Калач

К нему приехал гость. Гость на Рождество. Гость желанный. Гость редкий и, возможно, поэтому самый дорогой. Это – десятилетний Александр, внук.

С порога, не успев притворить дверь, парнишка бросается на шею, обвивает худенькими ручонками и, повиснув, восторженно кричит:

- Поздравляю, дедуль! – ребенок целует деда в обе щеки, отпускает руки и оказывается на полу.

- У, - восхищается дед, - как здорово вырос... Выше меня скоро будешь.

- А мама говорит, что я плохо ем, а потому медленно расту, - замечает внук.

Семен Александрович Водовозов, стараясь не ронять родительского авторитета в глазах мальчика, тщательно подбирая слова, замечает:

- Так... это... Ты на глазах у матери и ей потому кажется, что ты не так подаешься вверх, как бы ей хотелось... Мужчина должен быть такой, - он поднимает сухонькую и сморщенную ладонь над своей головой.

Внук спрашивает:

- До самого-самого потолка, да?

- Почти, - соглашается Семен Александрович. И добавляет. – Но для этого надо сытно есть.


Внук, заглядывая в голубые, но с годами изрядно выцветшие, глаза деда, спрашивает:

- Ты, значит, не слушался своей мамы и тоже плохо ел?

- С чего ты взял?

- Ты, вон, сколько не дотянул до потолка.

- У меня - другая история...

- Какая, дедуль? – перебивая, снова спрашивает парнишка.

- Ну, - Семен Александрович без всякой охоты отвечает, - время тогда, когда мне было столько же, как тебе, - трудное... Даже ржаной хлеб и тот не досыта... Всё больше на картохе рос, а с нее много не вырастешь... – дед сердито машет рукой. – Ладно... Не будем об этом... Пойдем в гостиную, пока твоя мама возится на кухне.

Семен Александрович одинок. Не заладилось у него с женским полом. Трижды пробовал создать добротную семью, но всякий раз неудачно. В четвертый раз решил не жениться, чтобы больше не испытывать судьбу. К тому же с годами возникла еще одна проблема, о которой он никому не говорит: чем сам старше становится, тем ему моложе и краше женщину подавай. А кто ж на такого старого гриба из молодых нынче смотреть станет? Если бы при больших деньгах был, то... У него же бабок, так вожделенных для всякой  молодой женщины, - кот наплакал. Так что...

Дед и внук уходят в гостиную и располагаются на диване, бок к боку: Санька так захотел... Чтобы, говорит, было чувство локтя. И откуда только взял? Вычитал, наверное, в книжке какой-нибудь. Тут в деда пошел: тянется к книгам.

Неожиданно внук срывается с места и летит в прихожую. Там чем-то шуршит. Прибегает. В руках свернутый пополам большой лист ватмана. Он протягивает.

- Мой рождественский подарок, дедуль.

Семен Александрович осторожно принимает подарок, целует внука и начинает рассматривать. На лицевой стороне сверху вниз, по диагонали из нарисованных мелких-мелких разноцветных снежинок образована надпись. Он вслух читает:

- Любимому деду – от любящего внука Саньки.

Семен Александрович не скрывает восхищения.

- Красиво-то как!

Внук гордо замечает:

- Сам рисовал... Три дня рисовал...

- Спасибо, Сань. Порадовал меня.

Внук торопит деда:

- Ты разверни, разверни! Там такое!..

Семен Александрович осторожно разворачивает, а на всем развороте – картина нарисована. Внук смотрит не на картину свою, а на лицо деда, чтобы не пропустить реакции. Он даже, кажется, и дышать перестал. Ждет!


На картине –  трехэтажный кирпичный домина, перед ним – ковер-лужайка, за домом – цветущие вишни и большой огород с грядками. На высоком крыльце, перед домом, сидит, пригорюнившись, старичок, видимо, кого-то поджидая.

Внук тычет пальцем в старичка.

- Узнаешь?

- Неужто я?! – притворно восклицает Семен Александрович.

- Разве не похож?

- Похож, даже очень похож... С трудом верится, что ты и... меня усадил на крыльцо такого роскошного особняка... Неужто мой?!

- Ясное дело, дедуль! А то чей же?

- Спасибо, Сань, за такой царский подарок.

Парнишка, притворившись равнодушным, заметил:

- Ничего особенного... Так... мазня всякая...

- Сань, зачем ты так говоришь? Никакая и не «мазня», а талантливо написанная картина.

- А мама говорит, что слишком торопился, что мог бы и лучше нарисовать...

- Мама? Ну, Сашок, мама - всегда права.


- Дедуль, - внук еще теснее приник к Семену Александровичу, - а ты очень любишь подарки?

- Люблю.

- Очень-очень?

- Такие, как ты сегодня мне подарил, - очень-очень.

Внук вздохнул.

- Я  - тоже.

- Для тебя я тоже приготовил подарок, Сань.

Семен Александрович хотел встать, собираясь принести подарок внуку, но тот остановил, догадавшись о его намерении.

- Потом... за столом... Перед первой рюмкой...

По лицу деда пробежала улыбка.

- Что, и даже рюмка будет?

- Мама говорит, что будет.

- Если так, то основные торжества отнесем на потом.

- Ну, конечно, - согласился внук. Помолчав, спросил. – Дедуль, а тебе, когда ты тоже был маленький, подарки дарили?

- Нет, - ответил Семен Александрович и по непонятной для внука причине тяжело вздохнул. Потом все же поправился. – Почти не дарили.

- Вот! Дарили же! – восклицает внук.

- Очень редко, но дарили.

- И ты радовался?

- А как, Сань, без радости-то?

- А самый-самый первый подарок помнишь?

- Ну, конечно, Сань, помню. Как не помнить-то...

- Расскажи, а?

- Может, потом, ближе к вечеру?

- Лучше, если сейчас, дедуль.

Семен Александрович снова тяжело вздыхает.

- Слушай, Сань...

И Семен Александрович начал рассказ.

- Канун Нового, 1950-го... Господи, сколько же лет пробежало?..

Внук спешит с ответом. В уме он уже подсчитал.

- Пятьдесят четыре года.

- В деревенской школе – кутерьма. Она мне, первоклашке, страшно нравится. Особенно нравится тем, что учительница Анна Ивановна то и дело кричит через всю комнату: Семен, сделай то; Семен, сделай другое. Пулей лечу, куда сказано; охотно делаю, что велено. А все мы занимаемся тем, что украшаем новогоднюю елку: мальчишки – развешивают украшения, а девчонки, как самые умелые по этой части, - делают разные бумажные игрушки, фонарики, например, или хлопушки, или гирлянды. Делают из старых газет.

- Дедуль, что же это за игрушки? Фигня какая-то.

- Для тебя, может, и фигня, но для меня тогда... Раскрашивают, одним словом, бумажные фонарики чернилами или цветными мелками. Склеивают вареной картошкой.

- Вареной картошкой? Как это? – удивляется внук.

- Клея, Сань, во всей школе днем с огнем было не сыскать... Так и выходили из положения... Трудно было со звездой. Сам понимаешь, как без нее?

Внук высказывает свое мнение:

- Пошли в магазин и купили.

- В деревенском магазине тогда, кроме спичек да керосину, - шаром покати.

Внук хохочет.

- «Шаром покати» – как это?

- Это означает, что в магазине – пустые полки, то есть без всякого товару... Тогда так было... Вот... Звезду на макушку вырезали, значит,  из картона, а для  раскрашивания Анна Ивановна, наша учительница, разрешает воспользоваться малиновыми чернилами. Ну, теми самыми, которыми она нам ставит в тетрадках двойки и записывает замечания.

Внук опять заливается.

- Дедуль, и тебе ставила двойки?!

- Врать не стану, Сань: бывало.

- А мама говорит, что у тебя в аттестате одни пятерки.

- Ну, Сань, это не совсем так... Мама твоя чуть-чуть приукрасила... В аттестате есть и четверки.

Парнишка качает головой.

- Все равно здоровски!

- Верх моего блаженства – сам новогодний вечер. В классной комнате, откуда парты вытащены на улицу, полно народа. Это – многочисленные родственники детей-учащихся. Моих – нет. Никого. Как всегда. Моих и на родительское-то собрание не удалось ни разу вытащить. Кажется, мне обидно. Но не слишком. Я упиваюсь всеобщим весельем. Я не могу отвести восторженных глаз от наряженной нами новогодней елки. Сказка! Наконец, Дед Мороз (Анна Ивановна, учительница наша, в овчинном полушубке и с огромной белой бородищей из кудели)...

- Дедуль, а что такое «кудели»?

- Кудель, внук, - это похожее на вату...  Выращивают сначала лен. Потом он вылёживается на солнце и на морозце. Потом лен мнут, вычесывают и делают пряжу или вьют канаты. Кстати, канаты используются в морском деле. Получаются очень крепкие.

- По-ня-тно, - протягивает парень.

- Итак, Дед Мороз объявляет, стукнув грозно о пол посохом:

- Ну-с, дети мои, кто хочет получить мой специальный подарок?

- Я! Я! Я! – несутся многочисленные голоса  учеников.

Желающих много. Но меня среди них нет. Я стою, опустив вниз головенку. Нет, не то, чтобы я не хотел получить подарок. Хотел бы, очень! Но мне кажется, что подарки просто так не раздаются: их надо заслужить.

- Тогда, - продолжает басить Дед Мороз, - расскажите-ка мне стихотворение!

На этот раз желающих изрядно поубавилось. Но зато – среди них и я. И хотя мой голос звучит громче всех, но первой выступить, открыть конкурс Дед Мороз дозволяет Наташке (соседская девчонка, противная ужасно, потому что подлиза, потому что подлизывается к Анне Ивановне, а еще ябедничает).

Внук согласно кивает головой и рассудительно говорит:

- Они – все такие.

- Ну, Сань, может, и не все, но встречаются... И вот... Наташка выходит вперед. И, шмыгая носом, постоянно запинаясь, кричит:


- Наша Таня громко плачет:
  Уронила в речку мячик.
  Тише, Танечка, не плачь –
  Не утонет в речке мяч.

Аплодисменты артистке. Особенно усердствуют и бьют в ладоши (это я вижу) Наташкины родители. После Наташки мямлит что-то свое Пашка. Он хоть и друг, но мне за него приходится краснеть. Я тоже готов. Меня явно не замечают. Но я упрямо заявляю о себе. И вот, когда выступило пять или шесть школьников, ко мне подходит Дед Мороз.

- А ты, мальчик, что можешь рассказать? Вижу, давно рвешься. Ну, слушаю.

Я вырываюсь вперед. Я бесконечно счастлив, что вот, теперь и на меня смотрят люди; что теперь и меня будет слушать вся деревня. Волнуюсь. Мну обшлага ситцевой рубашонки. Собираюсь с духом и начинаю:

- И живет в колхозе дед
  В девяносто восемь лет.
  Бодрый он имеет вид
  И в работе деловит...

Краем уха слышу, как кто-то из гостей новогоднего праздника комментирует:

- Ишь, ты! Стар, а все робит...

Я же с прежним усердием продолжаю:

- Годы деду не преграда,
  У него своя бригада.
  И выходят с дедом в ряд
  Тридцать пять его внучат.
Все тот же зрительский голос:

- Ух, ты! Надо же! Дед – молодец! Мальчуган – тоже! Во-на, как лихо шпарит!

Зрительская ремарка лишь прибавляет мне энтузиазма.

Внук снова спрашивает:

- А что такое «ремарка»?

- Это, внук, проще говоря, замечание по какому-либо поводу... Ладони, значит, вспотели. От волнения. Потому что наступает, можно сказать, самое главное: я должен перечислить все имена. А это вам не «наша Таня громко плачет»... Посложнее будет. Попробуй-ка, упомни тридцать пять имен. И не абы как, а чтобы складно. Собираюсь с духом и продолжаю. Вот и последние имена:

- Клава, Люба, Настя, Даша,
  Катя, Оля, Зина, Маша,
  Света, Нина, Лида, Валя,
  Аня, Таня, Вера, Галя,
  Клим, Игнат, Ефим, Андрей,
  Виктор, Игорь и Евсей.

Я делаю паузу. С шумом выдыхаю воздух. И готовлюсь к следующему этапу: как-никак, а предстоит повторить все тридцать пять имен и в том же порядке еще трижды. Так в стихотворении. Поэтому не имею права на ошибку.

- Ух, ты! – комментирует внук. - Здоровски!


- Все, Сань, заканчивается благополучно. Я радуюсь: без запиночки! Сначала тишина, но вскоре же в классной комнате  - буря аплодисментов. Мужики от восхищения громко топают ногами. Кто-то из них громко восклицает:

- Совсем малявка, а такое учудил!.. Это ж, надо, а! Тридцать пять имен упомнил... И так все складно!

Дед Мороз кладет на мои непокорные вихры мягкую и теплую ладонь.

- Ты чей, мальчик, будешь?

- Агронома сын, - охотно и с достоинством отвечаю я.

- А фамилия твоя?

- Водовозов.

- А имя есть?

Вот какой вредный, думаю про себя, этот Дед Мороз. Однако вслух отвечаю:

- Семеном, дедушка.

- Семеном? – переспрашивает Дед Мороз.

- Да, - все также с достоинством отвечаю я. – А пацаны в деревне меня, дедушка, Сенькой еще называют.

- Спасибо тебе, мальчик, за такое трудное, но прекрасное стихотворение.


Дед Мороз наклоняется и целует в щеку. Ах, до чего ж мне был приятен тот поцелуй, Сань!  Дед Мороз выпрямляется и, обращаясь ко всем присутствующим, развязывая свой мешок, говорит:

- Да, все мои маленькие артисты заслуживают подарка. Но я думаю, дети, что главный приз всё же заслужил ученик первого класса...

Дед Мороз достает из своего волшебного мешка огромный-преогромный калач,  протягивает мне, и буря аплодисментов. Мне так тогда показалось, что потолок от аплодисментов может обрушиться.

Я беру калач, прижимаю крепко-крепко к груди, мне хочется расплакаться, но изо всех сил креплюсь. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня ничего не получается. С трудом и очень тихо выдавливаю:

- Спасибичко, дедушка... родной мой... миленький...

Я срываюсь с места и убегаю в коридор. В глазах – слезы. Слезы счастья. В эту минуту я хочу быть один.

Внук гладит мягкой и теплой ладошкой по седым волосам деда. Он тихо спрашивает:

- Калач, наверное, был очень-очень вкусный, да?

Семен Александрович кивает головой.

- Вкуснее, Сань, не бывает... Этот калач пекла сама учительница из ржаной муки, напополам с отрубями, выделенной по такому случаю колхозом. Это был необыкновенный калач! М-м-м, до чего ж был вкусный! Был бы еще вкуснее, если бы Анна Ивановна для теста нашла хоть чуть-чуть соли.

Внук не понимает. Он переспрашивает:

-  Соли?! Калач совсем-совсем без соли?!

- Это я потом узнаю, что такое соль  в 1949-м. Ее, соли, не оказалось ни в колхозе, ни у самой Анны Ивановны. Соль была еще большим дефицитом, чем ржаная мука... Съели призовой калач мы всем классом...

Внук возмущенно восклицает:

- Это нечестно! Подарок чей? Твой! Кто заслужил? Ты, дедуль! Причем тут класс?

Семен Александрович улыбается.

- Во-первых, Сань, в моем, первом  классе-то было всего восемь человек.

- Так мало? Классно!

- Деревня маленькая... Во-вторых, калач был преогромный...

- Вот такой? – внук описал руками в воздухе круг.

- Примерно... В третьих, Сань... Разве ты с товарищами никогда не делишься?

Парнишка опустил вниз глаза.

- Ну... Это... Бывает, что жалко, но... делюсь...

Внук продолжает гладить деда по голове. Потом тянется к его уху и шепчет:

- Дедуль, а, знаешь, какой тебе мама подарок приготовила?

Семен Александрович отрицательно качает головой.

- Откуда мне знать-то?

Внук оглядывается по сторонам и еще тише выдает деду секрет:

- Рубашку! Знаешь, какая она красивая? Супер! – Санька прикладывает к своим губам палец. – Но – тихо. Мама не велела говорить.

- Молчу-молчу, внук.

И оба громко-громко хохочут.

ЕКАТЕРИНБУРГ, август 2004.