Посев Инна Поляничко

Это было как мираж, как наваждение, какой-то мгновенный возврат в прошлое, яркое своей жестокостью, а потому осевшее глубинной памятью. Такое из памяти не стирается, а остаётся живой прочувствованной картиной, ёмким образом.
... Мы подлетали к Иркутску. Небо уже зарделось розово-золотистой полосой рассвета, словно приветствуя нас, предлагая покой и гостеприимство.
Приземление... Спускаемся по трапу, идём к вокзалу. Увлекаемая коллективным потоком, я шла, размышляя о том, кто меня встретит и встречает ли? И вдруг!.. У выхода с аэродрома я увидела высокого рыжего... немца. Впрочем, может быть, это был и не немец вовсе... Но я хорошо знала этого человека, хорошо его помнила. Это был он. Хотя нет, разумеется, не он. Это была его копия, фантом, явление из далёкого прошлого.
...Мне тогда было лет 12. Шла война. Городок, где мы жили, заняли фашисты. Наши войска отступали с боями, всё кругом взрывалось багряными полохами, грохотало, дребезжало и вдруг... стихло. И пришёл он. Длинноногий, вышколенный, прямой, как жердь, красно-рыжий, с жёстким надменным лицом, с тонкими поджатыми губами, а рядом на поводке столь же вышколенная, готовая тотчас выполнить любую команду хозяина, служебная собака. Её глаза смотрели на нас с тем же презрением, как и сам хозяин.
— Матка! Здес убрать! Здес есть жить немецкий официр! Охрана. Здес есть лагер пленный советский зольдат. Твой ман... понимат? Муж... сын. Увидет можешь...
Стоявшие рядом офицеры самодовольно расхохотались, зная ЧТО имел в виду их начальник.
Деловито и быстро они устроились в доме, также деловито развернули лагерь, обнеся колючей проволокой двор бывшего “Дома колхозника” (гостиницы барачного типа с конюшней и другими хозяйственными постройками). В лагерь загнали пленных... Об этом лучше не думать, не вспоминать. Да, он был прав, этот рыжий немец. Мы всё увидели своими глазами, услышали ушами, прочувствовали сердцем, кожей... — все страдания этих несчастных. А он приходил довольный, с чувством хорошо исполненного долга, во всём величии своей нации, покорившей этих непокорных, непонятных, избитых, истощённых, но с тем же колючим огнём в глазах, русских. И это его беспокоило, тревожило, и тогда вся злость срывалась на нас...
Нет, нет, забыть это злодейство невозможно, хотя прошло более 30 лет. Это запечатлелось навсегда в глубинной памяти и перейдёт в память поколений.
И вот теперь у входа в аэропорт стоял он: рыжий, длинный и прямой, как жердь, а рядом на поводке служебная собака, может быть только чуть более равнодушная к окружающим. Она была спокойна за своего хозяина. А у него также поджаты губы, такое же надменное лицо, разве что только чуть помягче, чуть приветливее.
“Так может быть, тот главный надсмотрщик над пленными и сам откушал плена, а потом, живя на поселении в Сибири, и заронил свой посев в лоно какой-нибудь сибирячки? И это его отпрыск встречает теперь кого-то из своих близких... А может быть, отца?” — обожгло догадкой. “Он ведь не стар ещё, если жив. Ему где-то за 60, не более... Любопытно?! Да нет, нет! Не хочется знать, что он жив, тот из военных сороковых. Нет, не надо этого знать”... И словно споткнувшись об это предположение, преодолев боль воспоминания, я внутренне собралась и пошагала дальше, но неприятное ощущение от встречи саднило в душе. Хотя, как знать, может быть, семя давнего посева, впитав соки российской земли, проросло для добра и живёт, не ведая зла?
Да что уж теперь? Так было испокон, от начала рода человеческого: войны, пленные, рабыни... смешение рас, родов, наций. И ни при чём здесь немцы, русские... Всё давно смешалось. Нет чистой крови. Все просто люди. Только и оставаться бы людьми! Не звереть! Есть же в душе у каждого божественная искра творчества. Твори, созидай, реализуй то, что от Бога. Будь Человеком!


Рецензии