Я, я и снова я

Здесь по вечерам в аллее зажигают фонари с маленькими красными лампами,  дрожащие отблесками на мокрых дорожках, а утром клёны подсвечиваются солнцем, и мне нравится смотреть, задрав голову, на еще летне-синее небо, в которое впечатаны оранжево-красные листья. Неподалеку собака грызёт кость, по земле сухо шуршит осень, в белых стенах местного монастыря хранится спокойствие. Жизнь в последние пять месяцев тянулась тонкой шерстяной ниточкой, свивалась, скручивалась в клубочек, и оказалось, что я туго затянута в октябрь, как в кокон. Мне даже становилось иногда страшно, что не выберусь, и колючие шерстинки будут расчесывать моё тело, лезть в горло, а я стану все выше и выше поднимать голову. И скоро снова увольняюсь, теперь с этой работы, но не поможет – осень давно наступила. Если только вода в бассейне успокоит и вернёт лето, которого не было. Смоет эти острые нитки, чтобы тело стало шёлковым, а голос – ласковым, и левая сторона груди перестала бы болеть.
Сердце, когда же ты примешь все данности природы, и не будешь ждать лета зимой, а осенью - весны? Почему ты в этом медленном круге постоянства мечешься и стараешься обмануться? Я пытаюсь зажать карамельно-розовый рот моему сердцу, а оно всё говорит, говорит, говорит, что солнце умирает и не встаёт по утрам, есть только мутный просвет в восемь часов, сквозь который тихо пульсируют окна, а потом наступает сытая, толстая ночь, без конца поедающая мысли и желания.
Я засыпаю, не успев проснуться. И никого не хочу видеть, но зову знакомых, проходите, садитесь, простите, не убрано, я стала слишком ленива, понимаете… в осеннем коконе, они понимают, пьют чай, рассказывают, смеются, уходят. Сад на окне вянет, но не стану воскрешать его, пусть иссохнет всё в этом доме, и ничего не будет напоминать о пряных июльских вечерах. А сердце упрямо достает фотографии и гладит на них матовые стебли травы, яблочные закаты и улыбчивые лица друзей. Потом тихо плачет, потому что на снимках вот уже четыре года нет моря. «Ну, хочешь, я тебе налью ванну с морской солью?» Качает головой: «Это не то, а ветер, играющий в кипарисных мягких иголках, влажные скалы, черно-белые чайки?!»
Я пытаюсь оправдаться: «Но… влажные скалы… вроде дожди были всё лето, и чаек ты видело, помнишь тогда, над кучами мусора…» Ну всё, не могу успокоить, рыдает, зарывшись в подушку. Прости, я не знаю, что сделать для тебя. Хочешь, цветы полью? Вспомнила! У знакомых ведь растут мои розы, я принесу их домой! Говорят, что они ещё распускаются, у нас будет лето! А блины? Давай испечём? Будем есть с мёдом, как будто мы его только что собрали? Посмотрим «Амели» или «Мечтателей», только ты, сердце, и я, мы так давно не были вдвоём. Я работала вечность и забыла, что ты должно любить. Что я должна любить. Ты же само, сердце, не понимаешь, кто тебе нужен. И постоянно смотришь всем в глаза, пытаясь додумать… Может, дело не в лете, которого не было, а в тебе лично? Скажи, вот кому ты написало это:

Лился вечер июльской прохладой,
Я пила апельсиновый сок,
Ты шептал мне: «Не надо, не надо»,
И глаза твои – чёрный Восток –

Закрывались, и руки дрожали,
Обнажая кофейность колен.
Мои губы тебя провожали
В апельсиновый, тягостный плен.

Признайся, ты же выдумало просто так. И здесь даже концовки нет! Сердце поднимает голову от мокрой подушки и, хмуря брови, говорит:
- Да. Никому. Просто так. Не всем же думать только о работе, зануда…
- Нет, нет, - начала я торопливо. - Я не такая, понимаешь, потому и ушла, чтобы быть теперь вместе. Правда. Поставим розы на подоконник, заварим земляничного чая и… пригласим в гости того молодого человека, помнишь, у него были красивые карие глаза?
Сердце успокаивается, мы сидим на диване, взявшись за руки и болтая ногами. И мечтаем обо всём, что у нас ещё будет – скоро, сегодня, сейчас…

Пеппи Дуплинская, 30 октября 2004 г.