Звон заутрени

 “Ты знаешь, впервые мне пришло в голову, что мы с ним поменялись местами. Не он пробил брешь между нами, отдалив друг от друга, а именно заменил. Стал верным пажом у ног королевы. О, моя Елизавета, вряд ли бы ты стала слушать меня, не будь этой чёртовой казни на рассвете! Но  я умру со свободной душой... И попроси у монаха, что дожидается за дверью, прощения, ибо не исповедник мне сейчас больше всего нужен, а – моя королева... Да.
”Моя голова не стоит твоей бессонной ночи и заплаканных глаз, но я всё же скажу: прости. И за нарушенный покой. И за правду.
Думаю, это судьба сложилась так, в нужный момент отдаляя одного и приближая другого. И не говори мне, что  у Судьбы было твоё лицо.
Знаешь, мы ведь во всём с ним похожи... Он говорит с учёными мужами о том, что я бережно и по крупицам собирал целую жизнь, а после пришлось всё это забыть, ибо государственные дела требовали гораздо больше времени, чем было отпущено мне на работу с ними. Они отняли меня у тебя... Да, именно так. Ибо это я принадлежу тебе всецело, моя королева. А ты мне – нет.
После я заметил, что и на этот мир мы с ним смотрим одними и теми же глазами бессильной тоски и одиночества. И одними и теми же губами молчим об этом...
Но вот этот рассвет, о моя Елизавета, оставит подле тебя  лишь одного из нас.
Знаешь, я позвал тебя, чтобы сказать: да будь же ты проклята, рыжая ведьма!! Но, услышав твои шаги за дверью, понял: нет, не это дрожит в моих мыслях и заставляет чаще биться сердце... И я скажу тебе лишь одного6 прости, моя королева.
Прости.”
Алой бязью занималась кромка непривычно чистого серого неба. Плыл над Лондоном гулкий, тяжкий, словно стон неправедно обиженной земли колокольный звон.
Гремя кандалами, шёл по коридору немолодой палач.
А в своих покоях плакала суровая рыжая королева. И склонившийся над ней,  пытающийся утешить фаворит не мог понять рыдающей и любящей его женщины. Он бережно старался узнать в чём причина её слёз. Он просил посмотреть ему в глаза... И обо всём рассказать.
Но она не могла. Не могла, ибо посмотрев один раз в эти до боли, до судорог, сжимающих точёные фарфоровые скулы, знакомые черты, поняла, что видит в них другого. Его лицо проступало резкой, безжалостной, словно из глубины вздёрнутой маской  чумного мертвеца.
Потом лица наложились одно на другое, загудел в голове, словно хохоча и издеваясь, звон заутрени. И прошаркал по коридору усталый невыспавшийся палач.
Королева медленно встала, кружевным платком  оправила плотно наложенный на лицо привычный грим и вышла на балкон. К толпе.
И, глядя на тёмную колоду плахи на площади, она всё твердила про себя: “он был предателем. Он был предателем. Он был предателем. Он был...”
И всё время, не переставая, не прекращаясь ни на минуту плыл над Лондоном тяжкий колокольный звон.
Став последним, что слышал в своей жизни отверженный фаворит прекраснейшей из английских королев. Её скорбный, неумолчный плач – бой колоколов.