Прецедент

                1

Только что я полаялся с шефом и все еще нахожусь на взводе.

Нет, мой шеф не из худших (уж я-то их повидал!), но мы слишком разные, поэтому не всегда находим общий взгляд на кое-какие явления жизни. Сказывается разница в возрасте: небольшая (всего в десять лет), но все же... Сказывается и разный жизненный опыт, приобретенный нами. А еще (мне так кажется) шеф видит во мне соперника. В том смысле, что тайно подозревает, будто я могу в одно прекрасное время потеснить его и усесться в его руководящее кресло, коим шеф безмерно дорожит.

Что, я даю шефу повод? Вроде, нет. Никогда раньше не восходил по трупам, не держу мыслей и сейчас. Как объяснить, что шеф ложно тревожится? Как-то попробовал завести по этому поводу разговор, но из затеи ничего не получилось. Точнее будет сказать, путного ничего не получилось, потому что разговор опять же закончился эмоциональным взрывом, взрывом эмоций с обеих сторон. Я был с шефом искренен, но он этого не почувствовал. Шефу снова показалось, что я затеял разговор, имея какие-то очень задние мысли.

Наши стычки регулярны. Но надо отдать должное: шеф не подличает и не пакостит, хотя вполне бы мог. Шеф также может и на дверь указать: в его власти. Не делает. Наверное, по двум причинам: во-первых, ценит как работника; во-вторых, отходчив, по долгу обиду не держит.

За это уважаю. А еще уважаю шефа за то, что предмет, который ведет, знает блестяще. Пишет, правда, не очень, но это в числе прямых его обязанностей я считаю не главным. Желательно, чтобы шеф писал получше, но вовсе не обязательно.

Я смотрю на наручные часы (простенькие, если судить по нынешним временам, но для меня ценны, потому что подарены самим министром, о чем свидетельствует гравировка на задней крышке) и отмечаю: без четверти четыре. Рановато, но лучше будет, если уйду с работы сейчас: все равно ничего стоящего в таком состоянии не наработаю. Надо прийти в норму. Только после этого мозги заворочаются - и в правильном направлении и в нужном мне темпе.

Я встаю из-за стола. Гляжу в окно: ветрено и пасмурно, кажется, даже накрапывает. Надеваю ветровку, поднимаю на голову легкий и непромокаемый башлычок, забрасываю на левое плечо спортивную сумку. Мои намерения очевидны.

Сосед по кабинету (молодой парень, закончивший год назад университет, которому я покровительствую) Анатолий Фокин, ухмыляясь ехидно, интересуется:

- Решили «слинять»?

- Если позволите, - в том же духе отвечаю я.

- Я  - тоже, - поспешно говорит Анатолий и начинает собираться. Потом уже совершенно серьезно спрашивает. – Вы скажете шефу или мне пойти... доложиться?

- А как лучше? – в моей интонации по-прежнему звучит ирония.

- Для меня – лучше, если это сделаете вы...

- Это еще почему?

- Вам – проще...

- Проще? Почему?

- Шеф вас уважает...

- Ха-ха-ха! – смех мой искренен. – Значит, уважает? Значит, потому и цепляется, как перезревший репей?

- Вы ссоритесь, но ваши ссоры по делу... Не похожи на свару или мелочную склоку.

- Как сказать, как сказать, - многозначительно говорю я и направляюсь к двери, чтобы доложить шефу, что мы уходим. Шеф никогда не препятствует, не требует, чтобы сотрудники сидели от звонка до звонка. Но шеф также  любит порядок: он хочет знать, где его подчиненные находятся.

Я берусь за дверную ручку, но сзади слышу голос родного телефонного аппарата, который отличу из тысячи. Возвращаюсь. Поднимаю трубку.
- Да... – краем глаза вижу, что Анатолий в нерешительности топчется на месте. Я показываю свободной рукой на дверь: не жди, иди, мол, а я потом шефу доложу. Он жест понимает правильно. Машет прощально рукой и скрывается. - Да... Я слушаю... Здравствуйте, Семен Валерьянович... Приятно слышать... Верно, редко, но метко, не так ли?.. Да?.. Что вы... Никогда... Ценю доверие... Именно так и воспринимаю... В моей работе это очень важно... Да... Да... Что ж, если так необходимо... Понимаю, Семен Валерьянович... Какие проблемы... Понимаю вашу занятость... Да, но... Все-таки мне легче под вас подстроиться, чем... Да... несомненно... Нет проблем... Понял... В 17. 00... в кафе «Золотой петушок»... Успею... Всего-то четыре остановки на трамвае... Да, конечно... До встречи...

Если начистоту, звонок некстати. Не в том я сейчас настроении, чтобы вести деловые разговоры. Можно бы и отодвинуть встречу на другой день, но... Семен Валерьянович – мой давний поклонник... Не слепой поклонник, а вдумчивый, глубокий, заинтересованный, проникшийся доверием, способный делиться тем, чем никогда и ни с кем не поделится. Это  в моем деле – немало. К тому же иметь такой доступ к информации, получать её, так сказать, из первых уст – извините, многого стоит. Ведь правы те, которые утверждают: мир у ног того, кто владеет информацией. Семен Валерьянович и есть тот ценный источник, из которого я черпаю факты, мало кому другому доступные. Он доверяет мне, и я берегу это доверие. Семен Валерьянович может «закрыться» в любую минуту.

Я слишком хорошо знаю, каково отношение его «братии» к моей «братии». Если без разных там экивоков, то можно сказать так: они недолюбливают нас. За что? За легкомыслие и необязательность, с коими сталкиваются повседневно. Обидно за мою «братию», но возразить нечего, потому что правда. Особенная легкость в мыслях и в руке молодых. Молодые, только-только закончившие университет, получившие на руки первое в своей жизни удостоверение личности, где на обложке оттиснуто золотом «ПРЕССА», считают, что им позволено всё, что им обязаны все. Ошибаются молодые, набивая на лбу шишки, но гонора не убавляется. Крикнуть стараются молодые громко, но зачастую невпопад. Голоса некрасивые и режут слух всякому профессионалу. Это ведь тоже самое, когда самонадеянный скрипач, не обладающий музыкальным слухом, начинает отчаянно водить смычком по струнам, пытаясь выдавить из скрипки нечто удобоваримое.

                2

Я вошел в кафе. Осмотревшись, заметил у окна за столиком на двоих Семена Валерьяновича. Подошел. Обменявшись рукопожатием, присел. Отметил про себя: чистенько и уютно; главное, немноголюдно, а потому тихо. Откуда-то звучит приглушенная музыка. Кажется, что-то из Моцарта.

Здесь я не был давно. Многое изменилось. Изменилось в лучшую сторону. Видимо, пришел другой, более умелый и расторопный собственник.

Семен Валерьянович, закончив изучение меню, поднял глаза.

- Стоит заказать по бокалу сухого белого венгерского вина, по жареной печёнке в сливочном соусе (почему так называется соус? Не знаю, но думаю, что будет вкусно), по фирменному коктейлю... так сказать, на закуску... Не возражаете, Александр Николаевич? - я, согласившись с выбором, кивнул головой.

Мы знакомы несколько лет, но по-прежнему на «вы». Из-за того, наверное, что так все-таки удобнее. И приличнее. По этой части у меня комплекс: не больше трех или четырех человек, с кем я на «ты».

Не знаю, как, но официантка, очень молоденькая и миленькая, с льняными волосами и небесной синевы глазами, догадалась, что мы определились с выбором. Она подошла, приняла заказ, окинув взглядом стол, ушла.

- Слушаю, Семен Валерьянович, - сказал я, провожая восхищенным взглядом официантку. Потому что сзади она выглядит не менее эффектно, чем спереди.

Семен Валерьянович заметил и пошутил:

- Да вы ловелас...

Я вздохнул:

- Увы, не равнодушен к прекрасному... Но сейчас осталось мне только глядеть в след и грустно вспоминать давно ушедшую молодость, когда... Впрочем, не будем... Слушаю, Семен Валерьянович...

- Мне нужна помощь, Александр Николаевич, - он тут же поправился. – Даже не совсем и помощь... Скорее, общественная поддержка.

Я с тревогой  спросил:

- А что случилось?

Собеседник развел руками.

- Собственно, ничего не случилось... Ничего особенного... Обычная моя работа... Но... Понимаете... Есть некоторые этические соображения, которые... Одним словом, ситуация складывается непростая... Мне неловко, но я вынужден обратиться... Надеюсь, вы поймете...

Я решил пошутить:

- Непременно пойму, если скажете, в чем дело.

Семен Валерьянович посмотрел мне в глаза и тяжело вздохнул.


- Ситуация, с одной стороны, простая... предельно простая... С другой стороны, сложная, причем, стала таковой (честно признаюсь) по моей вине.

- Судебная ошибка? – спросил, насторожившись, я.

- Что вы! – все-таки он заметил промелькнувшую тревогу в моих глазах, поэтому поспешил успокоить. - Нет никакой ошибки... – он помолчал и добавил. - Я так считаю...

- Но ваши коллеги, как я понимаю, другого мнения?

- Именно!

- Ну, это для вас не впервой.

- Да... Но на этот раз я хочу сделать прецедент... Понимаете, о чем я?

- Не понимаю, но догадываюсь... Решили опять пойти против течения?

- Что-то вроде того... В судебной практике немало стереотипов, сталкиваясь с которыми... Нет сил мириться... Стереотипы надо ломать... Потихоньку, не все сразу, но ломать...

- И обязательно вам? –  снова пошутил я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Вижу, что собеседник хочет сказать, но все еще не может окончательно решиться.

- Я  бы только порадовался, если бы другой, но... Придется, наверное, мне ставить точку... Случай как раз подвернулся очень уж благоприятный.

- Что это за случай, Семен Валерьянович? – спросил я.

Он ответил не сразу. Потому что подошла официантка и принесла два наполненных фужера. Поставив перед нами фужеры, девушка молча ушла.

- Мне поступило уголовное дело... Надеюсь, не думаете, что я специально его отобрал?

- Не думал так и не думаю, Семен Валерьянович... Чуть-чуть, но порядки, царящие у вас, знаю.

- Ну... вот... С первого взгляда, дело самое заурядное, Александр Николаевич... Убийство... Бытовуха чистой воды...

- Кто кого на этот раз?

- Жена своего мужа... Ножом и с первого раза угодила в сердце... Вызвала сразу «скорую», но врачи, приехав, констатировали смерть потерпевшего. Жена тут же пошла в милицию и заявила о том, что убила мужа. Вот и все... если в нескольких словах.

Я кивнул головой.

- Обычная уголовная история, - заметил я и спросил. - Суд рассмотрел уже дело?

- Да... Под моим председательством...

Чую, что тут меня ждет как раз самая большая неожиданность; я был сам свидетель не раз и прежде, как федеральный судья Мосолов удивлял общественность своей полной непредсказуемостью, я бы даже сказал, шокирующей непредсказуемостью. Я осторожно спрашиваю:

- И приговор?..

- Оправдательный!

- Понимаю: адвокат попался такой, что...

- Адвокат-то как раз самый обычный, - сделав из фужера пару глотков, возразил судья Мосолов. – Ни рыба ни мясо, так как был назначен государством... Семья-то не из числа «новых русских». Где ей нанять адвоката? На какие шиши?

- Понимаю: в ходе судебного разбирательства было установлено, что не жена убила потерпевшего, а кто-то другой. Так, да?

- Нет, не так, - Семен Валерьянович вновь сделал глоток из фужера. Причмокнув, отставил в сторону. – Прелесть, согласитесь? – я кивнул. Потому что именно такое вино обожаю больше всего. Конечно, французские еще лучше, но... Не до жиру... Не по нашему карману. – У суда как раз и нет ни единого сомнения, что именно жена убила мужа; именно так убила, как описано в обвинительном заключении.

Я покачал головой.

- Ну, знаете ли... Не знаю, на что и подумать... Как можно оправдать убийцу?..  Ясное дело, могут быть смягчающие вину обстоятельства, их может быть даже очень много, в конце концов, возможно убийство по неосторожности... Но, знаете ли, убийца остается убийцей в любом случае... Подсудимый может получить минимальный срок, но оправдать... В моей голове это не укладывается, - я поспешил с уточнением. – Впрочем, это с точки зрения дилетанта.


- Вы, Александр Николаевич, рассуждаете как раз не по-дилетантски.

- Тогда – как?

- Точно так же рассуждают и многие юристы-профессионалы.

- Например?

- Прокурор Октябрьского района, прокурор области, наконец, надзорная инстанция.

- Семен Валерьянович, вы имеете в виду судебную коллегию по уголовным делам областного суда?

- Ну, конечно!

- Выходит, ваш оправдательный приговор отменен второй инстанцией?

- Увы... Но это, Александр Николаевич, ничего не значит.

- Как это «не значит»? Значит и много значит!

- Для вас? Возможно. Но не для меня. Я так это дело не оставлю... Я буду добиваться отмены определения судебной коллегии по уголовным делам, которым мой приговор отменен и дело возвращено на новое рассмотрение, но в другом составе суда.

- А стоит ли шкурка выделки? – спросил я с недоумением.


- Этот же вопрос задают мне и коллеги. Более того, прокуратура области предлагает мне компромисс.

- Что еще за «компромисс»?

- Мне говорят, чтобы я успокоился, чтобы не раздувал вокруг дела шумиху, чтобы не ставил на уши всех и вся...

Я усмехнулся.

- Что-что, а «ставить на уши» вы умеете.

- Тем и горжусь! – на кого-то сердясь, бросил Мосолов. Отпив вина, продолжил. – Буду стоять на своем... Чего бы мне ни стоило...

- Уперлись и не хотите отступить?

- Не могу, Александр Николаевич... Хочу, очень хочу, но не могу.

- Кстати, - напомнил я, - вы не сказали, что за компромисс предлагает прокуратура? Может, отступление будет для вас почетным?

- Не во мне дело, Александр Николаевич! Дело в принципе!

- Вы ушли от ответа, - напомнил я.

- Прокуратура говорит, что согласна переквалифицировать обвинение со статьи 105-я (умышленное убийство), как сейчас, на статью 108-ю (убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны).

- Уступка вам существенная. Потому что в этом случае подсудимая отделается легким испугом и окажется на свободе. И если вас заботит судьба женщины, вставшей на путь преступления, то...

- Заботит, еще как заботит! Но проблема в том, что клеймо убийцы на ней все равно останется.

- Всего лишь?

- Это не «всего лишь», а очень много. Она будет считаться преступницей по-прежнему, но я ее таковой не считаю. К тому же не только дело в отдельно взятой этой женщине, а в десятках других, отбывающих сейчас сроки за аналогичные преступления. Потому и упомянул я о прецеденте... Если добьюсь своего, то люди досрочно выйдут на свободу и с них будут сняты судимости.

- А это возможно? Хватит ли сил?

Судья грустно усмехнулся.

- Сил хватит. Но мне нужна общественная поддержка... Поэтому и попросил о встрече с вами, Александр Николаевич.

- Но что я могу, если тут такие силы задействованы? Между прочим, не юрист...

- Я  - юрист и этого вполне достаточно. Мне нужен не юрист, а человек с сердцем.

- Ну, не знаю... Боюсь, что ничего у меня не получится. К тому же с делом не знаком и...

- Трудно, что ли, познакомиться?

- Мало познакомиться... Надо еще и понять...

- Поймете... Обязательно поймете... Я это знаю... Если бы сомневался, то и не обратился бы.

- Мне кажется, вы переоцениваете...

- Ну, нет!.. Между прочим, я прошу всего лишь посмотреть это уголовное дело. А потом... Как решите, так и будет. Если посчитаете свое вмешательство в спор юристов неуместным, то так тому и быть... Я  не настаиваю... И обижаться не буду... Честное слово... Я же всё понимаю... По одной земле ходим и в одном обществе обитаем.

- Хорошо. Я полистаю уголовное дело и только потом скажу свое мнение.

- И не надо ничего мне говорить. Вы только полистайте и быстро поймете, в чем там проблема. Я специально не говорю деталей, на которые вам следует обратить особое внимание, чтобы не навязывать вам своего мнения.

- И это, считаете, хорошо?! Асы спорят, а я... Утону...

- Вы не из тех, кого так просто можно потопить.

- Благодарю за комплимент... За этот и многие другие... Завтра же зайду в Октябрьский районный суд и попрошу показать мне уголовное дело.

- Этого делать не нужно, - сказал Мосолов.

- Не многовато ли странностей за один вечер? – иронично спросил я.

- Когда дело окажется в нашем суде, Александр Николаевич, то будет уже поздно.

- Как это?

- Я еще долго не дам возможности вернуться уголовному делу в райсуд.

- Но я... Мне-то как быть?

- А зачем, спрашивается, я к вам обратился? А к кому, интересно знать, обратился?

В моем голосе вновь прозвучала ирония.

- И к кому, интересно?

- К специалисту своего дела.

- Вы хотя бы подсказали, где примерно искать документы?

- Если бы знал, то подсказал. Но я знаю другое: вы их найдете!.. Если захотите...

- Попробую, но ничего заранее не обещаю.

- Не надо никаких обещаний.

- Если вдруг все-таки уголовное дело меня заинтересует, и я решусь выступить в печати, то как мне с вами встретиться и согласовать свои действия с вашими?

- В этом нет необходимости.

- Почему? А что, если я сделаю хуже?

- Хуже, чем есть, вы не сделаете... Повторяю: я верю, что вы во всем разберетесь и все поймете, как надо.

- Сплошные авансы... Извините заранее, если выданные вами векселя не будут должным образом оплачены.

- Все будет нормально, Александр Николаевич. Только у меня к вам просьба: пусть эта беседа останется исключительно конфиденциальной, хорошо?

- Вы не хотите, чтобы я ссылался на вас, проводя свое «дознание»?

- Этого делать не следует... Меня могут обвинить в нарушении некой корпоративной этики... В судейском сообществе не принято выносить сор из избы. Не поощряется.

- Вы... и испугались?!

- Я ничего не боюсь, Александр Николаевич. Я лишь боюсь, что в этом случае вам могут сильно помешать. Вы же знаете, как ко мне относятся наверху?

- Ну, Семен Валерьянович, я тоже не из тех, кто...

- Знаю. Но лишние проблемы ни к чему.

                3

Шеф, увидев меня в проеме двери, сделал рукой приглашающий жест, а сам углубился в лежащую перед ним рукопись. Я прошел и присел напротив. Зыркнув глазом по столу (чисто машинально, поскольку близорук с детства и потому вряд ли что-либо рассмотрю издали), подумал: «Не мой ли опус вычитывает?» И потом сам себе ответил: «Вряд ли... Моё обычно засылает в набор, не глядя. Убедившись в профессионализме, всецело доверяет.  А я? Не злоупотребляю.  Если возникают сомнения, то смело иду к шефу и советуюсь».

Комолов Василий Максимович, мой шеф, из вчерашних и этим гордится. Я знаю, что он начал трудиться в инструментальном цехе оборонного завода. Комсорга участка как-то вызвали в партком и сказали: пойдешь служить в милицию, там молодые и смышленые нужны. Пошел. Начал с рядового патрульно-постовой службы, то есть с самых низов, где тупицы застревают навсегда, а, говоря словами секретаря парткома, смышленые идут дальше и вверх.

Приглядевшись к новичку, руководство через год отправило в школу милиции: подучиться малость. Вернулся уже в звании старшины. Как отличника, его зачислили в штат областного управления и назначили на должность младшего оперуполномоченного уголовного розыска. Задача: бандитов ловить. После поголовной амнистии 53-го их на свободе оказалось великое множество.

И ловил. Получил несколько пулевых и ножевых ранений. Слава Богу, ранения не были смертельными. Последние пять лет (до выхода в отставку) занимал должность заместителя начальника областного управления внутренних дел и курировал уголовный розыск. Куратором, по словам очевидцев, был неплохим. Дослужился до полковника. Это ведь сейчас генералов как не резаных собак. А тогда... Один генерал на всю область – начальник управления. И тот с одной звездочкой. Замы – соответственно: сплошь полковники.

Ныне? Куда ни плюнь, одни лампасы сверкают.

По всей видимости, шеф любил сыскную работу. Но не только. Шеф издавна неровно дышал, когда оказывался в редакции. Он любил пописывать, а на этой основе водил дружбу с газетчиками. Руководство не одобряло и считало блажью, обзывало умником. А он? Все равно писал. Сначала очень плохо, но после капитальной переработки газетчиком (издания в те времена боролись за каждого внештатного автора, тем более, когда автор – сотрудник уголовного розыска) выглядело ничего. Набив руку и изрядно попотев, стал писать заметки лучше. Но и только. Все-таки на писательский уровень не вышел, не стал асом, как в уголовном розыске. Но продолжал упрямо писать, полагая, что когда-нибудь и что-нибудь да обязательно выйдет из-под его пера стоящее.

Не вышло и не выйдет. Тут шеф достиг потолка. Ничего не поделаешь, если не дал Бог таланта. Одного желания слишком мало.

И вот Василий Максимович уходит в отставку. Его посещает идея: начать выпускать совершенно новое для той поры издание – областную правовую газету. Имея крепкие связи в обкоме КПСС, он смог реализовать, казалось, совершенно невероятную идею. Впрочем, это случилось за несколько месяцев до августовского путча, то есть тогда, когда КПСС, фактически, уже выпустила из своих одряхлевших и ослабевших рук вожжи.

Момент был благоприятный. Моментом воспользовался шеф. Шестнадцатиполосная газета увидела свет и нашла своего читателя. Тут-то, став главным редактором, шеф дал волю своему перу. Он стал писать много и пространно. Его опусы занимали не меньше, как одну, а то и две полосы. Это были совершенно непричесанные вещи (а кто посмеет причёсывать шефа?), сумбурные. С журналистской точки зрения, да, тексты слабенькие, но они обладали и обладают сейчас одним несомненным достоинством: автор отлично знает то, о чем пишет; автор располагает широчайшей и интереснейшей информацией, недоступной журналистским кругам.

Читатель, продираясь сквозь дебри косноязычия, все-таки находит «изюминки». Считаю нужным заметить, что шеф косноязычен и в устной речи. Это от природы. А еще от привычки слепо следовать новым веяниям, модным современным течениям. Он к месту и не к месту, в большом числе употребляет слова «так сказать», «похоже», «как бы», а в последнее время еще и стал после каждого произнесенного слова вставлять «ам-м-м», «мнэ-э-э», «а-а-а». К природным дефектам добавив благоприобретенное, речь получается комичная. Стремление подражать современным властным элитам и телевизионным журналистам доводит шефа до абсурда.

Я попробовал однажды сделать шефу замечание. Что получилось? Грандиозный скандал, после которого я плюнул и перестал обращать внимание на косноязычие своего шефа, тем более, что он не одинок. А всех не переучить.

Шеф перестал читать рукопись, удовлетворенно хмыкнул и потер ладонь о ладонь. Значит, доволен. Отодвинув листы в сторону, поднял глаза на меня. Взгляд чистый и ясный. В его глазах уже нет и намека на вчерашнее. Будто ничего и не было.

- Ам-м-м, как жизнь молодая? – шутливо спрашивает шеф. – Как бы бурлит... а-а-а... и бьет ключом?

Я отвечаю тем же:

- Бьет ключом и, в основном, по темечку.

- Мнэ-э-э... а-а-а... прорвемся... Так сказать, за одного битого... ам-м-м... двух небитых как бы дают. Что у вас? – мы на «вы». Шеф со всеми на «вы», исключая разве что своего помощника по хозяйственной части Германа Алексеевича Иванова, бывшего старшего следователя КГБ, подполковника. Потому, наверное, что его считает ровней. Не по возрасту (тот со мной одногодок), а по социальному статусу, который тот недавно занимал. Шеф смотрит, хитро прищурившись,  на меня и спрашивает.  – Проблемы?

- Есть желание посоветоваться, Василий Максимович.

- Ну-ну... Как бы похвальное желание.

Меня подмывает спросить: «Почему как бы?» С трудом, но сдерживаю себя. Лучше не будить в нем зверя.

- Располагаю информацией об одном уголовном деле...

- А-а-а... Откуда информация?

- Позвольте не называть источника?

- Как хотите... как бы... Но источник вполне как бы надежный?

- Абсолютно, Василий Максимович.

- Что за дело, так сказать?

- Женщина зарезала своего мужа...

Я рассказал о существе проблемы. Он, внимательно выслушав, покачал головой.

- История, так сказать, неоднозначная и, похоже, вам не сулит ничего... Для газеты... ам-м-м... выигрышная... Читатель как бы любит... Но...

- Понимаю, Василий Максимович, ваши сомнения... Приговор по делу не вступил в законную силу, и вы всегда противитесь, чтобы мы...

- Вот именно.

- А что, если выгорит? Если у газеты получится поучаствовать в сломе стереотипа? Представляете, как отреагирует наш читатель?

Упор на газету и читателя делаю сознательно. Этот аргумент действует всегда на шефа.

- Сами решайте, - уже увереннее говорит шеф.

Я деловито спрашиваю:

- Сколько дней дадите? Сколько места в газете гарантируете?

- С понедельника по пятницу... Насчет площади... Как бы будет зависеть от качества очерка...

- Хочу гарантий, а то...

Шеф смеется.


- Страховой полис... мнэ-э-э... государственного страхования, так сказать, не дает как бы стопроцентной гарантии, - увидев поскучневшее мое лицо, добавляет. – Минимум – страница, максимум – разворот.

Я полностью удовлетворен. Но для приличия считаю необходимым чуть-чуть поторговаться.

- Василий Максимович, слишком много потребуется цитировать документов, а поэтому...

- Ну-ну, Александр Николаевич... Так сказать, как бы не зарывайтесь... Учитесь выражать мысли коротко и как бы ясно.

- Нуждаюсь, Василий Максимович еще в одном совете.

- Говорите... ам-м-м... Что уж там?

- Подскажите, где может быть дело с документами?

- Как это «где»?! В районном суде...

- А если его там нет? Если затребовано надзорными инстанциями? Где лучше всего искать?

- Начните с заведующей, так сказать, канцелярией второй инстанции облсуда. Подкатитесь так, чтобы та приоткрыла завесу таинственности. Удастся как бы умаслить, то получите в руки как бы нить от клубка. Все передвижения уголовного дела строго фиксируются.

- Премного благодарен, - я встал.

- Ну-ну! Не надо ёрничать!

- Не теряйте. Объявлюсь в понедельник утром, - сказал я и вышел.

                4

Я в канцелярии областного суда. Заведующая, довольно отяжелевшая женщина моего возраста, перенёсшая недавно инфаркт (понял из перешептываний подчиненных ей девочек) встретила меня и без видимого холода, и без очевидного радушия. Встретила как обычно – равнодушно.

Я поздоровался (мы знакомы по прежним и частым моим посещениям). Вера Алексеевна, поправив коротко стриженые каштановые волосы на голове (первый признак, что пред очами дамы предстал мужчина), сухо ответила. Вижу Веру Алексеевну после долгого отсутствия впервые, поэтому хочу выразить сочувствие по поводу перенесенной болезни. После первых же слов понимаю, что женщина не пылает желанием вести эту тему, хотя отлично знаю: женщины моего возраста обычно обожают говорить о своих болячках часами и со всеми. 

Мне ничего другого не остается, как взять быка за рога.

- Вера Алексеевна, - говорю я, - позвольте мне полистать уголовное дело №11/2265, рассмотренное Октябрьским районным судом?

- Приговор постановлен? – сухо спрашивает заведующая.

- Да, но он отменен в кассационном порядке.

- Почему решили, что дело по-прежнему у нас? - все также бесстрастно интересуется она, продолжая перебирать на высоченных полках тома уголовных дел.

Я знаю, чем вызван ее интерес. С помощью нескольких наводящих вопросов пытается понять, до какой степени я информирован и нельзя ли, если вдруг стану «плавать», как-нибудь отфутболить меня. Это её обычная тактика в общении с назойливыми газетчиками.

- Определение по кассации, - стараюсь оперировать терминами, которые в её обиходе, этим пытаясь больше расположить, - еще не вступило в законную силу... И, кажется, определение намереваются оспорить.

- С чего вы взяли?

- Имею такую информацию из источника, заслуживающего полное доверие.

Такие фразы нравятся Вере Алексеевне. Потому что сразу улавливает, что журналист знает гораздо больше, чем говорит. Нравятся, хотя оставляют мало шансов ей отбояриться.

Вера Алексеевна оставляет в покое папки на полках. Возвращается к столу, листает журнал. А ведь перед ней компьютер, где наверняка хранятся данные, откуда проще всего добыть ответ, который ищет в журнале. Видимо, привычка не доверять технике.

Я знаю, что она ищет. Она хочет выяснить, где сейчас находится названное мною уголовное дело – в архиве или нет, отправлено назад в первую инстанцию или нет?

Женщина разводит руками.

- У меня такого дела нет.


- А где? – настойчиво спрашиваю я. Мне показалось, что Вера Алексеевна пытается мне морочить голову.

- Областная прокуратура затребовала... – после паузы уточняет. – Для изучения.

- Надолго?

Спросил и тут понял, что вопрос глуповат. Но уже поздно.

- Откуда мне знать? – следует её встречный вопрос. Прочитав на моем лице (а лицо мое – открытая книга для всякого) сожаление, смешанное с разочарованием, советует. – Сходите в прокуратуру. Может, там посмотрите... Если нет, то тогда придется ждать, когда вернется ко мне.

Слово «может» женщина употребила не случайно. Она-то знает, что там, в отличие от облсуда, получить на руки какие-либо документы, даже на короткое время, нет никаких у меня шансов. Потому что, по её мнению, там порядки строгие и свои тайны хранить умеют.

Пять шефом отпущенных мне рабочих дней слишком мало, чтобы ждать у моря погоды. Поэтому иду в областную прокуратуру. Там, поразмышляв какое-то время над вопросом, к кому сунуться, интуитивно решаю: в отдел по надзору. Захожу к начальнику отдела. Мужчина лет тридцати, среднего роста и с ранними залысинами на голове, встречает не только недружелюбно, узнав, что я газетчик, но и откровенно неприязненно. Не пригласив даже присесть, отрезает:

- Дело было у меня, но теперь возвращено в облсуд.

Я довольно мягко (мне так кажется) уточняю:

- Когда именно возвращено?

С очевидной злой иронией отвечает вопросом на вопрос:

- Хотите моего отчета?

- Извините, ради Бога, но я только что из облсуда и там... ссылаются на вас...

Вновь язвительный вопрос:

- На меня?!

- Под местоимением «вас» я имею в виду областную прокуратуру.

- Извините, но я ничем помочь не могу: дело находится в суде.

Начальник отдела демонстративно встает и идет к вешалке с верхней одеждой, намекая, что разговор окончен, что ему надо срочно уходить.

Странно... Но делать нечего и я вновь в канцелярии областного суда. Вера Алексеевна, выслушав меня, по-прежнему равнодушно (но в ее больших серых глазах замечаю удивление) говорит:

- Дело ко мне не возвращалось... В журнале нет отметки... Есть отметка, что  получил, - она мельком взглянула в журнал, -  прокурор Язев Степан Алексеевич, - отмечаю про себя: он, тот самый начальник отдела, - взял дело... Его подпись стоит...

- Можно посмотреть на подпись?

- Нельзя. Журнал – только для служебного пользования. Если, - женщина заколебалась, - только руководство разрешит.

Иду к руководству. Председатель областного суда отсутствует. Зато на месте его первый заместитель, с которым я уже знаком. Шапочно, понятно, но все-таки знаком. Меня секретарь не пускает: говорит, что занят очень. Я настаиваю. Секретарь спрашивает: по личному вопросу? Отвечаю: нет, по заданию редакции газеты «Закон и порядок». Объясняю, что очень срочное задание. Секретарь нехотя встает, идет в кабинет, возвращается, оставив дверь открытой.

- Проходите, - потом предупреждает. – На две минуты.

Вхожу. После уже нескольких моих слов Юрий Юрьевич Звягинцев, розовощекий мужчина лет пятидесяти, с большой и блестящей лысиной на голове, нажимает на какую-то кнопку, слышит голос заведующей канцелярией, просит зайти и принести журнал учета. Входит Вера Алексеевна, кладет перед руководством уже раскрытый на нужной странице журнал. Звягинцев смотрит сам, потом разворачивает журнал в мою сторону и говорит:

- Убедитесь сами.

Убедился. Сомнения, что Вера Алексеевна морочит голову, отпали. Звягинцев ничего не говорит, но все понимает, и провожает меня сочувственным взглядом. Хоть и оконфузилась конкурирующая «фирма», но передо мной, человеком пришлым, человеком со стороны, не покажет злорадства, оставит без комментариев.



Меня охватывает злость – нехорошее чувство, но я ничего поделать не могу. Отвратительно, когда за дурака принимают.

По пути в областную прокуратуру кипящий котел чувств  усмиряю.

И вот я, преодолев все препоны, перед первым заместителем прокурора области.

- Сергей Иванович, - представившись по всей форме, говорю я, - ваши подчиненные ведут себя недостойно...

- А в чем дело? – спрашивает он, и лицо начинает подергиваться, а пальцы левой руки на столешнице  выбивают дробь.

Я, по возможности коротко, объяснил. Потом добавил:

- Я же не теннисный мячик, Сергей Иванович.

Сергей Иванович, не проронив ни слова, нажимает какую-то клавишу на большом телефонном аппарате и коротко бросает:

- Зайди!

Появляется начальник отдела по надзору. Увидев меня, Степан Алексеевич теряется. Он, видимо, не предполагал, что я могу добраться до столь высокого его начальства.

- Дело №11/2265 – на стол!

Следует сильный удар ладонью по столешнице. Язева как ветром сдуло. Язев возвращается с пухлым томом документов, кладет перед начальством. А потом пытается передо мной оправдаться.

- Извините. Оказывается, дело еще не возвращено в суд... Не успели... Я думал...

Зверев прерывает:

- Свободен!

Начальник отдела по надзору исчезает. Зверев придвигает в мою сторону уголовное дело, стараясь не смотреть в мою сторону.

- Знакомьтесь.

- Где бы мне приткнуться? – спрашиваю я разгневанное начальство.

- Где сидите... Я ухожу... – Зверев встал и направился к выходу из кабинета. У порога добавил. – Понадобится бумага – к секретарю.

- Спасибо, - откликаюсь я и добавляю, чтобы разрядить атмосферу. – Все своё ношу с собой.

Замечаю, что по лицу Зверева пробежала улыбка.

- Это хорошо.

Хозяин кабинета уходит, оставляя меня одного. Неслыханная милость. Её воспринимаю как некую попытку загладить вину его ведомства, представители которого попытались солгать, навести тень на плетень. Видимо, для Зверева ложь столь же отвратительна, как и мне. Повезло, что натолкнулся в этом смысле на единомышленника, а иначе еще неизвестно, как бы все обернулось. Впрочем, все мытарства позади: в полном моем распоряжении документы и роскошный начальственный кабинет. Сказка!..

                5

Два дня работаю с документами. В областной прокуратуре на меня косятся, но молчат. Их понимаю: поднадоел изрядно. Делаю выписки из первоисточников. Выписок накопилось много. Не утонуть бы в таком обилии.

Следующие два дня хожу из угла в угол моей квартиры... Как маятник. Лишь изредка останавливаюсь у письменного стола, беру из стопочки соответствующую выписку и кладу на соответствующее ей место. Раскладываю «пасьянс», получается. Таким образом пытаюсь в голове выстроить некую систему умозаключений.

Не могу сразу сесть за монитор и начать набивать текст. Прежде должен все хорошо обдумать, взвесить, оставив самое существенное, отбросив «мусор». Его, «мусор», отбрасываю с осторожностью, потому что  вместе с ним можно отшвырнуть и изюминку, какую-нибудь принципиально важную деталь.

«Пасьянс» разложен. Карты на столе. В голове выстраивается структура судебного очерка. Готов и заголовок – ПРОТИВОСТОЯНИЕ. Не люблю я заголовки из одного слова. Я люблю из трех слов. Приходится изначально считаться с пристрастиями шефа, который подобного рода заголовки просто обожает. Определился сразу  и с объемом: остановился на полосе, отказавшись от разворота. Посчитал, что мой очерк должен быть немногословен и состоять, по сути, из цитат, выстроенных в строгом порядке, чтобы следующая цитата подтверждала предыдущую, чтобы читатель сам мог сделать выводы. Да, заставить читателя шевелить мозгами – задача сложная, но не безнадежная. К тому же изначально я ориентируюсь на думающего читателя. Решил также поменьше совать нос в юридические аспекты, чтобы не перегружать текст специальными терминами и понятиями, а сосредоточиться исключительно на нравственности, упирая больше на один из принципов российского судопроизводства – на принцип справедливости.

К концу второго дня моих метаний по квартире в голове уже не мешанина из сотен (порой, разноречивых) фактов, а довольно-таки яркая картина уголовной истории. По крайней мере, для меня.

Я стою у стола. Смотрю на разложенный «пасьянс». Что же получается? А вот что...

Виталик и Мария поженились по любви. И у них все складывалось очень хорошо. Так что через год явилось на свет дитя любви – чудесная  Светланка. Личиком вся в мать. Красавица, значит. И лишь глаза отцовские: не карие, как у матери, а чистой небесной голубизны, как у отца. И губки бантиком. Тоже отцовские. И волосы русые. Как у отца.

Мать Виталика почему-то невзлюбила невестку. Но Мария терпела. В конце концов, насильно мил не будешь. В конце концов, жить ей не со свекровью, а с мужем.

В конце второго года супружеской жизни все и началось. Не заладилось у Ореховых. Все чаще и чаще Виталик стал появляться дома поздно и вдрызг пьяным. Мария пробовала разговаривать с мужем, но все без толку. Это еще бы ничего, но муж взял в моду еще и рукоприкладствовать. Сначала, вроде, в шутку пнет под зад или кулаком в бок заедет. Потом вошел во вкус и стал бить жену смертным боем. Мария все сносила. Она подставляла свои бока, чтобы только уберечь доченьку. Светланке также доставалось от пьяного отца.

И тянулось это не один год. Мария терпела. Она продолжала все еще любить своего Виталика. Она продолжала надеяться на чудо, что однажды, протрезвев, ее муж схватится в ужасе за голову и воскликнет: «Боже, что я делаю?!» Одумается и бросит пить.

Два года назад Виталика выперли с работы. Кто же будет держать алкаша? Виталик делал вид, что ищет работу. На самом деле, он сел на шею жены. Таская деньги, заработанные с большим трудом Марией, пропивал. Мария стала прятать деньги у соседей. Тогда ее Виталик стал таскать из дома вещи и продавать за бесценок. Шубку дочери продал за бутылку. Светланка вынуждена была всю зиму бегать в демисезонном пальтеце.

Как это Мария сказала в суде? Она сказала: «Сдурел... Будто, белены объелся...»

Соседи видели и слышали все, что происходило в семье Ореховых. Самые сердобольные советовали Марии: «Брось ты его! На кой черт тебе сдался?!»

Мария, ставшая терять терпение, охотно бы «бросила». Но как? Квартира двухкомнатная. При размене (район-то не слишком пользуется спросом) рассчитывать можно лишь на две комнаты в коммунальных квартирах. Но не более. А у нее дочь подрастает.

Было и еще одно препятствие. Она скажет в суде: «Жалела. Куда он без нас?».

Что одна из соседок говорила в суде? Ага, вот: «Слышу: у Ореховых опять скандал. Слышу, как  истошно кричит Мария: убей, но перестань мучить! Выскакиваю на лестничную площадку, врываюсь в ихнюю квартиру (боязно, а что делать?) и вижу Марию, привязанную проволокой к батарее отопления. А ее изверг пинает, стараясь попасть сапогом в лицо. Вызвала милицию. И что? Увезли. Через два часа вернулся... Снова да ладом».

И существенная деталь. Свекровь, недолюбливавшая невестку, обронила в суде такую фразу: «Вырастила подонка на свою голову». Это – об убитом сыне. Видимо, и матери досадил изрядно. Стал и ее поколачивать, то есть выколачивать из нее деньги на выпивку.

Все это длилось мучительно долго. Органы могли предотвратить трагедию? Могли, но не ударили палец о палец, хотя отлично всё знали. Благодаря не Марии, а соседям, которые с завидной регулярностью звонили и вызывали наряд.

Ну и случилось...

Поздним вечером, когда Мария уложила спать дочь и прилегла сама, появился хозяин. Видимо, недобрал, поэтому особенно злой. Мария увидела  своего Виталика с кухонным ножом в руках. Постоял возле кровати с минуту, потом положил нож неподалеку, ушел и вернулся, но уже с молотком в руке. Буду, говорит, потихоньку убивать обоих. Обоих – значит, и дочь, которая спит неподалеку, в гостиной.

Виталик размахивается и бьет. Но Мария успевает увернуть голову, и удар приходится по подушке, из которой летит в разные стороны пух-перо.


Виталик огорчен, что промахнулся, и с налитыми кровью глазами снова размахивается... Мария сама не понимает, как ей удалось. Но она спрыгнула с кровати, схватила нож и ударила в грудь. Ойкнув, муж повалился на бок. Из его руки вывалился молоток и откатился под стулья.

Врачи проконстатируют факт: проникающее ранение в область сердца, несовместимое с жизнью.

Мария спасла жизнь дочери и свою, но ценой жизни мужа.

Так-так-так... Посмотрим, что по этому поводу говорится в приговоре Октябрьского районного суда? Вот что говорится: «Суд установил, что опасения за свою жизнь и за жизнь дочери были основательными, поскольку до этого подсудимая Орехова Мария Федоровна неоднократно обращалась за медицинской помощью в результате получения ею и ее дочерью колото-резаных ран, о чем были представлены документы в суд».

Понятно, где собака зарыта. Суд посчитал опасения за жизнь обоснованными, а районная прокуратура, в лице следователя, наоборот, посчитала доводы Ореховой безосновательными. Тот же следователь определил, что молоток, который был изъят с места преступления, оказался там случайно и потерпевший им воспользоваться не мог. Значит? Жизни Ореховой ничто не могло реально угрожать. Значит, это был не акт самозащиты, а умышленное убийство. И не важно, по мнению обвинения, чем, какими чувствами это деяние было продиктовано? По мнению же районного суда, это очень и очень важно.

В очередной раз останавливаюсь у стола и смотрю на «пасьянс». О чем он мне пытается говорить? О том, что в очерке я должен ответить на вопрос, почему прокуратура отказалась допросить Орехову Светлану, дочь? Уже не ребенок: одиннадцать лет. История происходила на ее глазах. И молоток она видела не раз в руках отца. И еще вопрос: почему не допросила та же прокуратура соседей, которые видели и знали о том, что творилось в семье Ореховых? Нахожу в «пасьянсе» нужную козырную «карту», ставлю карандашом жирный восклицательный знак, который мне напоминает: были допрошены соседи, но выборочно, то есть те, которые, по сути, ничего существенного по делу показать не могли.

Не хочется, но я обязан задаться и еще одним вопросом: почему следователь в ходе предварительного следствия грубо попрал некоторые процессуальные нормы? Почему, к примеру, не позаботился о том, чтобы во время допроса подозреваемой в убийстве присутствовал адвокат? Только ли спешка и непрофессионализм или нечто большее?

Пятница. Утро. Я – за монитором компьютера. Тишина и лишь слышны щелканья клавиатуры. Очерк течет легко и быстро... Как горный ручей.

Пятница. Вечер. Очерк готов. Надо лишь еще раз вычитать и поправить. И концовку, пожалуй, придется переделать. Боль в висках. И я откладываю на завтра эту самую неприятную для меня «операцию».

Суббота. Утро. Веду правку текста. Приходится некоторые куски выбрасывать. Жаль. Очень жаль. От сердца отрываю. Легче переносится, когда другие режут по живому.

В конце концов, очерк готов.

Воскресенье. Весь день занимаюсь лишь тем, что запасаюсь контрдоводами, если шеф начнет бурчать. Я должен быть во всеоружии. Я должен быть готов отразить любой наскок.  Наскакивать будет не абы кто, а человек, соображающий в вопросах права. Придираться шеф будет еще и потому, что очерк бьет наотмашь областную прокуратуру и областной суд – это вам не шутки. Очерк залазит под кожу хорошо ему знакомым людям, возможно, приятелям. Так что...

Понедельник. Утро. Я – у себя. Настроение, должен сказать, хреновое. Предстоит битва. И неизвестно, кто выйдет победителем?

Анатолий Фокин, сосед по кабинету, встречает иронично.

- Долгонько вас не было... Кого на сей раз решили взять за бока?

Притворяюсь равнодушным и машу рукой.

- Так... Кое-кого... По мелочи... – и спрашиваю, чтобы сменить тему. – Шеф у себя?

- Вроде бы... Его шаги слышал в коридоре.

- Ну, так я иду?

- Идите-идите, - и парнишка добавляет, хитро сощурив левый глаз. – Только поосторожнее там...

Я  ухмыляюсь.

- До драки дело не дойдет – обещаю.

- Свежо предание, а верится с трудом, - говорит коллега и смеется..


Я  – у шефа. Шеф, отмечаю краем глаза, довольно мрачноват.  Худое предзнаменование, но деться некуда.

- Как очерк? – спрашивает он и пытается по моему лицу прочитать ответ раньше, чем его услышит. – Как бы нет, да?

- Очерк готов, - отвечаю я, и рукопись выкладываю перед ним. Он берет и сразу определяет ее объем.

- Похоже, не разворот?

- Полоса – тютелька в тютельку... Решил не расплываться за пределы полосы.

На лице шефа появляется нечто, отдаленно напоминающее  улыбку.

- Хорошо... а-а-а... Уже наслышан... мнз-з-э... Навели как бы шороху... Звонили мне... Просят, чтобы... а-а-а... – увидев, как передернулось мое лицо, поспешил успокоить. – Как бы отболтался... а-а-а... мнэ-э-э... Похоже, успокоил как бы бдительность, - берет рукопись и придвигает к себе. - Хочешь, чтобы при вас?.. – я киваю головой. Шеф читает, и все больше мрачнеет, все чаще недовольно мотает головой. Вот и последняя страница. Он поднимает на меня глаза, долго смотрит и резко двигает рукопись в мою сторону. Ну, проносится в голове, все! Не видать очерка в газете! И тут слышу... – Отдайте сейчас же ответсекретарю, - резко и отрывисто бросает он каждое слово. – В этот номер!.. Полосы сверстаны... Пусть одну из полос (лучше третью) переверстает...

- Значит?..

- Ничего не значит! – он вскакивает со стула и бросает на стол ручку. – Идите вы все... куда-нибудь, но подальше...

Шеф идет к окну, и что-то пытается там разглядеть. Я также встаю и направляюсь к выходу. У дверей слышу глухой голос.

- Надо в каждом следующем номере как бы информировать читателя, как дальше развиваться будут события... На тебе лежит... Народ как бы должен знать... Как бы учти...

                6

Очерк увидел свет. Очерк сделал свое дело. В редакцию посыпались отклики, в том числе и от работников правоохранительной и правоприменительной систем. В одних письмах ругали, в других одобряли. Было два письма, причем, не анонимные, в которых районные судьи полностью поддержали позицию своего коллеги Мосолова Семена Валерьевича. Это удивило и обрадовало. Не побоялись, что начальство прочитает и...

Я  же, тем временем, не встречаясь лично с Мосоловым, продолжал внимательно следить за его действиями. Через знакомство с новыми документами в областном суде. Я порядком им надоел. Морщились, потому что больно задел, но терпели.

А федеральный судья Мосолов...

На определение судебной коллегии по уголовным делам, которым приговор был отменен, приносит протест (в порядке надзора) в президиум областного суда.


Получает щелчок по носу. И от кого? От самого председателя областного суда Овчарова. Вот что он ответил: «Оснований для опротестования не имеется».

Прочитав этот документ, я лишь хмыкнул. Получается, что Овчаров такое решение принял единолично. Наверное, у него есть такое право. Однако... Как же так? Почему решение по столь сложному вопросу принимает один человек? Почему не рассмотреть на заседании президиума и не обсудить коллегиально создавшуюся ситуацию? Что в том плохого? Я - не юрист, но считаю, что неправильно это.

Мосолов не складывает «оружия». Обращается в Верховный суд России. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда рассмотрела протест Мосолова и не нашла достаточных оснований, чтобы  отменить решения ниже стоящих судебных инстанций.

Кажется, больше Мосолову надеяться не на что. Совесть его чиста. Он сделал все, чтобы спасти женщину. Он сделал даже больше, чем мог.

Но федеральный районный судья обращается к Председателю Верховного Суда и просит его вынести вопрос на рассмотрение президиума.

Никто не ждет больше никаких неожиданностей. Все понимают, что шансов у Мосолова никаких. Некоторые потирают руки и лишь ждут, когда закончится вся эта бодяга, чтобы учинить «разборку» и показать судье, кто в доме хозяин? Недоброжелатели понимают, что Мосолов действует в рамках закона. Однако... Закон – одно, а повседневная жизнь – другое.

И неожиданно для всех разрывается бомба. Все в смятении. Потому что из Москвы приходит новость: Президиум Верховного Суда, рассмотрев на своем заседании внесенный протест Председателем Верховного Суда, протест удовлетворяет, все ранее принятые решения надзорными инстанциями отменяет, и признает приговор Октябрьского районного суда законным, обоснованным и справедливым.

Все!

После разрыва «бомбы» прошел месяц. Мне позвонил Мосолов и предложил встретиться в тот же час и на том же месте, то есть за столиком кафе «Золотой петушок». Я с радостью согласился. Мне хотелось поздравить человека с величайшей  победой, поздравить в неформальной обстановке.

И мы сидим за столиком. В наших бокалах все то же сухое венгерское вино. Я пытаюсь поздравить Мосолова, но тот не дает и слова сказать.

- Спасибо вам, что помогли создать общественное мнение, - говорит он мне.

Я отмахиваюсь:

- А... ерунда... не за что...

- Как это «не за что»? – возмущается он. – Человека спасли...

- Не я, а вы...

- Ну, не надо прибедняться, Александр Николаевич. К тому же, - Мосолов хитро смотрит на меня, - спасли не одного человека...

Я смотрю в глаза судьи и ничего не понимаю.

- Как это «не одного человека»?

- По большому секрету, - Мосолов улыбается, - выдам большую «тайну мадридского двора»...

- То есть?

- Мы создали тот самый прецедент, о котором я говорил...

- И что?

- А то, что судебная коллегия по уголовным делам областного суда подняла из архива двадцать два аналогичных дела и в результате по девяти делам были отменены обвинительные приговоры, вынесенные ранее, а осужденные и отбывающие сроки оправданы и уже на свободе.

- А... по остальным?..

- Значительно сокращены сроки, и люди также вышли на свободу. Представляете?

Я покачал головой.

- Сказка, а не прецедент.

Сказал я вслух и подумал про себя: «Если ты человек, то и сказку можно обратить в быль».

ЕКАТЕРИНБУРГ,  2004 - 2008.

P.S. В основу детектива положен мой судебный очерк, опубликованный в областной газете «Право», издававшейся в Екатеринбурге с 1989-го по 1993 годы.