Шулма. часть третья

                ЧАСТЬ 3.
                15.
Сквозь промозглый туман и снег с дождём пробивался я к своему дому. Продирался сквозь мокрую завесь и не замечал её. В голове крутилась одна мысль, она согревала меня, и я купался в её лучах: « Добро само шло в руки Татаринкову! А я чем хуже, чем? А курган ведь на Аргамдже. Не так уж и далеко! Нет, не далеко! Только протяни руку, не поленись».
Визг тормозов. Я испуганно отскочил в сторону. Не заметил, как вышел на проезжую часть. Чёрт, так и не долго в ящик сыграть!
- Мужик! Ты что опупел?! Нажрутся и лезут под колёса! – голос водителя кипел негодованием и плохо скрываемым испугом.
- Извини! Извини, приятель! Задумался…., не пьяный я, хоть и в пору напиться!
- Что, жена бросила, или как? - уже более спокойно и даже участливо спросил водитель «жигулёнка».
- Да так.… Вроде того.
- Куда бредёшь? Может подвезти?
- У меня денег нет – ответил я.
- Да не надо денег, я так довезу. Понимаю. Когда меня моя бросила, я сам три месяца шальной ходил. Садись, довезу -  пассажирская дверь открылась.
- Слушай мне действительно далеко, аж на ту сторону Булгуна, не по пути тебе - начал отнекиваться я.
- Садись, довезу, всё равно на сегодня уже шабашку не срубишь.
Я запрыгнул в «Жигули», и мы не спеша, покатили в сторону моего дома.
Дом стоял одинокий и какой-то заброшенный. Впрочем, не удивительно. Как долго я был в запое? Уж пару месяцев это точно. Сказав спасибо своему случайному знакомцу, я открыл калитку и вошёл во двор. Серебристый тополь стоял облепленный мокрым снегом, его вершина скрылась в плотном тумане. Я приятельски похлопал его по стволу. « Ничего, ничего дружище. Будет и на нашей улице праздник. И возможно довольно скоро!».
Пошарил по карманам куртки. Ну конечно, ключа не было, было бы просто удивительно, если бы он был, после всех моих похождений. На этот случай, у меня есть запасной. Под большим булыжником, справа от крыльца. Приподняв булыжник, я пошарил рукой. Ага, вот и ключ. Дверь скрипнула, пропуская меня в прихожую. Включил свет. Что ж, кажется всё на месте. Наверняка, соседка приглядывала за домом, в моё отсутствие. Надо не забыть сказать ей спасибо по утру. Вот я и дома. Сейчас зажгу газ. Приготовлю кофе, согреюсь и подумаю. Подумаю хорошенько. Есть над чем подумать. Первое: это как попасть к кургану в это время года, второе: каким образом найти там то, что мне нужно? Хотя какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что как раз со вторым проблем не будет. Как там мне услышалось в подвале? « Мы вернулись!». Что ж, надо сделать первый шаг, а уж потом посмотрим, что будет дальше. На этой, привычной для меня мысли, я и уснул. Прямо на кухне. В кресле у столика. Это тоже было привычно.
                16
  Тот хмурый зимний день, когда я добрался на Аргамджу, я не забуду никогда. Жёсткий ветер, порывами, больно швырял в лицо мелкой ледяной крупой, заставляя согнуться в три погибели. Я пожалел . что на мне сейчас короткая китайская куртка на «рыбьем» меху, а не дедовский овчинный полушубок. Я уже прошёл километра три от волгоградской трассы в степь, в сторону урочища, проваливаясь по колено в снег. Позади дорогу  скрывала снежная мгла. Впереди, сквозь пелену, угадывались очертания скирд соломы. Пожалуй, надо передохнуть под их защитой, согреться. Я не имел никакого представления, куда идти дальше. Варвара сказала, что курган в урочище Аргамджа. Урочище большое, протяженное на несколько десятков километров. По сути дела, это огромная впадина в степи, со всех сторон окружённая полого поднимающимися холмами. Я бывал здесь раньше, в гостях на чабанских стоянках, но большого кургана не помню. Наконец добрёл к скирдам, разгрёб руками колючую солому с подветренной стороны одного из них, и забрался в получившуюся нору. Теперь надо растереть замёрзшие ноги. Снял сапоги и не сгибающимися, застывшими руками, яростно принялся растирать ступни. Через некоторое время, пальцы на ногах начало больно покалывать. Я облегчённо вздохнул: не отморозил. В норе было тепло и как – то уютно. Я поёрзал, устраиваясь поудобней и задремал.
Проснулся словно от толчка, резко, будто и не спал. Снаружи тихо, видимо ветер стих. Надо идти. Эта мысль постоянно крутится в голове, вытесняя все остальные, заполняя мозг. От неё становится нестерпимо больно. Она толкает меня, тащит наружу, я не могу уже сопротивляться ей и покорно покидаю своё временное пристанище. Пока я спал, на степь опустилась ночь, ветер днём разогнал облака и теперь прекратился. Мерцают звёзды и полная луна окружена красноватым нимбом. Будет мороз, и очень сильный. Почему -  то это меня не обеспокоило, оставило равнодушным. Идти. Идти. Надо идти. Куда? Неважно. Вот хотя бы туда, на тот мерцающий вдали огонёк. Что это? Наверное, чабанская стоянка. Иду. Сначала бодро, размашистым шагом, благо мороз схватил снег крепким настом, и ноги уже не проваливаются. Иду. Огонёк призывно манит. Кажется, он становиться ближе. С каждым шагом я приближаюсь к нему. Сколько я уже иду? Час? Два? Не знаю, но усталость медленно наваливается на меня. Надо идти! Впереди что-то темнеет. Стог! Бреду к нему. Странно. Это же тот стог, в котором я согревался! Но он же должен быть далеко позади! Чёрт! Чёрт! Чёрт! Так, а где же огонёк? Вот он, всё так же впереди, мерцает призывно. Я безумно захохотал. Мой истеричный смех взорвал тишину. Значит вот как водит «шулма» людей по степи?!
А хоть бы и так! Какая разница? Ты хотел встречи? Ну так иди, иди вперёд, на призрачный огонь. Иди, пока не упадёшь без сил и не замёрзнешь. Ты же сам хотел встречи? Или нет?
Бреду, почти теряя сознание. Каждый шажок отдаёт болью во всём теле. Брови и ресницы заиндевели от дыхания на таком морозе. Пелена то и дело застилает глаза. Упал. Поднялся. Нашёл глазами мерцающий огонёк. Иду к нему. Снова упал. Снова поднялся. Иду. Огонёк насмешливо подмигнул и пропал. Передо мной чёрная тень кургана. Откуда он взялся? Почти на четвереньках забираюсь на вершину. Подо мной в лунном свете искрится снежная степь, переливается миллиардами крошечных вспышек. Как холодно! Очень холодно! Стоять нет сил. Свернулся калачиком на снегу. Где - то в глубине сознания мелькнула мысль: «Усну и замёрзну».
Ну и пусть. Теперь уже всё равно. Уже на грани реальности и сна увидел чёрную тень в метре от моего лица. « Она! Шулма!» - догадался я. Не было ни страха, ни ужаса. Было всё равно. Я прикрыл глаза. Стало вдруг тепло и покойно. В голове возник голос и, убаюкивая, начал шептать, шептать … что – то соблазнительное…волнующее…дающее власть…над кем? ...над чем? Спать … спать…спать.
Что было дальше? Не знаю. Обрывки чудесных неземных образов, что-то невыразимо-прекрасное и отвратительное одновременно. И голос…голос… голос:
« не бойся…. Теперь не надо ничего бояться. Всё позади. Боль. Страдания. Радость и печаль, всё-всё далеко. Не здесь - в другой вселенной. Здесь Мир и Покой. Здесь Сила и Власть над миром. Здесь ответы на все вопросы. Даже на те которые ещё никто не задал. Здесь есть всё! Всё что так нужно изголодавшейся. Опустошённой душе. Протяни руку и бери. Бери и никто не упрекнёт. Ни словом, ни жестом. Ни взглядом, ни мыслью. Здесь никого нет, кроме тебя и меня, но и мы одно целое. Один разум, одно сознание. Разве это плохо? Вселенная в одной сущности. Вселенная, которая принадлежит только тебе и ни кому больше? Ты Создатель, Властелин и Вселенная в одном лице. Смотри! Разве то, что ты видишь  не прекрасно?! Разве не этого ищут люди? Единость и единение с миром. Со вселенной. Это так сладко! Не правда ли?! А люди называют это Тьмой, или Злом! Глупые, безнадёжно глупые создания! Что такое Добро? И что такое Зло? Тьма и Свет? Всего лишь изнанка друг друга. Призрачные эмоции. Одинаковые в своей сути. Бывает ведь больно от радости, и наслаждение от боли тоже бывает. Ваш Будда ещё тысячи лет назад понял эту истину. Но отверг мою помощь и пошёл другой дорогой. Бесконечно долгой и длинной, длиной не в одну человеческую жизнь. А ведь мой путь короче, намного короче… и в итоге нирвана. Покой. И ни добра , ни Зла, Совершенство. И я несу вашему миру совершенство. Вы не понимаете ещё. Но скоро поймёте.  Вы больны. Но вас можно излечить. Как? - спросишь ты. Всё просто. Надо пустить меня к себе. Да сейчас я слаб и моя вселенная мала, но как только я смогу прикоснуться к вашим эмоциям. К боли и радости, к страданию и наслаждению, моя  вселенная станет огромной и сможет вместить в себя весь ваш мир. И тогда!!!!  Ты видишь, что будет тогда. Иди назад, в свой мир. Я пойду с тобой. Ведь ты  это я, а я  это ты. Иди, и ты накормишь голодных, нищих сделаешь богатыми, больных здоровыми. Нищих духом – одухотворёнными. Теперь тебе всё подвластно. Не бойся делать людям больно. Ведь чем сильнее они будут страдать, тем быстрее избавиться от эмоций мир. Не бойся делать людям радость, потому что и в этом случае эмоции будут расширять нашу с тобой вселенную. Мы Боги. Потому что мы выше эмоций. Только от тебя зависит, станет ли мир Совершенством».
 Очнулся я от грубых прикосновений чьих то рук. С меня стаскивали одежду, выворачивая онемевшие от мороза руки и ноги. Было больно. Очень больно. Потом меня растирали спиртом. Стало ещё больнее, когда в отмороженныё члены толчками начала поступать кровь. Я замычал от боли. Чужой незнакомый голос радостно заорал кому –то в другую комнату:
- Мужичок то живой! Ворухаться начал. Стонет! Тащи ещё спирту!
Мне приподняли голову. Насильно открыли замёрзший рот и залили добрую порцию спирта. Что бы не захлебнуться, я сделал несколько глотков. Внутренности обожгло пламенем. Дыхание перехватило, и я закашлялся. Тепло разлилось по всему телу. В полутьме комнаты разглядел своих спасителей. Здоровые молодые парни. Один кавказец, другой русский. Наверное чабаны.
 - Мужики, как я к вам попал? – еле шевеля губами спросил я.
-  Собаки начали лаять остервенело. Думали волки. Схватили ружьё и к кошарам. А там, прямо под фонарём, ты разлёгся. Думали, замёрз насмерть, а ты ещё шевелишься. Притащили в дом. Начали растирать спиртом. Ты и вернулся с того света. Видно Бог есть на свете. Не дал тебе зазря погибнуть. Так что молись дядька! – и они оба загоготали. Не знаю, как выглядит их Бог. Но Я уже здесь. Я вернулся.
                17.
Меркнут свечи, догорают. Еле теплятся язычки пламени. Вот трепыхнулись и разом погасли. Без дыма и без огарка сгорели свечи. Очистили душу перед богом. Осветили мысли.
Знает теперь  Варвара, что было и что будет. Знает, и болит у нее, поэтому сердце.
Кровоточит душа в немом плаче по тому невероятно сильному мужику, ночному её знакомцу. И откуда он взялся, и зачем пересеклись их пути? И что теперь делать? Ведь не ту он выбрал сторону, не ту. Качнулась его душа в потёмки и много чего плохого может он сотворить. Тяжек груз Знания, ох как тяжек. И никто вместо неё не понесёт этот крест. Никто. А так жалко себя. Так жалко…..
                18.
Чувствует Пётр Бадмаев, как быстро летит время. Вскачь несутся минуты, подгоняя часы. Чувствует врачеватель, что немного осталось до развязки ужасной трагедии. Не хочется ему верить, что только таким способом может он остановить степной морок – «шулмуса» окаянного. Мечется Петр Александрович. Не может обрести покой. Его неуверенность передалась и его сообщникам: Феликсу Юсупову, блестящему князю, вхожему к императору, человечку с мутной душой, Пуришкевичу, депутату Государственной Думы и ещё нескольким доверенным лицам. Почти каждый день собираются они, то во дворце у князя. То на даче у Бадмаева. Откладывают осуществление плана, бесполезно сотрясая воздух своими речами. Задумали они страшное дело: убить супостата Гришку Распутина. Разные они люди, из разных соображений решились они на такой смертный грех, но объединяла их ненависть к этому грозному, подмявшему под себя царскую семью, русскому мужику.
 Раздался как то утром телефонный звонок у Бадмаева в кабинете. Бурят снял слуховую трубку.
   - Не по себе шапку меряешь Петруша! Ох, не по себе! Чего молчишь лекарь? – пьяный голос Распутина, слегка искажённый мембраной, забубнил Петру Александровичу прямо в ухо.
- А что ж говорить, милостивый государь? Говорить то нам с тобою, Григорий Ефимович, не о чем. – ответил врач
- Да нет, Петруша, есть о чём! Приезжай ко мне на Гороховую, я за тобой мотор послал. Может и договоримся об чём ни будь по-хорошему. – Распутин замолчал. Барышня, соединявшая их, сообщила Петру Александровичу, что на той стороне провода повесили трубку. Задумался лекарь над словами «святого чёрта». Может быть есть ещё хоть маленький шанс обойтись без крови? Пусть те, там, в степи, делают своё дело. А вот губить человеческую душу, даже такую как Гришка, может быть и не придётся?
 В квартиру Распутина Бадмаев поднялся через чёрный ход. Встретила одна из дочерей Гришки. Молча проводила в гостиную. Григорий, ссутулившись, хмуро сидел за круглым столом, прихлёбывая чай из большой чашки. Исподлобья глянул на гостя.
- Проходи, Пётр Александрович, присаживайся. В ногах правды нет - Распутин показал на стул напротив себя. - Принеси сухариков! – крикнул в спину уходившей дочери. Бурят сел, без приглашения, сам, потянулся к самовару в центре стола и налил в чистую чашку кипяток. Плеснул из заварного чайника заварку.
- Жидко завариваешь, лекарь. Это не чай у тебя, а моча конская! - усмехнулся гнусно Григорий. Бадмаев промолчал. Недруги встретились взглядами. Над столом повисла недобрая тишина. Только ходики на дальней стене громко отсчитывали секунды. Так продолжалось долго. Воздух между ними словно наэлектризовался, кажется вот- вот полыхнут искры и всё вокруг них провалится в тартарары.
 Лицо Распутина покрылось мелкими бисеринками пота, глаза потемнели, и весь Гришкин облик напоминал сейчас старообрядческую икону. Круглое лицо бурята покраснело, крахмальный воротничок рубашки врезался в шею, и без того узкие глаза превратились в щёлочки.
Вдруг, совершенно неожиданно, в прихожей громко зазвонил колокольчик, оба вздрогнули и разом отвели взгляды.
Лекарь вздохнул :
- Эх, Григорий Ефимович. Сильный ты человек. Умный. Всё ведь понимаешь. И не раз я говорил тебе о том, чем ты одержим. Уйми гордыню пока не поздно. Уйди в монастырь. Молитвой исцелись, покайся. Я помогу тебе. Ей богу помогу! Не поздно ведь, ещё не поздно!
Распутин с силой пристукнул по столу, закричал гневно, брызжа слюной:
- Замолчи! Замолчи нерусь! Кто ты есть, чтоб меня, избранника божьего, учить?! Это ты бесом попутан, ты, не я!!! Я светом божественным осиян. Мне дано право судить и миловать!
А ты сети супротив меня плетёшь, перед батюшкой – государем меня очерняешь! Нет, морда бурятская, не ты меня, а я тебя в порошок сотру! Запомни! Хотел я с тобой по-хорошему. А теперь нет! Раздавлю как вошь на гребешке!
Гришку затрясло в припадке, из кухни прибежали его дочь и еще какие-то дамы. Укоризненно глядя на побледневшего Бадмаева, вся эта шумная, женская толпа, причитая, бросилась к Распутину. Подхватили на руки «святого старца» и уволокли в спальню. Бадмаев во время этой суматохи выскользнул через чёрный ход из квартиры, вышел на сумрачную улицу. Напротив арки топталась пара агентов. Не таясь один из них достал из кармана книжицу и карандаш и, поглядывая на Петра Александровича, начал торопливо что-то писать. « Пусть пишет. Пусть» - подумал Бадмаев, остановил пролётку и поехал к себе, на Литейный.
Испарилась его последняя надежда на бескровный исход дела. Рухнула. Теперь надо спешить. Бадмаев хоть и знал, что выиграл в молчаливом поединке воль, но мало ли, что Гришка мог прочесть у него в душе. Откладывать нельзя. Пётр Александрович поёжился. Стало вдруг ему холодно и неуютно. Смелый человек тибетский врач, но и ему бывает страшно
                19.
Разгулялся ветер, закружил в открытой степи бураном. Заволок горизонт снежной пылью, вихрит и метелью, и позёмкой сразу. Небо навалилось на землю, придавило сумрачными тучами, не видно ни зги. Спотыкаются обессиленные  лошади,  еле тащат заледенелую кибитку. Рвёт ветер с лошадиных морд пену, швыряет злобно назад, на возницу, скукожившегося под огромным овчинным тулупом. Вот стали лошади совсем.
- Во, шулмус проклятый! Не пускает к кургану! Лошадки совсем с ног сбились, не идут! – перекрывая рёв ветра закричал возница, оборачиваясь назад. Полость кибитки откинулась, мелькнула седая борода Курдюка:
- Залазь внутрь, Менкен! Обогреешься чуток! – проревел Антон Данилович вознице. Тот кивнул, неуклюже развернулся и нырнул под полость.
- Пропасть можем, Антоха. Шулма злится, не пускает. Вперёд идти нельзя, назад тоже – сказал, обеспокоенный Менкен в тёмную тесноту кибитки.
- Как лошади? Не упали? Без лошадей мы не сдюжим! Сам знаешь, Менкен, без лошадок нам никуда. Как думаешь далеко до кургана? Если недалеко, то можно в овраге отсидеться. Помниться был неподалёку овраг. – ответил из темноты Антон Данилович.
- Лошадки ничего. Постоят мало малость и отдохнут. Когда шулмус ветром налетел, я курган не так далеко видел, значит овраг где то рядом, только  за шурганом(бураном) не видать ничего. Однако, Антоха, нам с тобой на улицу надо.  Лошадок вести руками надо. Катерина пусть в кибитке с Бадмой сидит, а мы поведём. Как там вы, русаки, говорите: «Бог не выдаст, чушка не съест»?
В ответ раздался смех Катюши и Антона Даниловича:
- Не чушка, Менкен, а свинья!
- А …Какая разница. Всё равно у нас говорят: « Будда милостив!». Бадма! – обратился он к их молчаливому спутнику- буряту.
- Ты с Катериной сиди. На улицу не ходи за нами. Степь ты нашу не знаешь. Толку там от тебя не будет. Потом на кургане помогать будешь.
Калмык откинул полость и выбрался наружу. Следом за ним вылез и Курдюк. Глаза сразу запорошило снегом, обожгло ветром лицо. Почти на ощупь Антон Данилович  добрался к лошади, взял под уздцы и крикнул Менкену:
 - Куда вести?!
- На ветер , Антоха! На ветер! - донеслось с другой стороны кибитки.
Отворачиваясь, прикрывая рукавицей от ветра лицо, тащит Курдюк за собой упирающуюся лошадь. Кряхтит от натуги с другой стороны Менкен, изредка  ругаясь по калмыцки. А буран всё сильнее и сильнее. Скоро Антон Данилович уж и морду лошадиную рядом с собой не видит. Осатанел  ветер. Ревёт и грохочет над степью. И слышится Антону  Даниловичу в этом рёве злобный хохот. И видится в мелькании снежном чёрная тень. Молится истово про себя Курдюк, просит у Господа дать ему сил. Не отвечает ему Господь, не стихает адский буран и силы уже на исходе. Лошадь всё больше и больше шатается, вот-вот упадёт совсем. Не лучше и у Менкена, всё громче и громче ругается он. Вдруг раздался сугроб под ногами, посыпался куда-то вниз, увлекая за собой и лошадей, и Курдюка с Менкеном, и повозку. 
Упали мягко, чудом не повредив себя и лошадей, только кибитка перевернулась набок, вывалив в сугроб Катюшу Татаринкову и Бадму, посланца тибетского лекаря. На дне оврага, в котором они очутились, было тихо и спокойно.
- Слава Богу! – сказала поднимаясь  Катюша. Вслед за нею, эхом, донеслось Менкеново:
- Ом мане падмехум!
Антон Данилович размашисто перекрестился. Явил чудо господь, в этом овраге можно было переждать свирепый буран.  Поставили на полозья кибитку. Менкен надел на морды лошадей торбы с овсом, пусть подкрепятся, восстановят силы. Катюша и Бадма разгребли снег,   докопали до земли и теперь разводили костерок, благо в кибитке был изрядный запас кизяка.
Курдюк пристроил над огнём таганок и топил в нём снег. Наверху бушевал буран, а внизу весело вспыхивал кизяк в костре и поднимался над таганком пар. Вскоре путники присели перед костром на корточки, протянули к огню озябшие руки. Данилович достал из мешка каравай белого хлеба, немного варёной картошки. Разделил между всеми. У Менкена и Бадмы в припасах была отварная баранина. Молча и степенно они покушали. Заварили крепкого чая.
- Эх, Антоха, - вздохнул Менкен, - Жалко араки не взяли с собой! В самый раз, покуда шурган не успокоился, выпить по пиале. Может Антоха у тебя белая есть?
- Не брал я с собой водку, Менкен, не брал. Трудное дело мы на себя взвалили, тяжкое, не след голову хмелем мутить. Весь разум надобен будет. А уж какой разум во хмелю.
- Так – то оно так. Да и выпить бы не помешало – не согласился с Курдюком Менкен.
- А что, Бадма, большой город Петербург! – спросила у бурята Катюша
- Уй, большой! Такой большой - как степь! – смешно растягивая слова ответил слуга Бадмаева.
- Ну это ты врёшь, Бадма. Как так – степь?! Степь, она вон какая бескрайняя. Неужто город таким может быть? - недоверчиво усмехнулся Менкен.
- Не, если и брешу, так совсем мало – обиделся Бадма, запахнул плотнее тулуп и продолжил:
- Много, много домов из крепкого, крепкого кирпича и, как в степи, не видно им конца и края. Все дороги камнем устелены. А посредине железные рельсы лежат. И бегают по этим железкам  телеги, большие как твой дом, Антон Данилович, кони их тащат, а в телегах полно людей. Куда нужно человеку, туда эти телеги и везут. Конки эти тележки называются. И воды много в городе, везде речки, и лодки по ним плавают. И пароходы, пароходов тоже много, гудят громко, дымищем из труб пыхтят. А ещё много дворцов в городе. Такие огромные и красивые….
Затаив дыхание, слушают спутники Бадмы его неторопливые, чудесные речи. Слушают, и видится им царский стольный город, как наяву встают перед ними храмы и дворцы, реки и мосты, золотые купола Адмиралтейства и Исаакиевского собора. Забыли, на время, путники про свирепый буран и тяжкое дело, на которое они собрались.
А совсем недалеко,  верстах в двух от них, пережидают непогоду и Михаил Гаврилович Татаринков  с Гришкой Ивановым. Только не в пример лучше бедуют. Как раз перед тем, как набросился на степь буран лютый, наткнулись они на калмыцкое кочевье. Гостеприимные хозяева пустили их к своему очагу, Татаринок выставил калмыкам самогон и под завывание ветра пошла гульба. Знают Татаринка в степи. Знают! Часа через два, когда буран стал особенно сильным,  хмель свалил и хозяев и гостей. Тяжело храпит Татаринок, мелко посвистывает Гришка, а хозяев почти и не слышно. Избежал беды Михал Гаврилович. Видно и впрямь шулма лютовала по души Антона Курдюка и его спутников. Спит Татаринок, совсем не ведая от том , что будет завтра. Заснули в овраге и  его противники, прижавшись друг к другу в тесной повозке. Под утро буран начал стихать. Хмурым было то утро и очень недобрым. Да и как ему быть добрым, если вскоре встретятся у кургана силы тёмные и силы светлые. Свет и Тьма, столкнуться и что из этого получится, знает один только Всевышний. Недолго осталось. Недолго.



                20
Всегда спокойная и уравновешенная Варвара сейчас торопится. Понимает она, что потеряно время. Потеряно. Ошиблась она тогда ночью, нельзя было отпускать того мужика . Нельзя. Думала она тогда, что правильно поступает. Что светлая частичка души заслонит собою мерзкую паутину степного морока. Что разберётся в себе человек и поступит так, как должно поступить. Ошиблась. И теперь торопится наверстать упущенное, да только время не обгонишь. Довольно быстро нашла она адрес ночного клиента, всего и дела - то, просто позвонила бывшей его жене. Когда примчалась на такси к одиноко стоящему почти в степи дому, было поздно. Он только что ушёл. Куда? Кинулась к ближайшим соседям: да, видели. Да всего полчаса назад вышел из калитки и пошёл в сторону волгоградской трассы. Шёл ровно, не шатаясь, значит не пьяный. А как вы думаете, куда он мог податься так рано? А бес его знает! Он казак вольный.  Что ты, Варюша себя обманываешь? Куда - куда? Знаешь ведь, что к кургану пошёл! Курган проклятый!  Где ж его в степи искать? Таксист глаза выпучил: какая Аргамджа? Ты милая не в себе что ли? За сколько поеду? Ну пожалуй за «штуку» прокачу тебя красавица! Торопит Варвара таксиста: быстрее , быстрее! На тридцатом километре трассы увидела далеко впереди жёлтый «Москвич». Поняла: он там! На долгом подъёме «Москвич» остановился, от него отделилась чёрная точка и скрылась в степи. Таксист схватил за рукав куртки: дура ты куда? Сгинуть хочешь? Не пущу! Посмотри что в степи твориться, за сто метров и не видать ничего. Ветер поднялся, мигом заблудишь и замёрзнешь. Варвара долго и остервенело вырывалась, таксист попался человек хороший, всё таки не пустил, уберёг от верной смерти. Её Варвару уберёг, да вот человек тот, ставший вдруг очень важным для неё, себя не убережёт, замутит ему разум шулма, а всё из-за неё , Варвары. Человеку дана свобода выбора! Да, дана, да только не в такой ситуации как эта. Смалодушничала ты Варя, смалодушничала, не приняла на себя часть ноши тяжкой этого мужичка. А он сам и не сдюжил. Слёзы текут по щекам. Таксист утешает: вот выпей , выпей , у меня всегда с собой вино хорошее есть! Не убивайся так! Что мужик твой туда в степь пошёл? Не твой? Так тем более не убивайся. Он же мужик, видно знает что делает. Да и стоянка чабанская в той стороне есть, не пропадёт! Успокоил. Взяла Варя себя в руки. Не время паниковать. Соберись, думай, думай. Прикрыла глаза. Сосредоточилась. Вызвала перед мысленным взором накрепко впаявшийся в сознание образ. Так, вот, хорошо. Смотри и запоминай. Бросило в жар. Очень быстро стали таять силы, так всегда у неё, когда она заглядывает за край сегодняшний, в край завтрашний. Темнота, нет, полусумрак, кровать, на ней он. Ещё два человека рядом с ним. Вот зашевелился: живой. Таксист испугался: дочка , что с тобой, хлещет по щекам. А не больно. Пришла в себя, обессилено прошептала: вези назад, в город, теперь можно. Обратная дорога показалась длинней, таксист ехал осторожно, будто боялся расплескать последние остатки её жизни. Варвара сказала ему:
- Не бойся, ничего со мной не случится. Спасибо тебе, что удержал….
Дальше ехали погружённые в молчание. Когда подъехали к неказистой кухоньке Варвары, шофёр глянул ей в глаза и спросил:
-Значит, ты и есть та самая Варвара?
Она нехотя кивнула головой. Таксист денег с неё не взял, на вырванном из блокнота листке записал свой телефон:
- Если понадоблюсь, звони…
Неудача. На этот раз не догнала, не смогла остановить. Сколько их, неудач, ещё будет? А сколько будет, все твои, Варюха! Из степи он вернётся. Только вот он ли? Всё, сейчас нет сил, даже думать! Вот как вернётся, тогда и встретимся с ним. А сейчас отдыхать.
Отдохнуть не получилось: у крыльца большая очередь пациентов. Больных и не очень, умных и глупых, старых и молодых.
Я вернулся. И пошло, поехало! Те парни, что спасли от верной смерти, привезли меня домой. На тракторе «Белорусь», прямо к калитке. Отблагодарил их по полной программе, гуляли двое суток. Водка, самогон. Девчонки. Уехали парни к себе на стоянку довольные донельзя. Что-что, а веселить людей я умею, не зря в культуре столько лет проработал. Как отпустил их, так и задумался, прислушался к себе. Изменилось что-то во мне, явственно изменилось. В окружающем, словно красок добавилось. Ещё когда кутили, заметил, что вижу собутыльников насквозь, мысли их чувствую, желания угадываю. Открыты они для меня, читаю их как по книге. Чудное, восхитительное чувство! С тех пор подняло меня как на крыльях. Побежала жизнь в размашку, повернулась ко мне своей светлой стороной. Что ни задумаю, всё как по накатанной дорожке, качусь, только ветер посвистывает. Вот она сила! Вот когда понимаешь, как вслед за силой власть над людьми приходит. Сладко до тошноты. А люди окружавшие меня, мелки стали что-то, суетливы. Сначала смешно было наблюдать за ними, интересно, но спустя некоторое время обрыдло мне это занятие. Когда знаешь наперёд их побудительные мотивы, да действия их суетливые, это очень быстро надоедает. А вот насчёт эмоций правильно шептал морок степной, очень правильно. Чувствуешь радость человеческую и по жилам будто огонь льётся, становишься большим, просто огромным и сильным. Кажется горы подвластны силе этой огромной. Не беда, что радость у того человека, рядом с которым я нахожусь, быстро сменяется серым равнодушием. Не беда. Дела пошли в гору. Сколотил небольшой, но прибыльный бизнес. Занимался всем. Легко было. Приходишь на переговоры, напустишь тумана, расположишь людей к себе, остальное уже и неважно. Даже если обмануть стараются, всё равно без прибыли не останешься. У бывших друзей в голове не укладывается: как же так, он, этот спившийся полу интеллигент, почти деградиравшая личность, вдруг поднялся и стал уважаемым человеком. А мне плевать. Плевать на всех них с высокой колокольни. Вон они норовят поднырнуть поближе, оторвать кусочек лакомого пирога. А я ещё посмотрю, казнить или миловать. Допустить к себе или не допустить. Пусть их грызут друг другу глотки за право быть мне лучшим другом, я посмотрю, потешусь. А ещё чуть позже я понял, что могу любую болезнь одолеть. Понял случайно, на улице своего маленького городка. Уже сильно пригревало весеннее солнце. Распустились бледно зелёные листочки на деревьях в парке, асфальтированные дорожки нагрелись почти по-летнему. В машине было душно, и поэтому я распахнул настежь переднюю дверцу и блаженствовал. Только что удалось удачно провернуть продажу холодильного оборудования, и я мысленно уже тратил свою прибыль на всякие фантастические вещи. На лужайке, напротив машины, гоняли мяч мальчишки, сбросив обувь носились босиком по мягкой траве. Вдруг один из мальцов рухнул как подкошенный, долетел жалобный крик, приятели гурьбой бросились к нему. Через минуту один из ватаги подбежал ко мне:
- Дяденька, дяденька! У вас есть аптечка ?! Лёха ногу порезал сильно! – запыхавшись затараторил мальчуган. Несколько раздосадованный тем, что меня оторвали от приятных грёз, я взял аптечку и пошёл следом за парнишкой на полянку, к плачущему Лёхе. Осмотрел рану, да, не повезло мальчишке, он с размаху наступил на острое горлышко от разбитой бутылки. Рана была рваная и глубокая, кровь хлестала ручьём. Попытался остановить кровь бинтом. Мальчишка не давался. Ему было очень больно, и поэтому он дёргал раненой ногой, не давая наложить бинт. Я разозлился и крикнул на него:
- Не реви как бык недорезанный! Лежи спокойно. Сейчас всё пройдёт! Вот смотри. Уже проходит!!!
Мальчик испуганно примолк и тут, глянув на рану, я замер. Кровь остановилась, перестала булькать фонтаном. Я осторожно протёр бинтом вокруг раны, и, не знаю почему, начал поглаживать рану рукой. Что произошло потом не поддаётся описанию: края раны порозовели , сошлись, подёрнулись тонкой плёночкой кожи. Потом она загрубела и в конце концов на месте раны остался тоненький белый шрам. В этот момент всё взорвалось внутри меня. В глазах вспыхнула радуга, и я ощутил, как от парнишки в меня влилась струя энергии, неимоверной и чудесной. Мальчишка затих, равнодушно смотря на свою босую ногу. Его приятели, гомонившие у меня за спиной, замолчали, кто-то из них удивлённо присвистнул. На секунду повисла тишина, и потом из-за спины спросили, почему-то шёпотом:
-Дяденька, ты что колдун?
Я злорадно рассмеялся:
- Нет, я Бог!
Грубо растолкал ребятню и в гробовой тишине ушёл к машине. Теперь я знал, кто я есть на самом деле, и это знание вознесло меня высоко-высоко. Что мне теперь эта надоедливая Варвара, которая чуть ли не каждый день караулит меня у моего офиса. Что мне речи её обвиняющие и умоляющие. Не может быть на тёмной стороне тот, кто несёт людям освобождение от боли. Прав морок. Прав в каждом своём слове. Да и морок ли? Что это я о нём так? Бог! И мы с ним едины! А о чём это говорит? Я сделал правильный выбор, и никто мне не указ. «Иди, и ты накормишь голодных, нищих сделаешь богатыми, больных здоровыми».
День за днём летит жизнь. День за днём. Деньги рекой плывут прямо в руки. От сделок. От лечения страждущих. От других разнообразных дел. Отдаю их безвозмездно всем, кто только приходит их попросить. Живёшь бедно? Не можешь выучить детей? Последние крохи семья доедает? Бери, бери по совести сколько нужно! Подвели партнёры, подставили? Выручу. Ничего не нужно взамен. Ничего! Ни отдачи в любой форме, ни благодарности! Зачем, если от той радости, которая исходит от получившего даяние человека, я получаю то, чего на самом деле, не купишь за любые деньги: силу, и, в конечном итоге - власть. Но даже ту жизненную мощь человеческую, что приходит ко мне от осчастливленных, затмевает сила, которая вливается в меня от больных, искалеченных людей. Боль и страдания, от которых я их избавляю, привносят в меня просто чудовищный заряд энергии. А потом, уже исцелённые, они вновь вливают в меня и энергию радости. Я не испытываю ко всем этим людям сострадание или жалость. Нет. Я хладнокровен и спокоен. Я справедлив, и совершенен. Я Творец и Властитель Своего мира. Свет? Тьма? Этих понятий не существует. Есть только Совершенство.
Вскоре я перебрался в Санкт- Петербург. В город храмов и мостов, в кипение страстей человеческих. Почему не в Москву? Москва будет потом. Потом, тогда , когда Петрова столица избавиться от всего несовершенства человеческого, когда даст мне силу и мощь.
Никто в моём маленьком городке не знал, куда я запропастился. Я был, а потом просто исчез.
Растворился в огромной стране. Я не взял с собой никого и ничего. Серой мышью проскользнул на узкие, грязные улицы второй столицы. Обследовал тёмные её дома-колодцы и осел незаметно в самом грязном и неблагополучном из них. В самой маленькой и обшарпанной комнате, в грязной коммунальной квартире с населением в пятнадцать человек.
Скоро я стану для этих пятнадцати Богом.
 








                21
Шумная неширокая улица. Скопище автомобилей и прорва снующих туда сюда людей. Вывески, рекламы. Светящиеся и просто нарисованные. На русском. На английском. Большие и маленькие. Китайский ресторанчик подмигивает зазывно стилизованными фонариками. Улица Гороховая. Варвара поёжилась от холодка пробежавшего по спине.
Что это -  совпадение? Или гримаса судьбы? А может быть предопределение свыше? «Святой старец» тоже жил на Гороховой, как живёт на ней сейчас человек, которого она долго искала. Она нашла его. Хотя это было не просто. И вот сейчас, пройдя сквозь  эту арку, она, может быть, столкнётся с ним нос к носу. Что он будет делать в такой ситуации? Развернётся и уйдёт от надоедливой весталки? Или сломает и выжжет её тело и душу? И что сделает она? Пока она не думала над этим вопросом. Весь последний год, напрягая силы на розыски ночного знакомца, она не думала, что будет делать тогда, когда найдёт его, как иголку в стоге сена, в необъятной России. Бог, наверное, поможет ей! А если нет? Варвара упрямо тряхнула гривой роскошных иссиня чёрных волос и прошла сквозь арку во двор дома. Здесь у него и деловой офис, и жилая квартира. Она обежала взглядом двор. Наверное там. Напротив арки. Железная дверь парадной распахнулась и она увидела его. Среднего роста, мощный, одетый в безукоризненную, дорогую одежду, он вальяжно прошествовал к «мерседесу» и нырнул в услужливо отрытую, каким-то прихлебателем, дверцу. Варвара отвернулась, стараясь быть незамеченной. Мимо прошелестели шины, разбрызгивая грязную воду из выбоин в асфальте. Что ж, у неё будет время подумать перед встречей. Судя по его уверенному виду, он надолго обосновался в этом городе. Варвара медленно пошла обратно к арке, вышла на Гороховую, сразу окунувшись в деловую городскую суету. Спешить было некуда и она решила пройтись по старым улицам города. Вообще на Варвару Петербург произвёл двойственное впечатление. С одной стороны блестящий Невский проспект, Казанский собор, давящий своим величием, великолепные фасады старинных домов, производят просто потрясающее впечатление, но стоит сойти с проспекта чуть в сторону, заглянуть в двор-колодец, как на тебя обрушивается такая нестерпимая вонь и грязь, какой она не видела ни в одном другом городе. Это поразило Варвару, благополучный город оказался насквозь фальшивым. Как же так, думала она. Как же так? Блеск и рядом нищета. Дорогие автомобили и замурзанные до тошноты подъезды. Вскоре у неё заболела голова. Она почувствовала вдруг, что город, как живое существо, принялся пристально изучать её, давить всей вековой массой. Проникать в мозг, извлекая какую-то нужную ему информацию. Она попыталась стряхнуть наваждение, давление ослабло. Расстроенная, Варвара вернулась в гостиницу, в которой она остановилась утром, по приезду. Не оставалось ничего иного, как прилечь отдохнуть . дать покой усталым ногам и выбросить на время все мысли из головы. Незаметно Варвара задремала. Но и во сне к ней не пришёл желанный покой. Она шла по ночному невскому. Освещаемая призрачным светом фонарей. Сквозь толпу незнакомых людей, продираясь сквозь них, словно сквозь заросли в джунглях. Приглядевшись, она убедилась, что так и есть, люди опутывали её своими руками – лианами. Покрытыми мелкими крючочками, необычайно липкими и цепкими, не давали пройти, тянули каждый в свою сторону, раздирая её на части. Шипя будто клубок змей. Ей стало нестерпимо больно. Крючки впились в каждый миллиметр тела. Она закричала. В ответ громовой хохот. Люди- лианы мутировали вдруг в каких-то сумашедших ряженых. Закружились в сумашедшем карнавале. Увлекая за собой вдаль. Уж скрылись из виду огни Невского, она отчаянно пыталась вырваться. Напрягая все силы подняла ко лбу руку, пытаясь перекреститься. Не получилось. Мерзкие люди сорвали свои карнавальные маски, сбросили личины, и перед ней предстали невыразимо мерзкие лица. В провалах плоти, гниющей кожи, сквозь которую проглядывали лицевые кости. Варвара снова закричала и вновь ей в ответ хохот. Такой громкий, что вот –вот лопнут перепонки. Она закрыла в ужасе глаза. Внезапно всё стихло, только звон падающих, откуда-то с большой высоты капель, плутал в лабиринте огромного помещения. Варвара заставила себя открыть глаза. Сумрак, вдали горит одинокая свеча, она пошла на огонёк. Да видимо помещение, в котором она оказалась, действительно огромное. Её шаги отдавались где-то далеко-далеко в вышине. Варвара приблизилась к свету. Свеча стояла на грубо сколоченном, деревянном столе. За кругом света. темнел силуэт. Кто это? Варвара попыталась заглянуть незнакомцу в глаза., потом протянула руку и дотронулась до сидящего. Человек пошевелился, и Варвара услышала лёгкий смешок. Потом густой бас произнёс:
- Так вот ты какая! Варвара- колдунья. Давно, ой давно хотел узреть тебя воочию. Что ж, недурна собой. Только красота преходяща! Что ещё есть в тебе такое? Пожалуй, умна, и сердце горячее. Ум это хорошо, а вот горячее сердце со временем остывает. И ещё Вера! Впрочем, Веру тоже можно поменять. Что скажешь колдунья? Ведь всё равно людишки про тебя бают, что ты с чёртом водишься, что не от бога тебе сила дана. А от нечистого. А? Если я тебе скажу, что твой Бог, это я, сидящий перед тобой. Что  ты мне ответишь? Не молчи Варвара. Не молчи. Может у тебя последняя возможность говорить с Высшей силой. Потом будет поздно!
Не может Варвара разлепить не послушные губы, словно печать молчания вдруг запечатала их накрепко. Лишь махнула головой отрицательно. А незнакомец вдруг стал меньше ростом, насупился недовольно и махнул рукой, мол, что с тобой говорить, потом хихикнул подленько и пропал.
 Варвара проснулась в холодном поту, громко молотит сердце в груди. Страшно стало Варваре. Страшно и неуютно в холодном гостиничном номере. Зажгла свет, присела в кресло, успокоилась. Недавний страх показался смешным. Это же просто сон. Хмыкнула, зная, что обманывает себя, ведь не бывает у неё просто снов. Не бывает. Сны у неё вещие. Ну и что? Волков бояться - в лес не ходить. Упрямо вздёрнула подбородок, оделась теплее и ушла из гостиницы в питерскую ночь. бродила по освещённым мягким , желтоватым светом набережным, вслушиваясь в наступившую тишину, шептание воды, ловила сладковатый запах Невы. Похолодало, свежий ветер с моря был не ласков. Пора обратно в гостиницу, решение принято. Нелёгкое решение. А что в нашей жизни легко? Завтра. Всё будет завтра. А сейчас спать, спать крепко, без сновидений. Набраться сил и уже не отступать от выбранного пути. Но это завтра…..
 Утро было удивительно солнечным и тёплым. Безоблачное небо сияло синевой чистоты и радости. Звонки трамваев бодро и задорно прорезали гул автомобилей. Варвара порадовалась. Кажется природа одобрила её, иначе с чего такой радостный день? Вперёд на Гороховую. Она решительно вошла в приёмную. Миловидная , но немолодая секретарша оторвала взгляд от модного журнала.
- Здравствуйте – сказала Варвара- Мне бы встретиться с вашим шефом. Он у себя?
- Шеф у себя. Извините , а как вас представить?
- Скажите, что Варвара пришла за долгом. Он поймёт!
Удивлённо пожав плечами, секретарша неслышно проскользнула в кабинет. Минуту спустя вышла, ещё раз окинула взглядом Варвару и нехотя распахнула дверь:
- Вас примут. Проходите пожалуйста!
Варвара шагнула в кабинет. Дверь с лёгким стуком закрылась за ней.
 
- Всё таки нашла! - разочарованно произнёс я. - И неймётся тебе, что ты за мной гоняешься?! Что тебе надо?! Всё уже говорено переговорено! Зачем  ты себе душу травишь? Ох Варвара и надоедливая же ты женщина! Знаешь же, что всё, что ты мне скажешь, мне по барабану. У тебя своя правда, у меня своя. Да проходи, садись, не стой со скорбным видом, как прокурор –обвинитель. Поговорим. Только в последний раз. Всё Варюха, последняя у нас с тобой встреча. Последняя!
Говоря всё это, я смотрел на Варвару, красивая она все- таки женщина. Волосы какие! Какой взгляд. Да и фигура не подкачала. Мне было лень запускать шупальца своих сил в голову к этой, хоть и надоедливой. Но привлекательной женщине. Успею ещё поиграть в кошки мышки. Успею.хочется просто посидеть поговорить о жизни. Сколько же я её не видел? Давно. С тех пор как уехал из родного города, сюда в Питер. Много дней пролетело. Много чего произошло. Моя вселенная с тех пор разрослась, и силёнки у меня прибавилось. Забраться в чужие мысли - это ерунда для меня. Заживить одним прикосновением самую ужасную язву - это цветочки. Для очень многих людей здесь, я стал их Богом, и ещё очень много людей считают меня Мессией. А уж те пятнадцать, что из грязной вонючей коммуналки. Те и вовсе стали моими апостолами. И им я дал силы судить и миловать. И вот опять, снова вестник из прошлой жизни, из той, которую я уже и позабыл. Пришла, явилась, не запылилась. Что это я завёлся? Ведь только что мне казалось, что я хочу сам разговора по душам. И вот на тебе - завёлся! Давненько со мной такого не бывало. Давненько. Ворошит эта женщина что-то у меня в душе. Смутное при её виде начинает тревожить. Ладно, послушаю. Ведь всё равно решил, что последний раз с ней встречаюсь.
 Варвара присела на стул напротив меня, улыбнулась печальной улыбкой.
- а что это ты забеспокоился, гость мой ночной. Пациент неудавшийся? Или что-то тревожит тебя? Или гложут дела твои неправедные? Может я совсем с иными делами к тебе пришла. А вовсе не обвинять?
- Ох не вериться мне в это Варвара. Ох не верится. Если не обычную песню свою петь пришла. Так что ж ты секретарше моей про долги какие то рассказывала. Нет у меня долгов ! Ни перед тобой, ни перед кем нет.
Она снова улыбнулась. Её улыбка резанула меня. Не по хорошему резанула. Впервые за всё время мне стало не уютно от этой улыбки.
- Есть долги, есть! Столько долгов ты на родине оставил, что и вовек не расчитаться!
Её глаза полыхнули огнём. Я невольно отпрянул:
- Ну ты даёшь! Можно и впрямь подумать, что ты колдунья! Только с некоторых пор, лекарь ты мой милый, не действуют на меня твои штучки. Так, что успокойся и говори нормально, не темни. Какие ещё долги?
- Ну что же придётся напомнить забывчивому. Помнишь мальчёнку. Которому ногу пораненую ты вылечил7 По глазам вижу что помнишь! Да и как тебе его не помнит, если после того . тебя чуть не за Бога начали почитать!
- А тебе что , завидно? Или куска хлеба тебя лищил? Так вот ты почему за мной всюду бегаешь!
Варвара отмахнулась, скривив свои прекрасные губы:
- Дурак! Не начинай снова чушь плести. Если уж начал слушать . так выслушай до конца!
- ну ладно. Давай дальше.
А вот тебе и дальше: как уехал ты, так у мальчишки нога  и начала усыхать, калека сейчас мальчик, и никакие врачи и знахари ему не могут помочь. Что на это скажешь? Ладно , помолчи, - прервала она меня . когда я попытался ответить.
- Это долг первый. Считай, «господь бог» недоделанный, а я дальше говорить буду. Федоренко помнишь? Ты ему денег дал своих неправедных, когда его бандиты местные на счётчик поставили. Так нет уже Федоренко, умер. Не от бандитов помер. А от рака лёгких. Считаешь?
Она с жаром продолжала перечислять. Я сначала слушал. А потом перестал, потому что перед моим мысленным взором чередой пошли те люди, о которых она сейчас говорила. Я прикрыл глаза рукой. Нет. не потому. что в них мелькнул стыд. Нет, просто для того, что бы она не увидела в них, с каким  экстазом я вспоминал их всех. Я вспомнил все мгновенья перетекавшей в меня божественной силы, когда я им помогал в их бедах. Да тогда я много получал удовольствия. Теперь не так. Теперь я полностью обрёл покой. Мне чужды радость и боль, я наконец отринул от себя мерзкие чувства. Но всё-таки нет-нет, а в такие моменты как этот , мне хочется вновь испытать эти чувства. Вот уж действительно ведьма! Давай, давай рассказывай. Какие ещё у меня долги? А ведь она пришла меня убить! Эта мысль поразила меня. Я отшвырнул  в сторону воспоминания. Забавно. Ой как забавно! Давно мне не было так весело. А ведь убийство может дать такой поток энергии! Что ж поиграем.
Я прервал поток её слов:
- Слушай, Варвара! Я ведь знаю все, что ты мне пытаешься объяснить. Знаю, что по твоему мнению моя сила идёт от Тьмы, что неправедная моя сила. Как ты там сказала? Всё к чему я прикасаюсь своими грязными лапами, становиться тьмою? Может ты и права! Да только что с того, что когда ты лечишь страждущих, то отдаёшь свою энергию без остатка, а я наоборот получаю? Что с этого? Ведь в итоге люди получают исцеление! А методы… Что методы! Ты отдаёшь - я получаю. Круговорот. Две стороны одной медали. Стороны разные, а медаль ведь одна. Оглянись на тех людей, что ты вылечила. Разве у них всё так гладко? Разве они потом не умирают? От чего ни будь другого? Можешь кинуть в меня камень, если я не прав! Задумайся на минуту. Не являемся ли мы с тобой чем то целым. Неделимым? Не думала об этом?
 А мальчик, что ж, может быть, я не всё сделал правильно тогда. Ведь он был первым моим больным. Я ведь только учился. Разве у начинающих врачей нет ошибок? А Федоренко! Ты же прекрасно знаешь, что ему нужна была сиюминутная помощь. Не лечение даже, а просто деньги. Что бы отбиться от кредиторов. Пусть они и бандиты. Он их получил. И бандиты те от него отстали! Так разве я виноват, что он умер от рака? Если так рассуждать, как ты рассуждаешь, тогда вообще все беды, на мир свалившиеся, можно мне приписать! Кстати, как все беды, свалившиеся на Россию в прошлом веке, приписали Распутину. А так ли это?  Может, он в действительности был святой? Пьяница, погрязший в распутстве, но, тем не менее, святой? Разве так не бывает?! Помнится, у Христа в апостолах, тоже не безгрешные в прошлом, люди ходили. Или не так? Подожди! Не перебивай! Я долго тебя слушал , выслушай и ты меня! Почему ваш бог заставляет страдать здесь и сейчас? Почему он не даёт счастья в этом мире. Да и не обещает счастья в мире следующем? Ладно, обещает, знаю, не возражай, но ведь не для всех, а только для тех, кто слепо верит в него! И вы рабски и покорно ждёте ухода в мир иной. А там уж Он решит достойны ли вы рая! Нет уж, только не я! Я сам, слышишь, сам творец своей вселенной, и она совершенна. И ты уже сейчас, хоть сию минуту можешь познать совершенство, и оставить земную боль и страдания! Что, слабо? Страшно? Не бойся. Это не больно.. Не смотри на меня так! Я знаю зачем ты здесь! Знаю и не боюсь ни смерти, ни боли!
 Я почти кричал эти слова ей в лицо. Она отстранилась и почему-то виновато улыбалась, а глаза были удивлёнными и прекрасными. Я вдруг подумал про себя, что случись всё по другому, я бы мог полюбить её, женщину – ведьму, красавицу неземную. Что ж, это ещё и лучше получить смерть из рук этой прекрасной женщины. Впрочем, если мне не понравиться умирать, я всегда смогу её остановить. Я ведь Бог!



 Узкоглазый, с жиденькой бородкой, лекарь Бадмаев, обхватив руками голову, раскачивался в отчаянии, перед пляшущим в камине пламенем. Поздно, поздно, уже не остановить своих подельников. Колесо закрутилось и набрало ужасные обороты. Дороги назад нет. Уже Григорий Распутин в подвале особняка князя Юсупова. Наверное, уже ест, обильно пропитанные смертельным ядом пирожные, запивая отравленным вином. Поздно. Никогда ещё не был бурятский мудрец в таком отчаянии. Молится сейчас Петр Александрович, молиться и страдальцу Христу и лучезарному Будде, просит простить его душу грешную. Кто он таков , что бы судить человека? Кто он , так легко обрёкший на смерть человека? Пусть пьяницу, интригана придворного. Но человека!  Человека, хоть и тёмного душой. Но сильного духом. Да и с чего, он, Пётр Бадмаев взял, что душа у Гришки тёмная? Может, она темна из-за того, что только нарождается? Оттого, что только-только прошла родовые муки, как и тело ребёнка появляющегося на свет в крови и нечистотах материнского тела? Нет ответа у бурята, нет! И раскачивается он из стороны в сторону. И смотрит на пламя, и молится. Молится и за себя и за погибшую по его вине душу. Тоненькой струйкой сползает по его смуглому лицу слезинка. А в подвале Юсуповского дворца убивают «святого чёрта».
Кружится над миром чёрный вихрь смертельный. То ли шулма из калмыцких степей, то ли мысли нечистые человеческие, накопившиеся за многие тысячелетия, и, наконец прорвавшие плотину Веры Господней. 

 Внесли чудесные кони Михаила Татаринкова прямо на курган. На самую вершину. Спрыгнул Гришка-работник. Остановил железной рукой коней и помог выбраться из саней своему хозяину. В гневном крике кривит свой рот Татаринок, нависает глыбой над стоящими на коленях, перед ларцом деревянным, Антоном и Катюшей. Подскочили к нему, небольшого роста, но жилистые, крепкие степной силой, калмык и бурят. Рванули за рукава тулупа назад, подалее от ворожащей Катерины и творящего молитву Курдюка. Хлобыстнул железным кулаком Гришка- работник Бадму, брызнула  алая кровь, залила тому лицо. Закружились люди в смертельном танце. Вот пробился к коленопреклонённым Татаринок , грубо схватил ящичек, прижал к груди, и под защитой  Гришки отринул в сторону. Бадма недвижимо лежит ниц на снегу, калмык, пошатываясь, поднялся, готовый вновь броситься вперёд, да вдруг остановился, в удивлении вытаращив глаза на невесть откуда взявшихся мужчину и женщину, одетых в чудную одежду. Померк день, заблестели звёзды. И спустился с неба на курган ослепительный столп света, и навстречу ему . из земли, ударил другой, не менее чудесный. Слились в огненном танце, став ещё прекрасней.

 Израненный Распутин боролся. Боролся с ледяным мокрым холодом, сковавшим руки и ноги. Отчаянно барахтался, тычась в лёд над головой. Врёте, так просто меня не убить, вопило его сознание. Но вот кончился воздух в лёгких, и судорожно открыв рот, Гришка вместо воздуха глотнул ледяной невской воды. Ещё. И ещё раз. Трепыхнулся в последнем , неистовом порыве. Всё…

Долго, до самой своей смерти вспоминал тот сумрачный день Михаил Гаврилович Татаринков. Вспоминал чудных ангелов, появившихся в столбах яркого света. Вспоминал неподвижность, объявшую его тело. Седого встрёпанного Курдюка и Катюшу, дочь свою любимую. Вставал иногда по ночам, стараясь не потревожить жену Настёну, и уходил в сенцы.  Доставал из потаённого места деревянный ларец и поглаживал его как самую драгоценную святыню. Лежат в нём тряпица грязная и клочок волос «святого старца». Всё, что осталось на земле грешной от Гришки Распутина.
Антон Данилович после тех событий заболел. Привезли его домой Катюша с Менкеном. Долго выхаживала его ведунья. По весне он поправился. Но долго в этом мире не задержался. Летом остановилось сердце у некогда могучего человека. Он упал и умер в одночасье. Похоронили его на сельском кладбище. И на Пасху, каждую весну, собирались у его могилы и дети его, и внуки, а потом и правнуки.

Пётр Александрович Бадмаев дожил до ста четырнадцати лет. И все эти годы он был мучим сомнениями. После революции он ещё долго видел чёрный вихрь над Россией. Замечал в некоторых людях стоящих у власти порождение шулмы степной. Но его уверенность в том. что это шулмус, растаяла вместе со смертью Распутина.


Я заглянул в глубь прекрасных глаз Варвары, увидел в них то, что хотел увидеть. Усмехнулся. Что ж я готов. Медленно – медленно она достала из кармана небольшой чёрный пистолет. Я в голос засмеялся, откровенно любуясь её гневным лицом.
- Значит, говоришь: Свет это ты, Тьма это я? Ну, ну, что ж, сойдёмся в смертельном поединке. Давай, давай же, ну что, светлая голова, сможешь ты убить зло? Попробуй! Только учти, если не убьёшь сейчас, другого шанса у тебя не будет! Я ведь сказал тебе, что это наша последняя встреча! А ты знаешь, я своё слово держу!
Я смеялся ей прямо в лицо. Я смеялся над ней и её нерешительностью. Меня накрывала огромная волна силы. Я понял, что стою на пороге чего-то огромного и непознанного. Она опустила пистолет. Всхлипнула, как маленькая девочка.
- Ну вот и вся твоя сила! Уходи! – сказал я ей и пошёл к двери.
- Стой! Повернись, сволочь! – крикнула Варвара .
Я повернулся. Раздался выстрел. В груди взорвалось сердце. Сначала стало больно. Я удивлённо посмотрел на неё, потом рухнул на пол. Чёрт. Так вот она какая: смерть? Мне вдруг захотелось назад, в ту ночь, когда я ушёл из её дома. Ведь я бы мог её полюбить. Ненавижу себя, ненавижу ту ночь! Если бы кто ни будь знал, как я себя ненавижу! Что это со мной? Нет, нет, я ни капли не жалею…  А впрочем всё равно… Или нет? Да что это я? Я ведь Бог. Вот сейчас встану, возьму её за руку и поведу с собой. Туда - в моё Совершенство. Какая тёплая у неё рука! Стоп. Стоп. Ведь это же битва! Битва Света и Тьмы! Борьба! Или нет?! Что со мной?
 Откуда-то сверху я увидел залитый нестерпимым, в тёмной ночи, светом, курган. Два святящихся столба , бесконечных и радостных обвили, сплетаясь друг друга. Стали единым целым. Достигли неимоверной высоты. Достали звёзды и саму бесконечность. Маленькие силуэты людей на гребне кургана, оцепенев задрали головы ввысь, на чудесное сияние. Я вгляделся: вот Варвара. Вот с нею рядом кто-то очень знакомый, стоят взявшись за руки. Ещё одна женщина. Красивая. И седобородый старик с нею, и два азиата в старинной одежде, стоя на коленях удивлённо взирают на яркий загадочный свет. Ещё двое в овчинных полушубках держат деревянный ящичек, похожий на ларец. Что это? Не этого я ожидал, не этого! Должна быть битва. Кровь , темнота и стоны. Рушащиеся небеса и полная огнём земля. Страшные всадники и белые одежды. Глас , убийственный, и горы гниющей плоти. Тысячи неприкаянных душ. Нет ! Неисчислимые легионы неприкаянных душ! И энергия, наполняющая неистовой силою, расширяющей, до неописуемой дали, границы моего совершенного мира. Вместо этого радость. давно забытое чувство. Нахлынула на меня. Пронзила каждую мою клеточку. Наполнила всё моё существо освобождением. Свободой, полётом. Я понял кто там, внизу, рядом с Варварой. Там они, мои предки. Михаил Татаринков и Антон Курдюков. И ещё Менкен и Бадма, и правая рука Татаринка: - Гришка. И…. И я, вон там, держу за руку Варвару. Но как же так, не могу же я быть в двух местах одновременно. Не важно, сейчас это не важно. Важно что-то другое. То что я сейчас должен понять, осознать. Прикоснуться. Невыносимое томленье. Что? Что? Вот, вот нащупал, поймал пока ещё слабую мысль, вот оно!!!! Нет ни света. ни тьмы!!! Всё только лишь стороны одного целого. Стороны человеческой сущности. Нет богов? Не может быть! Только лишь люди, их чувства? Их  душа? И их дорога? Дорога куда. К чему? Подожди , постой. … Вот, вот теперь понятно!!!! Как это просто! Как я ошибался!!!!

Варвара потрясённо смотрела на его агонизирующее лицо, оно разгладилось, чистый свет на мгновенье озарил замирающие зрачки, и радостная улыбка застыла, на мёртвых уже губах. Высший суд свершился. Она здесь ни при чём. Она только орудие в руках божьих. Но почему так болит сердце?


А курган, покрытый седым ковылём, древний, как сама степь, стоит, одиноко возвышаясь над бескрайними просторами.



                КОНЕЦ.