Усы сальвадора дали

- Папа, а что такое причинно-следственные связи?
-      А почему ты спрашиваешь?
-     Во-первых, все дети спрашивают. А, во-вторых, ты сам говорил, что отвечать вопросом на вопрос невежливо.
- Да, прости, ты, конечно, права. Это очень просто объяснить. В мире все взаимосвязано: сначала идет дождь, а потом в небе появляется радуга, наоборот – невозможно. Должны быть капельки воды, о которые преломляются солнечные лучи.
- Сначала люди влюбляются, потом женятся, а потом у них появляются дети…
- Да, конечно. Так было, так есть и так будет.
- Но ведь это же очень скучно.
- Что скучно?
- Когда все идет по заранее заданному расписанию. Должно быть не так.
- А как?
- Женщину оплодотворяют из пробирки и у нее рождается ребенок. Они очень счастливы, но ребенку нужен любящий отец, и девочка…
- А почему девочка?
- Не перебивай, девочка и все, ни почему. И девочка едет и подкупает сотрудников банка спермы, чтобы узнать имя суррогатного отца. Она находит его, знакомит с матерью, и они влюбляются друг в друга. Здорово?
- Даже не знаю, что тебе сказать. Похоже на незамысловатый Голливудский сюжет для телесериала, слишком много искусственного во всем этом. Меня больше интересует, откуда ты знаешь, что такое банк спермы?
- Папа, мне уже шестнадцать, а ты  все время  спрашиваешь, как у меня дела с математикой? Иногда мне кажется, что ты счастлив не от того, что я есть, а от того, что я знаю таблицу умножения. Скажи, кого сделали счастливым интегралы и дифференциалы?
- Ну, знаешь ли, Лобачевского, Паскаля, Декарта, наконец.
- А женщин?
- М-м-м.. Марию Кюри. Хотя я понимаю, куда ты клонишь. Да, женщин-поэтесс значительно  больше, чем математиков. Но это не означает, что математике, экономике, компьютерам нет места в этом мире.
- А я это и не утверждаю, всему этому есть место, но оно не должно быть таким  большим. Вот ты справедливо назвал мой сюжет банальным. А ты готов воспринимать небанальное, причем от тинэйджера, которого сам произвел на свет?
    Хороший вопрос! Нужно сохранить лицо, а то непонятно, кто кого воспитывает.
- Готов.
- Не лукавишь?
- Лукавлю немного, ладно, готов.
- О”К! Понимаешь, мир не может сводиться к политическим новостям, катастрофам и биржевым котировкам. Иначе дневную усталость снимает только вечернее отупение – комиксы, хит-парады, телесериалы. И ночное равнодушие. Мир не может всю жизнь решать одну задачу – в бассейне две трубы, и из трубы А вода попадает в бассейн быстрей, чем из трубы Б вытекает. Банально искать диаметр трубы Б, банально и примитивно. Бассейн можно наполнить и так.
- Знаешь, звучит безапелляционно и вопреки законам гидравлики. Ты можешь предложить что-нибудь другое?
- Могу. Но, к черту бассейны. Дай мне свои сигареты.
       Я протянул початую пачку «Кэмела».
    Курит, вот к чему весь этот туман и многозначительность. Но к чему просить сигареты у меня, у нее же есть карманные деньги?
- Вернись, ты думаешь о чем-то своем. Посмотри на пачку, она знакома тебе?
- Еще спрашивать, ты же знаешь – я курю только «Кэмел».
- Знаю. Смотри.
     Верблюд на упаковке ожил, зазвучал колокольчик и караван медленно … Не знаю даже, как это сказать, чтобы меня не сочли сумасшедшим! Караван с пачки ушел!
     Я посмотрел на дочь полубезумным взглядом. Она одобрительно улыбнулась мне и щелкнула пультом телевизора. Показывали какой-то концерт, на сцене за ударной установкой сидел волосатый парень в черной майке и яростно колошматил палочками. Я почувствовал, что нахожусь в зале. Публика слушала эту какофонию, затаив дыхание. На мой взгляд, эти звуки были бы даже для Шнитке авангардом. Но удивительно было не это. Сам музыкант как бы висел над полом головой к сцене, а барабаны парили над ним.
- Они просто не видят его так, как мы.
- Почему???
- Они знают, что так не бывает.
- Но я тоже знаю.., знал, что так не бывает.
- Ты сейчас смотришь на мир моими глазами.
- И что все это значит?
- Что причинно-следственные связи можно разорвать. Например, изменить законы гравитации. Все знают теорию черных дыр, когда распространение энергии ограничивается подвижным контуром. Но зачем-то на непокорный реактор напяливают еще один саркофаг, такой же ненадежный, как и предыдущий. Не верят, что энергией можно управлять вопреки физике, не верят, что Вселенная нелогична. Даже в то, что она бесконечна, верят с трудом. В невесомость же тоже раньше не верили. И в подводные лодки. А за то, что Земля вертится, сжигали. Посмотри хотя бы, на свое поколение – мир изменился, а ты и твои сверстники этому не верят. Нельзя поставить телегу впереди лошади. А почему, собственно, нельзя. Нужно поставить и подумать, что с этим делать.
- Не лучше ли сначала подумать?
- Лучше, но неужели ты считаешь, что мир в своем многообразии из квадриллионов возможных вариантов не поставит именно твою телегу впереди именно твоей лошади. А ты уже заранее знаешь, что это нельзя делать. В вашей системе координат всего две оси – все, что можно объяснить – объясняется, все, что – нельзя, объявляется чудом.
       Ее правота была болезненной. Как будто она могла слышать недавний разговор в машине, когда я говорил своим однокашникам по университету, что мы – потерянное поколение, как Ремарковские герои, которые вернулись с войны и поняли, что им некуда было возвращаться. Все было бы понятно, если бы они погибли – слава, почет, память. Но они выжили и жили, прозябая,  не найдя себе места, без славы и почета, не понимая, зачем вернулись с такой страшной войны. И мы не понимаем, зачем в тиши университетских аудиторий мы зубрили, как выглядит график натурального логарифма, если смотреть на него из минус бесконечности. Мы пришли в свои НИИ, чтобы продуцировать никому ненужные знания и писать никому ненужные диссертации. Нам выдавали на хлеб и одежду, а инстинкт звал к размножению и продолжению рода. На шею родителей садились два молодых специалиста с ребенком, которые, став немолодыми и неспециалистами с бинарной логикой, были стремительно выброшены на экономическую помойку - в маркетинг, рекламу, паблик рилейшнз, приватизацию и ростовщичество. Многие из нас знали, что убивать старушку-процентщицу нехорошо. А те, кто не знали или научились не задумываться, стали сами процентщиками, и замелькали в «элитных» саунах и третьесортных казино. Первосортные казино  появились позже – когда великую страну уже растащили по хатам и карманам. И респектабельность появилась – рок-музыкантам к полувековому юбилею стали вручать правительственные награды, а у их поклонников, тех, кто слушал двадцать лет полуподпольные записи, теперь выбор – колбасу в дом купить или билет на рок-концерт. Вот правда герои последней войны так и остались Ремарковскими – места для них не нашлось, а Афган – «ошибка» руководства, лучше не вспоминать. Пусть хоть общая забортность нас теперь роднит, тех, кто воевал, и тех, кто на военной кафедре просиживал задницу за лейтенантские погоны. Подумать страшно, сколько людей с высшим образованием тащит в необъятных сумках турецкое дерьмо на бесконечные базары, сколько опустившихся ветеранов Афгана бродит по вокзалам в поисках выпивки…
       Запах дыма вернул меня к действительности. В моем любимом кресле, развалившись, сидел волосатый музыкант в черной майке и курил мои сигареты. Моя дочь, орудуя палочками, как заправская китаянка, извлекала из тарелки какую-то неведомую мне еду, чем-то напоминающую вареную брюссельскую капусту с запахом миндаля, и ловко отправляла ее в рот. Пока она, улыбаясь, жевала, одна из палочек служила барьером для каравана верблюдиков, которые старательно переступали ее, и продолжали свой путь по столу.
     Я подумал, что если в комнате сейчас вдруг появится Сальвадор Дали, я обязательно дерну его за усы.