может, знаешь, как в студенчестве бывает, попили пивка после экзамена, пописали в неположенном месте? – не унимался Иванов, подкручивая длинные усы - подобные Костя видел только в фильмах про гражданскую войну у актера, изображавшего Буденного.
- Если только в студенчестве… - позорно согласился Костя.
- То, что ты честный и, в основном, положительный, это – хорошо. И рекомендации у тебя что надо. Пожалуй, я тебя возьму. Завтра выходи на работу… Первое же твое задание будет такое. Раз ты с кульурно-массовыми мероприятиями не понаслышке знаком… Понимаешь, у меня сын хочет открыть с одним французом магазин по продаже фейерверков. Так вот, ты не спешно, давай так, за недельку, полторы, узнай, что там за документы нужны. Ну, лицензии там, разрешения какие. Прямо смело звони в фирмы разные. Говори, мол, из Минобороны вас беспокоят, хотим огромную партию фейерверков на Новый год закупить, только, мол, у нас ведь государственная машина, все строго, какие у вас официальные документы есть… - Косте можно было дальше и не объяснять. По части телефонных розыгрышей он в нашей компании номер один.

Косте было смешно. И от ФИО полковника, и от задания, полученного от него, такого мелочного для серьезного руководителя, и от его усов, а особенно от инструкции пользования лифтом в здании Министерства: «войдя в лифт, повернитесь на 90 градусов налево, видя перед собой кнопки этажей, нажмите на кнопку интересующего Вас этажа, двери лифта автоматически закроются…». С другой стороны, Костя понял, что все он сделал правильно, и что именно такой службы он и искал.

Через неделю работы/службы Гербер уже полностью освоился в коллективе второго отдела и понял особенности несения воинской повинности в центре Москвы, в двух шагах от метро «Кропоткинская»:

1. Штабные генералы отличаются от того образа, который им создали средства массовой информации. Да, они - корыстные, вороватые, любящие халяву в хорошем смысле этого слова, но они никак не причина неурядиц в армии нашей страны. Типичный случай: одна генеральская жена ехала по Москве на служебной машине мужа и увидела афишу с концертов то ли Пугачевой, то ли Лолиты, то ли Петросяна, то ли еще какой всепоглощающей безвкусицы нашего времени. Она, генеральша-то, конечно же, тут же мужу звонить, хочу, мол, и все. Муж, человек душевный, генерал волею судьбы, вспоминает, что есть в Минобороне такой второй отдел второго управления, набирает по секретной связи полковника Иванова («Кристалл-2» вызывает «Березу» через «Стену») и говорит примерно следующее: «Товарищ полковник! Что же Вы о моем культурном досуге не заботитесь? Не информируете меня, так сказать… Тут, говорят, Петросян-Пугачева выступают, а я как-то не в курсе. Вы уж, билетиками бы меня обеспечили, а?» Полковник Иванов, после прерывания канала такой секретной связи, в сердцах сплевывает: «Опять!» и вызывает кого-нибудь из подчиненных, в нашем случае – Гербера. Получив задачу, Костя, держа в руках абонемент генерала-начальника второго управления и доверенность на свое имя, несется в центральные билетные кассы, что на Пушкинской площади и куда простым смертным вход запрещен. Там, отстояв очередь из обладателей абонементов из других, как сейчас принято говорить, силовых ведомств, Костя за деньги, которые скидывали для генерала – любителя концертов всем вторым управлением, получал билеты на желаемое генеральской женой действо. Разве можно осуждать штабного генерала за неумение пользоваться обычной кассой и своими деньгами? Наоборот, думал Костя, завидовать надо людям, умеющим так тонко использовать административный ресурс. И его серое вещество начинало мечтать о будущем, где генералом был уже он, а генеральской женой – Ленка с актерского курса, такая из себя блондинка с модельной внешностью.

2. Штабные полковники являются серыми кардиналами всей армейской жизни. Именно эти полковники – капитаны 1го ранга являются движущей силой огромного государственного механизма, именно они принимают хозяйственные решения, которые потом подписывают штабные генералы, и получают дивиденды от этих решений. Они водят дружбу с российской элитой и обрастают такими связями, что даже страшно становится. Полковник Иванов ручкался со всеми телеведущими, а некоторых даже иногда представлял к военным наградам типа «За боевое содружество». Тех же, кто соглашался выступить перед солдатами в Моздоке, награждали вообще Орденами «Мужества». Телеведущие же как могли пропагандировали службу в армии, приглашали военных в поля чудес и прочие никчемные шоу, снимали мужские телесериалы, за съемки которых штабные полковники получали неплохие откаты. Впрочем, за пропаганду отвечал первый отдел второго управления… Костя чувствовал себя очень неуютно, когда какой-нибудь такой штабной полковник входил в столовую второго дома, хлопал двумя руками по пузу, которое издавало глухой барабанный звук, и, щурясь, говорил: «Подать супу ветерану всех чеченских компаний». В подчинении у полковника Иванова было пять штабных полковников и один штабной подполковник. Каждый из них был куратором определенного направления. Курировать приходилось армейские, включая флотские, и военные: музеи, ансамбли и оркестры, театры, книги и библиотеки, художники и, наконец, направление, которое как раз курировал единственный подполковник второго отдела, клубы (не ночные, а солдатские и офицерские, гарнизонные и дивизионные, флотские и армейские). Полковники эти Герберу нравились, он к ним даже симпатией некоторой проникся, особенно, когда заставал своих почти сослуживцев – полковников за игрой в «Сапера» или «Косынку» на старых, четыреста восемьдесят шестых еще, компах.

3. Штабные женщины, те, которые работают в центральном аппарате Минобороны, в большинстве своем некрасивы, но пользуются огромной популярностью у коллег-мужчин, подтверждая две вечные истины – «военные женщин любят» и «на безрыбье и рак – рыба».

4. Штабные люди веселые и сами смеются над тем, что «маразм крепчал».

В общем же, Косте нравилось в Минобороне. Чего лучше, чем по-настоящему месить грязь в сапогах или вдыхать собственную блевотину в противогазе где-нибудь в Ханты-Мансийске. Но полной удовлетворенности все-таки не было. Во-первых, служба начиналась в 8 утра, и Косте приходилось вставать в 5:45, чтобы не опоздать и не получить взыскание. Один раз он опоздал, и Иванов сказал: «Наряд бы тебе выдать, Гербер, вне очереди, но ты вроде еще не призван. Так что просто повесишь занавески у меня в кабинете». Вторая засада, по словам Кости, была связана с тем, что всерьез его в армии никто не принимал, а он никак не мог придумать, что такое придумать, чтобы себя хоть как-то утвердить в сложившемся полковничьем коллективе. Задание с фейерверками он провалил, а остальное – занавески-билеты, подай-принеси. Ну и третье, и для еврея Гербера одно из самых главных: в случае призыва, Костина зарплата составляла бы шестьдесят послекризисных рублей в месяц, что его очень беспокоило, ведь на шестьдесят рублей и трех пачек сигарет не купишь, а Костя в ту осень был влюблен, и деньги были нужны очень. О левых подработках речь идти не могла – армия это режим…

В начале ноября на Костю вышла директива на призыв. Судя по ней, Костя должен был стать морским пехотинцем – артистом тамошнего ансамбля. Иванов сказал: «Поздравляю!», и разрешил отправиться в родной Гагаринский военкомат, пройти медкомиссию, передать военкому «привет от Михал Иваныча» и сообщить ему, что на призывника Гербера Константина Робертовича существует специальная директива Генерального штаба.

Смирившись с судьбой и подбадривая себя фразами «Ты сам этого хотел», Костя переступил порог военкомата.

Он проходил кабинет за кабинетом медицинской комиссии, и везде ему ставили «единицу» - полностью здоров. Костя расстраивался все больше. Стоматологу, которая поставила ему «четверку» за неправильный прикус, Костя сказал: «Большое спасибо» и театрально поклонился в пояс. Правда, в ответ он услышал: «Хватит паясничать!»

Косте осталось пройти только терапевта. Тут вообще не могло быть никаких сомнений – с точки зрения терапевта он должен был быть годен на все сто процентов. Однако произошло следующее. Женщина-терапевт, посмотрев на личное дело Кости, спросила:
- Тебе лет-то сколько?
- Двадцать два.
- Куда тебе в армию-то? Тебя ведь заклюют там, сынок. Ты уж старый для армии-то…
- Да, пишите Вы, что я здоров. Нормально все у меня, - Костя оторопел от участия врача, но все же совладел с собой, помня, что второй отдел второго управления не самый худший в этой жизни вариант.
- Ну как может быть нормально? – не унималась женщина, - Это они тебе сейчас говорят, что нормально все, а потом пошлют как миленького в Чечню в самую с бородатыми мужиками воевать. Не ходи, миленький. Тебе ведь лет уже много, тебе пора семью заводить, у тебя, я смотрю, и высшее образование имеется.
- Товарищ доктор, - раздражился Костя, - пишите, что у меня все нормально.
- Ну как, как может быть нормально? В твои-то двадцать два года, да с высшим образованием… Неужели даже желтухой не болел?
- Желтухой не болел.
- А сердце как? Как давление?
- Да, вроде, нормально все, - уже сомневающимся голосом ответил Костя, вспоминая все свои последние визиты к врачам. И ведь вспомнил! После дня рождения Сереги Демидова, он себя неважно чувствовал. Да так неважно, что пришлось в поликлинику идти. А там то ли ЭКГ, то ли УЗИ показало «пролапс митрального клапана». Врач ему тогда сказал, что ничего страшного в этом самом пролапсе нет, но посоветовал себя беречь. Вот Костя теперь и задумчиво выпалил: «Ну, если только, пролапс митрального клапана…»
- Да ты что! – вскрикнула терапевт, - Тебе никак нельзя в армию! Тебе на обследование надо, в больницу, срочно! Подожди в коридоре.

Косте в больницу, на обследование не очень хотелось, но под напором женщины он устоять не смог. В коридоре ждать пришлось достаточно долго. Уже после обеда выкрикнули его фамилию и он предстал перед комиссией, в состав которой входил сам военком (усы у него, кстати, были точь-в-точь как у полковника Иванова), какой-то хлипкий старичок в белом халате, еще трое военных неопределенного возраста и звания, одна красивая молоденькая женщина в белом халате (про себя Гербер ее назвал «медсестрарь») и уже знакомая Косте терапевт. Начал военком:
- Гербер?
- Д-Д-Да, - заикнулся мой еврейский друг.
- Пролапс, говоришь? – хотя Костя ничего и не говорил, - Ты чего же такой хилый-то? Чего к службе в армии сызмальства не готовился? А? Как Суворов?
- Да, я…
- Митральный клапан, понимаешь. Пить надо меньше! Или наоборот – больше. Вот ты, Гербер, например, двести грамм водки выпить можешь?
- Да, я …
- Потом Гербер объяснишь. На повторном обследовании, а сейчас направляешься ты в больницу на обследование. После обследования занесешь мне результаты. Все понятно?
- Все, - кивнул Костя, хотя, на самом деле, ему пока еще ничего понятно не было и мысли его скакали от полковника Иванова с его дурацкими фейерверками до соблазнительных ног медсестрари, что, правда, ни коим образом не относилось к Костиному призыву.
- Ну раз все понятно то позови следующего инвалида по фамилии… по фамилии… Крылов, - прочитал военком и, как бы старичку, но достаточно громко прошептал, - надо же – нормальная фамилия, а тоже, видимо, на отсрочку рассчитывает.

Костя по телефону все тут же объяснил полковнику Иванову и на следующее утро, сопровождаемый причитающей матерью, Костя стучался в окно приемного отделения больницы.

Его положили в шестиместную палату. Палата у них была веселая – вечерами играли в карты, днем хором разгадывали кроссворды, особо не противорежимили, хотя один раз Костя, как самый молодой, бегал за портвейном.

Костя ходил на различные процедуры, но у него ничего не выявлялось. Полковник Иванов звонил ему с городского на сотовый с частой периодичностью (наверное, ему приходилось при этом говорить: ««Стена» вызывает «ЭМТЭЭС»») и интересовался Костиными делами, вплоть до результатов анализов.

- Кость, - поучал по телефону полковник, который уже, видимо, построил планы на личную Костину жизнь на ближайший год, - ты бы сходил к главврачу, бутылку бы ему поставил, чтобы он тебя отпустил и годным признал. Чего там в этой больнице делать-то!
- Иван Иванович, - отвечал Гербер, - как Вы себе это представляете? Приду с бутылкой к главврачу и скажу: «Признайте меня годным»? Да меня моментально в Кащенко упекут! При чем на несколько лет. Что Вы, Иван Иванович!
- Да-да, ты прав… Ну ладно, отдыхай пока… перед службой-то!
Костя и отдыхал. Лечащий врач сказала, что с сердцем у Кости все нормально, осталось только провести завтра какой-то мониторинг, и, если все будет нормально, то послезавтра Костю можно будет и выписать.

Мониторинг оказался обычным кассетным плеером, который, правда, хитрой системой проводков и присосок был прикреплен ко всем частям Костиного призывного тела. Кассета внутри плеера в течение суток должна была писать все сердечные сокращения. И надо же такому несчастью случиться, но ночью именно этих суток в Костиной больничной палате от сердечной недостаточности умер Василич – душевный дедушка, который угощал всю палату жениными пирогами и блинами, а также, чтобы не быть пойманным медперсоналом, курил не в мужском, а женском туалете. Костя распереживался, разнервничался, начал думать о бренности и смысле… В общем, на утро мониторинг показал, что, помимо пролапса митрального клапана, Костя страдает стенокардией, аритмией, тахикардией и много еще какими непонятными словами, о чем Герберу и была выдана справка, которую он отнес в военкомат.

В военкомате дали Косте отсрочку на два года, а там - «либо ишак сдохнет, либо падишах умрет». Костя  позвонил полковнику Иванову и тепло с ним попрощался.

В общем, по-еврейски все у него произошло, как мы тогда шутили.

Часть третья.
У меня зазвонил телефон.

Я включил на трубке функцию автоматического определения номера. Номер был местный, но я его не знал.

- Добрый вечер! С Вами говорит участковый Вашего района капитан милиции Бабурин Юрий Сергеевич, мне нужен…, - и натурально называет мои имя, отчество, фамилию, чуть ли не паспортные данные.

Я сразу же понял, зачем он звонит. В любое другое время я бы, наверное, как-нибудь отмазался бы от разговора с участковым. Ну, например, сказал, что его (то есть меня) нет дома. Или что он (ну, опять я) в командировке, или женился и съехал к теще, или эмигрировал в Ботсвану, или еще как-нибудь обозначил бы свое отсутствие. А, может, включил бы свои старые школьные шутки, сказал бы металлическим голосом: «Спасибо, что уже успели наговорить на автоответчик Вашу информацию до звукового сигнала. Я Вам обязательно перезвоню после звукового сигнала … членистоногого животного на средне-русской возвышенности».

Но я поступил по-другому.

- Добрый вечер, я Вас слушаю.
- Здравствуйте, я звоню по поводу осеннего призыва.
- Да я уж понял. Товарищ капитан, тут какая ситуация… у меня родился сын…
- Сыыыын? – удивлено потянул достаточно вежливый, но уже испорченный официальностью работы голос.
- Да. Мне ведь какие-то документы нужно теперь собрать?
- А когда у Вас сын родился? – как бы с интересом спросил капитан.
- В июле.
- Хоть и с опозданием, но примите мои поздравления! – не понятно искренне или по долгу службы промямлил участковый.
- Спасибо.
- Ну, теперь Вам, значит, отсрочку должны дать. На три, наверное, года. Вам нужно получить в РЭО справку о составе семьи и со свидетельством о рождении идти в военкомат.
- А что за справка о составе семьи?
- Ну, у Вас жена на иждивении?
- Да.
- А сын?
- Тоже.
- Вот! Значит, берете справочку о составе семьи… Свидетельство о рождении уже получили? И смело в военкомат.
- Когда?
- В любой день, только уж меня не подведите, сделайте все до четверга, а то я в четверг сведения по призывникам подаю. Я Вам позвоню. Удачи. Вам ведь сейчас двадцать шесть, отсрочку дадут на три года… Поздравляю еще раз.
- Спасибо, - я положил трубку, подошел к спящим жене и ребенку, поцеловал их, жена мурлыкнула, сын потянулся во сне и закряхтел на своем, на детском, а я любящим шепотом повторил – Спасибо!

Post scriptum.
Дорогой читатель! Писать об армии и обо всем, что ее окружает, наверное, банально. Ведь, практически, это может сделать каждый. Нет ни одной российской семьи, которая, так или иначе, не сталкивалась бы с армейской темой в общем и с призывом в частности. Только вот героические и повествовательные истории советского времени быстро сменились комическими и сатирическими даже не рассказами, а анекдотами и байками об армейском маразме «независимой» России. Не хотелось бы своими тремя рассказиками про призыв подрывать боеспособность российских вооруженных сил, как могут подумать некоторые, наоборот, хочется укрепить их авторитет. И с этой целью, чтобы мы все видели, с кем нам придется, не дай Бог, в случае конфликта Россия – НАТО воевать, публикую часть письма (в моем вольном переводе) моего норвежского друга Ларса, посвященную прохождению им службы:
«Распорядок моего дня, когда я служил в армии, был ужасен. Вставать приходилось в 7 утра:( После чего я через все Осло (конечно, не Москва, но все же:)))) ехал в свою военную часть. Там мы переодевались в форму и шли на построение личного состава. В 9 утра у нас был совместный завтрак. Нельзя сказать, что он был отвратителен, но и домашним или ресторанным его назовешь с трудом – омлет, тосты, маринованные огурцы, креветки, сельдь, масло, джем, кофе, сок, хлопья, молоко и, в принципе, все. То есть, это было типа шведского стола и, разумеется, молоко с маринованными огурцами мало кто брал одновременно, что показывает относительный ум норвежских военных:) Но я отвлекся. Потом у нас были занятия в классах, где мы изучали историю, географию, а также правила дорожного движения. Я, по-моему, уже писал тебе, что большинство молодых людей с удовольствием идут у нас в армию, так как в армии есть возможность бесплатно сдать на права. Потом был обед и послеобеденный отдых, во время которого, вообще-то, полагалось спать, но мы, в основном, рубились в Quake. Потом была подготовка в спортзале – мы играли в футбол и баскетбол – или в тире, где мы стреляли по движущимся мишеням из игровых приставок к компьютеру (мало чем отличается от Quake). После чего был ужин, и после ужина, около семи вечера, мы разъезжались по домам. Так продолжалось полгода (разумеется, за исключением выходных и еще двухнедельного отпуска, во время которого я летал в Лондон в гости к Алексу). Я не совсем понял, что ты спрашивал про строевую подготовку и марш-броски. Напиши поподробнее, что ты имел в виду. Ну и еще раз напоминаю тебе, что я служил по призыву, а не на контракте, так что расположения норвежских подводных лодок в северном море ты от меня никогда не добьешься:)».