Сердца трех

Последнее время Иван Христофорович Зяблицев  отшельничествует: год тому минуло, как простился с единственным ему близким человеком, - Дарьюшкой, женушкой, значит. В момент Дарьюшку скрутило: врачи сказали, что рак желудка. Отмучилась, оставив сей бренный мир на попечение его, Ивана Христофоровича.

А дети? Неужто Господь не сподобил? Где-то есть. Далеко. Сами по себе. Пару строк лень черкнуть. Брякнут по телефону раз в году, на день его именин – это тот максимум, на который отваживаются сын и дочка. Так что... Отрезанные ломтики... Теперь им родитель только обуза.

А когда-то... Эх, как любил Иван Христофорович своих деток! Надышаться не мог. Пылинки с каждого сдувал. Думал, что на любовь любовью ответят после.  Не получилось. Как-то незаметно очерствели. Покуда он работал и от работы имел кое-что, то наезжали.

Бывало, явится Мишаня, сынок, про здоровье и самочувствие любопытствует, а у самого глазки бегучие такие, бегучие – всё в сторону да в сторону: не желает, получается, на родителя-то глядеть. А уже через час...

- Слышь-ка, бать, как у тебя с этими?..  - спрашивает и три пальца друг об друга трет. Иван Христофорович понимает, об чем речь, но притворяется, будто невдомек ему. – Ну, - мнется сын, видать, совесть-то еще не вся утеряна, - я насчет «мани-мани»...

Иван Христофорович, прищурив левый глаз и почесывая в затылке, отвечает:

- «Мани-мани» – шиш в кармане...

- Может, как-нибудь по амбарам пометешь да по сусекам поскребешь? – стоит на своем сынок.

- Туго, да? – с еле скрываемой язвинкой интересуется Иван Христофорович. – Приспичило шибко?

- Очень надо... Молодые, сам понимаешь...

- Что молодые – понимаю, а что... Старики святым духом живут, да? Им ничего не надо, да? – Иван Христофорович обидчиво отводит взгляд в сторону, сведя к переносице длинные седые брови, демонстрируя тем самым свое недовольство.

- Хоть чуть-чуть, а?

- «Чуть-чуть» - это сколько же по вашему будет?

- Ну... там... тысчонок пять...

- Что так мало? – иронизирует Иван Христофорович.

Он встает. Ворчит себе под нос:

- Хватил... Ничего себе, чуть-чуть... Не сбербанк же...



Поворчит, поворчит Иван Христофорович, но даст; конечно, не стопроцентно удовлетворит запросы любимого сынули.

Три года назад как обрезало: не стал объявляться Мишаня его. Ясное дело: Иван Христофорович вышел на пенсию, а с российского пенсионера, известное дело, что взять-то? В кармане-то его вошь на аркане да блоха на цепи. Есть у него «гробовые», но к ним – ни-ни! Никому не даст притронуться. Умрет – тогда дело другое. Не может он допустить, чтобы как с его отцом... Христофор Саввович проехал на танке Т-34 от Москвы и до Берлина, а оттуда командование бросило на помощь восставшей Праге, где (девятого мая это случилось) его так жахнули, что одиннадцать месяцев провалялся в госпиталях. Пятнадцать лет назад умер. Иван Христофорович примчался на похороны отца. И что он увидел? Инвалида войны первой группы в гроб не в чем положить, а на поминки та власть выделила одну полуощипанную и небесной синевы курицу да две бутылки водки. Нет, не выделила, а дозволила купить. На свои, ясно, кровные.

Та власть плоха. А эта? Разве чем-то отличается? Нет, сулит также «златые горы и реки полные вина». Наверное, по старой привычке. Власть только по форме иная, а по сути – та же, что и прежде. На ее посулы Иван Христофорович не рассчитывает. Твои, считает он, похороны (ясно, он пока туда не собирается, но кто знает, когда придет за ним костлявая бабулька с косой?) – твои заботы. Иначе... Он и в гроб не ляжет. Позорище!..

Сегодня у Ивана Христофоровича день особенный. Особенный тем, что он с охотой идет в люди. Отчего так? Великий день – Рождество... Родился младенец Иисус... Славит православный люд... Грех и ему отшельничать.

Он с утра наряжается и вертится у зеркала, что в прихожей. На нем уже шелковая белоснежная рубашка и галстук (узел завязан по-старому, то есть невелик и аккуратен) с голубыми полосками наискосок. Надевает свой лучший и любимый костюм из темно-синего велюра, который вынимает из шкафа очень и очень редко. Бережет: он хочет и в гробу в нем лежать. Снимает с плечиков меховую кожаную куртку, внимательно осматривает (не покушала ли моль?), натягивает, застегивает «молнию». Вынимает также бережно хранимую, будто реликвию какую-то, пыжиковую шапку: она – его настоящая гордость. При большевистской власти смотрел с тихой завистью на тех, кто мог достать такую шапку и носить. Он – не мог. И не потому, что не мог купить.  Нет, купить он мог, но не мог достать. Тогда между словами «купить» и «достать» дистанция была величайшая. Кто-кто, а Иван Христофорович хорошо знает. Поэтому с уходом «тех» и с приходом «этих» первое, на что потратился – пыжиковая новёхонькая шапка. Дорого, но за удовольствия надо платить.

Он выходит на улицу. Морозец. Слабый: не больше пятнадцати градусов. Тихо. Под подошвами кожаных ботинок снег приятно похрустывает. Солнце светит, и  в его лучах проскальзывают мелкие снежные блёстки. Народ симпатичный встречается: с улыбками на лицах.

Он идет своим путём. Раньше – ходил с Дарьюшкой. Сегодня – один-одинешенек. Небольшая грусть одолевает, но ничего... В этот день грех грустить... Он должен радоваться... Праздник-то такой светлый, такой светлый...

Он путь держит на главную новогоднюю ёлку города. Пять трамвайных остановок, но из принципа идет сегодня пешком, идет, не торопясь. В такой день спешить нельзя... также грех...

Иван Христофорович видел по телевизору новогоднюю ёлку. Но ему в день Рождества хочется всё благолепие увидеть своими глазами. Новогодний городок нынче сооружен на темы сказок Пушкина. В копеечку, сказывают, влетело строительство. Но это тот единственный случай, когда Иван Христофорович организаторов не осуждает: траты стоят того, красота требует жертв... Да и красота эта не для кучки богатеньких, а для каждого горожанина, в том числе и для него, простого российского пенсионера.

За шестьдесят, а идет твердо, держится бодро. И всем улыбается.

Вот и главная городская площадь.

Иван Христофорович непроизвольно хмыкает, вспомнив нынешнее название площади. До большевиков площадь православное имя носила, а сейчас... В другой день он бы поворчал по этому поводу, но сегодня нельзя... грех.

Он прошел за ледяные и узорчатые крепостные стены городка и оказался в сказочном мире. В центре – огромная новогодняя ёлка, сверкающая огнями, а поодаль – еще несколько её сестричек. Там, слева – дядька Черномор и тридцать витязей прекрасных. Справа – спящая царевна и семеро братьев-богатырей, оберегающих её сон. Чуть дальше – высокая крепостная башня и на игле шпиля уместился золотой петушок. Он взмахивает крыльями и кричит: «Ку-ка-ре-ку! Царствуй лежа на боку!»

Народу толчется много, но все веселые. Пользуются аттракционами, сделанными под русскую старину. Слышны восторженные визги-писки детишек. Для них, ясное дело, - великая благодать.

Иван Христофорович аккуратно протискивается в огромной толпе. Он смотрит и радуется вместе со всеми. Лицо раскраснелось: то ли от удовольствия, то ли от морозца.

Дольше всего задерживается возле царского терема. В него с одной стороны по широкому и высокому крыльцу взбегают стайки детишек, на секунду скрываются внутри, а с другой стороны, визжа и безудержно хохоча, скатываются по ледяной горке вниз.

Ивану Христофоровичу безумно самому захотелось скатиться с такой горки. Так сказать, ощутить детство. Он даже направился к кассе, чтобы купить билет, но опомнился: шестьдесят с гаком и не пристало ребячиться. Что ни говори, а всему свое время.

Иван Христофорович вздохнул и остался простым зрителем.

И тут в метре от него, протиснувшись сквозь толпу, оказались мальчик и девочка. Они заворожено смотрели на катающихся сверстников и шумно вздыхали, вытирая то и дело носы рукавами стареньких пальтишек.

Намётанный глаз Ивана Христофоровича сразу определил: интернатовские, значит, ничейные, чужие. Его почему-то особенно поразили скособоченные и сильно стоптанные каблуки детских ботиночек. Скорее всего, надеты чуть ли не на босу ногу. Потому что ребятишки все время перетаптываются: ножонки, видать, мерзнут. Но зрелище чужого счастья настолько притягательно, что никакой мороз им не помеха.

Они перешептываются. Глядя искоса на детишек, Иван Христофорович определяет: брат и сестра. Сильно похожи. У него мелькает в голове: «Какая трагедия занесла их в интернат?»

Незаметно Иван Христофорович оказывается бок о бок с детьми. Через пару минут спрашивает:

- Как вас, дети, зовут-то?

Мальчишка, наверное, погодок, посмотрел на него, смерил с ног до головы, задержавшись дольше всего на лице. Кажется, остался доволен. Шмыгнув носом,  ответил:

- Её, - он легонько ткнул в бок девочку, - Марией зовут... сестра, а меня Серым... Значит, Серегой.

- А вы, я вижу, без родителей.

Парнишка кивнул головой.

- Без них.

- Умерли?

- Живы... бросили с сестренкой... алкаши... – по-взрослому отвечает парнишка. - Мы – интернатовские.

- Это я уже заметил, - сказал Иван Христофорович и грустно усмехнулся. И после паузы добавил. – Думаю, что приехали сюда без разрешения старших... Или я не прав?

Девочка, настороженно и подозрительно посмотрев на Ивана Христофоровича, спросила:

- Дяденька, вы – милиционер?

Иван Христофорович, увидев, что дети крепко взялись за руки, что худенькие тельца их напружинились, что дети готовы дать дёру, поспешил успокоить.

- Что ты, Машенька, - ласково сказал он, - я – не милиционер и никогда, слава Богу, им не был, - детское напряжение тотчас же спало, и они расслабились. – Однако убегать все равно нехорошо... без спросу...

Машенька опустила свои голубенькие и круглые глазки вниз. Она тихо сказала:

- Это – я... Очень-очень хотелось посмотреть... Серегу и уговорила сбегать... Он не хотел... Говорил, что бить будут...

- Девочка, что ты говоришь?! – лицо Ивана Христофоровича побледнело.

Брат незаметно дернул сестричку за рукав, давая той понять, чтобы держала язык за зубами.

- Сережа, - спросил он парня, - действительно, бьют?

Парнишка, нехотя, ответил:

- Бывает... Иногда...

Иван Христофорович испытал настоящий шок. Он за всю свою долгую жизнь детей своих пальцем не тронул. Впрочем, чужих – тем более. Прожив столько лет, он не мог себе даже представить, как можно поднимать руку на беззащитных, тем более, на таких обездоленных? Пусть и не ангелы, но бить...


Иван Христофорович несколько минут переваривал полученную информацию. Она сильно ранила его сердце, проникла глубокой болью в душу. Поэтому он молчал несколько минут. И лишь потом спросил:

- Хотите, дети, прокатиться с горки?

Их глаза одновременно, как по команде,  уставились на Ивана Христофоровича. Их блестящие взоры не хотели верить в то, что услышали. Они, как по команде, опустили вниз глазенки.

Сергей, пожав плечиками и тяжело вздохнув, произнес еле слышно:

- Хорошо то было бы... Денег, дяденька, у нас нет.

- Ну, - Иван Христофорович полез в карман куртки, достал портмоне, открыл и стал рыться, - я тоже не из богатых... Однако по случаю Рождества, думаю, найду для вас кое-что. Детские глазенки цепко следили за каждым его движением. Он достал сторублевую купюру и добавил. – Стойте здесь и ждите меня. Я – за билетами...

- Для нас?! – с придыханием спросил Сергей.

Иван Христофорович улыбнулся, и на щеках его заиграли озорные ямочки, появляющиеся лишь в минуты его самого хорошего расположения духа.

- Не для меня же, - ответил он и ушел.

Вернулся Иван Христофорович минут через пятнадцать. Видя, какое напряжение испытывают дети, развел руками и, оправдываясь, сказал:

- Очередь большая.

Оба личика засветились радостным ожиданием.

- Дяденька, купили? – спросила Машенька.

- Ну, конечно, дети. Вот, - он протянул билеты, - по три каждому.

- По три?! Каждому? – в изумлении переспросила девочка.

- Какой сегодня праздник?

- Ну... Рождество, - не очень-то уверенно ответил Сергей.

- А Бог троицу любит. Так что... Бегом на катушку!

Дети кинулись к высокому крыльцу царского расписного терема. Но тут Сергей за рукав остановил сестренку.

- Дяденька, - он выразительно посмотрел на пальтецо сестры, - нам нельзя... А что, если порвем? Бить будут...

- Ах, да! Извините, дети: стар я и забыл... Идите-ка сюда. Сергей, вот деньги, сбегай вон туда, - Иван Христофорович рукой показал на избушку на курьих ножках, - возьми на прокат две подложки.

- А дадут?

- За деньги все дадут. Беги!

Мальчик убежал. Девочка сильно-сильно прижалась к Ивану Христофоровичу.

- Вы... вы такой-такой хороший, - почти прошептала она.

Иван Христофорович сделал вид, что не расслышал.

Через несколько минут Сергей и Мария, толкаясь и суетясь, прорываются вперед. На них фыркают благовоспитанные детки: куда, мол, без очереди лезете? Где им понять, что эти двое не верят в свое счастье, свалившееся так неожиданно, что от нетерпения буквально сгорают. Да, те могут и подождать, но эти...

Иван Христофорович, прижавшись к барьеру, глядит на два самых счастливых лица, которые, схватившись за руки вместе, проносясь мимо него, скатываются вниз. Сергей от счастья хохочет, а Мария от удовольствия визжит. Первый раз. Второй. Третий.

Увы, но счастье скоротечно и не бывает вечным. Дети подходят к Ивану Христофоровичу, прижимаются и благодарят.

Иван Христофорович давно сам не испытывал такой нежности, поэтому в уголках глаз появились слезинки. Он, напустив суровость, сказал:

- Сергей, поправь брюки, - парнишка наклонился и заправил штанины в ботинки.  - Нам пора... – Иван Христофорович внимательно вгляделся в лица детей. - Наверное, голодны?

- Пропустили, - сказала огорченно Мария.

- Что вы «пропустили»? – спросил, насторожившись, Иван Христофорович.

- Обед, - пояснил Сергей.

Сестренка же добавила:

- И без ужина, наверное, оставят... За убёг...

- Ну, нет! – сердито воскликнул Иван Христофорович. – Этому не бывать! – он взял детей за руки и решительно повел к выходу из сказочного городка. А те и не упирались. Они поняли, что от этого «дяденьки» плохого ничего не будет. – Пообедаете у меня...
Дети осторожно переступили порог квартиры и остановились у дверей. Иван Христофорович, заметив детскую нерешительность, сказал:

- Быстро раздеваться и мыть руки! А я пока разогрею еду.

Через десять минут все сидели за столом в гостиной. Детей Иван Христофорович усадил на диван и придвинул к ним журнальный столик, а сам присел на стул. С борщом дети управились мгновенно (видимо, проголодались). Иван Христофорович сходил на кухню и принес им домашние котлеты с жареной картошкой на гарнир. И с этим блюдом у них не возникло проблем. Потом был чай с тортом и шоколадными конфетами. И снова упрашивать сильно не пришлось. Дети «молотили» все подряд.

Обед закончился. Бледные детские личики порозовели. Дети откинулись на спинку дивана. Глядя на украшенную ёлку, стоящую в углу комнаты, Маша спросила:

- У вас есть свои дети?

- Есть, - ответил Иван Христофорович, - но они большие-большие и живут далеко.

- А для кого тогда ёлка? – спросила снова Маша.

- Для вас.

Сергей по-мужски рассудительно сказал:

- Вы не могли знать, что мы придем.

- Знать-то не знал, но догадывался, - заметил на это Иван Христофорович и улыбнулся.

- Ну, да... Как можно догадаться? – Маша залилась в смехе.

- Не знаю, как, но догадался.

Маша попросила, при этом толкнув брата в бок:

- А можно включить ёлку? – Иван Христофорович встал и вставил вилку, валявшуюся на полу, в розетку. Ёлка вспыхнула и заперемигивалась.

Маша восхищенно заметила:

- Какая красивая!.. Лучше интернатовской.

Сергей уточнил, чтобы, наверное, порадовать хозяина:

- В тыщу раз красивее.

Маша спросила:

- Дяденька, а вас как зовут?

- Дядя Ваня.

- Дядя Ваня, станьте нашим папой, а?

Сергей незаметно ткнул сестренку в бок: молчи, мол, дура.

Вопрос простенький, но Ивана Христофоровича поставил в тупик. Он развел руки.

- Не получится... уже.

- Почему, дядя Ваня?

Сергей сказал:

- Не обращайте внимания на Машку: она, знаете, какая приставучая? Приклеится – не отдерешь.

- Но ты, Серега, ведь тоже хочешь папу? – с укором возразила Мария.

- Хочу! И что? А дядя Ваня, видишь, не хочет? Не приставай!

- Дети... Кстати, вам сколько лет?

- Ей, - Сергей ткнул в бок сестренку, -  одиннадцать, а мне двенадцать.

- Дядя Ваня, мы не понравились, да? - глядя в глаза Ивана Христофоровича, спросила Мария и поспешила добавить. – Мы папой будем называть... Мы будем послушными, и помогать вам во всем будем. Только возьмите нас.

- Вы, дети, уже большие и должны понять: не все и не всегда соответствует нашим желаниям.

- Не хотите, да? – упрямо повторила девочка, и на глаза навернулись слезы.

- Не в этом дело... Вы, повторяю, уже большие и должны понять...

Сергей нервно спросил:

- Что мы «должны понять», что?

- Для начала: мне много лет и я сам скоро буду нуждаться в уходе, поэтому мне никто не разрешит усыновление и удочерение. Во-вторых, материально не слишком обеспечен, и это обстоятельство тоже может стать препятствием. В-третьих, при живых родителях, а они, как я понял, у вас живы...

Сергей зло прервал:

- Сдохли бы...

Иван Христофорович осуждающе покачал головой.

- Так нельзя говорить про родителей.

Сергей потупился.

- Извините...


- Мне очень жаль, но обстоятельства сильнее нас... – сказал Иван Христофорович и посмотрел на наручные часы. – Кстати, времени много и пора вам вернуться в интернат.

Дети послушно встали и молча вышли в прихожую. Оба были готовы в любую минуту расплакаться. Иван Христофорович вынес им большой кулек.

- Вашим друзьям.

- Вот! – радостно воскликнула Мария, принимая из рук Ивана Христофоровича увесистый кулек. – Наконец-то Гришка заткнется! А то все дразнится: «Не нужны, никому не нужны... Никто не побалует...» Будет, сопля зеленая, знать!

Дети стали одеваться. Глядя на них, Ивана Христофоровича вдруг осенило.

- Подождите-ка, - дети с надеждой и мольбой смотрели на него. – Я совсем забыл!

- Дядя Ваня, что вы забыли?

- Одно дело. Я его должен был сделать по приходу... Я позвоню в интернат. Скажу, что вы были у меня в гостях, что с вами все в порядке, что вы вот-вот будете там.

Сергей сказал:

- Может, не надо, а?

- Как это, Сергей, «не надо»? Люди беспокоятся, наверное, уже ищут.

- Ну, да, - Сергей хмыкнул. – Кому мы нужны?

- Все равно надо позвонить, - сказал Иван Христофорович и ушел на кухню, где стоял телефонный аппарат. Дети слышали, как шуршали бумажные страницы, как хозяин набирал номер телефона. – Интернат?..  Добрый вечер... Это вам звонит Зяблицев Иван Христофорович... Затем звоню, чтобы сказать, - Иван Христофорович прикрыл трубку ладонью и спросил детей. – Как ваша фамилия?

Сергей ответил за себя и за сестру:

- Еремины мы.

-  Звоню, чтобы сказать, что у меня в гостях воспитанники... Обыкновенные... Вы не кричите на меня... Вы кто: воспитатель или?.. Без всякого права... Приеду с детьми и всё объясню... Вы не даете сказать: брат и сестра Еремины... Как это в интернате, если, они передо мной?.. Будем не позднее, чем через час... Кто-нибудь из начальства есть на месте?.. Только старший воспитатель?.. Хорошо... Приеду и поговорю... Ничего не случилось... Разве нельзя поговорить со старшим воспитателем?.. Я сам привезу детей... Да.

Иван Христофорович вернулся в прихожую. Дети сидели в прежнем положении.

- Дядя Ваня, вы с кем разговаривали? – спросила Маша.

- Сказала, что дежурный воспитатель. А что?

- Эта воспитка – зверюга. Точно бить будет, - ответила Маша.

Иван Христофорович сказал:

- Пусть только пальцем тронет.

Сергей спросил:

- Думаете, испугается?

- Ладно, - Иван Христофорович махнул рукой, старших не принято обсуждать, тем более за глаза. Давайте-ка займемся еще одним делом, - он встал на стул, открыл дверцу антресоли, достал большую кипу каких-то вещей, аккуратно уложенных, выстиранных и поглаженных. – Лежат они тут больше двадцати лет... Посмотрим, а вдруг что-нибудь и подберем подходящее, - он выложил это богатство на стол. – А, ну, дети, разбирайте и все, что вам подойдет по росту и по размеру, надевайте на себя, а старье скидывайте, - сам же стал рыться тем временем в нижнем ящике шкафа, откуда наружу полетели зимние ботинки разных размеров. – Примеряйте тоже. Ботинки вполне еще приличные. Главное, теплые, - потом полез в другой шкаф, принес теплый пуховый платок, оставшийся от жены, а также кроличью, но почти новую мужскую шапку. Еще через минуту появились рукавички и два пальто – мальчишечье и девичье. Повертев их в руках, заметил. – Думаю, подойдут.

Дети растерянно копошились в вещах, не зная, за что взяться в первую очередь. Иван Христофорович им помог.

Через полчаса перед ним стояли два вполне благополучных подростка, одетых не совсем в новое, но еще добротное.

Иван Христофорович собрал в кучу старье.

- А это...


- Дядя Ваня, - сказал Сергей. Он подумал, что Иван Христофорович хочет выкинуть.  –  Это казенное...

- Понимаю, что надо будет вернуть. Сейчас упакуем и в авоську... Вернем... Конечно, вернем... Зачем нам, не так ли?

Дети согласно кивнули головами.

...Иван Христофорович отвез детей в интернат, переговорил с воспитателями и теперь возвращается назад.

Уже сумерки. Небольшой ветерок гонит по асфальту крупу. Первый рождественский день подходит к концу. Перед глазами – заплаканное лицо Машеньки и угрюмое – Сереженьки. Он тоже готов был расплакаться, но мужское достоинство...

Иван Христофорович принял решение: он станет приводить этих детей на выходные... Если разрешат... Он будет добиваться... Он не может стать полноправным опекуном, но что-то сделать для двух обездоленных вполне в силах. И он сделает, обязательно сделает. Сделает все, что будет в его силах. Он не богат. Он не обещает ничего сверхъестественного. Но он гарантирует: дети в субботу и воскресенье будут обласканы, будут сытно накормлены, будут в тепле.

Они, по его мнению, именно в этих трех вещах нуждаются больше всего.

«Интересно, - думает Иван Христофорович, - как бы отнеслась к его решению Дарьюшка?..»

ЕКАТЕРИНБУРГ,  август 2004.