Гулливера

- Дева пресвятая заступница, вразуми меня, дай совет! Попроси за меня Сына своего, я на распутье, я погибаю…
Вера смахнула украдкой набежавшую слезу и оглянулась. В маленькой церквушке, затерявшейся в Арбатских переулках, почти никого не было. Она неумело перекрестилась, сунула что-то причитавшей нищенке у входа десятку, и закрыла тяжелую дверь.
Осень уже пришла в Москву - пожелтели листья, раскраснелась рябина, и купола горели под не согревающим утренним солнцем, совсем как у любимой Цветаевой. И такая же тоска, одиночество, безысходность. А судьба? Неужели и ее ждет веревка в расцвете лет, могила на краю захолустного кладбища, забвение. И никто не придет. Муж не простит, сын будет всегда занят. И никаких стихов не останется, потому что стихов-то Вера никогда и не писала.  Сделав несколько шагов,  обессилено опустилась на лавочку в маленьком скверике возле испанского посольства. В центре скверика стоял очень уютный, непарадный памятничек Великому поэту, подаренный столице очередным евреем-эмигрантом, который спасая свое имущество, голову и близких от удушающих объятий любых русских властей, так тосковал на чужбине, что часть кровно похищенных у русских мужиков нефтедолларов потратил на украшение столицы. Очевидно, и у него обрезание от России проходило намного болезненней, чем процедура, которую раввин называет священнодействием, а хирург -  фимозом.
- Цветаевой веревку подарил Пастернак. Раскаивался потом до конца своих дней. А мне кто подарит? Любимый Окуджава? Так он уже и сам в бронзе, недалеко совсем, нестареющий, все  пытается пройти по Арбату. Некому даже веревку подарить, дожила.
А может Вы, Александр Сергеевич?
Вера подняла глаза на безмолвный памятник. Тот, парадный, Опекушинский, был властителем дум, к нему бы она не дерзнула обратиться. А этот, этот был «мон шер ами», этот мог понять, обнять, принять. Ему хотелось рассказать всю свою жизнь, все без утайки и изъятий, в чем не признаешься даже психотерапевту  или случайному попутчику в поезде, когда сиюминутность встречи является гарантией сохранения любой тайны.
Когда маленькую девочку принесли из роддома, восьмилетний брат Мишка подошел к коляске и сказал:
- Ого, какая огромная, похожа на Гулливера!
- На кого похожа? – переспросил растерявшийся отец.
- На Гулливера. Я думал – она будет совсем лилипутка, а она вон какая огромная…
- На Гули-вера? – рассмеялся  отец. Вера, мы назовем ее Вера, согласен?
- Называйте, как хотите, а я буду звать ее Гулливером.
Он так и называл ее Верчик-Гулливерчик. До самой своей гибели.
Брат заменил ей рано умерших отца и мать. Он был очень красив в морской офицерской форме, и когда они шли по родному городу, Вера нередко ловила завистливые взгляды проходящих мимо женщин и девушек.
- Ну, Веруню мы замуж выдали, - сказал на ее свадьбе дядя Коля, крестный покойной матери, - а ты, Мишаня, когда женишься?
- А я уже женат?
- Женат?! И на ком же это?
- На своей подводной лодке.
Лодка стала не только его женой. Лодка стала его саваном.
 Из Владивостока Вера вернулась постаревшей на целую жизнь. Когда видела мужчин в форме – вздрагивала. Муж все это время был рядом  - заботливый, внимательный, все понимающий.
Рождение маленького Мишки вернуло Вериному миру часть утраченных красок. Мишка рос, радовал, и только когда уходил с одноклассниками в бассейн – у Веры останавливалось сердце. Но Вера Николаевна – известный в столице консультант по маркетингу, не могла позволить, чтобы сын знал о ее страхах, тем более, что уже над верхней губой стали пробиваться усы, а мужчины должны вырастать сильными. Гулливера, Вера, Вера  Николаевна всегда легко находила общий язык с мужчинами и всегда с грустью ощущала, что большинство из них – лилипуты. И даже тот, кто казался надеждой и опорой, со временем стал обычным и привычным, как домашние тапочки. И иногда раздражал:
- Вера, скажи Мише…
- Скажи сам, ты же отец!
- Меня он не послушает.

***

Как получилось, что Интренет стал Вериным наркотиком, она и сама не знает. Очевидно, будущие исследователи нашего безумного времени, еще вынесут вердикт, почему миллионы внешне благополучных людей могут позволить себе быть свободными только в виртуальном мире. Словно Булгаковская Маргарита, обретшая четвертое измерение, Вера была там свободна, обнажена и невидима. Вы не верите, что сорокалетняя женщина, сделавшая хорошую карьеру, имеющая солидный доход, красивую машину, да и семью, к слову сказать, может испытать сильнейший оргазм от общения с неизвестным визави в чате, который с прикрытым анонимностью бесстыдством подробно описывает, как он бы ее ласкал, и умоляет, чтобы ее руки были его руками? И – ни имени, ни фамилии, ни внешности. Может, еще как может!
- Он – офицер,- думала Вера,- полковник. А вдруг, расшалившийся школьник или несовершеннолетний? Такой как Мишка!
И она покрывалась холодным потом. И только кто-то, предательски живущий в этой правильной в хорошем смысле слова женщине, тихонько нашептывал:
- А какая разница? Тебе классно? Думай о себе, себя люби. А об этом никто не узнает, никто не узнает, никто… не узнает…никто…
- Успокойтесь, Вера Николаевна, - сказал бы ей я, если бы она поинтересовалась моим мнением по этому щекотливому вопросу, - Вам пишет  человек взрослый и солидный.  Нынешние школьники в теории не сильны, они сразу и целиком погружаются в практику. А Вам посвятили целую персональную «Камасутру». Тут талант нужен, да Вы хоть у Александра Сергеевича спросите, он знает толк в этих делах.
- Да, да! – затряс решительно поэт бронзовыми бакенбардами, - это кто-то из наших, кто стишками балуется.
- А Вы что, живы? – глупо спросила Вера, уставившись в памятник.
- Ну, конечно, моя дорогая, конечно. А что со мной сделается?
Вера украдкой оглядела сквер. Какие-то забулдыги потягивали с утра пиво, старушка присела передохнуть. Больше – ни души. В центре сквера – изящный бронзовый бюст.
 И вдруг Вера, совершенно неожиданно  для себя, достала блокнот и начала записывать стихотворные строки:

Что ж это мы с тобой так прикипели друг к другу?
Может быть, потому, что наша любовь запретна?
Может быть потому, что просто боимся вьюги,
Выбравшись  за пределы, едва доступные смертным?

Как же меня пьянит вкус твоих поцелуев,
Шорох твоих шагов. Руки. Глаза. И шепот…
Улицами городов мы по ночам кочуем
И в подворотнях кричим слово смешное : «Жопа!»

Давай закурим кальян и персик давай надкусим,
Ты шатаешься? Да ты просто пьян, Господи Иисусе!
А я поднимаю глаза, чеканя шаг к преисподней:
«Спасибо вам, небеса, за то, что было сегодня».


***
Полгода переписки, каждый день, по нескольку часов вечером дома после работы, да еще и в офисе, украдкой. «…Зайка мой маленький, глазки мои, мой самый теплый в мире…» Когда Вера вживую увидела адресат – крупного мужчину лет 42-44, действительно, с военной выправкой, но с какими-то выцветшими и потускневшими глазами, она ужаснулась – все эти зайки, котики, сюси-пуси и другие дурашливые словечки никак не соотносились с обладателем косой сажени в плечах и казались банальной пошлостью и примитивом. И надо же, он отвечал ей: твой Зайка. «Зайка» занимался бизнесом, имел семью, детей и тонкую ранимую душу. Домашние на него смотрели как на источник материальных благ, как на привычную и удобную часть обстановки, и не замечали. Он по инерции заботился о них, и давно исключил из своего лексикона слово счастье. Иногда Вера думала, что если в Толстовском романе заменить имена Анна и Алексей на Вера и Константин (так звали ее «Зайку»), то ничего бы не изменилось в этой опаленной страстью хрестоматийной истории адюльтера. Была даже совместная поездка на выходные из Москвы в Петербург (для оставленных дома «половин» это называлось – семинар, благо, профиль работы Веры Николаевны и ранее предполагал работу  в выходные, а Константин давно уже дома ничего и никому не объяснял, просто привозил из очередной поездки безделушки), ловля рыбы в Петергофе возле императорской яхты и прогулка по Эрмитажу. Костя был очень начитан и образован, рассказывал ей о Диоклетиане и Тиберии, и Вера вдруг обратила внимание на то, что его лицо, поначалу показавшееся ей простоватым, гармонично сливалось с мраморными профилями римских императоров. Правда,  ее «Вронский» не требовал немедленно оставить мужа, все бросить, уехать в Италию. « К сожалению, не требовал»,- заметила про себя Вера. Он  прямо с вокзала поехал в свой  офис, а вечером вернулся в семью, нагруженный подарками. Вера Николаевна тоже привезла мужу сувенир-пепельницу с выгравированным  Медным Всадником и английский трубочный табак, за что была поцелована, услышала обязательное: «Боже, как же я по тебе соскучился», еще раз поцелована, уже на бегу, и муж отправился по каким-то постоянно  важным мужским делам, которыми они - мужчины, как стеной, отгораживаются от законной любви в рамках семьи, одобренной церковью и государством. Увы и ах, но и Яснополянский отшельник лишь констатировал, что любовь имеет свойство покидать семейный альков, и, выплескиваясь через край, разрушать условности и стереотипы. А почему, почему не в семье? Куда все девается через пять – семь лет? Куда все делось у нее? А у самого Льва Николаевича? Куда он  в конце жизни подался из семьи? Вообще-то,  Вера всегда сочувствовала Анне Карениной, но считала ее обычной и заурядной, истеричной и недальновидной – какие-то несколько сотен страниц, и она стала неинтересна ни мужу, ни любовнику, ни свету. Такой место за занавесом. Или под поездом. Вера понимала, что она никогда не позволит  себе быть слабой, не позволит относиться к себе пренебрежительно. И еще она понимала, что оба ее мужчины нужны ей. Точнее, трое. А сын?

***

Ничем не примечательный рабочий день подходил к концу. Утренние слезы давно высохли, утренние мысли отступили. Точнее, бизнес-леди Вера Николаевна очень хорошо умела настраиваться на работу, а все мешающее трудовому процессу вытеснять на периферию сознания. В офисе – никаких интрижек, никаких шалостей, никаких двусмысленностей. Поговаривали, что на корпоративных вечеринках подвыпившие коллеги даже не рисковали при ней рассказывать скабрезные анекдоты. Ее побаивались, но уважали. За профессионализм. За безукоризненный внешний вид. За недоступность, в конце концов.
Звонкий голос секретарши вернул к действительности:
- Вера Николаевна, звонили из автосервиса. Извиняются, но машину Вы можете забрать только завтра. И еще. Звонил посыльный от Степан Федоровича (Степан Федорович был хозяином крупной риэлтерской компании  и никогда не забывал вместе с документами передавать для Верочки (так он ее называл) изысканные букеты), он застрял в пробке и умолял его дождаться. Наверное, снова цветы везет?
Вера не поддержала их обычную игру по обсуждению ухаживаний за ней Степан Федорыча, его забавное оканье и присказку «Степан да не пан». Игравший в простоту Степан Федорович был далеко не прост, и его заказы составляли практически четверть годового оборота департамента Веры Николаевны.
- Вы не забыли заказать для Степана Федоровича билеты на футбол?
- Ни в коем случае, конверт с билетами у Вас на столе.
- Спасибо, можете быть  свободны.
- Спасибо, до свидания.
- До завтра. Я утром задержусь, попробую все-таки забрать свою машину.
Вера решила просмотреть вечернюю почту, щелкнула «мышкой». Опять письмо от Кости. Что-то разладилось в последнее время в их отношениях, чем-то он стал неуловимо напоминать ей мужа. Но тот свой, родной, с вместе пережитой нищетой, операциями, учебой, болезнями Мишки. Да и любимый, несмотря на прожитые вместе годы. А от Кости все время ожидаешь праздника. Почему? Потому что есть с кем делить будни? Потому что быт, дом – это лишь короткая вечерне-ночная пауза, а все силы остаются в этом кабинете, на переговорах, в пробках? Ответа нет. Точнее, он есть, но не хочется признаваться, что остались теплые воспоминания, благодарность, даже нежность. Вера вспомнила, как летели в лицо соленые балтийские брызги, и улыбнулась. А письмо удалила, не читая. Тем более, что в дверь постучали.
- Разрешите, Вера Николаевна, - робкий и неуверенный мальчишеский голос вполне соответствовал его обладателю. Худенький высокорослый паренек лет 20-22, симпатичный, с серьгой в левом ухе и неуверенной улыбкой стоял посреди кабинета с большим букетом орхидей.
- Спасибо, что Вы дождались меня, в офисе только охрана, да и в приемной никого нет, вот я и решил сам к Вам зайти.
- И правильно сделали. Давайте документы. А как Вас охрана пропустила?
- А вот еще и цветы. От Степана Федоровича. Они меня знают, я курьером работаю. Я всегда привожу Вам цветы от шефа, они меня по букетам запомнили.
- Да, спасибо, красивые цветы.
- А я подъехал к офису, смотрю, Вашей машины нет, и решил, что Вы уехали.
- Да нет, утром отдала машину в сервис, подшипник застучал, а они не успели сделать. Вот не знаю теперь, как в свое Подмосковье домой добираться.
- А давайте я Вас подвезу! – выпалил курьер, по-детски покраснев. И добавил: «Ведь Вы же из-за меня задержались, а я уже свободен».
- Спасибо, очень любезно с Вашей стороны.
Машина бесшумно скользила по мокрому асфальту. Вера и не заметила, когда начался и когда закончился этот мимолетный дождь. Мимолетный. Все начинается и все заканчивается. А где мы? Посредине? На бегу? Зависит ли от нас хоть что-нибудь? Люди научились управлять космическими кораблями, но не могут освоить элементарную бинарную систему: « любить - не любить». И допускают ошибки. Да, бывают счастливые совпадения, но чаще – боль, трагедии, потери. А как ее освоить, если ответственность за все поэты возложили на какой-то насос по перекачке крови?  И дарят в День Святого Валентина влюбленные друг другу маленькие копии этого насоса, и счастливы. Нет, чтобы разум друг другу дарить. Такие вот мозги на палочке тем, кому их не хватает. Ведь мозгу можно приказать: «Стоп. Остановись. Черта.» А что ты насосу прикажешь? Вот он и куролесит, пока не выключится.
Они были уже за кольцевой дорогой. Скоро - поворот направо, к котеджному поселку, и то место, где они впервые встретились с Костей. Вера иногда притормаживала тут и выходила на несколько минут из машины.. Иногда Костя ждал ее на опушке, под деревьями, и они, скрытые от посторонних глаз листвой, бродили, взявшись за руки. Какими тогда были красивыми травинки!
- Вера Николаевна, ничего, если я включу музыку?
- Да, конечно.
«Часовые любви на Арбате стоят…»
- Окуджава! Вы любите Окуджаву?
- Не очень, если честно. Но Вы любите Окуджаву.
- Да, люблю. А Вам это откуда известно?
- Известно. Я вообще много чего про Вас знаю.
- И что же?
- Вы читаете Достоевского и Кундеру, любите «Современник», играете в сквош и пьете  зеленый матэ в калабасе. У Вас есть сын и муж.
- Да, забавно. А чем вызван такой интерес к моей персоне?
Парень покраснел и сделал чуть громче музыку.
- Скажите, юноша, хотя бы, как Вас зовут.
- Алексей. Алеша.
- А фамилия?
- Только не смейтесь. Это все родители. Все взрослые подтрунивают. Алеша…Вронский. А одноклассники дразнили Фру-Фру.
- Вронский? Как здорово! А ну-ка остановите машину. Да, вот здесь, повернете направо и притормозите.
Машина мягко притормозила. Вера пристально посмотрела парню в глаза. Но на этот раз он их не отвел. Он смотрел на нее пожирающе, какое-то отчаяние-обожание было в этих глазах.
- Так Вы собираете обо мне сведения по заданию шефа? Или конкурентов? – спросила Вера.
- Нет, - хрипло ответил Алексей. Губы его дрогнули, и он явно хотел что-то добавить и промолчал.
- Да говорите же, говорите, - слегка раздраженно и с нажимом спрашивала Вера. Может, ты –киллер? Или влюблен?
- Нет, - снова хрипло сказал Алексей, я не киллер, я…
Он потянулся и неожиданно крепким мужским движением прижал Веру к себе. Парень дрожал, и эта дрожь рефлекторно  передалась и Вере. Какой-то водоворот уносил  ее, и не было ни сил, ни желания задержаться на берегу. Единственное, что успела отметить Вера, что среди  мужских Алешиных запахов есть запах с привкусом материнского молока.


Я и сам не знаю, как и когда я почувствовал, что жизнь и любови Веры Николаевны так сильно занимают меня. Поэтому решил дорассказать ее историю, хотя, по сути, рассказывать больше нечего. Или, почти нечего. Роман с Алешей был бурным и недолгим. Они и сейчас иногда встречаются где-нибудь выпить кофе. Алеша рассказывает ей о своих похождениях, а она угощает его чизкейками – он их сильно любит. Костя вернулся в семью из которой и не уходил. Иногда они обмениваются письмами по сети, переписываются как старые и добрые друзья, но Вера Николаевна предпочитает с Костей больше не встречаться. Мишка оканчивает школу. А муж? Муж – все такой же : самый близкий, самый родной, самый занятый. В прошлые выходные они вместе были в «Современнике», смотрели что-то по Достоевскому.
Да, и еще. Вера Николаевна заканчивает работу над первым сборником своих стихов. На месте встреч с Костей и Алешей, там на опушке, за поворотом, она установила стелу из черного лабродорита , на которой выгравированы вот эти строки:

Ты ушел от меня -
В город,
И оставил рыдать-
В голос.
Мы бы вместе могли
Годы
С тобой радость делить-
Горе
Но свобода тебе-
Слаще
Чем объятья мои –
Ласки
И, увы, ты не мой –
Мальчик
И не веришь, увы,
В сказки.
Кто обидел тебя –
Знаю,
Ну а я как могу –
Грею,
Только черно вокруг –
Знаки,
Что нельзя победить –
Время,
Что нельзя возвратить –
Веру,
Что опасен любви-
Голод,
Что надеждинский цвет-
Серый,
И что стыдно рыдать –
В голос.

Не знаю, как Вам, а мне эти стихи нравятся.