Чудо - машина

Однажды я попал в загнивающий научно - исследовательский институт, который в советское время был страшно известен. Это теперь он представляет из себя что-то вроде унаследованной арабами египетской пирамиды (пирамида есть, а для чего она, к чему она - загадка, которую арабские ученые так и не смогли разгадать), а тогда он был известен настолько, что сохранившиеся его работники (естественно, пенсионеры, ходящие на такую работу только для того, чтобы не сидеть дома) только и приговаривали:
- А вот мы в советские времена о-о-о! А вот мы в советские времена у-у-у!
Называлась эта контора институтом промышленной психологии. Все лабораторные помещения, коридоры и даже отхожие места были сплошь заставлены разнообразным оборудованием непонятного назначения. Разумеется, все оно было давно “раскулаченным” и теперь могло только улыбаться паутиной обрезанных проводов, покрытых толстенным слоем пыли.
Пыль, к слову сказать, была повсюду - на окнах, на давно не крашенных грязных стенах, на разваливающихся шкафах из древесно-стружечной плитки. Если привести все в порядок и добавить восковые манекены пьющих чаи - кофе и ведущих диссидентские диспуты научных сотрудников, то получится идеальный музей позднесоветского периода, а так - еще одна иллюстрация к знаменитой фразе “мерзость запустения”.
Я зашел в одну из практически заброшенных лабораторий. К раздраконенным приборам, пыли и инвалидизированной мебели тут еще добавилась огромная куча книжек, переплетенных кустарным способом. Их картонные обложки впитали в себя столько пыли, что было даже затруднительно сказать, из чего они сделаны - из пыли или все-таки из бумаги. Открытие подобных “фолиантов” вызывает совсем другие чувства, чем общение с книгой в красивой глянцевой обложке. Здесь возникает чувство прикосновения к чему-то древнему, идущему чуть ли не из глубины веков, хотя произведению может быть всего-навсего тридцать лет.
Я принялся усердно листать труды. Эти произведения оказались основной продукцией института - отчетами, разнообразными рекомендациями и инструкциями. Желтизна старых страниц сплошь пестрела многоэтажными статистическими выкладками и стройными рядами таблиц. Солидность титульных листов горделиво выглядывала печатями правильной округлой формы. Каждая буква была старательно пропечатана на старинной пишущей машинке (была в те времена такая славная профессия, как машинистка). 
Попался мне и томик, написанный от руки, без подписей и печатей. Он заинтересовал меня больше всего, ибо скорее всего содержал чьи-то нестандартные мысли, не подходящие под шаблон официальной науки. Однако сколько я не старался, разобрать авторские каракули так и не сумел.
- Интересуетесь? - раздался прямо над моим ухом старческий голос. Едва не выронив “фолиант” я поднял голову и увидел местного деда, по всей видимости “могиканина” этой конторы.
- Да, вот было время! - с досадой сказал он, - Всем были нужны!
- А теперь? - почти автоматически спросил я.
- Что - теперь?! - дед развел руками, давая таким образом ответ на мой вопрос.
Что говорить дальше я не знал, но старичок сам продолжил беседу:
- Помню, все молодые были, красивые, столько девушек тут было! - он с грустью закатил глаза, - А как работали! Знатное учреждение было! Мы тут рассказывали друг другу байку, что основано оно было по личной инициативе Ленина, чтобы думать как человеческий труд превратить в радость!
- Что-то результатов не заметно, - ответил я.
- А какие могут быть результаты? В тридцатых годах надо было готовиться к войне, вот и пришлось внедрить на русскую почву такую глубоко чуждую русскому человеку штуку, как конвейер. Ну тогда война, все понятно, но эту организацию труда не смогли и после нее упразднить. Так что рабочий люд матюгаясь вертел гайки на конвейере, а мы тут писали труды вроде “Значение производственной гимнастики для повышения производительности труда”.
- А тем временем Советский Союз потихоньку превращался в обезьяну Запада, копируя все подряд, - добавил я.
- Увы... - развел руками дедушка.
Наступила тягостная пауза.
- Скажите, а это - что? - указав на находящуюся в моих руках книгу спросил я у ветерана, чтобы хоть как-то склеить оборвавшийся разговор.
- А, это... Да был у нас диссидент один.
Я мысленно перенесся в те далекие для нашего поколения времена. Мертвые приборы неожиданно ожили, стали пищать и перемигиваться лампочками, “сочинения” стали новенькими, аккуратненькими, пахнущими клеем и печатной краской. Кругом закипела жизнь, забегали люди, заструился дымок от ныне забытых сигарет “Родопи” и “Стюардесса”. За лакированным столом, в верхнем ящике которого боязливо спрятались “Лолита” и “Архипелаг ГУЛАГ” появился научный сотрудник. Перед ним стояла чашка кофе и лежали две толстых тетради в красном и желтом переплетах. В одну он писал то, что с него спрашивало начальство, в другую - что-то для самого себя.
Транзисторный радиоприемник бубнил речь давно почившего деятеля той поры, основной темой которой было “счастье”. Слово “счастье” повторялось многократно, из-за чего оно полностью лишалось смысла, превращаясь в сорванную  этикетку. Всем было ясно, что оратор просто-напросто читает бумажку, написанную неизвестно кем и неизвестно для чего, слова превратились в такую же часть шума, как шум автомобилей, проезжавших за окном. Однако чуткое к подобным вещам ухо диссидента все-таки зацепило главное слово этой речи и аккуратно переправило его в мозг, а там уже включился мыслительный аппарат.
“Путь к всеобщему счастью оказался ведущим в тупик, ярчайшее свидетельство этого - льющаяся из приемника речь. Так может оно вообще невозможно, может счастье - вещь исключительно субъективная, зависящая от определенного стечения обстоятельств в судьбе конкретного индивидуума”.
Эта мысль стала отправной точкой огромного труда поразительной напряженности. Казалось, что автор ставил своей задачей отнюдь не борьбу с явно обреченной на скорую смерть чахоточной идеологией позднесоветского государства, а что-то гораздо большее, иначе зачем лишний раз палить из пушки по рахитичному воробью?
Теория неизвестного “ученого” состояла в том, что состояние, именуемое счастьем - суть ощущение, вызываемое крайними проявлениями жизни независимо от их направленности. В зависимости от личных особенностей человека для кого-то размах этих крайностей велик, для кого-то наоборот, мал. Все это отражалось на свернутом в рулон зигзагообразном графике, где острые углы были обведены красным карандашом - вот оно, счастье-то!
- Он и машинку специальную соорудил, уровень счастья у каждого человека определить могла. Барабан от нее здесь валяется, а остальное по кусочкам растащили, - с усмешкой поведал старик.
Я тут же представил, как к еще исправной чудо-машине выстроилась очередь из здешних сотрудников - определять уровень своего счастья. Небось и споры были, не одну бутылку “Колоса” и “Жигулевского” проспорили насчет балла своего счастья. Аппаратик мигая лампочками высвечивал на табло показатель в виде аккуратненькой циферки, отмечая при этом соответствующую точку на графике. Не дотянул чуть-чуть до “ста”? Значит  плохо старался! А у тебя вообще “ноль”? Надо работать над собой! Короче, “птица счастья” полностью заползла в трубу высоконаучного прибора, и крылышки спрятала. Вся жизнь сперва раскаталась в плоский листик, который затем свернулся в трубочку, внутри которой находилась самая обычная пустота. Снаружи же этот барабан крутила невидимая рука внешнего мира.
- Сперва это воспринималось как простая игрушка, вроде теперешних игровых автоматов, - продолжал рассказывать дед, - И забавлялись на аппаратике в обеденные перерывы и часы досуга, словом - когда делать было не хрен. Однако многие втягивались в это дело все больше и больше, и это развлечение их сильно изменило. Снаружи они, конечно, оставались такими же, но возникала в них непонятная молчаливость, как будто замышляли что-то. В некоторых головах возникали целые теории жизни и ее смысла, которые могли возникнуть только в мире, в котором существует подобная адская машина. Например, один наш психолог написал целую диссертацию, смысл которой сводился к тому, что весь мир - просто совокупность раздражителей, говоря по церковному - соблазнов. Задача человека в таком мире - улавливать эти стимулы и реагировать на них так, чтобы получить как можно большую порцию счастья, эти порции он обозвал “квантами счастья”. На этом бумажная часть работы заканчивалась, но устно он добавлял, что эти самые “кванты счастья”, несомненно, летят от самого Бога-Творца и говорят о его любви к тому, кто их получает. Несмотря на “вынесение за скобки” этой мысли, диссертация все-таки так и не была защищена - слишком противоречила марксистко-ленинской философии даже в варианте ее толкования середины 80-х годов, который, согласитесь, был гуманизирован до предела.
- По-моему ничего нового в этой мысли нет, примерно таким путем и возник Запад в его нынешнем виде, - прервал я речь ветерана.
- Во-первых ничего западного в те времена мы, разумеется, не читали. Ну а во-вторых о Западе я прочитал достаточно много уже на пенсии, чтобы как-то занять свое безделье, и поэтому могу сказать, что при некоторых сходствах тут есть и различия. Западный человек изначально любил умеренность и усредненность, поэтому для него было придумано протестантство. Иное дело - наш человек, такому подавай крайности, и копить он будет не деньги, а “кванты счастья”, а их, как Вы видите на графике, можно получить только на крайних поворотах жизни. При этом сами по себе мгновения счастья, скажем так, индифферентны, подобно фотонам они не несут в себе никакого заряда и их свойства никак не связаны с путем получения. Что выиграл в карты, что упился гордостью от осознания себя изобретателем машины, которая должна осчастливить людей летящими с неба ватрушками, что прирезал смертельно надоевшую соседку по коммуналке - все едино.
- Так же как в закардонных теориях - денежные знаки, про которые сказано, что они - “не пахнут”, - вставил я.
- В этом роде - да, - подтвердил он.
- Мысли того психолога мигом собрали вокруг себя целую стаю поклонников, - продолжал рассказывать старичок, - И было это вполне понятно: идея проста, как чугунная гиря, рядом располагалась и ее физическая модель, которая демонстрировала все ее доводы с поразительной наглядностью. Для некоторых эта машинка стала чуть ли не предметом поклонения, ведь она показывала степень любви Запредельного, и притом - в процентах, а что такое процент в советские времена знал даже дурачок. А что ей противостояло? Пресловутый марксизм-ленинизм, который тогда капитулировал на каждом шагу, постоянно краснел от стыда и сдавал одну позицию за другой?! Несерьезно!
Я представил себе курилки, набитые учеными, живо обсуждающими проблемы мироздания с позиций учения, созданного в стенах их же конторы. Как они поражались мощи новой идеи, способной расколоть любую загадку настоящей и прошлой жизни, подобно орехоколу! Наверняка тут же создавали и прикладные отрасли, и можно предположить, что некая тетя-лаборантка вместо занудного обсуждения своего простаивания во вчерашней очереди за мясом, мгновенно сформулировала теорию очереди, как явления. Несомненно, эта теория оправдывала существование очередей. Ведь создавая препятствие на пути к счастью очередь многократно усиливала приток радости, когда наконец совершалось получение его символа в виде шмата грудинки. Значение коллектива тогда было гораздо большим, чем мы можем себе это представлять глядя из России первого десятилетия 21 века, и мысль, ставшая всеобщей, тут же обрела невероятную силу.
- Начальство пыталось все замять и спрятать подальше от людских глаз. Ведь на него давили и партком, и даже КГБ начинало проявлять интерес к странной ереси, порожденной одним единственным приборчиком несложной конструкции. Поэтому никаких научных трудов на эту тему не публиковали, об изобретении не заявляли, будто и нет ничего. Однако учреждение наше не секретное, поэтому слухи неслись в разные стороны с быстротой курьерского поезда, скоро половина города что-то да слышало про “счастьемер” и порожденную им концепцию.
Сочинения многих моих соработников попадали в различные диссидентские организации, читались на разных вражьих радиостанциях, которые тогда даже глушить перестали. Самиздатом вышли несколько околонаучных и множество околохудожественных сочинений, посвященные теме “поиска счастья” и завязанные опять-таки на нашу контору. Большинство этих популяризаторов, разумеется, после 91-го оказалось никому на хрен не нужным, но один как-то пробился, теперь писателем именуется. Только написать он, говоря по правде, ничего не может, одну и ту же тему все обсасывает, какую - Вы, наверное, догадываетесь. Что ни сочинение - сюжет новый, а смысл один и тот же, обидно даже за него немного, мог бы все-таки на мир и немного по-другому посмотреть...
Я, впрочем, во всем этом не участвовал, был сторонним наблюдателем. Некоторые истеричные натуры визжали по этому поводу, что я - агент КГБ (идиоты, любой агент лез бы в самую гущу событий и выглядел самым яростным адептом, да и если бы КГБ они хоть чем-нибудь мешали, оно бы их сразу же и прикрыли, мокрого места не оставили, дураку ясно). Но находились люди поумнее, которые считали, что всегда и везде должен быть человек, который безучастно наблюдает и сохраняет для потомков, иначе у нас и истории бы не было. Это, ясное дело, был простой компромисс с моим присутствием, ведь я в их теорию никак не укладывался, но и избавиться от меня они не могли. Но тот период моей жизни, не скрою, был страсть как интересен, другого такого, пожалуй, уже и не будет. Фанатик с горящими глазами всегда прекраснее тупого жвачного человечка и это совершенно независимо от исповедуемых им учений. Да, насмотрелся я на таких людей вдоволь...
Дед замолчал, отхлебнул остывший чай из принесенной с собой кружки (у некоторых людей есть такая привычка - пить и есть на ходу). Так долго говорить в его возрасте - дело нелегкое, и я очень удивился, как при своей болтливости он смог остаться в стороне от некогда бушевавших здесь страстей. Ведь тогда он был моложе, а значит - и горячее.
- Но закончилось все трагедией, - я встрепенулся от неожиданности, услышав снова голос старика. Ведь мне казалось, что сейчас воспоминания поглотили его душу, и он уже не скоро вернется мыслями в сегодняшний день и в наш с ним разговор.
- А что могло случиться? Током от чудо-машины кого-то дернуло? - удивился я, - Изолировать надо было лучше, техника безопасности даже в таких делах должна иметь место.
- Да нет, - не поняв юмора сказал дед, - Скорее мозги у некоторых замкнуло, видно слишком сильная нагрузка на них пришлась, изоляция не выдержала. Дело было так. Один наш лаборант носил длинные волосы (наверное - остаток от хипповской молодости), и это не нравилось Петру Модестовичу, нашему ведущему инженеру. Однажды он ни с того ни с сего он схватил в коридоре ничего не подозревающего “хиппи” за волосы и шмякнул его головой об стенку с такой силой, что череп бедняги треснул на несколько частей и он, разумеется, скончался. Не успел Модестович посмотреть в потолок своим блаженными глазками, как ему в бок вонзилась длиннющая отвертка - это подоспел монтер Вася. Сам Вася после этого прожил недолго, ибо сзади на него обрушился страшнейший удар кувалды, перебивший ему позвоночник в районе шеи. К счастью - на смерть, а то бы был парализованным калекой. На другом конце коридора тем временем два очень уважаемых человека - доктор науки Роман Исакович и кандидат Осип Валерьянович зверски изнасиловали престарелую лаборантку Клаву. Они выпотрошили ее через промежность, и та долго стонала в луже крови и собственных внутренностей. Впрочем, и самих насильников вскоре задушили петлями из электрических проводов, притом - явно не в отместку за Клавдию, а просто так, без всякого внешнего смысла, как и все, происходящее в тот день. Провода, кстати, вытащили не откуда-нибудь, а  из самого  “чудо-аппарата” Головой самого яростного поклонника “чудо-машины” выбили окно и насадили его шею прямо на острый кусок стекла, из него брызнул фонтан крови, мигом окрасивший окно в алый цвет, однако перед смертью он успел-таки всадить спрятанный в кармане ригельный ключ в горло своего убийцы. Другой рукой он выхватил зажигалку и полыхнул огнем прямо в глаз человека, прибежавшего ему на помощь. Разумеется, глаза он лишился. Начальник института был связан и его били током до полной остановки сердца, однако и самих злодеев кто-то успел облить бензином, поджечь и выбросить на улицу. Вакханалия охватила всех и сразу, поэтому все здание моментально превратилось в самый настоящий ад, спасаться было некуда, а обращаться в казенные органы никто не спешил, ведь каждому хотелось успеть получить свою максимальную порцию счастья. Хорошо еще, что все участники этого безобразия были простыми “совками” и об особенно изощренных методах пыточных казней вроде аккуратной ампутации обеих рук и ног с сохранением своей жертве жизни они просто ничего не знали, предпочитая действовать простыми ножами, молотками и отвертками. Представляю, что будет, если подобное повторится в нынешнее время, а оно несомненно повторится, к этому все и идет...
- А Вы-то сами как спаслись?
- Что удивительно, меня не трогали, видимо привыкли, что я - постоянный сторонний наблюдатель, и даже во время вакханалии подспудно воспринимали меня именно в этой роли. С остальными же расправлялись без различения пола, возраста, должностей или там научных степеней. Сантехник подвернувшейся “шведкой” убил попавшегося под руку профессора, но ему самому сперва выцарапала глаза лаборантка, а потом аспирант перерезал горло.
В итоге погибло четырнадцать человек, тридцать было покалечено. Когда соответствующие органы все-таки приехали (их вызвали прохожие, очень удивленные множеством жмуриков, вылетающих из окон солидного научного учреждения, что было немного странным даже для очень необычного эксперимента), то даже присвистнули от удивления - такого они еще никогда не видели. Один из них, видать, верующий был - перекрестился и пробормотал что-то из Откровения Иоанна Богослова. Здание, разумеется, оцепили, выставили караулы. Потом - все согласно инструкциям: покалеченных - в больницу, жмуриков - в морг, всех остальных - в отделение, а оттуда - в Большой Дом.   
Следствие, по которому я проходил свидетелем, быстро зашло в тупик. Определить кто нападал, а кто защищался или кто злодей, а кто, наоборот, невинная жертва оказалось невозможным. Все кого-то убивали, но для каждого была явная угроза жизни. Зачинщики, разумеется, находились среди оказавшихся в морге. Однако и закрыть столь зловещее дело с таким обилием трупов было тоже нельзя. В итоге следователи приняли соломоново решение - следствие временно приостановить “до открытия новых фактов”, а со всех участников дела взять строжайшие подписки о неразглашении. Те, разумеется, согласились (меня туда так и не забрали, наверное просто не заметили в силу моего абсолютного неучастия, поэтому я и подписку не давал).
С тех пор я храню память о том дне и стараюсь передать ее как можно большему количеству людей, чтобы они хотя бы смогли представить себе возможность подобного разворота событий, для этого и продолжаю торчать здесь. Зарплаты я уже год не видел, да и сама наука уже давно закончилась. От того удара учреждение так и не оправилось, а потом его просто забыли сократить и оно продолжает формально числиться в каких-то бумагах, просто место здесь не очень престижное.
- А с самими создателем машины и автором Учения о Счастье что потом было?
- Тогда они как будто испарились, растворились в воздухе. Я по своей наивности и дурости думал, что их, как единственных истинных виновников, посадили далеко и надолго. Ан нет, недавно они проскользнули в списке руководителей консультативных советов, притом именно тех, которые и варят настоящую политику, для которых разнообразные президенты и правительства - простые ширмы. Там уж у них руки свободны, развязать вакханалию подобно нашей, но уже в масштабах всего народа для них - раз плюнуть.  С ними и писатель тот, ну о котором я Вам говорил, идейки популяризирует, проекты их через массовое сознание обкатывает...
Пора было уходить. Я сердечно попрощался с дедом и последний раз прошелся по коридорам умершего института. В некоторых местах мне удалось обнаружить даже запекшиеся пятна крови (а может это только показалось?), а окно, выбитое головой начальника, так и оставалось заделанным грязным фанерным листом.
Вот она - скорлупа того яйца, из которого вылупился апокалиптический монстр. Теперь он стремительно поднимается в Небо и скоро затмит его взмахом своих черных крыльев. А скорлупка так и будет валяться здесь, забытая и никому не нужная, да и кому она в самом деле нужна?! Ведь никакие воздействия на нее уже не повлияют на состояние рожденного монстра.
С такими мыслями я собрался уходить, но уже возле дверей услышал старческий голос:
- В Ваших глазах я разглядел тоже огонек фанатика, но совсем не из тех... Во имя всего святого - остановите его! Вы молодой, Вы сможете...
На том и расстались.

ТОВАРИЩ ХАЛЬГЕН
2004 год