Из воспоминаний... монолог

В веселое время довелось мне жить! Веселее уже некуда. Как раньше? Каждый день жизнь становилась лучше, жизнь становилась веселее, и все верили, или делали вид, что верят. Если ты не верил, ты был врагом народа, и тебя уже не было, а если и не был врагом народа, то прислушивался к каждому шороху, ожидая, что вот-вот придут "ночные гости" и предложат проследовать с ними. "Нет-нет, - скажут они, - вещи собирать не надо, мы с вами побеседуем, а на утро вы уже вернетесь к своим делам". Но ни на это утро, ни на следующее ты уже конечно не вернешься потому, что тебя уговорят подписать для своего же блага признание в выступлениях против советской власти или пособничестве "буржуазным проявлениям". В любом случае очень скоро узнаешь, как перевозят заключенных в стране, борющейся с социальной несправедливостью и выступающей за права человека потому, что ты уже не человек, ты – выступивший против системы; ты – побежденный фальшивой идеологией, сметающей все и всех на своем пути.

Выхожу на улицу. Уже давно нет винного магазина, около которого собиралась бесконечная очередь, чтобы купить самое лучшее лекарство от действительности. Русскую душу никто до сих пор так и не понял, а что тут понимать? Для них – это беда, для советского человека – лекарство, самое лучшее лекарство потому, что лечит оно то, что пилюлями ни за что не вылечишь - душу. А душу лечить надо, иначе взвоешь волком и ну советскую власть "благодарить": за жизнь прекрасную; за детство счастливое; за все.

А они-то – соседи, уже как тут – им твоя комната "позарез" как нужна – у них сын женился, ему жить с молодой женой негде, а твоя комната ох как хороша. Только тебя надо выселить, да выселить так, чтобы надежно и навсегда. Белый конверт без обратного адреса, чуть-чуть примятый потому, что несли его, бережно пряча за пазухой, пока ранним утром к почтовому ящику пробирались. И вот уже слышатся призрачные шаги по коридору и кроме них больше не слышно ничего потому, что дом замер в ожидании, чтобы потом одновременно вздохнуть с облегчением: "ух… пронесло", когда шаги стихнут в парадной. А наутро все будут молчать, будто ничего не произошло, и следить за соседями, купившими новое пальто на неизвестно откуда взявшиеся средства. Или за дядей Мишей – он ведь еврей и уже давно вызывал у всех подозрения, а в свете происходящих перемен все только утвердились в своих подозрениях. Поговаривали, что дядя Миша собрался в Израиль ехать, будто у него там родственники нашлись и писали, соответственно, куда надо о своих домыслах так, на всякий случай. Много писали и часто. Все писали, чтобы опередить соседа. Только вот к дяде Мише никто так и не приходил. Он по-прежнему жил в своей небольшой, но светлой комнате на третьем этаже, по-прежнему играл на скрипке и по-прежнему оставался один. Дядя Миша и уезжать-то никуда не собирался потому, что ехать было некуда, и родственников у него не было – всех еще в Великую Отечественную немцы сожгли. А он вернулся с фронта, получил вот эту саму маленькую комнатушку и жил в ней тихо и мирно. Дядя Миша никому не был нужен, он жил молча и никто к нему не приходил, только скрипка у него жалобно пела. Так и дожил дядя Миша до моего рождения, потом я уже часто к нему заходил – музыку его послушать и угоститься недорогой карамелью. Времена изменились и к дяде Мише соседи стали захаживать: "мол, извини, времена такие были, но мы никогда, слышишь, никогда доносов-то не писали, вот уж…". Только он внимания-то на них не обращал, а по вечерам выпивал, да играл жалостнее обычного.

Сейчас конечно совсем другое дело. Около винного уже давно не стоит очередей, в магазинах есть и колбаса и мясо, в пивной больше не мешают водку в пиво из-под полы и не ходят на демонстрации. Сегодня модно говорить, что они всегда были противниками советской власти, но таились и молчали, выжидая момент, а теперь уж они воспрянут… только они быстро утихали не услышанные потому, что ничего нового не скажут – у каждого теперь мыслей – тысячи. Время только потратят, а время нынче в цене, время – деньги.

А пить меньше не стали, нет, пить стали даже больше, только пьют теперь в одиночестве. Вот так сядет мужик на кухне и заливает "за воротник", чтобы душа не ныла, а на закуску судьбу свою – мужицкую ругает. Хорошо если жена еще не ушла, она хоть до кровати дотащит. Поругает, конечно, но это утром, а пока не станет, а до утра еще дожить надо. Правда пьют и удачливые – бизнесмены, их еще новыми русскими зовут, хоть и русских среди них все меньше и меньше. Раньше они спекулянтами были, а теперь гордо – предприниматели. Они тоже пьют в одиночестве потому, что не с кем пить-то. Жены нет, детей нет, даже собаки нет – не выживет, когда его сутками дома не бывает – он ведь работает. Так вот и празднует подписание удачного контракта в одиночестве.

А бандиты? Они остались, как и были, только смелее стали, по "малинам" больше не ныкаются потому, что еще не известно, кто сегодня страшнее – бандит или отморозок, нарядившийся в милицейскую форму. Идут такие в милицию за красной "ксивой" – денег, ведь, не платят, а власть в руки дают. Те же, кто еще человеком остался, тот "на лапу" берет – семью кормить надо, а жена "пилит": "ушел бы в коммерцию, и шуба была бы как у Зинки, вон ейный муж точку на рынке держит, и живут как люди, а с его идейностью скоро ни надеть нечего будет, ни в рот положить…". Зинкин муж – Игорь – инженер в прошлом, хорошая работа, хорошая зарплата, а на сберкнижке Жигули, пусть немного подержанные, но все же. Но машину не купил потому, что не купишь ее раньше-то, а потом – перестройка и на его Жигулей не хватит на килограмм окорочков куриных, вон их теперь на каждом шагу продают. Но он особо не огорчался, начал шмотки возить, продавца на рынке поставил и ничего – машину японскую купил с правым рулем, подержанная она все равно лучше любой нашей. Семью свозил в Турцию и Египет - отдохнуть, живут же люди…

Димку недавно встретил, он мечтал ученым быть, в школе лучше всех учился. Он теперь продавцом в компьютерном магазине работает. Наука больше не в моде, о науке государство наше забыло. Раньше на проспекте крупный институт был, а теперь только табличка, а в лабораториях фирмы новоиспеченные сидят – арендаторы, выживать надо как-то.

А я никем не мечтал быть. Нет, конечно, мечтал быть и космонавтом и летчиком-испытателем, но серьезно – нет. Так и вырос без заветной цели и строил себя по кусочкам из ничего, из обрывков. Когда вырос, хотел быть и бизнесменом, и музыкантом и, даже, спецагентом. Только писать всегда любил, не под указку, а для души, так и пишу до сих пор. После развала СССР писать стало легче, только пишут теперь все, раньше –  доносы, а теперь – детективы и любовные романы. Кто сидел – те серьезно пишут, о доле нелегкой и их читают. Кто в Америку бежал, те тоже пишут, как бежали, пишут, как жили, пишут, и их тоже читают, только меньше. И остальные пишут, и издаются, иногда даже на дорогой бумаге и с хорошей полиграфией, а научные труды на дешевой бумаге и в мягком переплете… А зачем? Ведь их почти не читают – денег не заработаешь…

А еще до безумия хочется газировки из автомата за три копейки. Не кока-колу, а именно тот самый лимонад из железного ящика. Если наливать два раза по полстакана и сливать воду, то можно получить классный сладкий сироп – так все делали. Сегодня таких автоматов даже на свалке не найти, а раньше много было, а еще квас продавали из бочки. Сейчас тоже продают, но квас не тот, и кружек больших не осталось – наверно негигиенично, а раньше ничего – пили и здоровы были, может, иммунитет был, и ничем советского человека не пронять было ни дефицитом, ни сухим законом.

Дяди Миши уже давно нет, он умер уже после того, как мы переехали на другой край города – жалко, вот бы сейчас услышать его скрипку, жалобную такую – плачущую.

А, в общем, все по-прежнему: жить становится лучше, жить становится веселее. А что вы не согласны, а…?
04.2004г.